дискуссия о реформах Александра II и судьбе государства (doc

УДК 323.2
ББК (7)63.3(2)51 Р95
Серия «Политучеба» основана в 2006 году
Предисловие Вячеслава Глазычева Введение и послесловие Иосифа
Дискина
Р95 Революция против свободы. Сборник / сост. Дискин И.К. -М.:
Издательство «Европа», 2007. - 236 с. - (Политучеба)
Год 2007-й - год юбилеев Февраля и Октября. Двух русских революций, одна из которых была в XX веке канонизирована интеллигенцией,
вторая была ею проклята. А вместе они были объявлены провалом великого
шанса па свободу.
Мыслить утраченными шансами - слабость русской интеллигенции. В
ее исторической памяти существует еще одно подобное воспоминание - чуть
ли не в то самое утро, когда Александр II намеревался подписать
Конституцию, бомбисты-революционеры обратили ход истории вспять.
Трудно спорить с тем, что судьба великой страны во мно-hoM определялась
процессами, не зависевшими от воли даже столь могущественного индивида,
как самодержец. Столь же очевидно, что были моменты выбора, когда
бесконечно многое зависело от случайного расклада мнений весьма
ограниченного круга людей. В хрестоматии перед читателем разворачивается
картина грандиозной идейной борьбы, предопределившей историческоедвижение нашей страны на многие десятилетия.
2007 is the year of two jubilees: February and October, the two Russian revolutions one of which has been carionUed and the other anathetnali/ed In the
intellectuals. Jbgether they have been called a failure oi'a great opportunity to
attain freedom. Thinking in terms of lost opportunities is a weak point with
Russian intellectuals. There is another such instance in its historical memory: it has
been said that almost the very morning Alexander II was about to sign the
Constitution, the course of history has been reversed hv revolutionary terrorists. It
is hard to argue with the notion that the destiny of a great country was in many
respects dependent on processes that were out of control of even such a powerful
individual as the Czar. It is equally obvious that there were moments when too
much would depend on a random combination of judgments within a narrow circle
of people. The anthology unfolds a panorama of a major ideological confrontation
that predetermined the historical course of our countrv for many decades ahead.
УДК 323.2 BBK (7)63.3(2)51
ISBN
978-5-9739-0105-9
Дискин U.K., составление, 2007 © Издательство «Квроиа», 2007
РЕВОЛЮЦИЯ
ПРОТИВ
СВОБОДЫ
ДИСКУССИЯ О РЕФОРМАХ
АЛЕКСАНДРА И И СУДЬБЕ ГОСУДАРСТВА
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие ........................................6
Введение ...........................................10
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Общественные настроения накануне
реформ 1860-х годов .................................15
А. И. Герцен
Старый мир и Россия. Письма к В. Линтону.............17
Письмо первое.................................19
Письмо второе.................................25
Письмо третье .................................34
Граф П.А. Валуев
Дума русского во второй половине 1856 года............51
Б.Н. Чичерин
Письмо к издателю «Колокола»........................65
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Дискуссия о направлениях преобразований
и путях развития страны (1861 - март 1881 года).......75
М.Е. Салтыков (Н. Щедрин)
Несколько слов об истинном значении
недоразумений по крестьянскому делу..................77
Б.Н. Чичерин
Различные виды либерализма.........................89
4
К. Д. Кавелин
Чем нам быть? Ответ редактору
газеты «Русский Мир»...............................Ю5
Письмо первое................................108
Письмо второе................................134
«Народная Воля»....................................147
Еще о целях и задачах партии...................149
Для борьбы с царизмом необходим
общий фронт .................................155
Прокламация по поводу 1 марта 1881 года........157
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Оценки преобразований Александра II и отказ
от курса реформ (март - апрель 1881 года)............159
Из дневника Е.А. Перетца............................161
Из дневника великого князя
Константина Николаевича...........................187
М.Н. Катков
События 1 марта....................................191
Крамола, вызвавшая события 1 марта............195
У гроба императора Александра II...............197
Что значит слово «реакция»? ...................200
Все, что противоречит основному строю русского государства, должно
быть устранено
из него самым решительным образом............202
Единственный царский путь....................203
«Голос» ............................................205
Послесловие
Иосиф Дискин. В круге третьем........................213
ПРЕДИСЛОВИЕ
Вторая половина российского XIX века остается плохо известной за
рамками узкого круга специалистов. В советские годы эта эпоха понятным
образом
была
представлена
единственно
как
время
развития
революционного движения. В постсоветское - маятник качнулся в
противоположную
сторону,
и
в
информационном
поле
абсолютно
доминирует сентиментально-сочувственное отношение к монархии. Если
раньше на щит поднимались народовольцы, которых лишь слегка журили за
пристрастие к индивидуальному террору, то теперь в сознании даже
вполне образованной публики возник эффектный образ: чуть ли не в то
самое утро, когда Александр II намеревался подписать Конституцию,
бомбисты обратили ход истории вспять.
Трудно спорить с тем, что судьба великой страны во многом
определялась процессами, не зависевшими от воли даже столь могущественного индивида, как самодержец. Ну, скажем, никак нельзя было
покончить с крепостным правом до тех пор, пока не было нескольких к тому
условий. Нужно было, чтобы сама численность крепостных сократилась
настолько, что они составляли уже существенное меньшинство от общей
численности крестьянского сословия. Требовалось, чтобы подавляющая
часть крепостных была уже заложена-перезаложена в казне вместе с
имениями. Чтобы свершилось страшное унижение Крымской войны, многих
заставившее смириться с тем. что нельзя дальше жить по схеме
исключительно ручного управления, сосредоточенного в руках государя. И
даже когда все эти условия сложились, нужна была еще долгая интрига,
завершившаяся, высочайшим одобрением так называемой инициативы
дворянства.
С этим не поспоришь, но столь же очевидно, что были моменты
выбора, когда бесконечно многое зависело от случайного расклада мнений
весьма ограниченного круга людей. В небольшой этой хресто6
матии кульминационное место занимает дневниковая запись, составленная Государственным секретарем Е.Л. Перетрем по горячим следам
заседания Кабинета министров 8 марта 1881 года. Граф Ло-рис-Меликов,
пока еще министр внутренних дел, деликатно пытается представить — как
духовное завещание убитого императора - замысел созыва представителей
земских собраний и городских дум для консультаций по путям преодоления
воцарившегося в стране застоя. Лорис-Меликова поддерживают граф
Милютин (пока еще военный министр), министр финансов Абаза,
Государственный контролер Сольский, министр народного просвещения
Сабуров. Его поддерживают великие князья Константин Николаевич и
Владимир Александрович. Резко против - граф Строганов, в свои 86 лет
склонный
усматривать
крамолу
даже
в
фасоне
дамской
шляпки.
Осторожно высказывался в пользу созыва, ссылаясь на давний опыт в
трудные минуты царства, бывший министр внутренних дел граф Валуев.
Яростно, страстно против - обер-прокурор Святейшего синода Победоносцев, которому вторит один лишь министр почт, косноязычную реплику
которого Константин Николаевич в своем дневнике прямо оп-ределяещ/как
холуйскую.
Не дерзая выражать свое суждение прямо, государь явно определяет
свое отношение: сформировать комитет под водительством Владимира
Александровича.
Комитет не собирался.
В позиции Победоносцева был резон - он усматривал в затее
'•либералов», которую покойный император то вроде одобрял, то опять
откладывал, первый шажок к конституции. Первый и потому наиболее
важный. В позиции «либералов» было некое лукавство -они понимали, что у
Победоносцева был резон, - они действительно жаждали конституционной
монархии в отдаленном пока будущем. У Александра III осмысленной
позиции не было и по слабости образования быть не могло, но был верный
инстинкт:
Победоносцев
прав
-«либералы»
подрывают
основы
самодержавия.
Точка невозврата была пройдена. Вместо диалога, вместо обмена
рациональными аргументами оставалось одно: расщепление той России,
что была способна мыслить, на два лагеря, каждым из которых двигала
страсть.
Страсть в революционном лагере, вдохновителем которого был
Герцен с его любовью к слову и безразличием к логике: «Сохранить общину и
освободить
личность...
Революция
дает
синтез
этих
решений».
Всепоглощающая, самосжигающая страсть народовольцев, весьма верно
угадывавших ход общественной эволюции:
7
«Политический переворот совершится, но совершится в том смысле,
что власть перейдет к буржуазии. Наша роль при этом выйдет самая
жалкая».
И такой же напряженности страсть в лагере Победоносцева или
Каткова.
В вольтовой дуге страсти неизбежно таяла и без того малая группа
людей, мыслящих независимо, пытавшихся без страсти и упрека нащупать
линию смежности, линию возможного сотрудничества власти и общества.
Слева ее освистывали за «консерватизм», справа топтали за «либерализм».
Хрестоматию читать не слишком весело, но недаром сказано, что
мудрость неотделима от печали. Отдельные стоики вроде А.В. Никитенко
продолжали делать Дело, используя для того всякую возможность, но и они
выдерживали не всегда, признаваясь себе в дневниках, как тот же
Никитенко в 1873 году: «Какую цивилизацию мы должны выработать? Или
нам придется пробавляться со дня на день и т. д. до бесконечности. Чтобы
отражать внешних врагов у нас достаточно сил, и только. Где у нас залоги
нравственного
и
общественного
величия?
Мы
лишены
единства
общественного духа. «Мы едим друг друга и от того сыты бываем», сказал
человек, который тоже ел других, пока сам не был ими съеден.
Нравственность наша скверная: она не поддержана ни сознанием
человеческого достоинства, ни религиозными высшими истинами». Заметим
~ это пишется за десяток лет до того, что принято называть реакцией.
Это к модным иллюзиям по поводу царя-освободителя. Или еще из Никитенко: "Множество неудобств бывает следствием всяких реформ общественных, и жаловаться на них было бы несправедливо и малодушно. Но
бесчестность, отсутствие всяких понятий о законности и долге, обманы
при всяких сделках, одним словом - попирание общественной честности вот что крайне дурно и невыносимо в нынешнем состоянии нашего
общества... И так как подобное состояние нравов есть наследие веков, то
надобны силы, чтобы переменить их к лучшему». Это к модным иллюзиям
по поводу давнего преизобилия нравственности.
В своем послесловии Иосиф Дискин достаточно обозначил ес-
тественные параллели давних текстов с нашим временем. Взять хотя бы
следующую сентенцию графа Валуева, знавшего толк в византийской
изощренности российского управления: "У нас сам закон нередко заклеймен
неискренностью. Мало озабочиваясь определительной ясностью выражений
и практической применимостью правил, он смело и сознательно требует
невозможного».
8
Впрочем,
читатель,
хоть
сколько-нибудь
ориентирующийся
в
событиях последних двух десятилетий, без труда опознает в статьях
хрестоматии знакомые интонации - разве что с русским языком дело нынче
обстоит
хуже.
Опознает,
чтобы
обрести
опору
в
стоицизме
отечественных деятелей, на своих плечах удерживавших, несмотря ни на
что, груз воли изменить жизнь к лучшему, не прибегая к потрясениям.
Вячеслав Глазычев, генеральный директор издательства «Европа»
ВВЕДЕНИЕ
Представляемая читателю книга не претендует на статус исторической работы в строгом смысле этого слова. При отборе статей и
документов составитель не ставил перед собой задачи охватить весь
корпус документов и объективно представить последовательную эволюцию
всего спектра общественных взглядов в начале и в конце периода реформ
Александра П. Это скорее публицистическая работа, в которой авторский
замысел доносит материалы, как представляется, отражающие контуры
грандиозной идейной борьбы, сохраняющей свою актуальность для
современного читателя. В основу его отбора легла авторская концепция о
характере трансформационных процессов в России (см. И.Е. Дискин «В
круге третьем»). В соответствии С- этой концепцией именно в результате
идейной борьбы в ходе александровских реформ сложилась та идейнополитическая диспозиция, которая предопределила историческое движение
нашей страны на многие десятилетия.
Представляемая трагедия идей являет собой жесткий урок. Нет, не
забыт гегелевский завет, что «истинный урок истории состоит в том, что
из нее не извлекают никаких уроков». Но все же, все же... Сегодня, когда в
интеллигентской среде идет обостренная, во многом аффектированная
дискуссия о характере путинских реформ, представляется полезным
обозреть те настроения, с которыми образованное общество входило в
александровские реформы, и те, с какими оно выходило после гибели царяОсвободителя. Многие аналогии напрашиваются.
Задача книги - ознакомить современного читателя с прологом и
финалом ^трагедии идей» реформ царя-Освободителя. Это была подлинная
трагедия идей, завершившаяся изгнанием с политической авансцены
сторонников
политического
реформирования.
За
этим
последовали
жизненные трагедии многих подвижников ре10
форм. Например, ранняя смерть статского советника И.Н. Ульянова результат краха его реформаторских надежд. Это очень известная, но
лишь одна из многих таких трагедий.
Читателю представлены публицистические работы, которые были
идейными предпосылками реформ Александра Ни характеризуют убеждения
противоборствующих сторон. Изохронное сопоставление позиций основных
политических сил позволяет читателю лучше понять истоки последующей
исторической трагедии.
Даже очень эрудированный современный читатель, в отличие от
образованного читателя России того времени, нуждается в представлении
некоторых из авторов материалов, включенных в книгу. Конечно, нет
необходимости представлять А.И. Герцена, которому уделено немало
места в школьных учебниках истории и литературы. Публикация его
известной работы «Старый мир и Россия» позволяет представить взгляды
мыслителя, владевшего умами России. Но сегодня оказался почти забытым
один из активнейших деятелей александровских реформ граф Петр
Александрович Валуев. И это при том, что каждый читатель знает его в
лицо. Известно, что молодой Петруша Валуев послужил А. С. Пушкину
прототипом Петруши Гринева. Жизненная драма графа П.А. Валуева легла в
основу сюжета «Анны Карениной». Да и насмешник граф А.К. Толстой не
преминул вывести Валуева в образе «министра-демагога» в своем «Сне
Попова».
Перед читателем этой книги идеи П.А. Валуева предстают трижды.
Сначала в эссе "Дума русского во второй половине 1856 года». Современный
читатель хорошо знает цитату «сверху блеск, внизу гниль», но почти никто
не читал текст этого эссе, действительно написанного «кровью сердца».
Сегодня трудно себе представить то впечатление, которое оно произвело
на
современников.
Великий
князь
Константин
Николаевич
даже
распорядился опубликовать его в подведомственном ему «Морском
зестнике-- в качестве образца для образа мысли и действия чиновников.
Второй раз читатель столкнется с ним на страницах эссе К.Д. Кавелина
«Чем нам быть"?» в качестве политического оппонента виднейшего
либерала. Наконец, он увидит П.А. Валуева в числе участников без
преувеличения исторического заседания Совета министров, решавшего
судьбу "реформы Лорис-Меликова» (см. отрывок из '-Дневника Е.А. Перетца»), где он отстаивал курс на создание представительного органа,
участвующего в законодательной деятельности.
Так же мало известна записка И.Е.
Салтыкова (еще не Н.
Щедрина) «Несколько слов об истинном значении недоразумений
11
UULJ-LLI It l
nO крестьянскому делу», в которой знаток российских реалий насмехается над либеральными мечтаниями реформаторов и предлагает свой
подход к проведению преобразований, в котором гласность играет ключевую
роль.
Обращает внимание, что, несмотря на всю несхожесть воззрений,
авторы этих материалов явно принадлежат к одной русской культуре и
связаны, общей исторической традицией. Письмо Б.Н. Чичерина к
редактору «Колокола» свидетельствует, что видные общественные
деятели России еще сохраняют общее пространство диалога. Составителю
также трудно было удержаться от искушения включить в книгу статью
Б.Н. Чичерина «Различные виды либерализма». Текст - прямо зеркало
современных либеральных завихрений.
Вторая часть книги открывается статьей К.Д. Кавелина «Чем нам
быть?», вводящей читателя в существо споров между либералами, с одной
стороны, и частью правительственной партии, которая искала пути
развития российской государственности, - с другой.
В книге представлены программные документы «ниспровергателей» партии «Народная воля» и ряд статей, характеризующих умозрения этой
партии на закате эпохи александровских реформ. Читателю будет
небезынтересно сопоставить рациональную аргументацию программных
документов и совершенно иную тональность пропагандистских материалов.
Открытое
противостояние
придворных
••либералов»
и
«кон-
серваторов» читатель сможет увидеть по записи хода заседания Совета
министров 8 марта 1881 года, сделанное Государственным секретарем Е.А.
Перетцем.
Этот
документ
практически
неизвестен
современному
читателю, хотя без знания хода этого открытого спора ключевых акторов
политического противоборства, как представляется, трудно понять
подлинное содержание этого политического конфликта. В ходе заседания
борьба шла не только за и против создания представительного
государственного консультативного органа. Скорее борьба
шла за
сохранение или, напротив, за свертывание курса на политическое
реформирование государственной системы России.
Именно тогда, 8 марта 1881 года, был по существу положен конец
реформаторскому курсу, и без того почти замороженному после покушения
Каракозова. Комиссия по доработке проекта М. Т. Ло-рис-Меликова,
созданная по итогам этого заседания, так и не заседала. Весь этот проект
был окончательно похоронен публикацией Ма12
UUL.LJ.L1 II 1L
нифеста Александра Ш, в котором провозглашалась незыблемость
самодержавия.
Читатель может самостоятельно сопоставить позиции всех сторон,
как непосредственно участвующих в дискуссии, так и находящихся за
стенами Зимнего дворца (например, К.Д. Кавелина). Представляется, что
блокада национального диалога, глухота к аргументам политических
оппонентов (даже довольно близких по убеждениям) помешала либераламгосударственникам в правительстве и вне его сопоставить свои позиции и
найти компромисс, упрочить тем самым общественную базу для
продолжения государственных реформ.
Представляется, что именно тогда был утрачен последний шанс
создать систему «вертикальной мобильности», интегрирующей активную и
нравственно чувствительную часть общества, прежде всего молодежь, в
государственную систему страны. Одновременно и государственная
машина
России
отныне
была
лишена
притока
квалифицированных
практичных кадров, движимых не только «ловлей счастья и чинов», но
миссией служения Родине. Мм была оставлена одна дорога - в
«ниспровергатели»,
народовольцы,
террористы
и
пропагандисты.
Государственная машина все более и более монополизировалась либо
циничными карьеристами, либо фанатиками, еще более чем их либеральные
предшественники утрачивавшими связи с реальностью. Именно тогда был
упущен шанс на эволюционное реформирование политической системы, была
пройдена «точка невозврата», после которой уже почти не осталось шанса
свернуть с «дороги к Октябрю».
Для того чтобы яснее понять контекст жесткой идейной дискуссии,
состоявшейся на заседании Совета министров, читатель должен учесть,
что К.П. Победоносцев, своей страстной речью потрясший нового
императора и похоронивший будущее России, вступал в эпоху реформ как
либерал, публиковавший свои статьи (под псевдонимом) в изданиях Герцена
и Огарева.
Мироощущение
сторонников
наступавших
«консерваторов»
представлено яростными статьями М.П. Каткова. Они стали идеологическим рупором, обеспечившим политическую консолидацию всех
сторонников К. П. Победоносцева, усилившим его и без того огромное
влияние на Александра III.
Трибуной ненавидимых ими либеральных оппонентов была газета
«Голос», позднее закрытая в разгар разгула реакции. Но тогда, в 1881 году,
это была наиболее читаемая газета страны (тираж 23 тыс. экз.),
выступавшая «за деятельную реформу», «против скач13
LI ULJ-1,1. L I I 1 L
ков и бесполезной ломки». Ее главный редактор - издатель АЛ. Краевский писал: «Мы не хотим льстить правительству, но не желаем льстить
и народу, не желаем заискивать и w среде нетерпеливцев» (см.
Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауз и И.А. Эфрон, т. 17 (IX), стр. 108).
Публикуемая в книге редакционная статья также принадлежит А.А.
Краевскому.
Хотелось бы. обратить внимание на слог авторов. Наверное,
обществу, где слово «пафосный» - синоним дурного вкуса, а всеохватный
цинизм - симулякр прагматизма, будет полезно читать страстные и яркие
тексты, стремящиеся не только убедить, но и увлечь читателей. Сколько в
них искренней убежденности и боли за судьбы Отечества! Но в них же
видна и глубокая фанатичная убежденность в своих принципах, глухота к
доводам оппонента. Трагедия взаимного непонимания, которая в конечном
итоге привела Россию к национальной катастрофе.
Хотелось бы надеяться, что представляемая- читателю трагедия
сможет послужить уроком хотя бы для немногих.
Иосиф Дискин
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОБЩЕСТВЕННЫЕ
НАСТРОЕНИЯ
НАКАНУНЕ РЕФОРМ
1860-Х ГОЛОВ
А.И. ГЕРЦЕН
СТАРЫЙ МИР И РОССИЯ
ПИСЬМА К В. ЛИНТОНУ
**•
ГЕРЦЕН АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ (1812-1870) ~ русский фиюсоф,
прозаик, публицист, участник революционного движения, один us основоположников либерального направления в русской политической мысщ в период
реформ Александра II - политэмигрант.
В годы обучения в Московском университете вместе со своим
другом.^.
Огаревым
стал
организатором
кружка,
объединявшей
сторонников общественных преобразований. В связи с этим в 1834 г. вместе
с другими участниками этого сообщества был отправлен в ссылку. По
возвращении, в 1840 г., переехал 6 Петербург, где поступил на службу в
канцелярию Министерства внутренних дел. В 1841 г. за резкий отзыв о
властях в частном письме выслан в Новгород, где служил в губернском
правлении.
Вернувшись из ссылки в 1842 г., активно включился в полемику
«славянофилов» и «западников». (До середины 40-х гг. XIX в. отстаивал
«западнические» позиции.) В этот период стал одной из знаковых фигур
российской
общественной
жизни,
автором
широко
обсуждавшихся
философских произведений, а частности трактовавших диалектику Гегеля
как «алгебру революции», отстаивавших своеобразный материалистический
подход в философии и социологии.
В 1847 г. уехал за границу. Во время пребывания в Париже оказался
очевидцем
событий
революции
1848
г.,
что
стало
причиной
его
разочарования в Западе как центре и образце общественного развития в
социалистическом направлении.
В дальнейшем перспективы такого развития связывал в основном
только с Россией.. В последующие годы разработал теорию «русского
социализма», став одним из основоположников идеологии народничества. В
основу
указанной
теории
была
положена
идея
социалистического
обустройства российского общества (минуя этап капитализма) при опоре
на крестьянскую общину. В августе 1852 г. обосновался в Лондоне, где
создал (в 1853 г.) Вольную русскую типографию как средство борьбы с
крепостничеством и царизмом. С 1857г. начал совместно с переехавшим в
Лондон Огаревым издавать «Колокол» - газету, имевшую однозначно
революционную направленность. (Прекратила существование в 1867 г. из-за
резкого сокращения аудитории.) После реформы 1861 г.. резко выступал
против
либерализма,
публиковал
в
«Колоколе»
статьи,
негативно
характеризующие реформы и действия властей. Подвергал критике
европейские теЬрии утопического социализма, равно как и анархистские
идеи М. Бакунина. В период Польского восстания 1863-1864 гг. в своих
публикациях поддерживал восставших.
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Лондон, 2 января 1854 г.
Любезный Линтон!
«Какова, по вашему мнению, будущность России?» Всякий раз, когда
мне приходится отвечать на подобный вопрос, я в свою очередь отвечаю на
него вопросом. А именно: Способна ли Европа к социальному возрождению
или нет? Вопрос этот очень важен. Ибо если русскому народу предстоит
только одна будущность, то Российской империи предстоят, возможно, две
будущности. Это зависит от Европы. Какая из них
осуществится?
Мне кажется, что роль теперешней Европы кончена; после 1848 года
она разлагается с неимоверной быстротой.
Слова эти пугают, и их оспаривают, не отдавая себе в том отчета.
Разумеется, не народы погибнут, - погибнут государства, погибнут
учреждения,
римские,
христианские,
феодальные
и
умеренно-
парламентарные, монархические или республиканские - все равно.
Европа должна преобразоваться, распасться, чтоб войти в новые
сочетания. Подобным образом римский мир преобразовался в христианскую
Европу... Он перестал быть самим собой; в состав нового мира он вошел
только как один из его элементов, наиболее деятельных.
До сих пор европейский мир лишь частично видоизменялся; основы
современного государства оставались незыблемыми. Частично улучшая,
продолжали строить на том же фундаменте. Такова была реформа Лютера,
такова
19
была революция 1789 года... Иной будет социальная революция. Мы
исчерпали возможность всяческих подправок; ветхие формы готовы. И
общество без правительства, свершение христианства и осуществление
революции. Христианство превратило раба в сына человеческого; революция
превратила отпущенника в гражданина; социализм хочет из него сделать
человека (ибо город должен зависеть от человека, а не человек от города).
Христианство указывает сынам человеческим на сына божия как на идеал;
социализм идет дальше, он объявляет сына совершеннолетним... И человек
хочет быть более чем сыном божиим - он хочет быть самим собою.
Все отношения общества к личностям и отдельных личностей между
собой должны быть совершенно изменены. И тут встает вопрос: хватит ли у
германо-романских народов сил, чтобы подвергнуться этому метемпсихозу,
и в состоянии ли они подвергнуться ему теперь?
Идея социальной революции - идея европейская. Из этого не следует,
что именно западные народы более способны ее осуществить.
Христианство было только распято в Иерусалиме.
Социальная идея может быть завещанием, последней волей, пределом
западного мира. Она может быть и торжественным вступлением в новое
существование, приобретением тоги совершеннолетия.
Европа слишком богата, чтобы все поставить на карту; Европе есть что
хранить; верхи европейского общества слишком цивилизованны, низы —
слишком далеки от цивилизации, чтобы она могла очертя голову броситься в
столь глубокий переворот.
Республиканцы и монархисты, деисты и иезуиты, буржуа и крестьяне...
в Европе все это - консерваторы; только работники - революционеры.
Работник может спасти старый мир от большого позора и больших
бедствий. Но спасенный им старый мир не переживет и одного дня, потому
что тогда водворится воинствующий социализм и вопрос будет решен
положительно.
Но и работник может быть побежден, как это было в Июньские дни.
Расправа будет еще свирепее, еще страшнее. Тогда гибель старого мира
придет иным путем и социальная идея может осуществиться в других
странах.
20
Взгляните, например, на эти две огромные равнины, которые
соприкасаются затылками, обогнув Европу. Зачем они так пространны, к
чему они готовятся, что означает пожирающая их страсть к деятельности, к
расширению? Эти два мира, столь противоположные и все же в чем-то
схожие, - это Соединенные Штаты и Россия. Никто не сомневается, что
Америка - продолжение европейского развития и не более
КАК
его
продолжение. Лишенная всякой инициативы, всякой изобретательности Америка готова принять у себя Европу, осуществить социальные идеи, но она не
станет низвергать древнее здание... не покинет свои плодородные поля.
Можно ли сказать то же о славянском мире? Что представляет собой
славянский мир? Чего хочет этот немой мир, который прошел сквозь века, от
переселения народов до наших дней сохраняя вечное a parte1, сомкнув уста?
Странный мир, не принадлежащий ни Европе, ни Азии. Европа
предпринимает крестовые походы - славяне остаются на месте.
Европа
создает
феодализм,
большие
города,
законодательство,
основанное на римском праве, на германских обычаях; цивилизованная
Европа
становится
протестантской,
либеральной,
парламентарной,
революционной. У славян нет ни больших городов, ни аристократии; им
незнакомо римское право, они не знают различия между крестьянами и
горожанами; они предпочитают сельскую жизнь и сохраняют свои
установления,
общинные,
демократические,
коммунистические
и
патриархальные.
Час этих народов словно еще не пробил, они все в ожидании чего-то,
их теперешнее status quo* является только временным.
Много раз славяне начинали складываться в сильные государства; их
попытки имеют успех, развиваются (как, например, Сербия при Душане)... и
потом терпят неудачу, без всякой видимой причины.
Населяя пространства от берегов Волги и Эльбы до Адриатического
моря и Архипелага, славяне не сумели даже объединиться для защиты своих
границ. Часть их уступает натиску немцев, другая - турок, третья была
порабощена ди1
В стороне (итал.). - Прим. ред.
'* Существующее положение (лат.). - Прим. ред.
21
ними ордами, ринувшимися на Паннонию. Значительная часть России
долгое время томилась под монгольским игом.
Одна лишь Польша была независима и сильна... но это потому, что она
была менее славянской, чем другие; она была католической. А католицизм
противоположен славянскому духу. Славяне, как вам известно, первые
начали великую борьбу с папством и впоследствии придали этой борьбе
характер глубоко социальный (табориты). Усмиренная и возвращенная
католицизму, Богемия перестала существовать...
Итак, Польша сохранила независимость, нарушив национальное
единство и сблизившись с западными государствами.
Другие славяне, оставшиеся независимыми, были далеки от того,
чтобы образовать организованные государства; в их общественной жизни
было
нечто
колеблющееся,
неопределенное,
нерегламентированное,
анархическое (как выразились бы здешние друзья порядка). Нет ничего более
сообразного со славянским характером, чем положение Украины или
Малороссии со времен Киевско-го периода до Петра I. Это была казачья и
земледельческая
республика
с
военным
устройством,
на
основах
демократических и коммунистических. Республика без централизации, без
сильного правительства, управляемая обычаями, не подчинявшаяся ни
московскому царю, ни королю польскому. В этой первобытной республике
не было и следа аристократии; всякий совершеннолетний человек был
деятельным гражданином; все должности, от десятника до гетмана, были
выборными. Заметьте, республика эта просуществовала с XIII века до XVIII,
беспрестанно обороняясь от великороссов, поляков, литовцев, турок и
крымских татар. На Украине, как у черногорцев и даже у сербов, иллирийцев
и далматов, славянский дух обнаружил отчасти свои стремления, но не
создал политической формы.
Однако надо было подвергнуться муштре сильного государства, надо
было объединиться, централизоваться, покинуть беспечную казачью жизнь,
пробудиться от вечного сна общинной жизни.
Около XIV столетия в России образуется средоточие, к которому
тяготеют, вокруг которого кристаллизуются разнородные части государства,
это средоточие - Москва. Став центральным городом России, она становится
столицей православного славянства.
22
Именно в Москве сложилось византийское и восточное самовластие
царей, Москва уничтожила остатки народных вольностей. Все было
принесено в жертву идее государства; ради нее все было обезличено, все
подавлено. Свергнув монгольское иго, продолжая вести кровавые войны с
ливон-цами, видя вооружающуюся Польшу, народ как будто чувствовал, что
для спасения своей национальной независимости и своей будущности он
вынужден отречься от всех человеческих прав.
Новгород, великий и вольный город, был живым укором городувыскочке, городу царей; Москва с кровожадной жестокостью и без малейших
угрызений совести раздавила соперника.
Когда вся Россия была у ее ног, Москва очутилась лицом к лицу с
Варшавой.
Борьба двух этих соперниц была продолжительной и завершилась
лишь в другую эпоху. На короткое время Польша взяла верх. Москва
уступила, Владислав, сын польского короля Сигизмунда, был провозглашен
царем всея Руси. Дом Рюрика и Владимира Мономаха угас, правительства не
было, польские военачальники и казачьи гетманы правили в Москве.
Тогда весь народ поднялся по зову нижегородского мясника Минина, и
Польша принуждена была покинуть Москву и русскую землю.
Москва, завершив свое дело - спайку отдельных частей государства,
останавливается. Она не знает, куда употребить ею вызванные и оставшиеся
в бездействии силы. Выход нашелся скоро. Там, где много сил, всегда
найдется выход.
Петр I сделал из русского государства государство европейское.
Легкость, с которою часть нации применилась к европейским нравам и
отреклась от своих обычаев, - наглядное доказательство того, что московское
государство никогда не являлось подлинным выражением народной жизни,
но было лишь переходной формой. Там, где затрагивались начала
действительно национальные, - народ упорно их отстаивал. Крестьянство не
приняло ничего из реформ Петра I. А крестьянство было истинным
хранителем народной жизни, основанной (по выражению знаменитого
историка Мишле) на коммунизме, т. е. на постоянном разделе земли по числу
работающих и на отсутствии личного владения землею.
23
Как Северная Америка представляет собою последний вывод из
республиканских и философских идей Европы XVIII века, так петербургская
империя развила до чудовищной крайности начала монархизма и европейской
бюрократии. Последнее слово консервативной Европы произнесено Петербургом; недаром все реакционеры обращают свои взоры к этому Риму
самодержавия.
Петербургский деспотизм располагал огромными силами - об этом
можно судить по гигантским размерам возникшего государства. Избыток сил
был так велик, что даже в смутное время и в период гнусного управления период между Петром I и Екатериной II, Россия материально разрасталась с
неимоверной быстротой.
Поглотив, покорив все, что встречалось на ее пути -остзейские
провинции и Крым, Бессарабию и Финляндию, Армению и Грузию, разделив Польшу, завладев одной турецкой областью за другой, Российская
империя встретила наконец грозного соперника - французскую революцию,
низвергнутую, потерпевшую неудачу, выродившуюся в деспотизм, очень
похожий на петербургский. Россия померилась силами с Наполеоном и
победила его.
В тот час, когда Европа в Париже, в Вене, в Аахене и в Вероне
признала nolens volens' гегемонию российского императора, - в тот час дело
Петра было завершено, и императорская власть оказалась в том же
положении, в каком находились московские цари до Петра I.
Император Александр это почувствовал. Императорская власть
несомненно может еще некоторое время продержаться, внушая почтение
всеми средствами, которыми располагает самодержавие; но она не может
ничего создать, ничего внести во внутреннюю жизнь страны, ибо тогда ей
пришлось бы встретиться с тем духом времени, который она не хочет
вызвать. Такой власти ничего не остается, как вести внешнюю войну.
Николай однако же постоянно воздерживался от войны.
Как же это случилось, что после двадцати пяти лет тусклого
царствования им вдруг овладевает безрассудная отвага и он бросает свою
русскую рукавицу в лицо Франции и Китая,
Волей-неволей (лат.). - Прим.
24
Англии и Японии, Швеции и Соединенных Штатов... не говоря уже о
Турции.
Говорят, что он сошел с ума?
Я же начинаю думать, что он исполнился благоразумия.
Чтобы начать войну, ему надо было быть совершенно уверенным в
малодушии всех европейских государств, ему надо было питать к ним
беспредельное презрение... И что же -он его питает. Николай до 1848 года
дулся на западные державы, но он их не презирал. Николай трепетал, узнав о
революциях 1848 года, и успокоился только по получении известия о
кровавой диктатуре Каваньяка. Но после поддержки, оказанной им Австрии
вмешательством в венгерские дела, которое Англия стерпела, как стерпела
вступление французов в Рим, -после этого он лучше понял позицию своих
друзей^ротивников.
Медленно, постепенно он измерил бездонную глубину их бесчестия, их
робости, их невежества, и вот - начал войну. Хотите биться об заклад, что он
выйдет из нее победителем, если не вмешается неожиданно третья сила - их
общий враг
революция!
«В
таком случае
-
не надо
войны!
Объявим себя
заранее
побежденными, пожертвуем Турцией, уступим Константинополь, - только бы
не порвать с царем».
Так рассуждают дипломаты, банкиры и прочие люди, думающие, что
консерватизм состоит в том, чтобы не выпускать из рук пятифранковую
монету и закрывать глаза на опасности, которыми чреват завтрашний день...
Хорошо, уступайте, не воюйте, не знайте, что тогда вместо революции
или Николая...
Вы получите и Николая, и революцию.
Вот мысль, дорогой Линтон, которую я разовью во втором письме.
ПИСЬМО ВТОРОЕ
Лондон, 17 февраля 1854 г.
Любезный Линтон!
Формула европейской жизни гораздо сложнее формулы жизни
древнего мира.
25
Когда греческая культура вышла из тесных границ городов-республик,
ее политические формы сразу истощились и иссякли с чрезвычайной
быстротой. Греция обратилась в римскую провинцию.
Когда Рим исчерпал запасы своей организующей силы и перерос свои
политические учреждения, у него не нашлось больше возможностей для
возрождения, и он распался, вступив, в разные сочетания с варварскими
народами.
Древние государства не были долголетними; они существовали не
более одного сезона.
В XV столетии Европа пережила такой катаклизм, который для
древних государств был бы предвестником неминуемой смерти. Совесть и
разум восстали против основ и здания. Католицизм и феодализм подверглись
нападению. Глухая борьба длилась более двух столетий... Она подрывала
церковь и замок.
Европа была так близка к смерти, что уже у границ ее стали
показываться варвары, эти вороны, чующие издалека агонию народов.
Византией они завладели, казалось, они готовились уже ринуться на
Вену; но полумесяцу пришлось остановиться на берегах Адриатического
моря.
На севере зашевелился другой варварский народ, он сплачивался,
готовился, народ в бараньих шкурах и с «глазами ящерицы». Степи Волги и
Урала во все времена служили кочевьем переселяющимся народам; это были
залы ожидания и собраний, officina gentium', где судьба готовила в тиши
дикие орды, чтобы бросить их на народы, обреченные на смерть, чтобы
прикончить цивилизации, впавшие в маразм. И все же луна ислама выше не
поднялась и удовольствовалась тем, что озаряет развалины Акрополиса и
воды Геллеспонта. А волжские варвары, вместо попытки вторгнуться в Европу, обратились в конце концов в лице одного из своих царей к соседям за
цивилизацией и государственным устройством. Первая грозовая туча
пронеслась над головой. Что же случилось?
Вечное
переселение
народов
на
запад,
задерживавшееся
Атлантическим океаном, продолжалось, человечество нашло проводника Христофор Колумб показал дорогу.
Мастерская народов (лат.). - Прим.
26
Америка спасла Европу.
И Европа вступила в новую фазу существования, незнакомую древним
государствам, - фазу внутреннего разложения по эту сторону и фазу развития
по ту сторону океана.
Реформация и революция не перешагнули ни за стены церкви, ни за
пределы монархических государств; очевидно, они не могли сокрушить
древнее здание. Готический собор осел, трон пошатнулся, но развалины их
сохранились. И ни реформация, ни революция не могли больше ничего с
ними поделать. Называется ли человек кальвинистом, евангелистом,
лютеранином, протестантом, квакером - церковь все же существует, другими
словами - свобода совести не существует, или же это акт индивидуального
возмущения. Будет ли правление парламентским, конституционным, с двумя
палатами или с одной, при ограниченном избирательном праве или при
всеобщем голосовании... трон шатается, но все же существует, и хотя короли
то и дело летят кувырком, на их место находятся другие. За неимением
короля в республике, - если дело происходит во Франции, - его заменяют
соломенным королем, которого сажают на трон и для которого сохраняются
дворцы и парки, Тюильри и Сен-Клу.
Светское и рационалистическое христианство борется с церковью, не
понимая того, что оно первое будет раздавлено церковными сводами;
монархический республиканизм борется с троном, чтобы усесться на него
по-царски, Дыхание революции веет не здесь; поток переменил направление,
предоставив старым Монтекки и Капулетти продолжать на втором плане их
наследственную вражду. Знамя борьбы поднимается уже не против
священника и не против короля, не против дворянина, а против их
единственного
наследника
-против
хозяина,
против
патентованного
владельца орудий труда. Революционер теперь уже не гугенот, не протестант,
не либерал; имя ему - работник.
И вот Европа, пережившая вторую, даже третью молодость,
останавливается у нового порога, не смея его перешагнуть. Она трепещет
перед словом «социализм», написанным на двери. Ей сказали, что дверь эту
отворит Катилина, и это правда. Дверь может остаться закрытой, но открыть
ее дано только Катилине... Катилине, у которого столько друзей, что
невозможно их всех передушить в темнице. Цицерон, этот
27
1П^- II)
MJI
II LI иПЛ- UULULI^l ULI II 1LJLL
I IJ HW II 1 J I I L
I II l«Jl 1 LI L 1 ]
I L4HJ1 ill...
добросовестный и учтивый убийца, был счастливее своего соперника
Каваньяка.
Эту черту перейти труднее, чем другие. Все реформы наполовину
сохраняют старый мир, набросив на него новый покров; сердце не совсем
разбито, не все потеряно сразу; часть того, что мы любили, что было нам
дорого с детства, что мы почитали, что освящено преданием, - остается на
утешение слабым... Прощайте, песни кормилицы, прощайте, воспоминания
отчего дома, прощай, привычка, власть которой сильнее власти гения, говорит Бэкон.
...Во время бури ничто не проникает через таможню, а хватит ли
терпения дождаться затишья?
Все интересы, заботы, осложнения, стремления, волновавшие в
продолжение целого века европейские умы, мало-помалу бледнеют,
становятся безразличными, делом привычки, вопросами партий. Где великие
слова, потрясавшие сердца и исторгавшие слезы!.. Где священные знамена,
которым со времени Яна Гуса поклонялись в одном стане, с 89 года - в
другом? С тех пор как непроницаемый туман, окутывавший Февральскую
революцию, рассеялся, все начинает проясняться, резкая простота заменила
путаницу; существуют только два подлинно важных вопроса:
вопрос социальный,
вопрос русский.
И, в сущности, эти два вопроса сводятся к одному.
Русский вопрос - случайное явление, отрицательный опыт. Это новое
пришествие варваров, чующих агонию, возвещающих старому миру
«memento mori1», предлагающих ему убийцу, если он не желает покончить с
собой.
В самом деле, если революционный социализм не в состоянии будет
доконать вырождающийся общественный строй, его доконает Россия.
Я не говорю, что это необходимо, но это возможно.
Нет ничего абсолютно необходимого. Будущее не бывает неотвратимо
предрешено; неминуемого предназначения нет. Будущее может и вовсе не
наступить. Геологический катаклизм вполне может уничтожить не только
восточный вопрос, но и все прочие, - за отсутствием задающих вопросы.
Будущее слагается из элементов, имеющихся под руПомни о смерти (лат.). - Прим.
28
кой, из окружающих условий; оно продолжает прошедшее; общие
устремления,
смутно
выраженные,
изменяются
в
зависимости
от
обстоятельств. Обстоятельства решают, как это произойдет, и неясная
возможность становится совершившимся фактом. Россия точно так же может
овладеть Европою до Атлантического океана, как и подвергнуться европейскому нашествию до Урала.
В первом случае Европа должна быть разрозненной. Во втором —
тесно сплоченной. Сплочена ли она?
Царизм движим чувством самосохранения и тем инстинктом, который
служит путеводителем перелетным птицам, устремляющимся к Черному или
Средиземному морю. На этом пути царизм не может не встретиться с
Европой.
Безумием было бы воображать, что император Николай может
противостоять всей Европе, если только Европа сама не станет авангардом
армии Николая, с тем чтобы сражаться против самой себя; но так оно и есть,
это именно и происходит.
В случае столкновения Европы с Россией консерватизм, боязливый,
встревоженный, дряхлый, найдет средства парализовать всякое народное
воодушевление.
Ибо есть две Европы, которые относятся друг к другу с отвращением, с
ненавистью, гораздо более сильной, нежели взаимная ненависть турок и
русских, и этот общественный манихеизм существует во всяком государстве,
во всяком городе, во всякой деревне... Какого же единства в действиях можно ожидать до окончательной победы одного иг противников? Войска
геройски сражаются на рубежах страны, только когда дома есть Комитет
общественного спасения.
Именно он вселил в войска революции ту удивительную энергию,
которая после его гибели продержалась еще двадцать лет.
Ничто так не подавляет дух армии, как зловещая мысль, что за спиной
готовится
измена.
А
можно
ли
доверять
правительствам,
ныне
существующим? В своем собственном лагере люди порядка подозревают
друг друга.
Повсюду, вплоть до высших дипломатических сфер, есть изменники,
продающие свою страну Николаю.
Николаю служат не только банкиры и журналисты, но и первые
министры, королевские братья, царствующая родня.
29
У него большой запас великих княжон, которых он жалует немецким
князьям с условием, чтобы они из своих мужей делали слуг русского царя;
когда же эти великие княжны хворают, их посылают пользоваться
«лондонскими туманами», целебная сила которых открыта Николаем.
«La Fusion» - сугубо русская газета, «L'Assemblee Nationale» - как
будто печатается в Казани или в Пензе. Но если бы император Николай
предоставил всех этих Шамбор-Немуров сладостям семейных примирений и
охоты во Фрошдорфе, бонапартизм тотчас бы сделался не только русским, но
татарским.
Бельгийский король содержит в Брюсселе русское агентство: король
Дании - маленькую контору в Копенгагене. Адмиралтейство, гордое
адмиралтейство Великобритании, смиренно несет для царя полицейскую
службу в Портсмуте, и самоедский офицер безнаказанно топчет ногами акт
«Habeas Corpus» на палубе английского корабля. Король неаполитанский
рабски подражает Николаю, а австрийский император - его Антиной, его
страстный поклонник.
Много толкуют о русских агентах, подозревая всегда каких-нибудь
жалких шпионов, которых русское правительство оплачивает, чтобы быть в
курсе всевозможных сплетен. Настоящие Шеню и Делагоды царя - это
помазанники божий, их agnates1 и cognates-, вся их родня по восходящей и
нисходящей линии. Самый полный реестр русских шпионов — это Готский
календарь.
Вы видите, что настоящая борьба с Россией совершенно невозможна,
покамест не выметут, да, не выметут начисто ваш дом.
Роковая солидарность соединяет реакционную Европу с царизмом; и
если она погибнет от руки царизма, это будет великолепной иронией судьбы.
Николай объявил войну Турции - это самая замечательная шалость XIX
столетия.
Теперь консерваторы, друзья, клиенты Николая, громче всех вопиют
против него. Они принимали царя за полицейского и охотно стращали
революционеров
400
000
русских
штыков.
Они
думали,
что
он
удовлетворится пассивной ролью
Родственники по отцовской линии (лат.). - Прим. ред. Родственники
по материнской линии (лат.). - Прим. ред.
30
пугала; они позабыли, что даже Луи-Бонапарт - и тот не пожелал
довольствоваться должностью «пожарного сапера»...
Счастливые дни воротились; все были так довольны, так покойны;
массы, раздавленные войсками, с христианскою кротостью умирали от
голода. Ни печати, ни трибуны... ни Франции! Святой отец, опираясь на
армию, вышедшую из улицы Jerusalem, раздавал направо и налево свое
апостольское благословение. Дела после февральской катастрофы шли опять
своим порядком. Социальное людоедство больше чем когда-либо было в
ходу. Настала эра любви и симпатии, Бельгия сочеталась браком с Австрией
в лице австрийской эрцгерцогини; молодой венский император вздыхал у ног
своей невесты; Наполеон III, 45-летний Вертер, соединялся по любовному
капризу со своей Шарлоттой Теба.
Вдруг, среди всеобщего спокойствия, всемирного благоденствия,
император
Николай
бьет
тревогу,
начиная
войну
бесполезную,
фантастическую, религиозную - войну, которая легко может перенестись с
берегов Черного моря на берега Рейна и которая, во всяком случае, повлечет
за собой все то, чем так пугали революции: отчуждение собственности, насилие и, сверх того, неприятельское нашествие, военные суды, расстрелы и
военные контрибуции.
Донозо Кортес в знаменитой речи, произнесенной в Мадриде в 1849
году, предсказывал вторжение русских в Европу и видел для цивилизации
якорь спасения только в е'динст-ве власти, т. е. в неограниченной монархии,
служащей целям католицизма. Первым условием для этого он также считал
введение католицизма в Англии.
Может быть, подобное единство чрезвычайно усилило бы Европу, но
это единство совершенно невозможно - невозможно, как и все прочие, за
исключением единства революционного.
Если бы революции не боялись еще более, нежели русских, то чего
проще, как идти на Севастополь, захватить Одессу. Магометанское
население Крыма не было бы враждебно туркам. Попав туда, можно было бы
обратиться с призывом к Польше, дать свободу крестьянам Малороссии,
ненавидящим крепостное право... Хотел бы я знать, что бы сделал тогда
Николай со своим православным богом?
«Но ведь Польша - это Галиция», - скажет Австрия. «Но ведь Польша это Познань», - скажет Пруссия.
31
А если Польша восстанет, как удержать Венгрию, Ломбардию?
Ну так не нужно идти на Севастополь; разве что объявить войну для
виду - войну, которая окончится в пользу Николая или Луи Бонапарта, т. е. в
обоих случаях в пользу деспотизма и против консерваторов.
Деспотизм вовсе не консервативен. Не консервативен он даже в
России. Нет ничего более разъедающего, разлагающего, тлетворного, чем
деспотизм. Случается иногда, что юные народы в поисках общественного
устройства начинают с деспотизма, проходят через него, пользуются им как
суровой школой; но чаще под игом деспотизма изнемогают народы, впавшие
в детство.
Если военный деспотизм, алжирский или кавказский, бонапартистский
или казачий, овладеет Европой, то он непременно будет вовлечен в жестокую
войну со старым обществом; он не сможет допустить существования
полусвободных учреждений, полунезависимого правопорядка, цивилизации,
привыкшей
к
вольной
речи,
науки,
привыкшей
к
исследованию,
промышленности, становящейся великой силой.
Деспотизм - это варварство, погребение дряхлой цивилизации, а иногда
ясли, в которых рождается спаситель.
Европейский мир в той форме, в которой он теперь существует,
выполнил свое назначение; но нам кажется, что он мог бы почетнее окончить
свое поприще, переменить форму существования, - не без потрясений, но без
падения, без унижения. Консерваторы, как все скупцы, больше всего боятся
наследника. Так вот - старца задушат ночью воры и разбойники.
После бомбардировки Парижа, после того как расстреливали, ссылали,
заточали в тюрьмы работников, вообразили, что опасность миновала! Но
смерть - Протей. Ее изгоняют как ангела будущего, она возвращается
призраком прошедшего; ее изгоняют как республику демократическую и социальную, она возвращается Николаем, царем всея Руси, или Наполеоном,
царем французским.
Тот или другой или оба вместе окончат борьбу.
Для борьбы нужен противник, еще не поверженный в прах. Где же
последняя арена, последнее укрепление, за которым цивилизация может
вступить в бой или по крайней мере защищаться против деспотов?
32
В Париже? - Нет.
Как Карл V, Париж еще при жизни отрекся от своей революционной
короны; немного военной славы и множество полицейских - этого
достаточно, чтобы сохранить порядок в Париже.
Арена - в Лондоне.
Пока существует Англия, свободная и гордая своими правами, дело
варваров нельзя еще считать окончательно
выигранным.
С 10 декабря 1848 года Россия и Австрия перестали ненавидеть Париж.
Париж потерял в глазах королей свое значение; они его больше не боятся.
Вся их злоба обратилась против Англии. Они ее ненавидят, питают к ней
отвращение и хотели бы... ограбить ее!
В Европе есть государства реакционные, но нет консервативных. Одна
лишь Англия консервативна, и понятно почему, ей есть что хранить - личную
свободу.
Одно это слово совмещает в себе все то, что преследуют, ненавидят
Бонапарты и Николаи.
И вы думаете, что они, победив, оставят в двенадцати часах езды от
Парижа порабощенного Лондон свободный, Лондон - очаг пропаганды,
гавань, открытую всем бегущим из опустошенных, испепеленных городов
континента? Ведь все, что должно и может быть спасено среди оргии
разрушения - наука и искусство, промышленность и образование, -все это
неизбежно устремится в Англию, Этого достаточно для войны.
Наконец-то осуществится мечта Наполеона, первого варвара нового
времени.
Не от революционной Европы, но от европейского деспотизма может
Англия ожидать величайшие бедствия. У народов слишком много дел дома,
чтоб они могли думать о захвате других стран.
Не эгоизм, не жадность мешают англичанам в этом разобраться.
Скажем прямо: из-за невежества и проклятой деловой рутины эти люди не
способны понять, что следует иногда, избегая проторенных путей,
прокладывать новую дорогу. Что же! Те, которые, имея глаза, не хотят
смотреть, посвящены богам ада. Как их спасти?
Глубокая и безмолвная ночь скроет процесс разложения. А после?..
После ночи наступает день!
33
Совершившиеся несчастия должно оплакать... Но оставим мертвым
погребать своих мертвецов; и, с состраданием, с уважением накрыв
гробовым саваном агонизирующее тело, найдем в себе мужество повторить
старый возглас:
Король умер - да здравствует король!..
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Лондон, 20 февраля 1854 г.
Любезный Линтон!
Славянский мир гораздо моложе Европы. Он моложе политически, как
Австралия моложе ее геологически. Он складывался медленнее; он не
развился, он еще мир недавний и едва только вступающий в великий поток
истории..
Счет прожитых веков тут ничего не значит. Детство народов может
длиться тысячелетия, равно как и их старость. Славянские народы служат
примером первому, азиатские - второму.
Но что дает право утверждать, что теперешнее состояние славян - это
юность, а не дряхлость; что это начало развития, а не неспособность к нему?
Разве мы не знаем, что иные народы исчезают, так и не став историческими,
даже народы, показавшие, что они не лишены способностей, как финны,
например.
Достаточно присмотреться к судьбам России, чтобы на этот счет не
осталось никаких сомнений. Страшное влияние, которое она оказывает на
Европу, - не признак маразма или неспособности, напротив - это признак
полудикой силы, необузданной, но могучей юности.
Такой именно Россия вступила впервые в цивилизованный мир.
Это было во времена регентства в Париже и кое-чего еще худшего в
Германии. Повсюду растление, изнеженность, расслабляющий и постыдный
разврат - грубый в Германии, утонченный в Париже.
В этой нездоровой атмосфере, где вредные испарения едва заглушались
благовониями, в этом мире наложниц, неза34
коннорожденных дочерей, куртизанок, правящих государствами,
расслабленных нервов, слабоумных принцев - вздыхаешь, наконец, с
облегчением при виде гигантской фигуры Петра I, этого варвара в простом
мундире из грубого сукна, жителя севера, дюжего, мускулистого, полного
энергии и силы. Таков был первый русский, занявший свое место среди
европейских властителей. Он пришел учиться и узнал много для себя
неожиданного. Он понял слишком хорошо, что западные государства
дряхлы, а их правители растленны.
Тогда еще не предвидели революцию, которой предстояло спасти мир;
предвидели только разложение. Так Петр I понял возможное значение России
перед лицом Азии и Европы. Подлинное оно или нет, но завещание Петра
содержит его мысли, которые он, впрочем, нередко высказывал в своих
заметках и записках. Русское правительство до Николая оставалось верным
традиции Петра I, и даже Николай следует ей, по крайней мере во внешней
политике.
Россию можно осуждать, проклинать, но можно ли утверждать, что она
одряхлела, остановилась в своем развитии, клонится к упадку?
Говорят, что русский народ держится в стороне, неподвижно, в то
время как почти чужестранное правительство делает в Петербурге что хочет.
Немецкие писатели заключают из этого, что русский народ, косный,
азиатский, ничего общего не имеет с деятельностью своего правительства;
что это - полудикое племя, дипломатически завоеванное немцами, которые
ведут его куда им вздумается. Немецкие завоевания - надобно им отдать
справедливость - величайшие и самые бескровные в мире. Немцы не
довольствуются родством с Англией и Америкой (Stammverwandt1), в их
руках, сверх того, вся Россия, покоренная рыцарями остзейских губерний,
голштейн-готторпской фамилией, тучами генералов, дипломатов, шпионов и
прочих сановников немецкого происхождения.
Действительно, петербургское правительство не национально. Целью
переворота Петра I была денационализация московской Руси. Пассивная
оппозиция и своего рода неподвижность народа - тоже факт неоспоримый.
Но, с другой стороны, народ невольно составляет ги-
Племенное родство (нем.). - Прим.
35
гантскую и живую основу для деятельности правительства. Он
образует огромный хор, который придает немецкому (если угодно)
деспотизму Петербурга характер sui generic1. Народ не любит свое
правительство, но все же видит в нем представителя своего национального
единства и своей силы. В России ничто не имеет того характера застоя и
смерти, который у старых народов Востока неизменно, однообразно
передается из поколения в поколение.
Из неспособности народа к той или иной переходной форме
неправильно заключать об его полной неспособности к развитию вообще.
Славянские народы не любят ни идею государства, ни идею
централизации. Они любят жить в разъединенных общинах, которые им
хотелось бы уберечь от всякого правительственного вмешательства. Они
ненавидят солдатчину, они ненавидят полицию. Федерация для славян была
бы, быть может, наиболее национальной формой. Противоположный всякой
федеративности петербургский режим - лишь суровое испытание, временная
форма; она несомненно принесла и некоторую пользу, насильственно спаяв
разрозненные части империи и принудив их к единству.
Русский народ - народ земледельческий. В Европе улучшения в
социальном положении владеющего собственностью меньшинства коснулись
лишь
горожан.
А
крестьянам
революция
принесла
только
отмену
крепостного состояния и раздробление земель. Между тем известно, что
разделение земельных участков нанесло бы смертельный удар русской
общине.
В России ничто не окаменело; все в ней находится еще в текучем
состоянии, все к чему-то готовится. Гакстгаузен справедливо заметил, что в
России всюду видны «незаконченность, рост, начало». Да, всюду дают о себе
знать известь, пила и топор. И при всем том люди остаются смиренными
крепостными помещика, верноподданными царя.
Естественно возникает вопрос - должна ли Россия пройти через все
фазы европейского развития или ей предстоит совсем иное, революционное
развитие? Я решительно отрицаю необходимость подобных повторений. Мы
можем и должны пройти через скорбные, трудные фазы историческо1
Своеобразный (лат.). - Прим. ред.
36
го развития наших предшественников, но так, как зародыш проходит
низшие
ступени
зоологического
существования.
Оконченный
труд,
достигнутый результат свершены и достигнуты для всех понимающих; это
круговая порука прогресса, майорат человечества. Я очень хорошо знаю, что
результат сам по себе не передается, что по крайней мере он в этом случае
бесполезен, - результат действителен, результат усваивается только вместе со
всем логическим процессом. Всякий школьник заново открывает теоремы
Евклида, но какая разница между трудом Евклида и трудом ребенка нашего
времени!..
Россия
проделала
свою
революционную
эмбриогению
в
европейской школе. Дворянство вместе с правительством образуют
европейское государство в государстве славянском. Мы прошли через все
фазы либерализма, от английского конституционализма до поклонения 93-му
году. Все это было похоже - я об этом говорил в другом месте - на аберрацию
звезд, которая в малом виде повторяет пробег земли по ее
орбите.
Народу не нужно начинать снова этот скорбный труд. Зачем ему
проливать свою кровь ради тех полурешений, к которым мы пришли и
значение которых только в том; что они выдвинули другие вопросы,
возбудили другие стремления?
Мы сослужили народу эту службу, мучительную, тягостную; мы
поплатились виселицами, каторгой, казематами, ссылкою и жизнью, над
которой тяготеет проклятие, - да, жизнью, над которой тяготеет проклятие.
В Европе не подозревают о том, сколько перестрадали у нас два
последних поколения.
Гнет становился день ото дня сильнее, тягостнее, оскорбительнее;
приходилось прятать свою мысль, заглушать биение сердца... И среди этой
мертвой тишины, вместо всякого утешения, мы с ужасом увидели скудость
революционной идеи и равнодушие к ней народа.
Вот источник той мрачной тоски, того раздирающего скептицизма, той
тягостной иронии, которые присущи русской поэзии. Кто молод, у кого
горячее сердце, тот пытается себя одурманить, забыться; люди талантливые
умирают на полдороге, их ссылают, или они добровольно удаляются в
ссылку. Об этих людях, об их ужасном конце говорят, потому что им удалось
разбить железный свод, тяготевший над ними, потому что они показали свою
силу... Но не меньше стра37
дали сотни других - те, что с отчаяния сложили руки, морально
покончили с собой, отправились на Кавказ, засели в своих имениях, в
игорных домах, в кабаках, - все эти лентяи, о которых никто не пожалел.
Для дворянства наступил конец этого искуса. Образованная Россия
должна теперь «раствориться» в народе.
Европеизированная Россия по-настоящему открыла русский народ
только после революции 1830 года. С удивлением поняли наконец, что
русский народ, столь равнодушный, столь не способный к постановке
политических вопросов, - своим бытом ближе всех европейских народов к
новому социальному устройству. «Пусть так, - возразят на это, -но он близок
и к социальному устройству некоторых народов Азии». При этом указывают
на сельские общины у индусов, довольно схожие с нашими.
А я и не отрицаю того, что некоторыми своими элементами
общественная жизнь азиатских народов стоит выше общественной жизни
Запада. Не общинное устройство задерживает развитие азиатских народов, а
их неподвижность, их нетерпимость, бессилие их порвать с патриархальностью, с племенным бытом. У нас все это не играет роли.
Славянские
народы,
напротив
того,
отличаются
гибкостью:
замечательна легкость, с которой они усваивают язык, обычаи, искусство и
технику других народов. Они равно обживаются у Ледовитого океана и на
берегах Черного моря.
У образованных русских (как ни оторваны они от народа, но все же в
них отразился его характер) вы не найдете той нетерпимости старых женщин,
той ограниченности несвободных людей, которые на каждом шагу
встречаются в старом мире.
Неприступная китайская стена, разделяющая Европу, вызывает у нас
изумление. Разве Англия и Франция имеют понятие об умственном
движении в Германии? В еще меньшей степени эти два европейских Китая
способны понять друг друга. Разделенные лишь несколькими часами езды,
поддерживающие между собой беспрерывную торговлю, необходимые друг
другу, Париж и Лондон дальше друг от друга, нежели Лондон и Нью-Йорк.
Англичанин из народа смотрит на француза единой ненавистью, с видом
превосходства - отчего он сам кажется жалким.
38
Английский буржуа еще несноснее; он вас душит вопросами,
обнаруживающими столь глубокое неведение соседнего края, что не знаешь,
как ему отвечать. Француз, в свою очередь, способен прожить пять лет в
Лейстер-сквере, не понимая, что делается вокруг. Чем же объяснить, что
немецкая наука, которая не в состоянии перейти Рейн, очень хорошо
пересекает Волгу; что британская поэзия, искажающаяся при переходе через
пролив, переплывает невредимая Балтийское море? И все это при
правительстве подозрительном и самовластном, принимающем все меры,
чтобы отдалить нас от Европы.
Наше воспитание, домашнее и общественное, имеет резко выраженный
универсальный характер. Нет воспитания менее религиозного, чем наше, и
более многоязычного, особенно по части новых языков. Этот характер
придала ему реформа Петра I, в высшей степени реалистическая, светская и в
общем европейская. Кафедры богословия учреждены были в университетах
только при императоре Александре, и притом в последние годы его
царствования. Николай прилагает величайшие усилия к тому, чтобы
испортить общественное образование; он нанес ему удар, сократив число
учащихся, но что касается его полицейского православия, то я не думаю,
чтобы оно пустило корни; изучение же новых языков стало настолько
необходимым и привычным, что оно будет продолжаться по-прежнему.
Официальная
санкт-петербургская
газета
печатается
по-русски,
по-
французски и
по-немецки.
Наше воспитание не имеет ничего общего с той средой, для которой
человек предназначен, и в этом его достоинство. Образование у нас отрывает
молодого человека от безнравственной почвы, гуманизирует его, превращает
в цивилизованное существо и противопоставляет официальной России. Он от
этого много страдает. Это - искупление преступлений наших отцов, и это
источник революционных настроений. Самые тяжкие времена миновали;
меньшинство, дотоле полностью оторванное от народа, встретилось с
народом тогда, когда оно меньше
всего этого ожидало.
С каким удивлением слушали наши рассказы о русской общине, о
постоянном переделе земли между ее членами, о выборных старостах с их
простыми способами управления, о всеобщем голосовании в общинных
делах! Иногда нас счи39
тали пустыми мечтателями, людьми, свихнувшимися на социализме!..
Но вот является человек, отнюдь не революционно настроенный, и издает
три тома о сельской общине в России. Это Гакстгаузен - католик, пруссак,
агроном и монархист, столь крайний, что для него прусский король слишком
либерален, а император Николай слишком человеколюбив! Факты, нами
указанные, изложены им in extensor1. He буду повторять то, что я уже
говорил об этой зачаточной организации общинного self-government2, где все
должности выборные, где все - собственники, хотя земля не принадлежит
никому, где пролетариат - ненормальное явление, исключение. Вы об этом
достаточно знаете и поймете, что русский народ, несчастный, в значительной
своей
части
подавленный
крепостничеством,
в
целом
подавленный
правительством, которое его гнетет и презирает, не мог вслед за народами
Европы проходить фазы их революционных движений, исключительно
городских и которые тотчас пошатнули бы основания его общинного строя.
Современная революция, напротив того, разыгрывается на той же почве, - мы
увидим, каков будет результат этой встречи.
Сохранить общину и освободить личность, распространить сельское и
волостное self-government на города, на государство в целом, поддерживая
при этом национальное единство, развить частные права и сохранить
неделимость земли - вот основной вопрос русской революции - тот самый,
что и вопрос о великом социальном освобождении, несовершенные решения
которого так волнуют западные умы.
Государство и личность, власть и свобода, коммунизм и эгоизм (в
широком смысле слова) - вот геркулесовы столбы великой борьбы, великой
революционной эпопеи.
Европа предлагает решение ущербное и отвлеченное. Россия - другое
решение, ущербное и дикое.
Революция даст синтез этих решений. Социальные фор мулы остаются
смутными, покуда жизнь их не осуществит.
Англосаксонские народы освободили личность, отрицая общественное
начало, обособляя человека. Русский народ сохранил общинное устройство,
отрицая личность, поглощая человека.
1
Подробно (лат.). - Прим.ред.
'* Самоуправления (англ.). - Прим. ред.
40
11.1 I. I LL U.L L L. l_, L J Ч U1 > 1 !!L> I L
11
Закваска, которая должна была привести в движение силы, дремлющие
в
бездействии
общинно-патриархальной
жизни,
-
это
принцип
индивидуализма, личной воли. Это начало входит в русскую жизнь иным
путем, воплощается в царя-революционера, отрицавшего традицию и
национальность, надвое разделившего русский народ.
Русская империя - творение XVIII века; все, что создавалось в это
время, несло в себе семена революции.
Холостой дворец Фридриха II и смирительный дом, служивший
дворцом его отцу, вовсе не были монархичны, подобно Эскуриалу или
Тюльери. В новом государстве веял резкий утренний ветер; в нем все просто,
сухо, положительно, рационально, - а это именно убивает религию и монархию. То же и в России.
Петр I круто порвал с византийско-московской традицией. Деятель
гениальный, он предпочитал власть престолу, воздействовал скорее
террором,
нежели
величием,
он
ненавидел
театральность,
столь
необходимую для монархии.
Устройство русской империи в высшей степени просто. Это правление
доктора Франсиа в Парагвае, в приложении к стране с пятьюдесятью
миллионами населения. Это осуществление идеала: немой народ, без прав,
без защитников, живущий вне закона, ему противостоит меньшинство,
которое правительство увлекает за собой, поощряет, возводит в дворянство;
меньшинство это образует бюрократию.
Россия в полном смысле слова управляется адъютантами, указами,
писарями и эстафетами. Сенат, Государственный совет (учреждение более
позднее), министерства- не что иное, как канцелярии, в которых не спорят, а
исполняют, не обсуждают, а переписывают. Вся администрация представляет
собою крылья телеграфа, с помощью которого человек из Зимнего дворца
изъявляет свою волю.
Гораздо легче уничтожить верхушку этой автоматически действующей
организации, нежели подорвать ее основы. В монархическом государстве,
если король убит, монархия остается. У нас, если император убит, остается
дисциплина, остается бюрократический порядок; лишь бы телеграф
действовал, ему будут повиноваться...
Можно завтра прогнать Николая, посадить вместо него Орлова или
кого угодно - ничто не сдвинется с места. Дела будут производиться с тою же
точностью, машина по41
1U I LJ
I 1L1 Ш Ul.
. I LIL1 II 1LI1L
1 I J 1"_ 1 1 LI L I I M Jl
I I J UU U 1 Jl 1 L
I L4JUI Ш...
прежнему будет работать - переписывать, извещать, отвечать;
машинисты по-прежнему будут красть и показывать рвение.
Императрица Екатерина II испугалась этого страшного и немого
всемогущества, беспредельной покорности исполнителей и рабов, которые
служат тому, кто приказывает, чье повиновение переживает даже самого
повелителя. Она хотела дать дворянству большую независимость, чтобы
окружить себя людьми, добровольно преданными ей и монархии, -людьми,
на которых она могла бы положиться. Молчание писарей и экзекуторов
страшило супругу Петра III! Среди такого молчания Алексей Орлов удавил
своего заключенного в тюрьму господина, а писаря писали: «Его величество
изволил скончаться», а экзекуторы подвергали экзекуции всякого, кто этому
не верил.
Новые учреждения действительно были странны, необычайны. Никто
серьезно
не
размышлял
над
их
эксцентрическим
характером,
над
экзотическим смешением демократизма и аристократизма, безграничного
деспотизма и обширных избирательных прав, Иоанна Грозного и Монтескье.
Все эти учреждения отмечены двойной печатью - петровского периода
и
несложившихся
национальных
учреждений,
развившихся
под
организующим влиянием западных идей; национальные начала, в свою
очередь, видоизменяют западные идеи в направлении им почти противоположном.
Судьи выбираются, и выбираются на шесть лет; судьи принадлежат к
трем классам: дворянству, мещанству и крестьянству; судебного сословшже
нет совсем. Каждый имеющий право участвовать в выборах может быть
выбран в судьи. Отсутствие судебного сословия - факт замечательный.
Одним врагом меньше, да еще каким врагом! Судья - это другой черный
человек, светский двойник священника и таинственный страж закона
человеческого, имеющий монополию судить, осуждать, постигать ratio
scripta1. Смешон отставной кавалерийский офицер, ничего не понимающий в
законах и процедурах и выбранный в судьи. Но, с другой стороны, очень
печально, если приходится признать, что никто не способен выносить
решения, кроме знатоков в судейских мантиях, воспитанных
Смысл написанного (лат.). - Прим.
42
I JLL 1ЛР1 Ш111
М
I
ad hoc1. Если выбранные судьи плохи, тем хуже для избирателей - они
люди совершеннолетние и знают, что делают. Но, скажут нам, юридические
знания не приходят с возрастом, законы так сложны, что нужны долгие годы,
углубленные занятия, чтобы разобраться в юридическом лабиринте... Это
верно, но из этого не следует, что с самого детства нужно готовить особую
касту людей, понимающих законы, а, напротив, следует, что пора бросить все
эти законы в огонь. Отношения людей просты; формальности, устаревшие
порядки - вся эта судейская поэзия, все fioritur2 юриспруденции - вот что
запутывает вопросы.
В России суд состоит из одного члена, выбранного дворянством,
другого, выбранного мещанами, и третьего - вольными крестьянами.
Дворянство выбирает двух кандидатов на должность председателя уголовной
палаты. Правительство утверждает одного из них и, со своей стороны,
назначает прокурора, имеющего право приостанавливать всякое решение и
докладывать его сенату.
Если принять во внимание, что прокурор также принадлежит к
дворянству, то становится ясно, что действия членов суда от мещан и от
крестьян парализованы во всех случаях разногласия. Правда, они имеют
право протестовать и выносить дела на рассмотрение в сенат. Но это
случается очень редко - по самой простой причине: сенат, лишенный начал
народных и избирательных, всегда бывает заодно с дворянами и с
правительством. Но сейчас мы говорим о норме, а не о злоупотреблениях.
Обратите внимание на основу, на возможное развитие в будущем, а не на
применение ее в современных условиях. Лет десять тому назад старый
московский купец, человек неподкупный и строгий, был избран городским
головой этого города. Обязанности городского головы состоят в надзоре за
денежными средствами города, он распоряжается городскими доходами и
расходами. Обыкновенно на эту должность выбирают какого-нибудь
миллионера, любящего красоваться на официальных празднествах; он дает
роскошные обеды и балы и подписывает все, что угодно правительству и
чего желает начальство. Московский городской голова Шестов иначе понял
свои обязанности. Он так подрезал кры1
Здесь: специально для этой цели (лат.)- - Прим. ред. '! Украшения
(итал.). - Прим. ред.
43
4HLI Б [If I' ВАЛ. иВШИ-1 L1LLLI1131L
ШСПИ» ПАКАПУПС 1'СФиШ...
лья
официальных воров, что
обер-полицмейстер
объявил ему
ожесточенную войну. Купец принял вызов, и борьба кончилась «падением»
полицмейстера.
Избираются не только судьи, но и земская полиция; исправника и часть
становых выбирает дворянство.
Там, где оканчивается уездная полиция, начинается сельская община со
своим a parte1 - с выборным старостой, с выборной полицией, с поглощением
личности во имя традиционного и национального коммунизма. Там, где, с
другой стороны, начинается правительственная централизация, - а к ней
относится все стоящее выше местных губернских учреждений, - там
теряются последние следы личного права; личность поглощена, уничтожена
петербургской диктатурой во имя самодержавия, самого неограниченного и
вовсе не славянского.
Единственная среда, в которой могут развиться идеи личного права и
идеи революционные, - это дворянство и среднее сословие.
В России буржуазия пользуется меньшим влиянием, нежели в Европе,
не только оттого, что у нас развитие промышленности было менее
значительным, но и оттого, что верхушка русской буржуазии легко получает
дворянское звание (чиновники, богатые купцы, артисты, лица, награжденные
орденами и т. д.). Наша буржуазия еще не представляет собой моральную
силу. Она всегда была чрезвычайно отсталой, консервативной, православной,
раболепной и патриотической сверх меры. Подавленное, скрывающее свои
богатства, наше купечество прячется, молчит, живет взаперти, строит церкви,
раздает милостыню бедным и арестантам, дает взятки чиновникам... и копит
миллионы. Только новое поколение, получившее вполне европейское
образование, воспримет наши революционные идеи.
У нас дворянство - скорее бюрократия, нежели аристократия.
Родовитость, графский и княжеский титул, древность имени, обширность
поместий не дают никаких привилегий. Их дает чин. Если в дворянском роду
два поколения не служили, то правительство может лишить наследников
дворянства. Эта всеобщность службы меняет ее характер. В России служить
правительству не значит, как во Франции, быть агенЗдесь: со своими особенностями (итал.)' ~~ Прим. ред.
44
А.И. I ЬШЬН. LLAlJblW МИ1' VI 1'ULLW.H
том правительства, продавшим ему душу. Все заговорщики 14/26
декабря состояли на службе. Общественное мнение не смешивает настоящих
чиновников, преданных, усердных, чиновников по призванию, с чиновниками
совсем иного рода. Первых иногда боятся, но никогда не уважают. Из
последних же состоит почти все независимое общество в столицах и губерниях. Это достаточно многочисленный класс, если причислить к нему
военных - обычно чуждых раболепству и низости гражданских чиновников, людей, вышедших в отставку в 25 или в 26 лет, помещиков, живущих в своих
имениях и служащих только по дворянским выборам.
Вот в этой-то среде наше универсальное и многоязычное воспитание
образовало самых независимых людей в Европе. Гнетущий деспотизм,
отсутствие свободы слова, необходимость быть всегда настороже приучили
мысль к сосредоточенности, к внутренней работе, смелой и исполненной
ненависти. Новая литература раскрыла затаенные страсти, которыми полна
грудь русского человека. О том же свидетельствуют и взгляды образованного
меньшинства. Без страха и сожалений мы дошли в политике до социализма, в
философии - до реализма и отрицания всякой религии.
Социализм
объединяет
европейских
революционеров
с
революционерами славянскими.
Социализм снова привел революционную партию к народу. Это
знаменательно. Если в Европе социализм воспринимается как знамя раздора,
как угроза, - перед нами социализм предстает как радуга революций, надежда
на будущее.
Теперь, ознакомившись несколько с элементами русской жизни, вы
поймете, что у нас невозможно сделать шаг вперед, не вступив в фазу
революции или в европейскую войну.
Все жизненные вопросы поставлены так, что их решение неизбежно
повлечет нас к общественному переустройству - если только оно не будет
отсрочено какими-либо внешними событиями;
Освобождение крестьян, дело столь простое в других государствах,
невозможно у нас без уступки крестьянам земли, а освобождение с землей
означает частичное отчуждение дворянской собственности.
Условия дворянского быта изменятся, а с ними и отношения
дворянства к правительству; не забудьте, что суд и по45
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, ObLUfcUlBbHHblt HALllJUtHH>J HAIkAHVHb
лиция в сельской местности принадлежат дворянству, что и дворянство
каждой губернии представляет собой сословную организацию, наделенную
совещательными "правами, имеющую своих предводителей и постоянные
собрания.
Если бы русский престол достался действительно энергическому
человеку, он стал бы во главе освободительного движения, он покрыл бы
истинной славой конец петербургского периода и ускорил бы неизбежный
процесс, который, за отсутствием такого человека, поглотит престол. Но для
всего этого нужен Петр I, а не Николай.
Позвольте
мне
сначала
объяснить
свою
мысль.
Не
только
самодержавие как таковое препятствует всякому прогрессу в России.
Петербургский деспотизм сохраняет, как я уже сказал, свою диктаторскую
форму, форму революционную, лишенную традиций и принципов; это
орудие войны, борьбы, которое может служить разным целям. Но с 26 декабря
1825
года
во
всех
вопросах
внутренней
жизни
определился
отвратительный склад русского правительства, и оно ни к чему хорошему не
способно. Николай бесконечно далеко шагнул назад и сделал это с
поразительной неуклюжестью. Николай с самого начала хотел больше быть
царем, нежели императором; но, не поняв, не почувствовав славянский дух,
он не достиг цели и ограничился тем, что преследовал всякое стремление к
свободе, подавлял всякое желание прогресса, останавливал всякое движение.
Он хотел из своей империи создать военную Византию. Отсюда его показное
православие, холодное, ледяное, как петербургский климат. Николай постиг
только гнет, неподвижность, только китайскую сторону вопроса. В его
системе нет ничего деятельного, даже ничего национального, - перестав быть
европейским, он не сделался русским.
За время своего долгого царствования он коснулся всех учреждений,
всех законов, повсюду внося начало смерти, оцепенения.
Дворянство не могло оставаться замкнутой кастой из-за легкости, с
какою давали дворянское звание. Николай затруднил к нему доступ. Для того
чтобы стать потомственным дворянином, нужно было теперь дослужиться до
чина майора в военной службе и статского советника - в гражданской.
До Николая каждый дворянин был избирателем; он же установил
избирательный ценз.
46
До Николая уездная полиция была выборной. Он приказал назначать
становых от правительства, под начальством исправника, выбранного
дворянством.
Русское уголовное право раньше не знало смертной казни; Николай
ввел ее за преступления политические и за отцеубийство.
Уголовное право не признавало также нелепого наказания тюрьмойНиколай ввел его.
Веротерпимость составляла одну из славных основ империи, созданной
Петром I; Николай издал суровый закон против лиц, переменивших религию.
Жалованная грамота дворянству предоставляла дворянам право жить,
где они хотели, и состоять на службе в иностранных государствах. Николай
ограничил право передвижения и сроки путешествий. Он ввел конфискацию
имущества...
При Петре III была уничтожена тайная канцелярия, род светской
инквизиции.
Николай
ее
восстановил;
он
учредил
целый
корпус
вооруженных и невооруженных шпионов, которых он отдал в выучку
Бенкендорфу, а впоследствии поручил своему другу Орлову.
Всеми этими средствами Николай затормозил движение, он ставил
палки во все колеса и теперь сам негодует на то, что дела не идут. Теперь он
во что бы то ни стало хочет что-нибудь сделать, он старается изо всех сил,
может быть, колеса сломаются и кучер свернет себе шею. Но он может еще
взять верх в борьбе со старым миром, разъединенным, усталым,
порабощенным.
В моем первом письме я сказал, любезный Линток, что если русскому
народу предстоит одна только будущность, то Российской империи
предстоят, быть может, две будущности.
Я глубоко убежден, что русское императорство заглохло бы и
разложилось очень быстро перед лицом Европы, свободной и объединенной
(насколько позволяют национальные особенности отдельных народов).
Петербургское самодержавие не принцип и не догмат, а только сила; чтоб
оставаться силой, оно должно непрерывно действовать. Полицейский надзор
и сопротивление всякому движению - это еще не занятие, а другого содержания для своей деятельности самодержавие найти не может, и все
другое его пугает.
Перед лицом свободной Европы у русского императорства были бы
только два исхода: превратиться в демократа47
4ALIb lltl'BAM. UbLUCL,! ULlllLlilL НЛ1_ i I1 U1M I И Л
ческое и социальное самовластие, что я не считаю совсем невозможным, но что совершенно изменило бы характер царизма, или
окаменеть, замереть в Петербурге, с каждым днем теряя влияние, силу,
авторитет, пока в один прекрасный день его не прогонит крестьянская
революция или солдатский бунт.
Около двадцати миллионов крепостных найдут поддержку у казаков,
глубоко оскорбленных потерею своих прав и вольностей, у раскольников,
число и моральная сила которых очень значительны и которые относятся к
правительству с непримиримой ненавистью, - найдут поддержку также у
части дворянства... Есть над чем задуматься обитателям Зимнего дворца.
Разве
Пугачев
неограниченным
в
продолжение
властителем
четырех
нескольких
губерний?
месяцев
Впрочем,
не
был
теперь
принимают уже не те военные меры, что в 1773 году.
И все же я очень хорошо помню восстание военных поселений Старой
Руссы в 1831 году, в 150 километрах от Петербурга и 450 от Москвы, в том
месте, где всегда расположено много войск! Восставшие прервали
сообщение между столицами, успели казнить всех офицеров и учредить
своего рода правительство, составленное из полковых писарей...
С тех пор народ развился. Русский солдат не привык убивать русских.
Как-то во время крестьянского бунта после учреждения нового министерства
государственных иму-ществ послали полк, чтобы разогнать народ. Народ не
расходился, продолжал кричать, чего-то требовать. Генерал, после тщетных
увещаний, приказал зарядить ружья и взять на прицел... толпа не двинулась с
места; тогда генерал дал знак открыть огонь... Полковник скомандовал:
«Пли!»... Не раздалось ни одного выстрела. Генерал, удивленный, ошеломленный, грозно повторил: «Пли!» Солдаты опустили ружья и стояли
неподвижно. Генерал, бледный как смерть, просил полковника и офицеров...
сохранить тайну. Это может повториться... Когда Европа охвачена
революцией, воздух становится резким, насыщенным электричеством...
Словом, бок о бок с Европой, революционной и свободной, русское
императорство выглядело бы плачевным и непрочным, оно может быть
мощным и победоносным только рядом с реакционной Европой.
48
Монархическая, но не слишком воинственная Европа не хочет и не
может всерьез воевать с царем. Царь, с своей стороны, не может
воздержаться от войны с Европой, - разве только она ему подарит
Константинополь.
Константинополь? Да, Константинополь! Он ему нужен, чтобы
обратить русский народ лицом к Востоку; он ему нужен, чтобы православная
церковь поддерживала царскую власть еще усерднее; наконец, он стремится
к нему инстинктивно - потому что в конечном счете Николай тоже орудие
судьбы. Сам того не понимая, он осуществляет скрытые цели истории; он
трудится над тем, чтобы углубить пропасть, которая поглотит его или его
преемников.
Время славянского мира настало. Таборит, человек общинного быта
расправляет плечи... Социализм ли его пробудил? Где водрузит он свое
знамя? К какому центру он тяготеет?
Ни Вена, город рококо - немецкий, ни Петербург, город новонемецкий,
ни Варшава, город католический, ни Москва, город только русский, - не
могут претендовать на роль столицы объединенных славян. Этой столицей
может стать Константинополь - Рим восточной церкви, центр притяжения
всех славяно-греков, город, окруженный славяно-эллинским населением.
Германо-романские народности - это продолжение Западной империи;
явится ли славянский мир продолжением Восточной империи? Не знаю, но
Константинополь убьет Петербург.
Петербург
был
бы
нелепостью
в
империи,
владеющей
Константинополем; а какой-нибудь Голштейн-Готторп, прикинувшийся
Порфирогенетом или Палеологом, слишком смешон, для того чтобы это
могло осуществиться. Этим бравым немецким выходцам следовало бы
вернуться к себе на родину, которая их призывает... Впрочем, может быть,
она без них обойдется, но ценою потоков крови...
Разве вы не слышите, как за вашей дверью казак перешептывается с
двумя приятелями, которые вас предают и готовы проложить ему путь к
самому сердцу Европы?
После
событий
1849
года
мы
предсказывали:
Габсбурги
и
Гогенцоллерны приведут вам русских.
Для царя завоевательная война - единственное средство приобрести
популярность и сохранить свою
49
власть. Не находящие применения силы выступят из берегов; царю это
даст возможность уклониться от решения внутренних вопросов и в то же
время утолить его дикую жажду битв и расширения границ,
Для Европы всякая война - бедствие. Европа уже не в тех летах, когда
ведут поэтические войны. Ей предстоит решение иных вопросов, предстоит
иная борьба, - но она сама этого хотела!.. Теперь она искупает вину.
Завоевательная война несовместна с цивилизацией, с промышленным
развитием Европы, несовместны с ним и абсолютная монархия, солдатский
деспотизм; однако весь континент предпочел их свободе. Монархическое
равнозначно военному. Это режим материальной силы, апофеоз штыка. Нет
штатских Бонапартов: даже сын Же-рома - генерал-лейтенант.
Быть может, среди крови, резни, пожаров, опустошений народы
проснутся и увидят, протирая глаза, что все эти сновидения, ужасные,
отвратительные, были лишь сновидениями... Бонапарт, Николай - мантия в
пчелах, мантия в польской крови, император виселиц, король расстрелов -
всего этого нет; и народы, увидев, как давно взошло солнце, удивятся своему
долгому сну...
Быть может... но...
Во всяком случае эта война - 1'introduzione maestoza е marziale1
славянства в мировую историю и una marcia funerbe^ старого мира.
Примите мой братский привет!
Печатается по: А.И. Герцен. Собрание сочинений.
М.: Литтдат. Т. XII.
1
Величественная и воинственная интродукция (итал.). - При,ч. -
Похоронный марш (итал.). ~ Прим. ред.
ГРАФ ПА. ВАЛУЕВ
ДУМА РУССКОГО
ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ
1856 ГОЛА
ВАЛУЕВ ПЕТР АЛЕКСАНДРОВИЧ (1815-1890) - российский
государстве*
ный деятель, писатель.
*
В 1831 г. поступил на службу в канцелярию московского генералгубернатора, впоследствии был определен el, а потом и П отделение
Собственной Его Императорско-гоВеличества канцелярии- в распоряжение
ММ. Сперанского, В1845 г. назначен чиновником особых поручений при
рижском генерал-губернаторе, в 1853 г. -курлянд-ским губернатором.
В 1858 г. назначен директором департамента Министерства
государственных
имуществ.
Считается,
что
этому
назначению
способствовала записка («Дума русского во второй половине 1855 г.»),
натканная в свят с поражением в Крымской войне (критикующая систему
государственного управления,) и обратившая на него внгилание великого
князя Константина Николаевича,
Почти через три года в новой «записке» на имя царя указал, что
вопрос о крепостном праве может быть разрешен «только постепенно».
Однако вскоре, учитывая настроение Александра Д перешел на либеральные
позиции, пытаясь примирять устремления консервативного дворянства и
царя-реформатора. Полагал, что необходимо предоставить ряд особых
прав полякам и немцам, проживавшим в провинциях империи, чем заслужил
критику патриотической общественности. Был одним из сторонников
земской реформы (1864), инициатором введения всесословной воинской
повинности.
В1861-1868 гг. - министр внутренних дел. Находясь на этом посту,
пробел ряд реакционных по духу преобразований (в частности, добился
ужесточения цензуры).
В начале 1863 г. по поручению Александра U подготовил записку
относительно возможных форм допуска представителей населения к
законодательной деятельности. Проект остался без осуществления, как и
аналогичные, представленные позже - в 1866 г. (от имени великого князя
Константина Николаевича) и в 1881 г. (от имени министра внутренних дел
М. Лорис-Меликова).
После покушения народовольцев на царя в 1866 г. перешел на открыто
реакционные позиции. Темпе менее, в 1868г. был вынужден уйти в отставку
с
министерского
поста.
В
1869г.
стал
председателем
правления
Учетно^судного банка и общества вза-им'.юго поземельного кредита.
С 1872г. (в течение тести лет) ~ министр государственных
имуществ. В 1877 г. назначен председателем комитета министров. В1881
г.,
после
смерти
Александра
Д
отстранен
от
занимаемых
им
должностей^однако остался членом Ихударствен-ного совета (с 1861 г.) и
статс-секретарем (с 1859 г.).
I
Грустно! Я болен Севастополем! Лихорадочно думаю с вечера о
предстоящем на следующее утро приходе почты. Лихорадочно ожидаю
утром принесения газеты. Иду навстречу тому, кто их несет в мой кабинет;
стараюсь получить их без свидетелей: досадно, если кто-нибудь помешает
мне встретиться наедине с вестью из края, куда переносится, где наполовину
живет моя мысль. Развертываю «Neue Preussische Zeitung», где могу найти
новейшие
телеграфические
известия.
Торопливо
пробегаю
роковую
страницу. Ничего! Если же есть что-нибудь, то не на радость. Так проходят
дни за днями! Истинной жизни полминуты в день, остальное время я жду
этой полминуты или об ней думаю. Ко всему другому, кроме молитвы,
сердце черствеет. Всему другому хочется сказать: теперь не время!
Мученик Севастополь! так назпал его на днях один из тех немногих,
весьма немногих писателей наших, которых читать, которым сочувствовать
можно. Эти слова глубоко укоренились мне в сердце, как тяжелая, железная
истина. Мученик! Долго ли еще будут длиться его страдания? Неужели нет
спасения, и муки неизбежно должна повенчать могила? Князь Горчаков
говорит: «наши верки страдают». Это значит, что дело идет к концу и что он
близок или, по крайней мере, что его считают близким. Эти слова не
брошены даром; но даром пролита будет кровь Корнилова, Истомина,
Нахимова и тысячи их сподвижников! Даром? Разве Севастополь не Россия?
Но разве там не сосредоточены теперь лучшие силы его, лучшая слава
и лучшие надежды? Разве там не сходятся нити
53
прошлого и грядущего, и не решается вопрос, сделаем ли мы шаг
назад, первый со времени Петра Великого?
Давно ли мы покоились в самодовольном созерцании нашей славы и
нашего могущества? Давно ли наши поэты внимали хвале, которую нам
«Семь морей печально плещут»..,
Давно ли пророчествовали, что
«Бог отдаст судьбу вселенной,
Гром земли во глас небес»...
Что стало с нашими морями? Где громы земные и горняя благодать
мысли и слова? Кого поражаем мы? Кто внимает нам? Наши корабли
потоплены, сожжены или заперты в наших гаванях! Неприятельские флоты
безнаказанно опустошают наши берега! Неприятельские армии безнаказанно
попирают нашу землю, занимают наши города, укрепляют их против нас
самих и отбивают нас, когда мы усиливаемся вновь овладеть отцовским
достоянием! Друзей и союзников у нас нет. А если и есть еще друзья, то
малочисленные, робкие, скрытные, которым будто стыдно сознаться в
приязни к нам. Одни греки не побоялись этого признания. Зато их тотчас
задавили, и мы не могли им помочь. Мы отовсюду отрезаны; один прусский
король соблаговолил оставить нам несколько калиток открытыми для
сообщения с остальными христианским миром. Везде проповедуется
ненависть к нам; все нас злословят, на нас клевещут, над нами издеваются.
Чем стяжали мы себе столько врагов? Неужели одним только нашим
величием? Но где это величие? Где силы наши? Где завет прежней славы и
прежних успехов? Где превосходство войск наших, столь стройно грозных
под Красным Селом? Еще недавно они залили своею кровью пожар
венгерского мятежа; но эта кровь пролилась для того только, чтобы
впоследствии наши полководцы тревожно озирались на воскресших нашею
милостью австрийцев? Мы теперь боимся этих австрийцев. Мы не смеем
громко упрекнуть их в неблагодарности; мы торгуемся с ними и, в ряду их,
не могли справиться с турками на Дунае. Европа уже говорит, что турки
переросли нас. Правда, Нахимов разгромил турецкий флот при Синопе; но с
тех пор сколько нахимовских кораблей погружено в море! Правда, в Азии мы
одержали две-три бесплодные победы; но сколько крови стоили нам эти
проблески счастья! Кроме них - всюду утраты и неудачи! Один Севастополь
силен и ела54
вен, хотя в продолжение десяти месяцев над ним разрываются
английские и французские бомбы. И о нем ныне говорят нам: «наши верки
страдают!»
II
Было ли с нами и сопровождает ли нас теперь благословение Божье?
Мы ВСЕ, царь и народ, усердно призывали Бога на помощь. В монарших
воззваниях приводились тексты из св. Писания; в отзывах разных сословий
на эти воззвания выражалась уверенность в Божьем покровительстве;
архипастыри нашей церкви, при всех торжественных случаях, обещали нам
победу над врагами. Но события доселе не оправдали архипастырских
обещаний. Благословение Божье не знаменуется бедствиями. Напротив, не
должны ли мы видеть в наших неудачах испытание и наставление, свыше
нам ниспосланные? Россия мужественно переносит испытание. Она
безропотно напрягает к тому все силы свои. Но внемлет ли она наставлению
и извлечет ли из него пользу?
Вопрос о причинах, объясняющих наши неудачи и нынешнее
затруднительное положение нашего отечества, естественно возникает в
сердце каждого русского. Он восстает пред нами при каждой новой вести о
постигающих
нас
бедствиях;
он
терзает
нас,
когда
мы
слышим
торжествующие крики Запада. Можем ли мы и должны ли мы уклониться от
рассмотрения этого вопроса? Разве нам запрещено мыслить? Духовная сила
мысли, свыше нам данная, не есть ли одно из орудий служения престол)' и
отечеству? С верноподданнической покорностью преклоняясь пред волею
царскою и беспрекословно повинуясь установленным ею властям, мы, однако же, не утратили права любить отечество свободною любовью и быть
преданными своему государю не по указу, но искренно и непоколебимо, по
родному и родовому чувству преданности и по сознанию своего долга пред
Богом. «Грядет час и ныне есть», - глаголет Господь, - всегда истинна поклонницы поклонятся Отцу духом и истиною: ибо Отец таковых ищет,
поклоняющихся ему» (Иоанн. ГУ, 23). Православные русские государи
помнят эти слова св. Евангелия и сами желают, чтобы их верноподданные
служили им и России духом и истиной.
55
Ill
Зачем завязали мы дело, не рассчитав последствия, или заранее не
приготовились, из осторожности, к этим последствиям? Зачем встретили
войну без винтовых кораблей и штуцеров? Зачем ввели горсть людей в
княжества и оставили горсть людей в Крыму? Зачем заняли княжества, чтобы
их очистить? Перешли Дунай, чтобы из-за него вернуться; осаждали
Силистрию, чтобы снять осаду; подходили к Калафату, чтобы его не атаковать; объявляли ультиматумы, чтобы их не держаться, и прочее, и прочее?
Зачем надеялись на Австрию и слишком мало опасались англо-франг г/зов?
Зачем все наши дипломатические и военные распоряжения, с самого начала
борьбы, были только вынужденными последствиями действий наших
противников? Инициатива вырвана из наших рук при первой ошибке, и с тех
пор мы словно ничем не занимались, как только приставлением заплат там,
где они оказывались нужными. Не скажет ли когда-нибудь потомство, не
скажут ли летописи - те правдивые летописи, против которых цензура
бессильна, - что даже славная оборона Севастополя была не что иное, как
светлый ряд усилий со стороны повиновавшихся к исправлению ошибок со
стороны начальствовавших? На каждом шагу события опровергали наши
предположения и оказывались столько же «неожиданными», сколько оборот
дела 4-го августа при р. Черной, о котором князь Горчаков говорит в своей
реляции. Эта неожиданность продолжается уже свыше двух лет! Сколько шума было в России о взятии парохода «Первас-Бахри», о взятии гюйса
(морской носовой военный флаг. - Прим. ред.] с севшего на мель и
сожженного парохода «Тигр», и в особенности о прапорщике Щеголеве и
щеголевской батарее! Предусматривали ли тогда, что вскоре окажется
столько Щеголевых в Севастополе? Когда оценили Бомарзунд и обеты его
коменданта; когда начали вооружать и чем вооружили Свеаборг, Ревель,
Ригу и Динамюнде: когда принялись за укрепление самого Севастополя;
когда двинули в Крыму сперва одну дивизию, потом две, потом один корпус,
потом другой? Неужели Керчь и Азовское море должны были так внезапно и
так легко достаться в руки неприятеля? Неужели Анапу надлежало так
внезапно признать развалившеюся турецкою крепостью и имя генераладъютанта Хомутова должно было столь неожиданно исчезнуть, вместе с ней
и с его отрядом, из круга наших реляций?
56
В исполинской борьбе с половиною Европы нельзя было доселе
скрывать, под сенью официальных самовосхвалений, в какой и в каких
именно отраслях государственного могущества мы отстали от наших
противников. Оказалось, что в нашем флоте не было тех именно судов, в
сухопутной армии того именно оружия, которое требовалось для уравнения
боя; что состояние и вооружение наших береговых крепостей были неудовлетворительны; что у нас недоставало железных и даже шоссейных
дорог более, чем где-либо необходимых на тех неизмеримых пространствах,
где нам надлежало передвигать наши силы. Европу колебали несколько лет
сряду внутренние раздоры и мятежи; мы наслаждались ненарушимым
спокойствием. Несмотря на то, где развивались в продолжение этого времени
быстрее и последовательно внутренние и внешние силы?
IV
Еще недавно Россия оплакивала непритворными слезами кончину того
великого государя, который около трети столетия ее охранял, ею правил и ее
любил, как она его любила. Преклоняясь пред его могилою, Россия
вспоминала великие свойства его и с умилением исповедовала величие
кончины его. Эта кончина объяснила, пополнила, увенчала его жизнь.
Сильный духом, сильный волею, сильный словом и делом, он умел
сохранить эти силы на смертном одре и, обращая с него прощальный пзгляд
на свое царство, на своих подданных, на родной край и на великую русскую
семью, явил себя им еще величественнее и возвышеннее чем в полном блеске
жизненных сил и самодержавной деятельности. Если в этот печальный час
грозные тучи повисли над нами, если великие труды великого венценосца не
даровали нам тех благ, которые были постоянною целью его деяний, то ему,
конечно, предстояли на избранном им пути препятствия, которых далее и его
сила, и его воля не могли одолеть.
V
Время изменяет размеры относительного могущества государств. При
общем стремлении развивать свои внутренние и внешние силы они идут
вперед различными путями, и их успехи неодинаковы. В мирные времена
трудно оценить от57
U I I LI U/IJ1. LJULULLI LILI II 1UIL
1 ULI I VMl 1 1 /\IUll I Л IL I
носительную
важность
этих
успехов;
но,
вместе
с
первою
значительною войною, настает минута точной взаимной оценки. Эта минута
теперь настала для нас. •
VI
Благоприятствует ли развитию духовных и вещественных сил России
нынешнее
устройство
разных
отраслей
нашего
государственного
управления? Отличительные черты его заключаются в повсеместном
недостатке истины, в недоверии правительства к своим собственным
орудиям и в пренебрежении ко всему другому. Многочисленность форм
подавляет у нас сущность административной деятельности и обеспечивает
всеобщую официальную ложь. Взгляните на годовые отчеты: везде сделано
все возможное, везде приобретены успехи, везде водворяется, если не вдруг,
то по крайней мере постепенно, должный порядок. Взгляните на дело,
всмотритесь в него, отделите сущность от бумажной оболочки, то, что есть,
от того, что кажется, и - редко где окажется прочная, плодотворная польза.
Сверху - блеск, внизу - гниль. В творениях нашего официального
многословия нет места для истины: она затаена между строками. Но кто из
официальных читателей всегда может обращать внимание на междустрочия?
У
нас
сам
закон
нередко
заклеймен
неискренностью.
Мало
озабочиваясь определительной ясностью выражений и практическою
применимостью правил, он смело и сознательно требует невозможного. Он
всюду предписывает истину и всюду предопределяет успех; но не пролагает
к нему пути и не обеспечивает исполнения своих собственных требований.
Кто из наших начальников, или далее из подчиненных, может точно и
последовательно
исполнить
все,
что
ему
вменено
в
обязанность
действующими постановлениями? Для чего же вменяется в обязанность
невозможное? Для того, чтобы, в случае надобности, было на кого обратить
ответственность! Справедливо ли это? Не в том дело, справедливость или
несправедливость, точное или неточное соблюдение закона, смотря по обстоятельствам заранее предусмотрены. Во главе многих узаконений наших
надлежало бы напечатать два слова, которые не могут быть переведены на
русский язык: «restriction mentale1».
Скрытность н мыслях.
58
VII
Все изобретения внутренней правительственной недоверчивости, вся
централизация и формалистика управления, все меры законодательной
предосторожности, иерархического надзора и взаимного контролирования
различных ведомств ежедневно обнаруживают свое бессилие. Канцелярские
формы не предупредили позорной растраты сумм инвалидного капитала и не
помешали истребить голодом, или последствиями голода, половину
резервной бригады, расположенной в одной из прибалтийских губерний. Это
последнее преступление или, точнее сказать, длинный ряд гнуснейших
преступлений даже остается доселе безнаказанным.
Между тем возрастающая механизация делопроизводства более и более
затрудняет приобретение успехов по разным отраслям государственного
управления. Все правительственные инстанции уже ныне более заняты друг
другом, чем сущностью предметов их ведомств. Высшие едва успевают
наблюдать за внешнею правильностью действий низших инстанций; низшие
почти исключительно озабочены удовлетворением внешней взыскательности
высших. Самостоятельность местного начальства до крайности ограничена, а
высшие начальники, кажется, забывают, что доверие к подчиненным и
внимание, оказываемое их взгляду на дело, суть также награды, хотя об них
м не вносится срочных представлений в комитет гг. министров.
Недоверчивость и неискренность всегда сопровождаются внутренними
противоречиями. Управление доведено по каждой отдельной части до
высшей
степени
централизации;
но
взаимные
связи
этих
частей
малочисленны и шатки. Каждое министерство действует, по возможности,
особняком и ревностно применяется к правилам древней системы уделов.
Централизация имеет целью наивозможно большее влияние высших властей
на вес подробности управления, и на этом основании значительно стесняет в
иерархическом порядке власть административных инстанций. Но масса дел,
ныне восходящих до главных начальств, превосходит их силы. Они, по
необходимости, должны предоставлять значительную часть этих дел на
произвол своих канцелярий.
Таким образом судьба представлений губернских начальников и
генерал-губернаторов весьма нередко зависит
59
U Ik, I LJ I I LI ШЬН. UULULL, I ULL 11 LLIIL Milk, I I ULI I V \
Л I lANAI I У I I 1! I1 LLUUI'M...
не от гг. министров, но от столоначальников того или другого
министерства.
исторические
Безжизненное
памятники,
однообразие
воздвигаемые
распространено
на
полях
даже
сражений:
на
они
распределены на разряды и подведены под один образец.
Между тем единство высших административных форм нарушается без
видимой
причины
учреждением
5-го
отделения
Собственной
Его
Императорского Величества канцелярии. Если эта добавочная инстанция
признана излишнею по делам других министерств, то почему она
необходима по делам министерства государственных имуществ?
Действия этого министерства вообще последовательно противоречат
одной из главных целей его учреждения. Посредством нового устройства
казенных
имений
предполагалось,
между
прочим,
указать
путь
к
необходимому преобразованию поземельных отношений в имениях частных
владельцев. Но министерство не только не создает потребных образцов, но
даже вводит или сохраняет в устройстве казенных крестьян те именно
формы, которые никогда не могут быть приспособлены к быту крестьян в
частных вотчинах.
Основное, наиважнейшее правило, что казна в пределах казенных
имений не что иное, как вотчинник, подобный всем другим вотчинникам,
постоянно и преднамеренно нарушается. Помещик, лично управляющий
своим поместьем, своим умом и своим капиталом, в возделывании
принадлежащей ему земли, есть существо совершенно излишнее по нынешней системе устройства государственных имуществ. Даже в тех
губерниях,
где
издавна
существовали
арендаторские
управления,
составляющие ближайшую аналогическую связь между нормами устройства
казенных и частных имений, министерство по возможности упраздняет эти
управления и предоставляет волостным судам те предметы ведомства, которые прежде принадлежали арендаторам как прямым представителям
вотчинной власти.
VIII
Много ли искренности и много ли христианской истины в новейшем
направлении, данном делам иеры, в мерах к воссоединению раскольников и в
отношениях к иноверным христианским исповеданиям? Разве кроткие начала
евангельско60
го учения утратили в них витающую, божественную силу? Разве
веротерпимость тождественна с безверием? Разве нам дозволено смотреть на
религиозные верования, как на политическое орудие, и вольно употреблять
или стараться употреблять их для достижения политических целей?
Летописи христианского мира свидетельствуют, что при подобных
усилиях сокрушается премудрость премудрых и опровергается разум
разумных. Святая церковь не более ли нуждается в помощи правительства к
развитию ее внутренних сил, чем в насильственном содействии к обращению
уклонившихся или воссоединению отпавших? Нынешний быт нашего
духовенства соответствует ли его призванию, и правильно ли смотрят на
внутренние дела православной паствы те самые государственные люди,
которые всегда готовы к мерам строго против иноверцев или раскольников?
О раскольниках сказано, что их религиозная жизнь заключается «в
букве, а не в духе». Кажется, что иногда сама православная церковь тяготеет
«буквою, а не духом». Быть может, что если бы наши пастыри несколько
более полагались на внешнюю силу вечных истин ими проповедуемых, и
несколько веровали в пользу содействия мирским полициям, то их жатва
была бы обильнее.
IX
Везде преобладает у нас стремление сеять добро силою. Везде
пренебрежение и нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказа.
Везде опека над малолетними. Везде противоположение правительства
народу, казенного частному -вместо ознаменования их естественных и
неразрывных связей. Пренебрежение каждому из нас в особенности и к человеческой личности вообще водворилось в законах. Постановлениями о
заграничных паспортах наложен домашний арест на свыше 60-ти миллионов
верноподданных Его Императорского Величества. Ограничением числа
обучающихся в университетах стеснены пути к образованию1. Узаконениями
о службе гражданской сглажены, по мере возможности, все различия
служебных достоинств, и все способы одинаково подведены под мерило
срочных производств и награждений.
Это ограничение отменено в апреле 1856 гида. - Прим. ред.
61
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАСТРОЕНИЯ НАКАНУНЕ
РЕФОРМ-.
Одно морское министерство ныне руководствуется другими правилами
и не обнаруживает, подобно другим ведомствам, безвольного равнодушия ко
всему, что думает, чувствует Россия. Оно показало, при составлении
морского устава, каким порядком надлежит обсуждать проекты законов, и в
Морском Сборнике подает пример, как надлежит понимать цензуру. Оно
спасло от обычной безгласности имена офицеров, проливавших кровь свою в
настоящей войне. Оно первое приняло чрезвычайные меры к обеспечению
участи раненых, и первое осознало, что семейства жертв, павших в борьбе за
отечество, имеют право оплакивать эти жертвы и ими гордиться без
произвольных отсрочек. Все это сделано; но могло ли бы все это быть
сделано, если бы судьбами Морского министерства ныне не правила твердая
рука генерал-адмирала, носящего титул императорского высочества?
X
Неужели
результаты
нынешней
системы
признаются
удовле-
творительными? Неужели пагубное влияние этой системы досель не
доказано ни внешними неудачами, ни внутренними недостатками, ни
всеобщим недоверием к нашим начал ь-ствам, ни проявляющимся ввиду
нынешних событий недостатком стойкости в общем направлении умов, ни
признаками безнадежности, сопровождающими повсеместную, смиренную и
покорную готовность к пожертвованиям? Неужели благородство речи
несовместно с благородством подвигов, и русские дворянские сословия
должны говорить языком, в котором слышатся отголоски Золотой орды
рядом с витиеватостью семинарий? Наконец, неужели не заключается
настоятельного поучения в современном, общесознательном недостатке
знаменитостей? Голос народный не превозносит пи одного имени и не
исповедует ни одной громкой славы, кроме новых имен и новой славы
севастопольских героев. Государственные люди нашего века, в глазах
народа, распределены на разряды, подобно казенным памятникам, измерены
табелью о рангах, расценены ценою отличий, помещаемых в памятных
книжках. Верноподданная Россия заботливо отличает их от воли царской и
надеется не на них, а на Бога и на своего государя.
62
XI
В России так легко сеять добро! Русский ум так восприимчив, русское
сердце так благородно! Россия - гладкое поле, воля правительства не
встречает преград. Не скажет ли народу: да будет истина меж нами, и не
вспомнить ли красноречивых слов, сопровождающих герб одного из древних
русских дворянских родов: «Уму нужен простор!».
XII
Роковая весть о падении Севастополя пронеслась между Россией и
взывает к венценосному вождю своему с безмолвною мольбою. Сердце
царево в руке Божьей.
Печатается по: «Русская старина», 1893 г.
Т. XXIX. Сентябрь.
Б.Н.ЧИЧЕРИН
ПИСЬМО К ИЗДАТЕЛЮ «КОЛОКОЛА»
ЧИЧЕРИН БОРИС НИКОЛАЕВИЧ (1828-1904) - русский философ,
историк, публицист и общественный
деятель, профессор кафедры
государственного права Московского университета (1861-1868).
С середины 1850-х гг. ~ один из лидеров либерально-западнического
«рыла в русском общественном движении. Совместно с К.Д, Кавелиным
написал «Письмо к издателю», явившееся первым программным документом
русского
либерализма.
Резко
отрицательно
оценивал
деятельность
революционных демократов, развивал идею изменения государства путем
реформ - от самодержавия к конституционной монархии, которую считал
идеальной
для
России
формой
правления.
Сформулированный
им
политический принцип «либеральные меры и сильная власть» нашел
поддержку в правительственных кругах (в первую очередь у A.M. Горчакова,
оказывавшего большое влияние на Александра П). Явился одним из
основателей (наряду с К. Кавелиным) так называемой государственной
школы в русской историографии, а также одним из первых начал изучать
политический процесс и партии как самостоятельный предмет, настаивая
на обязательности политического образования для общественных деятелей
и народных масс. Указывал на опасность распространения социалистических идей.
В 1858 г. вел переговоры с А. Герценом об изменении направления
деятельности Вольной русской типографии. Однако попытка склонить
Герцена к уступкам либералам закончилась полным разрывом, который
считается точкой идейного размежевания либерализма и революционной
демократии во второй половине XIX в.
Горячо поддерживал как реформы 1860-х гг., так и реакционную
политику правительства в отношении Польши и Польского восстания 18631864 гг. В 1868 г. вместе с группой профессоров вышел в отставку в знак
протеста против нарушения университетского устава, жил в сельской
местности, вел научную работу, участвовал в деятельности земства,
В 1882 г. был избран московским городским головой. В 1883 г. по
указанию императора Александра III отправлен в отставку с этой
должности. Формальным поводом послужило якобы содержавшееся в одной
из речей городского головы требование введения конституции, реальной же
причиной стало противостояние с К.П. Победоносцевым, выступавшим за
сворачивание реформ.
Ноябръ1858г.
Милостивый государь!
В последнем листе "Колокола» вы с свойственной вам энергией
отвечали на упрек в шаткости, в легкомыслии, который слышится вами с
разных сторон. Упрек этот, с некоторыми другими, повторяется, смею
скапать, значительною частью мыслящих людей в России. Признаюсь, я
также в нем виновен, и не отступаюсь от своего мнения и после вашего
ответа; мне кажется даже, что вы не совсем поняли, в чем вас именно
упрекают или, может быть, упрек дошел до вас в искаженном виде.
Позвольте же мне объяснить это несколько подробнее. Здесь речь идет о
различных направлениях русского общества, о различии взглядов на
современные
вопросы,
скажу
более,
о
различии
политических
темпераментов, что, может быть, глубже всего разделяет людей. Потому
надеюсь, что вы не откажетесь поместить это письмо в своем журнале.
Заранее предупреждаю вас, что я приступлю к вам с довольно
высокими требованиями. Знаю, что удовлетворить им не легко, но знаю
также, как велики обязанности, которые на вас лежат. Б самом деле,
положение ваше исключительное. Вспомните значение и характер той эпохи,
в которую мы живем. В России, после севастопольского разгрома, после
бедствий последней войны, старая система управления рушилась сама собою.
Стало очевидным, что прежним путем идти невозможно, что общее дело не
может обойтись без содействия всех живых сил народа.
Как же исполняете вы свою задачу? Какую пищу вы нам даете? Что мы
от вас слышим?
Мы слышим от вас не слово разума, а слово страсти. Вы сами в этом
сознаетесь; мало того, вы даже с некоторым удо67
вольствием выставляете это напоказ и с презрением отзываетесь о
людях обдуманных, точных, которые, не увлекаясь сами, не увлекают и
других. Вы человек, брошенный в борьбу, вы исходите страстной верой и
страстным сомнением, истощаетесь гневом и негодованием, впадаете в
крайность, спотыкаетесь много раз. Это ваши собственные слова. Но неуже-
ли это требуется для политической деятельности?
Я полагал, что здесь именно необходимы обдуманность, осторожность,
ясное и точное понимание вещей, спокойное обсуждение цели и средств; я
полагал, что политический деятель, который истощается гневом, спотыкается
на каждом шагу, носится туда и сюда по направлении ветра, тем самым
подрывает к себе доверие, что, впадая в крайность, он губит собственное
дело. Необузданные порывы могут иметь свою поэтическую прелесть, но в
общественных
делах
прежде
всего
требуется
политический
смысл,
политический такт, который знает меру и угадывает пору; здесь нужна не
страсть, влекущая в разные стороны, а разум познающий и созидающий.
Неужели вы думаете, что Россия в настоящее время нуждается в людях
с пылкими страстями, которые от избытка чувств перегорают быстро и
умирают на полдороге? Вспомните еще раз, в какую эпоху мы живем. У нас
совершаются великие гражданские преобразования, распутываются отношения, созданные веками. Вопрос касается самых живых интересов общества,
тревожит его в самых глубоких его недрах. Какая искусная рука нужна,
чтобы примирить противоборствующие стремления, согласить враждебные
интересы, развязать вековые узлы, чтобы путем закона перевести один гражданский порядок в другой! Здесь также есть борьба, но борьба другого рода,
без
сильных
эффектов, без гневных
порывов, борьба обдуманная,
осторожная, озаренная мыслью, неуклонно идущею по избранному пути. В
такую пору нужно не раздувать пламя, не растравлять язвы, а успокаивать
раздражение умов, чтобы вернее достигнуть цели. Или вы думаете, что
гражданские преобразования совершаются силою страсти, кипением гнева?
Впрочем, я забываю, что вы к гражданским преобразованиям довольно
равнодушны. Гражданственность, просвещение не представляются вам
драгоценным растением, которое надобно заботливо насаждать и терпеливо
лелеять,
68
как лучший дар общественной жизни. Пусть все это унесется в роковой
борьбе, пусть, вместо уважения к праву и к закону, водворится привычка
хвататься за топор, - вы об этом мало тревожитесь. Вам, во что бы то ни
стало, нужна цель, а каким путем она будет достигнута - безумным и
кровавым или мирным и гражданским, это для вас вопрос второстепенный.
Чем бы дело ни развязалось - невообразимым актом самого дикого
деспотизма или свирепым разгулом разъяренной толпы, - вы все подпишете,
все благословите. Вы не только подпишете, вы считаете даже неприличным
отвращать подобный исход. В ваших глазах это поэтический каприз истории,
которому мешать неучтиво. Поэтический каприз истории! Скажите,
пожалуйста, когда вы писали эти слова, как вы на себя смотрели: как на
политического деятеля, направляющего общество по разумному пути, или
как на артиста, наблюдающего случайную игру событий?
Политический деятель имеет в виду не только цель, но и средства.
Зрелое обсуждение последних, точное соображение обстоятельств, избрание
наилучшего пути при известном положении дел, - вот в чем состоит его
задача, и ею он отличается от мыслителя, изучающего общий ход истории, и
от художника, наблюдающего движение человеческих страстей. То, что вы
называете поэтическим капризом истории, действием самой природы, есть
дело рук человеческих. Сама природа здесь вы, я, третий - все, кто приносит
свою лепту на общее дело. И на каждом из нас, на самых незаметных деятелях, лежит священная обязанность беречь свое гражданское достояние,
успокаивать бунтующие страсти, отвращать
кровавую развязку.
Так ли поступаете вы, которому ваше положение дает более широкое и
свободное поприще, нежели другим? Мы вправе спросить это у вас, и какой
дадите вы ответ? Вы открываете страницы своего журнала безумным
воззваниям к дикой силе; вы сами, стоя на другом берегу со спокойной и презрительной иронией указываете нам на палку и на топор, как на поэтические
капризы, которым даже мешать неучтиво. Палка сверху и топор снизу - вот
обыкновенный конец политической проповеди, действующей под внушением
страсти!
О, с этой стороны вы встретите в России много сочувствия! Спросите у
самого тупого и закоснелого врага просвещения, военного или штатского, но
в особенности военного, кото
69
рый вслед за другими кричит против взяток и злоупотреблений,
спросите его: какое от них лекарство? Палка!
Нет, всяких, кому дорога гражданская жизнь, кто желает спокойствия и
счастья своему отечеству, будет всеми силами бороться с такими
внушениями, и пока у нас есть дыхание в теле, пока есть голос в груди, мы
будем проклинать и эти орудия, и эти воззвания.
И откуда вся эта тревога? По какому поводу возгорелось негодование?
Право, когда подумаешь об этом, становится и грустно, и смешно. Не
прошло еще года с тех пор, как государь высказал твердое нам решение
преобразовать старое крепостное право, и тогда вы восклицали: «Ты
победил, Галилеянин!» Дело пошло в ход, собрались созванные правительством комитеты, обсуждаются новые меры. Казалось бы, прежде, нежели
комитеты представят свои работы, прежде, нежели правительство сделает
свое заключение, нельзя об этом вопросе сказать ничего положительного.
Ведь вы, надеюсь, не воображаете, что освобождение крестьян дело такое же
легкое, как написать статейку в «Колокол». Вековые запутанные учреждения,
отношения,
обхватывающие
жизнь
до
самой
ее
глубины,
нельзя
переворотить в два, три месяца. Тут замешаны люди, тут действуют страсти,
тут заживо задеты самые противоположные и притом животрепещущие ин-
тересы. Нужно время, чтобы все исследовать, обдумать, согласить и
устроить; нужно терпение, чтобы дать преобразованиям мирный и законный
исход. Но терпите, умейте выжидать, эта первая политическая добродетель
зрелых народов, не в нравах людей, которые привыкли истощаться гневом и
негодованием. Прежде, нежели что-либо успело совершиться, вы уже забили
тревогу, вы от восторга перескочили к отчаянию: все пропало правительство пошло назад, крестьяне - точите топор!
Что же случилось в этот промежуток? Закрыты ли комитеты?
Изменены ли существенные условия преобразования? Ничуть не бывало!
Разослан циркуляр, который вовсе не относится к вопросу; говорят,
приготовлен плохой проект; некоторые помещики продолжают употреблять
во зло свою власть, что неизбежно, пока их власть не ограничена, и тому
подобное. Вот что произвело такой внезапный переворот. Ну, скажите, не
похоже ли это на шутку? Ваши надежды воспламеняются так легко и
исчезают так быстро!
70
В пылу страсти вы забываете не только время, людей, обстоятельства,
вы забываете даже собственное свое положение. Следовать за минутными
увлечениями общества, носиться по ветру, который изменяется в ту или
другую сторону, можно еще, когда журналист живет среди этого общества.
Но когда станок его на другом конце Европы, когда слово его едва доходит в
отечество спустя два, три месяца, к чему ведет подобная тактика? Удары
поневоле должны разражаться в пустоте. Положим, например, что статьи, в
которых вы говорите, что все пропало, дошли в Москву в то время, когда государь говорил свою речь дворянству. Какое впечатление произведут они на
читателей? Звонят в набат, а повод к трезвону не только давно забыт, но
оказывается, что это просто пух, подхваченный легковерием. Как вы
думаете: увлекаясь таким образом сами, в состоянии ли вы увлекать других?
К несчастью, даже эти промахи не остаются без печальных
последствий.
Умеренностью,
осторожностью,
разумным
обсуждением
общественных вопросов вы могли внушить к себе доверие правительства; в
настоящее время вы только его пугаете. Все, что есть в России
невежественного, отсталого, закоснелого в предрассудках, погрязшего в мелких интересах, все это с торжеством указывает на вас и говорит: вот
последствия
либерального
направления,
вот
что
производит
слово,
освобожденное от оков! Грустно сказать, что первый свободный русский
журнал служит самым сильным доказательством в пользу цензуры, если
только в пользу цензуры могут быть сильные доказательства.
В самом деле, представьте себе, что вы, который увлекаетесь и
увлекаете других, увлекли бы за собой русское общество, и Россия
наполнилась бы людьми, которые кидаются в крайность, истощаются гневом
и негодованием, перегорают быстро и умирают на полдороге. Представьте
себе, что в недрах нашего отечества завелось бы несколько «Колоколов» ,
которые бы все в разные голоса стали звонить по вашему примеру, которые
бы наперерыв стали раздувать пламя, разжигать страсти, взывать к палке и
топору для осуществления своих желаний. Что будет правительство делать с
таким обществом? К чему может повести разгар общественных страстей, как
не к самому жестокому деспотизму? Каждая почти революция представляет
этому пример. И точно, если больной, вместо того, чтобы спокойно и
терпеливо выно71
сить лечение, предается бешеным порывам, растравляет себе раны и
хватается за нож, чтобы отрезать страдающий член, с ним нечего больше
делать, как связать его по рукам и по ногам.
В обществе юном, которое не привыкло еще выдерживать внутренние
бури и не успело приобрести мужественных добродетелей гражданской
жизни, страстная политическая пропаганда вреднее, нежели где-либо. У нас
общество должно купить себе право на свобод}' разумным самообладанием,
а вы к чему его приучаете? К раздражительности, к нетерпению, к
неуступчивым требованиям, к неразборчивости средств. Своими желчными
выходками, своими не знающими меры шутками и сарказмами, которые
носят на себе заманчивый покров независимости суждений, вы потакаете тому легкомысленному отношению к политическим вопросам, которое и так
уже слишком у нас в ходу.
Нам нужно независимое общественное мнение - это едва ли не первая
наша потребность; но общественное мнение умеренное, стойкое, с серьезным
взглядом на вещи, с крепким закалом политической мысли; общественное
мнение, которое могло бы служить правительству и опорою в благих
начинаниях, и благоразумною задержкой при ложном направлении. Бот чего
у нас недостает, вот к чему мы должны стремиться.
Бранью же, Боже мой, и без того полнится русская земля. Все бранят,
от малого до великого; во всех сферах, на всех ступенях общества, везде
слышишь одно и то же - критику бессильную, бесплодную, бестолковую.
Тошно становится от этого хора. Потому не удивляйтесь, что вас находят
еще слишком умеренным, не радуйтесь, что ваши шутки, насмешки
встречают себе отзыв и одобрение. Этой пищей мы всегда готовы
пользоваться: она дается и принимается так легко, и остроумие у нас в таком
почете. Оно заменяет все -государственную мудрость, образование, трудом
добытую мысль, знание дела; на нем основывались блистательные карьеры,
колоссальные репутации; на нем въезжали в министры, в генералы, в
дипломаты. У нас нет более верного средства приобрести себе всеобщую
дань благодарности и удивления, как решать все государственные и
философские вопросы остроумными выходками. Это избавляет читателя от
работы, от умственного напряжения. Легко и приятно по72
лучается готовый и притом услаждающий результат, который служит
ответом на все возражения.
Неистощимый запас острот - вот самое надежное ручательство за успех
журнала. Только вряд ли подобное направление встретит сочувствие
просвещенных людей в России. Они смотрят на дело несколько серьезнее.
Им кажется, что привычка заменять дело эффектным бездельем опасна для
политического
образования
народа,
что
общество,
воспитанное
на
остроумных выходках, становится неспособным к разумному решению
тяготеющих над ним вопросов; наконец, им хотелось бы, чтобы свободное
русское слово отвечало на благородную потребность политической мысли, а
не на бесплодную потребность брани и остроты.
Вот, милостивый государь, объяснение тех упреков, в которых вы
сочли нужным оправдываться перед публикой. Существенный смысл их тот,
что в политическом журнале влечения страсти должны заменяться зрелостью
мысли и разумным самообладанием. Если подобное требование есть
доктрина, пусть это будет доктринерством: о слове нечего спорить. Вам
такой образ действия не нравится; вы предпочитаете быстро перегорать,
истощаться гневом и негодованием. Истощайтесь! Таков ваш темперамент;
его не переменишь. Но позвольте думать, что это не служит ни к пользе
России, ни к достоинству журнала, и что во всяком случае нечего этим
величаться.
Печатается по: Б. Чичериг.. Несколько современных вопросов. - М.,
1862.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
дискуссия
О НАПРАВЛЕНИЯХ
ПРЕОБРАЗОВАНИЙ
И ПУТЯХ РАЗВИТИЯ
СТРАНЫ
1861 - МАРТ 1881 ГОЛА
М.Е. САЛТЫКОВ (Н. ЩЕДРИН)
НЕСКОЛЬКО СЛОВ
ОБ ИСТИННОМ
ЗНАЧЕНИИ
НЕДОРАЗУМЕНИЙ
ПО КРЕСТЬЯНСКОМУ
ДЕЛУ
САЛТЫКОВ
(псевд.
САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН)
МИХАИЛ
ЕВГРАФОВИЧ (1828-1889)- русский писатель-сатирик, публицист, критик, В
течение продолжительного времени совмещал творческую работу с
государственной службой.
В ранней юности испытал большое влияние идей В. Белинского и А.
Герцена. С 1844 г. (после окончания Царскосельского лицея) служил в
канцелярии Военного министерства. В 1847~1848 гг. увлекся теориями
социалистов-утопистов и посещал кружок М.В. Петрашевского (с которым
впоследствии разошелся во взглядах). Уже первые его литературные
произведения несли в себе заметный заряд социальной критики, что
показалось опасным властям. В результате он был. выслан в Вятку, где
занимал различные должности в губернском управлении.
В 1855 г., после смерти Николая I и восшествия на престол Александра
II, вернулся в Петербург, где вскоре приобрел широкую известность и
признание в качестве писателя,
В 1856-1858 гг. служил в Министерстве внутренних дел, где были
сосредоточены работы по подготовке крестшнской реформы. В качестве
чиновника по особым поручениям при министре был командирован в
Тверскую и Владимирскую губернии для инспекции губернских комитетов
ополчения. В 1858-1862 гг. был вице-губернатором в Рязани, затем в Твери,
однако был вынужден подать в отставку, потерпев ряд неудач в борьбе со
взяточничеством и "вбы-ча&ми» делопроизводства.
В 1862 г. по приглашению Некрасова вошел в редакцию журнала
«Современник", но позднее, в 1864 г., оставил ее из-за разногласий с
коллегами (по поводу тактики общественной борьбы в новых условиях). В
1865-1868 гг. вновь находился на государственной службе (в качестве главы
Казенных палат в Пензе, Туле, Рязани). После этого уже окончательно
оставил ее (после резко отрицательных отзывов о нем рязанского
губернатора и шефа жандармов). С 1868 по 1884 г. - редактор, а после
смерти Н. Некрасова - главный редактор журнала «Отечественные
записки» вплоть до момента его закрытия, (в 1884г.)
2 июня 18bl
Представьте себе несчастного петербургского чиновника, который, в
течение тридцати и более лет своей службы, ежедневно прохаживался из
Галерной гавани в тот департамент, где он имел честь состоять писцом, и
который давным давно забыл мечтать о том, что есть на свете места
помощников столоначальника, дающие человеку возможность износить в год
лишнюю пару сапог; представьте себе этого чиновника, с надсаженною
грудью, с поблекшим сердцем, с посрамленною вечным механическим
трудом душою, и потом предположите, что этот забитый и загнанный
судьбою человек совсем неожиданно получает известие, что где-то в Якутске
скончался некто Прижимистый, который доводится ему чем-то вроде
седьмой воды на киселе, и что, по этому случаю, ему достается наследство в
миллион рублей. Как поступит, как поведет себя бедный труженик?
Что касается до меня, то я живо представляю себе его положение.
Прежде всего, думаю я, он не поверит полученному известию, и сомнения
его рассеются уже тогда, когда объявляющий ему эту весть квартальный
поручик назовет его «сиятельством». Потом, я полагаю, он сочтет первым
долгом нагрубить своему столоначальнику и не встать с места при появлении
начальника отделения. Потом он примется переписывать брошенную ему на
стол бумагу, но работа пойдет худо и неспоро, и он, не окончив ее, сбежит из
департамента туда, в свое отечество, в свою любезную гавань. Там он, что
называется, закричит благим матом, созовет товарищей своего прежнего
безотрадного существования и учинит дебош, о котором долго, между
гаваньцами, будут переходить из рода в род преувеличенные рассказы.
79
С точки зрения людей благонамеренных, мой бедный, загнанный
герой, конечно, должен бы поступить совершенно иначе. Он должен бы был,
прежде всего, отправиться в храм божий, потом сходить в баньку и
вымыться, потом отправиться к своим добрым начальникам и испросить у
них отпуска, потом, пожалуй, созвать своих сослуживцев и т. д. Одним словом, тихо и добропорядочно совлечь с себя ветхого человека и кротко и не
брыкаясь прокрасться в новую жизнь.
И, тем не менее, я отнюдь не удивляюсь, что герой мой идет не в баню,
а в трактир, не просит отпуска, а бежит с поля сражения самовольно. Не
удивляюсь я по следующим, довольно основательным в моих глазах,
причинам. Во-первых, думаю я, в жилах этого человека течет кровь, а не
слякоть; весть, которую он получил, так доброгласна, что сердце невольно в
нем заиграло, а в таком расположении души что может быть естественнее,
как подпрыгнуть до потолка и показать, в некотором роде, язык своему
прошедшему? Во-вторых, я не упускаю из вида и того, что в Галерной гавани
о приятных и приличных манерах имеются понятия весьма смутные и что
тамошнее comme il faut совсем не похоже на comme il faut Английской
набережной; следовательно, рассуждаю я, отчего же герою моему не
напиться отечественного, не отпраздновать своей радости по-своему,
сообразно с теми привычками, на которые указывает вся проведенная доселе
им жизнь?
Поведение героя моего тем более кажется мне естественным, что оно
безобидно, что, в сущности, оно даже не задевает никого. Я убежден, что
пройдут дни увлечения, выбродятся дрожжи, произведшие первое брожение,
- и жизнь по-прежнему войдет в естественную свою колею. Кто знает? Быть
может, прежняя, нуждная гаваньская жизнь будет представляться ему даже в
розовом цвете? Быть может, попри-выкнув к яствам Донона и беседуя с
бывшим своим сослуживцем, не получавшим наследства и потому живущим
еще в гавани, он даже вздохнет полегоньку и скажет: «А ведь вы, канальи,
там очень счастливы, в гавани-то?» Кто знает?
В подобном, или приблизительно подобном, положении, как этот
внезапно разбогатевший труженик, находятся в настоящее время наши
крестьяне, воспользовавшиеся благодеяниями дарованной им свободы.
Припоминая всю горечь условий, в которых они находились доселе, и
взвешивая те последствия, которые влечет за собою для них нынеш80
няя реформа, невольным образом спрашиваешь себя: возможно ли и
естественно ли, чтоб сердца их не раскрылись при вести о новом
воскресении, о новом сошествии Христа во ад для освобождения душ их?
Возможно ли, чтоб эта добрая, неслыханная весть не потрясла их до глубины
души, чтобы при получении ее они сохранили все благоразумие, все
хладнокровие?
Конечно, было бы приятно и весело слышать, что крестьяне, выслушав
эту весть, оделись в синие армяки, а крестьянки в праздничные сарафаны, что
они вышли на улицу и стали играть хороводы, что, проиграв кротким
манером до вечера, спокойно разошлись себе по домам и заснули сном
невинных, с тем чтобы на другой день вновь благонравно приняться за
исполнение старых обязанностей.
Но, увы! как ни соблазнительна подобного рода идиллия, едва ли,
однако ж, она возможна на деле. Всякий благоразумный помещик поймет,
что требование такого ненарушимого благонравия не только неуместно, но
даже несправедливо; что оно не согласно с условиями человеческой природы
и что ход и развитие жизни не могут быть ни столь плавными, ни столь
идиллическими уже по тому одному, что в числе условий этого развития
немаловажное место занимают невольные ошибки, неприготовленность и
неожиданность. Благоразумный помещик поймет возможность увлечения в
таком горячем деле; он сознает, что для крестьянина, преисполненного
новым для него чувством свободы и довольства, трудно воздержаться от
того, ч-юбы даже не предъявить чего-нибудь лишнего, и на этом основании
снисходительно взглянет на могущие возникнуть недоразумения, устранение
которых невозможно без пожертвования частью материальных выгод. Зато,
мы уверены, и крестьяне скоро поймут такого помещика.
А между тем люди, предъявляющие, относительно крестьян, ожидания
и требования буколического свойства, выискиваются нередко. Этим
господам хотелось бы подменить человеческую природу и сделать из нее,
хоть на время, хоть на два годочка, исключительное хранилище чувств
благонравия и благодарности. Понятно, что, заручившись однажды этою
мыслию, и заранее определив на основании ее будущий ход событий, они не
могут оставаться хладнокровными, не могут не сердиться, видя, что
жизненные явления на каждом
81
шагу противоречат утопии. Им кажется, что жизнь идет не так, как
было бы желательно, и не потому не так идет, что она не может и не должна
так идти, а потому, что есть какое-то преднамеренное озорство, которое
засело там-то и там-то (называют даже по именам) и которое необходимо
следует истребить. Отсюда вопли, отсюда внезапный, диковинный переход
от идиллии к драме.
Нельзя не сознаться, что ввиду этих воплей, ввиду этих внезапных
переходов от идиллии к драме, положение наших мировых учреждений и
губернских присутствий до крайности затруднительно. Чтоб действовать с
успехом, для них необходимо с первого же раза приобрести свободное
доверие крестьян, а им указывают на угрозу, на страх наказания, забывая при
этом, что окончательная и истинно разумная цель преобразования быта
сельских сословий заключается не только в улучшении материальных
условий этого быта, но преимущественно в нравственном перевоспитании
народа.
Очевидно, однако ж, что и приобретение народного доверия, и
нравственное перевоспитание народа могут быть достигнуты в том только
случае, если всякий благомыслящий человек согласится, что, в настоящее
время, все усилия должны быть направлены к тому, чтобы предпринятая
правительством реформа прошла спокойно, без потрясений, и чтобы плодом
ее было сближение двух заинтересованных в деле сословий, а не
разъединение их. Но результат такого рода, единственный прочный и
плодотворный результат, может быть приобретен не иначе, как путем
неторопливого и мирного согласования взаимных прав и обязанностей, а
отнюдь не силою.
Конечно, с точки зрения избавления от тягостей умственного груда
решение
возникающих
вопросов
при
посредстве
полицейских
мер
представляет значительные удобства, но мы твердо убеждены, что соблазн
подобного рода не увлечет наши уездные и губернские учреждения по
крестьянскому делу. Мы твердо убеждены, что они вполне проникнуты
святостью лежащих на них обязанностей и потому не остановятся ни перед
огромностью
предстоящего
им
труда,
ни
перед
значительностью
сопряженных с этим трудом пожертвований. Не на завладение ферулой, а на
искоренение понятия о необходимости ее из наших административных
обычаев и нравов должно быть обращено ревнивое внимание этих учреждений, и в этом заключается одно из завидных преимуществ их
82
плодотворной деятельности. И они, несомненно, достигнут этого
результата, если, вместо того, чтоб наскакивать на факт недоразумения, так
сказать, с налету, они будут входить в разыскание причин этого факта и
сумеют
отличить
его
действительное
значение
от
тех
наносных
преувеличений и украшений, которые придаются ему страстями минуты.
Считаем не лишним сказать здесь несколько слов по этому поводу.
Мы уже упомянули выше о тех причинах, которые, на первых порах,
могут произвести брожение в массах. Причины эти заключаются в самой
новости положения и в естественности увлечения, отсюда истекающего.
Ошибаться насчет истинного смысла этого явления, не признавать, что оно,
по самому свойству своему, должно, и притом в самом скором времени,
притупиться и уступить обычному, трезвому ходу жизни, было бы
непростительно. Здесь самый лучший и самый верный корректив - время.
Но нельзя отрицать и того, что, в некоторых случаях, к этой
естественной и неопасной причине брожения могут примешаться элементы, в
сущности ей посторонние, но сообщающие ей прискорбный характер
упорства и горечи. Тут на первом плане стоит, с одной стороны недостаточное распространение грамотности в массах народных, а с другой неискренность, с которою заинтересованные в деле стороны выступают на
новый, широкий путь, указываемый реформой. Для устранения первого из
этих явлений нет иного средства, кроме терпеливого и толкового
разъяснения крестьянам их прав и обязанностей. Никакие полицейские меры
Ht могут в один час поправить то, что запущено веками; никакие
полицейские меры не совмещают в себе ни силы убеждения,
ни силы
доказательства. Уголовное законодательство наше объясняется на этот счет
совершенно
опреде-лительно,
причисляя
к
разряду
обстоятельств,
уменьшающих вину и наказание, невежество, а равно и раздражение,
произведенное обидами, оскорблениями и иными поступками лица, против
которого направлено известное действие, признанное незаконным.
Но ежели закон поставляет судье в обязанность согласоваться с этим
воззрением на побуждения, которыми руководствуется человек в своих
действиях, при обсуждении преступлений действительных и юридически
доказанных, то
83
тем большую силу должно оно иметь к таким действиям, преступность
которых главным образом заключается в настроении минуты, настроении
столь общем, что. невозможно ни уловить, ни определить его источников.
Теоретически
говоря,
невежество
в
этом
случае
есть
не
только
уменьшающее, но и отпускающее вину обстоятельство, тем более, что само
существование невежества, как побудительной причины действия, вовсе не
зависит от произвола тех лиц, которые наиболее от него терпят. К тому же
результату придем мы, если будем смотреть на дело и с точки зрения
исключительно практической, ибо кому неизвестно, что невежество
бесхитростно, несмотря на кажущееся его упорство, что оно не заключает в
себе никаких истинно жизненных стихий, из которых могло бы выделиться
что-нибудь связное и сильное, и что по этому самому оно не может долго
противостоять богатым и разнообразным средствам, которыми обладает
сторона, имеющая в свою пользу все преимущества цивилизации.
Что касается до второго из поименованных выше явлений, т. е.
неискренности, с которою вступают на путь реформы заинтересованные в
деле стороны, то оно довольно важно, чтобы остановиться на нем с
некоторою подробностью. Законодательство 19-го февраля на два года
оставило крестьян, относительно отбывания господских денежных и
смешанных повинностей, в том же положении, в каком они были прежде.
Мера эта, очевидно допущенная в видах устранения замешательства в
помещичьих хозяйствах, может дать повод к превратным толкованиям и в
некоторых (конечно, немногих) личностях возбудить желание остаться хоть
на время на прежней почве крепостного права.
Чтобы доказать тщету подобных надежд, достаточно припомнить одно:
что и при существовании крепостного права не всякая повинность
признавалась
законною
и
не
всякое
требование
-
подлежащим
удовлетворению. В уставе о пресечении и предупреждении преступлений
(Св. Зак., XIV) заключается целый ряд законоположений, имеющих предметом именно устранение излишних и стеснительных для крестьян требований.
Следовательно, если в то время, при полном произволе помещичьей власти,
закон все-таки устанавливал некоторые меры ограждения в пользу крестьян,
то, разумеется, невозможно предположить, чтобы новое законодательство,
вносящее начало законности и правомерности в
84
сферу отношений крестьян к помещикам, допускало не только на два
года, но даже на минуту, положение худшее против того, которое
существовало доселе.
Это так ясно, что не нуждается даже в доказательствах. Но дело в том,
что при прежнем порядке вещей, благодаря безгласности, на которую
осуждены были крепостные крестьяне, случаи стеснительного для них
управления всплывали на поверхность довольно редко; теперь же, когда
крестьянам даны личные права, когда с них снята тяжесть безгласности,
стеснительность повинностей в тех имениях, где она действительно
допускается, очевидно должна обнаружиться с первого раза. И здесь-то
именно может заключаться, по нашему мнению, единственный источник
столкновений действительных и серьезных, против которых могут оказаться
бессильными всякие убеждения.
Как поступить в таком случае? Устранить ли самую причину,
породившую столкновение, или же, в угодность букве закона, требовать
непременного выполнения прежней повинности, хотя бы излишество ее было
признано и компетентными в этом деле судьями?
Мы думаем, что ответ на этот вопрос не может быть сомнителен.
Конечно, сами помещики убедятся, что невозможно в настоящее время
оставаться при том порядке вещей, который и прежде сносился лишь скрепя
сердце; но если бы убеждения этого местами не последовало, то очевидно,
что в это дело вынуждена будет вмешаться администрационная власть, в
видах охранения общественного спокойствия и устранения прискорбных
беспорядков.
Но, помимо приведения в ясность причин, произведших беспорядок,
необходимо, как мы сказали выше, поставить самый факт в его истинном
свете, очистить его от наносных преувеличений и украшений. Кто испил на
деле чашу провинциального, захолустного существования, тот, без сомнения,
достаточно испытал на себе, какое огромное и решительное значение имеют
в нем так называемые мелочи жизни. При оценке известного явления,
выделяемого этой жизнью, отнюдь не следует упускать из виду эти мелочи,
ибо только окруженное ими оно становится перед глазами нашими в
надлежащем свете.
При том полном затишье, какое царствует в наших деревнях, всякое
слово взвешивается пудами, всякий вершок ка85
жется с аршин. Особливо в таком бойком, горячем деле, как
освобождение крестьян. Какая-нибудь ключница Мавра донесет барыне, что
дядя Корней, лежа на печи, приговаривал: «Мы-ста, да вы-ста» - вот уж и
злоумышление. Какой-нибудь староста Аким подольстится к барыне, что «у
нас-де, сударыня, Ванька-скот давеча на всю сходку орал: а пойдем-ка, братцы, к барыне, пускай она нам водки поднесет» - вот уж и бунт. И барыня
Падейкова пишет туда, пишет сюда, на весь околоток визжит, что честь ее
поругана, что права ее попраны... И вместо того, чтобы унять ее, ей вторит
целое воинство, и Ванька-скот летит в становую квартиру, а дядя Корней
записывается в книжечку, как будущий зачинщик и подстрекатель.
Но могут быть, скажут нам, такие случаи, когда, несмотря на
теоретическую
несправедливость
применения
полицейских
мер,
необходимость тем не менее заставляет прибегнуть к ним, как к
единственному средству для пресечения в самом начале беспорядков,
грозящих разлиться на значительное пространство. Это случаи так
называемых примеров и подражаний. Мы и со своей стороны не отрицаем
возможности такого рода случаев, но при этом считаем не лишним
оговориться.
Прежде
всего,
главная
причина
подобных
явлений
все-таки
заключается в беспечности местных властей, которые, вместо того, чтоб
захватить беспорядок в его зародыше, т. е. тогда, когда он наиболее доступен
мерам убеждения и соглашения, обращают на него внимание уже в то время,
когда он успеет, так сказать, организоваться. Конечно, уследить за этими
чуть приметными зачатками беспокойств довольно трудно, но ведь и власть
не для того существует и не для того называется властью, чтоб действовать
спустя рукава. Следовательно, местные власти отнюдь не должны быть
избавляемы от ответственности в делах подобного рода.
Но пойдем далее. Допустим, что вследствие той или другой причины,
т. е. единственно ли по вине крестьян, или же с примесью посторонних
обстоятельств, но факт беспорядка уже совершился: каким образом
действовать для прекращения его? Смеем думать, что действие мерами, не
выходящими из пределов закона общего (порядком следственным и
судебным),
принесет
в
этом
случае
пользу
несравненно
более
действительную и прочную, нежели употребление мер экстренных.
86
Убеждение это мы основываем на следующих соображениях.
Во-первых, спокойное исследование дела даст возможность отличить
раздражение действительное и злостное от возбуждения, вызванного
подражанием, не имеющего собственной почвы и потому скоропреходящего;
одним словом, оно даст возможность ограничить развитие беспокойств тем
именно районом, где они имеют, так сказать, причину бытия. Для этого не
нужно ни особенной проницательности, ни особенной сметки, не требуется
даже слишком много времени. Сами обстоятельства, с первого же раза,
положительно укажут на центр беспорядков; самый поверхностный разбор
дела на месте выяснит, куда именно обращаются все взоры, куда тянут все
умы. Все остальное, в глазах добросовестного исследователя, есть не что
иное, как аксессуар, имеющий значение только до тех пор, покуда заявляет о
своем существовании действительно больное место. Очевидно, что следуя
этому методу, лицо, действующее против беспорядка и беззакония,
значительно облегчит себе задачу и что самые размеры беспорядка весьма
уменьшатся в глазах его, так как оно будет иметь дело уже не с безразличной, недоступной разумным убеждениям, толпою, а с отдельными
личностями.
Во-вторых,
употребление
силы,
как
средства
к
прекращению
беспорядков, хотя и имеет за себя быстроту и действительность первого
производимого им впечатления, но вместе с тем имеет и против себя
скоропреходи-мость этого впечатления, не укрепленного сознанием. Напротив того, действие путем исследования хотя и кажется на первый взгляд
медленным и неудовлетворительным, тем не менее всегда приводит к
результатам благоприятным и прочным. Здесь сама проволочка дела имеет
свою выгодную сторону, ибо дает время раздражению притупиться, а лицу,
действующему против этого раздражения, представляет возможность
оглядеться и приступить к искоренению зла с полным знанием его сущности.
Оканчивая беседу нашу с читателем, мы позволяем себе заявить здесь
одно желание, а именно, чтобы заседания наших губернских присутствий по
делам крестьян происходили публично. Законодательство 19-го февраля не
разрешает этого вопроса, но мы думаем, что ежели
87
принцип гласности допускается при обсуждении дел мировыми
посредниками и уездными мировыми съездами, то нет причин не допускать
благодетельного-его действия и в отношении к губернским присутствиям.
Проницательный
читатель
поймет,
что
утвердительное
или
отрицательное решение этого последнего вопроса отнюдь не чуждо тому, что
составляет главный предмет настоящей статьи.
Печатается по: Н. Щедрин (М.Е. Салтыков). Критикаи публицистика. М.: ГИЗ, 1937.
Б.Н.ЧИЧЕРИН
1861 г.
Если мы прислушаемся к тому общественному говору, который
раздается со всех концов России, и тайно и явно, и в клубах, и в гостиных, и в
печати, то, несмотря на разнообразие речей и направлений, мы легко заметим
один общий строй, который владычествует над всем. Нет сомнения, что в
настоящую минуту общественное мнение в России решительно либерально.
Это не случайное направление, не легкомысленное увлечение общества.
Либеральное движение вытекло из жизненной необходимости; оно порождено силою вещей. Отрицание старого порядка явилось как прямое последствие
его несостоятельности. Для всех стало очевидным, что без известной доли
свободы в благоустроенном государстве нельзя обойтись.
Такое явление не может не порадовать тех, кому чувство свободы
глубоко врезалось в сердце, кто питал и лелеял его в тишине своих дум, в
сокровенном тайнике своей души, в то время, когда оно изгонялось из
общества, как возмутительное и преступное. Свобода - лучший дар, данный в
удел человеку; она возвышает его над остальными творениями; она делает из
него существо разумное, она налагает на него нравственную печать.
В самом деле, какой поступок имеет цену в наших глазах? Какому
деянию приписываем мы нравственную красоту? Не тому, которое
совершается по внешнему предписанию, из страха или из слепого
поклонения владычествующим силам, а тому,
которое вытекло из
недосягаемой глубины совести, где человек, наедине с собою, независимый
от чуждых влияний, решает, сознательно и свободно, что он считает добром
и долгом.
91
l I) I J UU Ш II I P I P 1...
Нравственное величие человека измеряется этой непоколебимою
внутреннею силою, недоступной внушениям и соблазнам, этой твердою
решимостью, которая неуклонно следует свободному голосу правды,
которую не сдвинут с места ни иступленные вопли толпы, ни угрозы, ни
насилие, ни даже мучения. За внутреннюю свободу человека умирали
христианские мученики. И мысль человеческая истекает из неизведанной
глубины свободного разума- Та мысль крепка, плодотворна, способна
действовать на волю и переходит в жизнь, которая не наложена и не
заимствована извне, а переработалась в горниле сознания и является
выражением свободных убеждений человека. Внутри сознания раскрывается
бесконечный свободный мир, в котором, как в центре, отражается вселенная.
Здесь человек - полновластный хозяин; здесь он судит и насилие, которое
налагает на него руку, и безумие, которое хочет заглушить голос разума;
здесь вырабатываются те идеи, которым суждено изменить лицо земли и
сделаться путеводным началом для самых дальних поколений.
Свобода совести, свобода мысли, - вот тот жертвенник, на котором
неугасимо пылает присущий человеку божественный огонь; вот источник
всякой духовной силы, всякого жизненного движения, всякого разумного
устройства; вот что дает человеку значение бесконечное. Все достоинство
человека основано на свободе; на ней зиждутся права человеческой
личности. Как свободное существо, человек гордо поднимает голову и
требует к себе уважения. Вот почему, как бы низко он ни упал, в нем никогда
не изглаживаются человеческие черты; нравственный закон не дозволяет
смотреть на него с точки зрения пользы или вреда, которые он приносит
другим.
Человек - не средство для чужих целей, он сам абсолютная цель.
Свободным человек вступает и в общество. Ограничивая свою волю
совместною
волею
других,
подчиняясь
гражданским
обязанностям,
повинуясь власти, представляющей идею общественного единства и высшего
порядка,
он
и
здесь
сохраняет
свое
человеческое
достоинство
и
прирожденное право на беспрепятственное проявление разумных своих сил.
Общества людей - не стада бессловесных животных, которые вверяются
попечению пастуха до тех пор, пока не поступают на убой. Цель
человеческих союзов - благо членов, а не польза хозяина. Власть над
свободными гражданами дает пастырям народов то высокое достоинство,
перед которым с
92
уважением склоняются люди, и нет краше, нет святее этого призвания
на земле, нет ничего, что бы могло наполнить сердце человека таким
чувством гордости и обязанности.
Идея свободы сосредотачивает в себе все, что дает цену жизни, все, что
дорого человеку. Отсюда то обаяние, которое она имеет для возвышенных
душ, отсюда та неудержимая сила, с которою она охватывает в особенности
молодые сердца, в которых пылает еще весь идеальный жар, отделяющий
человека от земли. Глубоко несчастлив тот, чье сердце в молодости никогда
не билось за свободу, кто не чувствовал в себе готовности с радостью за нее
умереть. Несчастлив и тот, в ком житейская пошлость затушила это пламя,
кто, становясь мужем, не сохранил уважение к мечтам своей юности, по
выражению поэта:
Sagen Sie Ihm, daft erfur die Trdume seinerJugend soil Achtung tragen,
wenn er Mann sein mrd}. В зрелом возрасте идея свободы очищается от легкомыслия,
от
увлечений,
от
раздражительного
беспокойства,
от
самонадеянного отрицания, от своеволия, не признающего над собой закона,
она сдерживается пониманием жизни, приноравливается к ее условиям; но
она не исчезает из сердца, а напротив, глубже и глубже пускает в нем свои
корни, становясь твердым началом, которое не подлежит колебаниям и
спокойно управляет жизнью человека.
Целые народы чувствуют на себе это могущественное влияние этой
идеи, как показывает история. Свобода внезапно объ-емлет своим дыханием
народ, как бы пробудившегося от сна. Перед ним открывается новая жизнь.
Стряхнув с себя оковы, он встает, возрожденный. Как исступленная Пифия,
изрекая вещие глаголы, проповедуя горе властям земли, он с неодолимою
силою низвергает все преграды и несет зажженное им пламя по всем концам
мира. Но железная необходимость скоро сдерживает эти порывы и
возвращает свободу к той стройной гармонии, к тому разумному порядку, к
тому сознательном)' подчинению власти и закону, без которых немыслима
человеческая жизнь. Волнуясь и ропща, поток мало-помалу вступает в свое
русло; но свобода не перестает бить ключом и давать свежесть и силу тем,
которые приходят утолять духовную жажду у этого источника.
1
Скажите ему, что он должен уважительно относиться к мечтам
своей юности, если он мужчина (нем). - Прим. ред.
93
L и 1) HJIJUI.
U I 1JU II MLIMLI 1ПЛЛ 111 LUU1 nJUUAl L пи
, давнишние либералы, вскормленные на любви к свободе, радуемся
новому либеральному движению в России. Но мы далеки от сочувствия
всему, что говорится и делается во имя свободы. Подчас ее и не узнаешь в
лице самых рьяных ее обожателей. Слишком часто насилие, нетерпимость и
безумие прикрываются именем обаятельной идеи, как подземные силы,
надевшие на себя доспехи олимпийской богини. Либерализм является в
самых разнообразных видах, и тот, кому дорога истинная свобода, с ужасом
и отвращением отступает от тех уродливых явлений, которые выдвигаются
под ее знаменем.
Обозначим главные направления либерализма, которые выражаются в
общественном мнении.
Низшую
ступень
занимает
либерализм
уличный.
Это
скорее
извращение, нежели проявление свободы. Уличный либерал не хочет знать
ничего, кроме собственного своеволия. Он прежде всего любит шум, ему
нужно волнениее для волнения. Это он называет жизнью, а спокойствие и
порядок кажутся ему смертью. Где слышны яростные крики, неразборчивые
и неистощимые ругательства, там наверно колышется и негодует уличный
либерал. Он жадно сторожит каждое буйство, он хлопает всякому
беззаконию, ибо самое слово: закон, ему ненавистно. Он приходит в
неистовый восторг, когда узнает, что где-нибудь произошел либеральный
скандал, что случилась уличная схватка в Мадриде или Неаполе: знай наших!
Но терпимости, уважения к мысли, уважения к чужому мнению, к
человеческой личности, всего что составляет сущность истинной свободы и
украшение жизни - от него не ожидайте. Он готов стереть с лица земли всякого, кто не разделяет его необузданных порывов. Он даже не предполагает,
что чужое мнение могло явиться плодом свободной мысли, благородного
чувства.
Отличительная черта уличного либерала та, что он всех своих
противников считает подлецами. Низкие души понимают одни лишь подлые
побуждения. Поэтому он и на средства не разборчив. Он ратует во имя
свободы; но здесь не мысль, которая выступает против мысли в благородном
бою, ломая копья за истину, за идею. Все вертится на личных выходках, на
ругательствах; употребляются в дело бессовестные толкования, ядовитые
намеки, ложь и клевета. Тут стараются не доказать, а отделать, уязвить или
оплевать.
94
Иногда уличный либерал прикидывается джентльменом, надевает
палевые перчатки и как будто готовится рассуждать. Но при первом
столкновении, он отбрасывает несвойственные ему помыслы, он входит в
настоящую свою роль. Опьянелый и безумный, он хватается за все, кидает
чем попало, забывая всякий стыд, потерявши всякое чувство приличия.
Уличный либерал не терпит условий, налагаемых гостиными; он
чувствует себя дома только в кабаке, в грязи, которою он старается закидать
всякого, кто носит чистое платье. Все должны подойти под один уровень,
одинаково низкий и пошлый.
Уличный либерал питает непримиримую ненависть ко всему, что
возвышается над толпою, ко всякому авторитету. Ему никогда не приходило
на ум, что уважение к авторитету есть уважение к мысли, к труду, к таланту,
ко всему, что дает высшее значение человеку; а может быть он именно
потому и не терпит авторитета, что видит в нем те образованные силы, которые составляют гордость народа и украшение человечества. Уличному
либералу наука кажется насилием, нанесенным жизни, искусство - плодом
аристократической праздности.
Чуть кто отделился от толпы, направляя свой полет в верхние области
мысли, познания и деятельности, как уже в либеральных болотах слышится
шипение пресмыкающихся. Презренные гады вздымают свои змеиные
головы, вертят языком, и в бессильной ярости стараются излить свой яд на
все, что не принадлежит к их завистливой семье.
Нет, не в злобном шипении гадов, :ie в пьяном задоре кулачного бойца
узнаем мы черты той светлой богини, которой поклоняется человек в лучших
своих помыслах, в идеальных своих стремлениях. Луч свободы никогда не
проникал в это темное царство лжи, зависти и клеветы. Свобода обитает в
области правды и света, и когда люди изгоняют ее из своих жилищ, она не
прячется в подземные норы, но удаляется в сердца избранников, которые
храпят для лучших дней драгоценный завет, добытый страданием и
любовью.
Второй
вид
либерализма
можно
назвать
либерализмом
оппозиционным. Но, Боже мой! Какая тут представляется пестрая смесь
людей! Сколько разнородных побуждений, сколько разнохарактерных типов
- от Собакевича, который уверяет, что один прокурор - порядочный человек,
95
да и тот свинья, до помещика, негодующего за отнятие крепостного
права, до вельможи, впавшего в немилость и потому кинувшегося в
оппозицию, пока не воссияет над ним улыбка, которая снова обратит его к
власти!
Кому не знакомо это критическое настроение русского общества, этот
избыток оппозиционных излияний, которые являются в столь многообразных
формах:
- в виде бранчливого неудовольствия с патриархальным и невинным
характером;
- в виде презрительной иронии и ядовитой усмешки, которые
показывают, что критик стоит где-то далеко впереди, бесконечно выше
окружающего мира;
- в виде глумления и анекдотцев, обличающих темные козни
бюрократов;
- в виде неистовых нападок, при которых в одно и то же время с
одинаковою яростью требуются совершенно противоположные вещи;
- в виде поэтической любви к выборному началу, к самоуправлению, к
гласности;
- в виде ораторских эффектов, сопровождаемых величественными
позами;
- в виде лирических жалоб, прикрывающих лень и пустоту;
- в виде беспокойного стремления говорить и суетиться, в котором так
и проглядывает огорченное самолюбие, желание придать себе важности;
- в виде злорадства при всякой дурной мере, при всяком зле,
постигающем отечество;
- в виде вольнолюбия, всегда готового к деспотизму, и независимости,
всегда готовой ползать и поклоняться. Не перечтешь тех бесчисленных
оттенков оппозиции,
которыми изумляет нас русская земля. Но мы хотим говорить не об
этих жизненных проявлениях разнообразных наклонностей человека; для нас
важен оппозиционный либерализм, как общее начало, как известное
направление, которое коренится в свойствах человеческого духа и выражает
одну из сторон или первоначальную степень свободы.
Самое умеренное и серьезное либеральное направление не может не
стоять в оппозиции с тем, что нелиберально. Всякий мыслящий человек
критикует те действия или меры, которые не согласны с его мнением. Иначе
он отказыва96
ется от свободы суждения и становится присяжным служителем
власти. Но не эту законную критику, вызванную тем или другим фактом,
разумеем мы под именем оппозиционного либерализма, а то либеральное
направление, которое систематически становится в оппозицию, которое не
ищет достижения каких-либо положительных требований, а наслаждается
самым блеском оппозиционного положения.
В этом есть своего рода поэзия, есть чувство независимости, есть
отвага, есть, наконец, возможность более увлекающей деятельности и более
широкого влияния на людей, нежели какие представляются в тесном круге,
начертанном обыкновенной практической жизнью. Все это невольно соблазняет человека. Прибавим, что этого рода направление усваивается
гораздо легче всякого другого. Критиковать несравненно удобнее и приятнее,
нежели понимать. Тут не нужно напряженной работы мысли, внимательного
и отчетливого изучения существующего, разумного постижения общих
жизненных начал и общественного устройства; не нужно даже действовать:
достаточно говорить с увлечением и позировать с некоторым эффектом.
Оппозиционный либерализм понимает свободу с чисто отрицательной
стороны. Он отрешился от данного порядка и остался при этом отрешении.
Отменить, разрешить, уничтожить - вот вся его система. Дальше он не идет,
да и не имеет надобности идти. Ему верхом благополучия представляется
освобождение от всяких законов, от всяких стеснений. Этот идеал,
неосуществимый в настоящем, он переносит в будущее, или же в давно
прошедшее. В сущности это одно и то же, ибо история, в этом воззрении,
является не действительным фактом, подлежащим изучению, не жизненным
процессом, из которого вытек современный порядок, а воображаемым
миром, в который можно вместить все, что угодно. До настоящей же истории
оппозиционный либерал не охотник. Отрицая современность, он поэтому
самому отрицает и то прошедшее, которое ее произвело. Он в истории видит
только игру произвола, случайности, а, пожалуй, и человеческого безумия.
К
тому
же
настроению
мысли
принадлежит
и
поклонение
неизведанным силам, лежащим в таинственной глубине народного духа. Чем
известное начало дальше от существующего порядка, чем оно общее,
неопределеннее, чем глубже
97
скрывается во мгле туманных представлений, чем более поддается
произволу фантазии, тем оно дороже для оппозиционного либерализма.
Держась отрицательного направления, оппозиционный либерализм
довольствуется весьма немногосложным боевым снарядом. Он подбирает
себе несколько категорий, на основании которых он судит обо всем; он
сочиняет себе несколько ярлычков, которые целиком наклеивает на явления,
обозначая тем похвалу или порицание. Вся общественная жизнь разбивается
на
два
противоположные
полюса,
между
которыми
проводится
непроходимая и неизменная черта. Похвалу означают ярлычки: община, мир,
народ, выборное начало, самоуправление, гласность, общественное мнение и
т. п.
Какие положительные факты и учреждения под этим разумеются,
ведает один Бог, да и то вряд ли. Известно, что все идет как нельзя лучше,
когда люди все делают сами. Только неестественное историческое развитие,
да аристократические предрассудки, от которых надобно избавиться, виноваты, что мы не сами шьем себе платье, готовим себе обед, чиним экипажи.
Одно
возвращение
к
первобытному
хозяйству,
к
первобытному
самоуправлению может водворить благоденствие на земле. Этим светлым
началам, царству Ормузда, противополагаются духи тьмы, царство Аримана.
Эти мрачные демоны называются: централизация, регламентация, бюрократия, государство.
Ужас объемлет оппозиционного либерала при звуке этих слов, от
которых все горе человеческому роду. Здесь опять не нужно разбирать, что
под ними разумеется; к чему такой труд? Достаточно приклеить ярлычок,
сказать, что это- централизация или регламентация, и дело осуждено
безвозвратно. У большей части наших оппозиционных либералов весь запас
мыслей и умственных сил истощается этой игрой в ярлычки.
В практической жизни оппозиционный либерализм держится тех же
отрицательных правил. Первое и необходимое условие - не иметь ни
малейшего соприкосновения с властью, держаться как можно дальше от нее.
Это не значит однако, что следует отказываться от доходных мест и чинов.
Для природы русского человека такое требование было бы слишком тяжело.
Многие и многие оппозиционные либералы сидят на теплых местечках,
надевают придворный мун98
дир, делают отличную карьеру, и тем не менее считают долгом, при
всяком удобном случае бранить то правительство, которому они служат, и
тот порядок, которым они наслаждаются. Но чтобы независимый человек
дерзнул сказать слово в пользу власти, - Боже упаси! Тут поднимется такой
гвалт, что и своих не узнаешь. Это - низкопоклонство, честолюбие,
продажность. Известно, что всякий порядочный человек должен непременно
стоять в оппозиции и ругаться.
За тем следует план оппозиционных действий. Цель их вовсе не та,
чтобы противодействовать положительному злу, чтобы практическим путем,
соображаясь с возможностью добиться
исправления. Оппозиция
не
нуждается в содержании. Все дело общественных двигателей состоит в том,
чтобы агитировать, вести оппозицию, делать демонстрации и манифестации,
выкидывать либеральные фокусы, устроить какую-нибудь штуку комунибудь в пику, подобрать статью свода законов, присвоив себе право
произвольного толкования, уличить квартального в том, что он прибил
извозчика, обойти цензуру статейкою с таинственными намеками и
либеральными эффектами, или еще лучше, напечатать какую-нибудь брань за
границею, собирать вокруг себя недовольных всех сортов, из самых
противоположных лагерей, и с ними отводить душу в невинном свирепении,
в особенности же протестовать, протестовать при малейшем поводе и даже
без всякого повода. Мы до протестов большие охотники. Оно, правда,
совершенно бесполезно, но зато и безвредно, а между тем выражает
благородное негодование и усладительно действует на огорченные сердца
публики.
Оппозиция более серьезная, нежели та, которая является у нас, нередко
впадает в рутину оппозиционных действий и тем подрывает свой кредит и
заграждает себе возможность влияния на общественные дела. Правительство
всегда останется глухо к тем требованиям, которые относятся к нем) чисто
отрицательно, упуская из вида собственное его положение и окружающие его
условия. Такого рода отношение почти всегда бывает в странах, где
оппозиционная партия не имеет возможности сама сделаться правительством
и приобрести практическое знакомство с значением и условиями власти.
Постоянная оппозиция неизбежно делает человека узким и ограниченным.
Поэтому,
когда
наконец
открывается
поприще
для
деятельности,
предводители оппозиции нередко оказываются
99
неспособными к правлению, а либеральная партия, по старой
привычке, начинает противодействовать своим собственным вождям, как
скоро они стали министрами.
Если либеральное направление не хочет ограничиваться пустословием,
если оно желает получить действительное влияние на общественные дела,
оно должно искать иных начал, начал зиждящих, положительных; оно
должно приноравливаться к жизни, черпать уроки из истории; оно должно
действовать, понимая условия власти, не становясь к ней в систематически
враждебное отношение, не предъявляя безрассудных требований, но
сохраняя беспристрастную независимость, побуждая и задерживая, где
нужно, и стараясь наследовать истину хладнокровным обсуждением
вопросов. Это и есть либерализм охранительный.
Свобода не состоит в одном приобретении и расширении прав. Человек
потому только имеет права, что он несет на себе обязанности, и наоборот, от
него можно требовать исполнения обязанностей, единственно потому, что он
имеет права. Эти два начала неразрывны. Все значение человеческой
личности и вытекающих из нее прав основано на том, что человек есть
существо разумно-свободное, которое носит в себе сознание верховного
нравственного закона, и в силу свободной своей воли способно действовать
по представлению долга. Абсолютное значение закона дает абсолютное
значение и человеческой личности, его сознающей. Отнимите у человека это
сознание - он становится в ряд с животными, которые повинуются влечениям
и не имеют прав. К ним можно иметь привязанность, сострадание, а не
уважение, потому что в них нет бесконечного элемента, составляющего
достоинства человека.
Но верховный нравственный закон, идея добра, это непременное
условие свободы, не остается отвлеченным началом, которое действует на
совесть, и которому человек может повиноваться и не повиноваться по
своему усмотрению. Идея добра осуществляется во внешнем мире; она
соединяет людей в общественные союзы, в которых лица связываются
постоянной связью, подчиняясь положительному закону и установленной
власти. Каждый человек рождается членом такого союза. Он получает в нем
положительные права, которые все обязаны уважать, и положительные
обязанности, за нарушение которых он подвергается наказанию. Личная
100
его свобода, будучи неразрывно связана со свободою других, может
жить только под сенью гражданского закона, повинуясь власти его
охраняющей. Власть и свобода точно так же нераздельны, как нераздельны
свобода и нравственный закон. А если так, то всякий гражданин, не
преклоняясь безусловно перед властью, какова бы она ни была, во имя собственной свободы обязан уважать существо самой власти.
«Немного философии, - сказал Бэкон, - отвращает от религии; более
глубокая философия возвращает к ней». Эти слова можно применить к
началу
власти.
Чисто
отрицательное
отношение
к
правительству,
систематическая оппозиция -признак детства политической мысли. Это
первое ее пробуждение. Отрешившись от безотчетного погружения в окружающую среду, впервые почувствовав себя независимым, человек радуется
необъятною радостью. Он забывает все, кроме своей свободы. Он оберегает
ее жадно, как недавно обретенное сокровище, боясь потерять из нее
малейшую частичку. Внешние условия и ограничения для него не
существуют. Историческое развитие, установленный порядок, все это отвергнутая старина; это - сон, который предшествовал пробуждению.
Человек в себе самом видит центр вселенной и исполнен безграничного
доверия к своим силам.
Но когда чувство свободы возмужало и глубоко укоренилось в сердце,
когда оно утвердилось в нем незыблемо, тогда человеку нечего опасаться за
свою независимость. Он не сторожит ее боязливо, потому что это - не новое,
не внешнее приобретение, а самая жизнь его духа, мозг его костей. Тогда
яснее раскрывается перед ним отношение этого внутреннего центра к
окружающему миру. Он не отрешается от последнего в своевольном порыве,
но, сохраняя бесконечную свободу мысли и непоколебимую твердость
совести, он сознает связь своего внутреннего мира с внешним; он постигает
зависимость своей внешней свободы от свободы других, от исторического
порядка, от положительного закона, от установленной власти. История и
современность
не
представляются
ему
произведением
бесконечного
произвола и случайности, предметом ненависти и отрицания. Уважая свободу других, он уважает и общий порядок, который вытек из свободы
народного духа, из развития человеческой жизни.
За отрицанием следует примирение, за отрешением от начал,
владычествующих в мире - возвращение к ним, но воз101
вращение не бессознательное, как прежде, а разумное, основанное на
постижении истинного их существа и возможности дальнейшего хода.
Разумное отношение к окружающему миру составляет положительный плод
и высшее проявление человеческой свободы. Оно же и необходимое условие
для ее водворения в обществе.
Свобода не является среди людей, которые делают из нее предлог для
шума, или орудие интриг. Неистовые крики ее прогоняют, оппозиция без
содержания не в силах ее вызвать.
Свобода основывает свое жилище только там, где люди умеют ценить
ее дары, где в обществе утвердились терпимость, уважение к человеку и
поклонение всем высшим силам, в которых выражается свободное
творчество человеческого духа.
Сущность охранительного либерализма состоит в примирении начала
свободы с началом власти и закона. В политической жизни лозунг его:
либеральные меры и сильная власть: либеральные меры, предоставляющие
обществу самостоятельную деятельность, обеспечивающие права и личность
граждан, охраняющие
свободу мысли и
свободу совести, дающие
возможность высказываться всем законным желаниям; сильная власть,
блюстительница государственного единства, связующая и сдерживающая
общество, охраняющая порядок, строго надзирающая за исполнением закона,
пресекающая всякое его нарушение, внушающая гражданам уверенность, что
во главе государства есть твердая рука, на которую можно надеяться, и
разумная сила, которая сумеет отстоять общественные интересы против
напора анархических стихий и против воплей реакционных партий.
В действительности, государство с благоустроенным общежитием
всегда держится сильной властью, разве когда оно склоняется к падению или
подвергается временному расстройству. Но временное ослабление власти
ведет к более энергическому ее восстановлению. 1орький опыт научает народы, что им без сильной власти обойтись невозможно, и тогда они готовы
кинуться в руки первого деспота. Опыт же обличает всю несостоятельность
оппозиционного либерализма. Отсюда то обыкновенное явление, что те же
самые либералы, которые в оппозиции ратовали против власти, получив
правление в свои руки, становятся консерваторами. Это
102
считается
признаком
двоедушия,
низкопоклонства,
честолюбия,
отрекающегося от своих убеждений.
Все это, без сомнения, слишком часто справедливо; но тут есть и более
глубокие причины, которые заставляют самого честного либерала впасть в
противоречие с собою. Необходимость управлять на деле раскрывает все те
условия власти, которые упускаются из вида в оппозиции. Тут недостаточно
производить агитацию - надобно делать дело; нужно не разрушать, а
устраивать, не противодействовать, а скреплять, и для этого требуются
положительные взгляды и положительная сила.
Либерал, облеченный властью, поневоле бывает принужден делать
именно то, против чего он восставал, будучи в оппозиции. Мне случилось по
этому
поводу
слышать
от
знаменитого
Бунзена
следующий
характеристический анекдот, который показывает, как на это смотрят
государственные люди в свободных странах...
Когда О'Коинел был выбран дублинским мэром, Бушем, бывший тогда
прусским посланником в Лондоне, спросил у сэра Роберта Пиля, в то время
первого министра: не беспокоит ли его этот выбор? "Совсем напротив,
отвечал сэр Роберт Пиль, для усмирения демагога нет лучшего средства,
как дать ему какую-нибудь власть в руки; он по необходимости становится
ее защитником».
Печатается по: Б. Чичерин. Несколько современных вопросов. - М.,
1862.
К.Д. КАВЕЛИН
ЧЕМ НАМ БЫТЬ?
ОТВЕТ РЕДАКТОРУ ЕАЗЕТЫ «РУССКИЙ МИР»
КАВЕЛИН КОНСТАНТИН ДМИТРИЕВИЧ (1818-1885) ~ русский
исто рик, правовед, социолог, политический деятель. В1857-1861 гг. ~
профессор Петербургского университета, с 1878 & - руководитель кафедры
гражданского права Во-еншноридической академии.
В 2840-х гг. активно участвовал на стороне «западников» в
общественной полемике по поводу путей социального развития России,
отстаиваллибералтый путь проведения реформы 1861г. Его политическое
заявление на зту тему было опубликовано в журнале «Современник» и
сборнике «1Ьлоса из России», издававшемся в Лондоне А. lepueHOMuH.
Огаревым.
В конце 1850-х сблизился со «славянофилами». В1862 а в работе
«Дворянство и освобождение крестьян» выступил в поддержку сильной
монархии и против одной из главных «западнических" идей - введения
конституции. В1866 г. представил царю записку «О нигилизме и мерах
против него необходимых». С 1860-х годов был одним из последовательных
противников материализма в психологии и этике, что отразилось в его
философских работах того периода.
Вместе с Б.Н. Чичериным основал в отечественной историографии
аеколу, настаивавшую на том, что в России власть является инициатором
и гарантом прогресса, а государство - высшей формой общественного
бытия. Характерной особенностью этой «государственной»
школы
являлось рассмотрение исторического процесса с точки зрения развития
правовых
отношений
между
верховной
властью
и
первоначально
«закрепощенными» сословиями.
В газете «Русский Мир» напечатан в течение 1874 года (начиная с
марта и заканчивая августом) ряд передовых статей под заглавием «Чем нам
быть». В этих статьях излагается целый, систематически обдуманный и
выработанный проект коренного переустройства наших сословий и местного
управления, на началах, противоположных преобразованиям нынешнего
царствования. Хотя автор, судя по его словам, и ожидает возражений, но это
не более, как насмешка с его стороны над злосчастной русской печатью. При
теперешней (1875 года) нашей цензуре отвечать ему в России нет никакой
возможности. Оттого, без сомнения, статьи «Русского Мира», затрагивающие
важнейшие наши внутренние вопросы, и встречены почти молча, почти без
отзыва.
Опасаясь, чтобы невольное молчание русской печати не было принято
за знак согласия с автором или приписано непобедимой убедительности его
выводов, я считаю долгом перед родиной и теми из моих соотечественников,
которые не разделяют мыслей редактора «Русского Мира», отвечать ему. К
великому моем}- огорчению, я вынужден печатать свой ответ за границей, а
не у себя дома. Будучи совершенно убежден, что мой образ мыслей по
крайней мере столько же благонамерен и охранителен, как и автора статей
«Русского Мира», я тем не менее пи в каком случае не могу рассчитывать на
такую же снисходительность ко мне цензуры, какую она оказала «Русскому
Миру».
Та же причина заставляет меня скрыть свое имя. Политическая
благонадежность составляет у нас, с некоторого времени, монополию
взглядов, которых я не разделяю, которые считаю вредными и даже
опасными для России и верхов107
ной власти; а при отсутствии судебных гарантий для политических
преступников и нарушителей цензурных правил, судьями коими стали бы те,
против кого я спорю.
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
С напряженным вниманием и возрастающим интересом прочитал я в
«Русском Мире» ряд статей, в которых определяется наше теперешнее
тяжелое положение и указываются средства, как из него выйти. Эти статьи,
по своей обдуманности и последовательности мыслей, резко выдаются
посреди невольной пустоты теперешней русской периодической печати. Они
представляют не только программу преобразований, но вместе с тем и крайне
интересный комментарий правительственных распоряжений за последние
десять лет.
Для очень многих и для меня в том числе, эти статьи были целым
откровением. Многое непонятное и загадочное в наших обстоятельствах, в
административных и законодательных мерах последнего времени, разом
разъяснилось для меня по прочтении этих статей. Я понял, что программа
предполагаемой новой ломки наших внутренних порядков родилась не
внезапно в голове какого-нибудь сотрудника газеты, а давно решена в
высших правительственных сферах, давно и последовательно проводится в
нашей администрации и законодательстве, и, как делалось во Франции при
второй империи, теперь только возвещается публике официозно, чтобы
подготовить ее к предстоящим государственным мероприятиям. Все в этих
статьях наводит на такую мысль.
Административный произвол и гнет цензурного ведомства почти
отучил нас от правдивого и смелого печатного слова. Рассуждать о
политических предметах мы с некоторого времени не смеем: тем
изумительнее было встретить на страницах русской газеты откровенное и
свободное обсуждение одного из самых щекотливых внутренних русских
вопросов, недвусмысленное порицание нашей внутренней политики и
обвинение распоряжений по военному ведомству, до того сильное и резкое,
что с ним могут сравниться по тону разве выходки «Московских
Ведомостей», которые в последнее время что-то тоже прикусили язык.
108
Автор статей «Русского Мира» говорит как власть имущий. Для него
цензурное ведомство делает исключение из правила, которому неуклонно
следует, - подавлять в печати всякую живую мысль, всякое искреннее
выражение мнений и взглядов, как бы они ни были умеренны и скромны.
Чем же иначе, как не солидарностью со взглядами правительства, мог автор
приобрести неоценимое право говорить, что думает, - право всем нам данное
в нынешнее царствование, но потом опять отнятое?
В том, что «Русский Мир» является в настоящем случае официозным
органом правительства, особенно утверждает меня поразительное согласие
мыслей, развиваемых в статьях, со стремлениями > которые начали
обнаруживаться в нашей администрации и законодательстве еще года за три
до 4 апреля 1860 года, и которые с этого несчастного дня стали выступать все
яснее и яснее. Общий их смысл, как и программы, обнародованной в
«Русском Мире», есть отрицание преобразований шестидесятых годов. В
упомянутых статьях этой газеты недвусмысленно, с едва сдерживаемой
досадой и горечью, говорится о порядке дел, созданном у нас со времени
освобождения крестьян, о крестьянском и земском самоуправлении, о
мировой юстиции, о местной администрации и бюрократии. Автор статей
уверен, что сделанные у нас преобразования «были в некоторых частях своих
слишком теоретичны, а потому не вполне совпадали с естественным
течением
русской
истории»;
что
«выработанный
историей
русский
культурный слой был во многих отношениях пожертвован отвлеченным
идеям бессословности, т. е. низшим сословным группам, представляемым на
западный образец, никогда не существовавшим на русской почве» (Л. 108);
что «в начале реформ имелось, кажется, в виду заквасить развитыми
умственными силами русскую всесословность на американский образец» (Л.
111). Наша коренная болезнь, говорит автор, это - обезличение и разброд,
происходящие от того, что дворянство, единственное связное и культурное у
нас
сословие,
утоплено
и
разведено
преобразованиями
нынешнего
царствования в массе черни, тогда как прочность правительства находится в
теснейшей зависимости от связности культурных слоев, разрываемой
революцией, чернью, которая живет вне культурного слоя» (Л. 89).
Бессословности
и
происходящей
от
того
разъединенности
приписывается, что земское дело у нас не принялось,
109
что дарованные нам льготы оказались «мертворожденными» (Л. 95).
Народ наш, по убеждению автора, не признает демократического
равенства и всесословность; их проповедуют лишь семинаристы, выходящие
толпами в чиновники (Л. 99), и к которым, главным образом, автор
применяет презрительное название фризового пролетариата. Нашему
народу, говорит он, неведомо полицейское самоуправление на швейцарский
лад (Л. 79). На разные лады и во многих местах развивается тема, что у нас
между крестьянством и господами нет розни; что крестьяне в своего брата не
верят, полагаются больше на правду господ, а господином считают не
какого-нибудь забредшего на их сторону студента, а своего местного,
коренного помещика (Л.Л. 81, 108, 157). По мнению автора, всесословная
волость необходима, главным образом, для того, «чтоб высвободить русский
народ
из
под
мужичьего
управления,
становящегося
для
него
нестерпимым»(Л. 81).
Трогательное доверие и единодушие между дворянством и народом
разрушено реформами шестидесятых годов, произведенными ненавистной
автору левой стороной русских мнений и бюрократией, составленной снизу,
как сказано, из семинаристов, вопящих о демократическом равенстве и
всесословности. Чем ближе личный взгляд человека подходит к левой
стороне русских направлений, тем меньше самостоятельности в его мысли.
Бывшие славянофилы признаются правой стороной; но серьезный смысл их
трудов, как уверяет автор, не за их теориями и практическими заключениями,
а за их анализом русских понятий конца воспитательного периода, каким
признается период русской истории от Петра Великого до нашего времени
(Л. 79); в упрек же ставится славянофилам то, что они пришли на деле почти
к тем же заключениям, к каким и позднейшие либералы «с чужих слов», а
именно, что они «искали спасения в сокровищах стихийной мудрости
русского простонародья» (Л. 81). Что касается бюрократии, то она
представляет «известное обеспечение благонадежности и способности только
в высших слоях, тех именно, которые ведут управление можно сказать теоретически, не соприкасаясь с жизнью прямо» (Л. 120).
Прямые слуги верховной власти, надежные и сознательно верные более
всякого чиновничества - это дворяне (Л. 157); но у нас параграфы закона
вырабатываются началь110
никами отделений. В виде образца теперешней мировой юстиции
приводится приговор мировых судей по делу Энкен, а в виде образца наших
присяжных - «крадущие и просящие милостыню присяжные из крестьян» (Л.
81).
Вывод из такого обзора элементов русской жизни и управления, из
этой критики преобразований шестидесятых годов, вытекает сам собою.
Дворянство есть единственное наше учреждение культурное, связное и
наследственное, и в этом смысле оно должно быть привилегированным
слоем, должно занимать подобающее место в государственном устройстве,
служить ядром русской политической и общественной жизни, не захватывая
ее впрочем в свою исключительную собственность (Л. 108). Все земское
самоуправление, властные гражданские должности, суд и военная служба
должны находиться в дворянских руках «если и не исключительно, то более,
чем преимущественно» (Л. 134).
Такого привилегированного положения наше дворянство достойно
вполне. «К нему власть могла всегда, по всякому поводу, отнестись со
всяким разумным требованием, в полной уверенности, что это требование
будет исполнено немедленно и с сочувствием, хотя бы вынуждало к большим
жертвам» (Л. 157). Но это состояние должно быть преобразовано. Надобно
«чтобы доступ в него снизу был не слишком затруднен и открывался не
только лицам, повышающимся в государственной службе, но и другим
культурным званиям; чтобы ряды его раздвигались для известных размеров и
видов богатства и для умственных заслуг, чтобы достойные люди из
культурной среды могли лично группироваться около потомственной
привилегии (Л. 108). Дворянству в новом составе (и обязательно служилому),
представляющему известный ценз (для потомственных дворян не менее 1000
рублей годового дохода, для прочих членов сословия гораздо выше) с
присоединением качеств (значительного чина, высокой ученой степени),
должна быть исключительно передана в уездах вся власть, все местное
земское самоуправление (Л.Л. 108, 111): сельская полиция, тюрьма, надзор за
неблагонадежными людьми, сбор податей. Ему же должно принадлежать
управление волостями. Должности волостного начальника и мирового судьи
соединяются в одном лице. В эту должность избираются местные помещики,
живущие в волости или близ нее, а головы из крестьян суть их помощники.
Полицейская
111
власть переходит к начальникам волостей (Л. 115). Теперешнее
земское самоуправление в уездах и губерниях упраздняется и заменяется
дворянским, с устранением в уездах коронной администрации от всякого
вмешательства в земские дела. Роль администрации ограничивается в уездах
утверждением или назначением должностных лиц из местных жителей (эти
лица могут быть увольняемы от должности только по высочайшему
повелению), преследованием виновных перед судом и приостановлением
мер, несогласных с видами правительства, впредь до решения свыше (Л.
115).
Соответственно с этими атрибутами, дворянство организуется весьма
сильно. Оно получает право избирать в должности по своему усмотрению,
«без всякой навязанной ему мерки». Оно может всякого принимать в свою
среду и всякого исключать, причем выражается желание, чтоб исключение из
числа избирателей «отзывалось и на других его правах».
Лицо, хотя бы и удовлетворяющее всем требованиям закона,
принимается избирателями в свою среду не иначе, как голосованием.
Отменено такое голосование может быть только верховною властью. {Здесь
конечно говорится об отдельных случаях, а не об общей мере.) С тем вместе
избирательный ценз по образованию совершенно прекращается (Л. 115), ВСЕ
властные должности занимаются дворянами, с исключением приказных;
точно так же дворяне никогда не опускаются до приказных должностей (Л.
134).
Губернский предводитель дворянства пользуется совещательным
голосом в «высшей правительтвенной среде». Губернские съезды дворянства
имеют право ходатайствовать пред верховною властью о желательных
изменениях в законах и пользуются «потребной свободой» взаимных
сношений (Л. 120). Высшие гражданские должности в службе замещаются
земскими деятелями, сначала хотя бы в областях (Л. 134). Этими мерами
исполнится требование автора, чтобы «направление дел было изъято из рук
канцелярских учреждений». «Уравновесить две силы, бюрократическую и
земскую, происходящие из различных источников, вырабатывающие совсем
иные отношения правительства к народу, даже другой возраст государства,
вносящие в общее дело дух прямо противоположный, - совершенно
невозможно». Из этого автор последовательно выводит, что центр тяжести
должен быть
112
перенесен из чиновничества в общество (Л. 237). Согласно с тем
рекомендуется сокращать по возможности бюрократические учреждения, а
сбережения обратить на пользу земства, назначением бесплатным земским
должностям пособия от государства «в полезных размерах» (Л. 134).
При таком значении, роли и власти дворянства, оно разумеется должно
отличаться от массы народной и от «перерастающих чернорабочий слой»
степенью своего образования. Наука в полном ее значении должна стать
привилегией высшего сословия; черни же, простому народу, остается в удел
одна грамотность; а перерастающим чернорабочий слой - одно техническое и
ремесленное обучение. С этою целью правительственные стипендии,
раздаваемые ныне кому попало, должны быть обращены исключительно на
образование дворянства, а прочим сословиям должно быть предоставлено не
более одной стипендии на классическую гимназию (Л. 126).
Всякому, кто хоть сколько-нибудь следил за тем, что у нас делается со
времени освобождения крестьян, эта программа коротко знакома; нового в
ней только то, что она теперь впервые опубликована во всеобщее известие,
по всем видимостям с одобрения правительства.
Бывший
министр
внутренних
дел, родоначальник теперешнего
направления нашей внутренней политики, и на словах и в своих
распоряжениях неуклонно проводил ту же программу. С 1863 года, когда
мирное разрешение крепостного вопроса стало несомненным, он громко
начал выражать глубокое презрение к губерниям, в которых, к их несчастию,
дворянства или почти или вовсе нет; он систематически стал разрушать и
убил институт мировых посредников, который на своих плечах вынес
мирный исход освобождения крестьян. Где только мог, статс-секретарь
Валуев, правдами и неправдами, урезал права бывших помещичьих крестьян
на земли, бесспорно и исстари им принадлежащие, нередко уступленные или
проданные им их бывшими владельцами. Все статьи Положения 19 февраля,
которые можно было толковать в пользу и против крестьян, он постоянно
толковал во вред им, в пользу помещиков. Выбором губернаторов и членов
губернских по крестьянским делам присутствий, насколько от него зависело,
он дал другой оборот ходу крестьянского дела на местах, ослабил и исказил
дух Положения 19 февраля. Достаточно было выразить дворянский образ
113
мыслей, в смысле программы «Русского Мира», заявить ненависть и
презрение к крестьянам, чтобы попасть в члены губернских присутствий и в
губернаторы;
сочувствие
же
к
крестьянам
преследовалось
бывшим
министром внутренних дел как признак политической неблагонадежности и
антимонархического образа мыслей.
Где
только
статс-секретарь
Валуев
мог
выразить
свое
не-
доброжелательство к крестьянам, он его выражал самым недвусмысленным
образом. С каким-то непонятным злорадством он относился даже к
голодающим мужикам. Всем памятны его действия во время голода в
Архангельской
губернии,
Единомышленники
его
пошли
далее:
они
систематически выморили голодом половину Холмского уезда Псковской
губернии. Такой образ действия с голодающими крестьянами по-видимому
возведен в административный принцип, судя по недавним распоряжениям
самарского губернатора Климова.
Тот же взгляд и та же система проводились бывшим министром
внутренних дел и в цензурном управлении. Он не брезговал никакими
средствами, чтобы подавить в нашей печати выражение направления,
благоприятного
крестьянам,
и
искусственно
создавал
органы,
поддерживающие программ)', обнародованиую теперь в «Русском Мире».
Одна петербургская газета, за свое дворянское направление сильно
читавшаяся в западных губерниях, получила субсидии; редакции другой
газеты, лишенной за сочувствие к преобразованиям шестидесятых годов
права бесцензурной выписки иностранных газет и журналов, дано знать, что
она преследуется за сочувствие к мужикам; ей предлагалось написать хоть
одну статью в пользу дворянства, чтобы получить назад все отнятые у нее
права.
Бывшим министром внутренних дел создана «Весть», всем памятный
орган крупных землевладельцев. Бредовые статьи этой газеты, поразительно
сходные с программой «Русского Мира», как известно, внушались
министерством внутренних дел, нередко составлялись в самом министерстве
и даже выносились прямо из кабинета министра. Редактор «Вести», В.Д.
Скарятин был деятельным членом Холмского земства, получившего в России
печальную известность за морение голодной смертью половины мужиков
Холмского уезда. Всякое сочувс гвие к крестьянам, всякое, хотя бы самое
умеренное и справедливое порицание дворянства в газете, навлекало на себя
предостережение, приостановку или пре114
кращение издания. Славянофильские органы подвергались одной
судьбе с прочими, и программа «Русского Мира» объясняет, почему они
ставились на одну доску со своими врагами. Вина их заключается только в
том, что они выражали большое сочувствие к мужикам.
Всесословные земские учреждения, народившиеся при статс-секретаре
Валуеве и по странной игре случая вверенные его опеке и покровительству
не избегли участи мировых учреждений и печати. Бывший министр
внутренних дел не скрывал глубокого к ним нерасположения, и не будучи в
силах
переустроить
их
по-своему,
убил
их
административными
и
законодательными мерами. Новый порядок обложения купечества сборами в
пользу земства, новый порядок делопроизводства в его собратьях, огромные
права, предоставленные их председателям и, к довершению всего,
подчинение земств цензуре губернаторов, рядом с крайне недоброжелательным отношением последних и министерства к земским учреждениям и
их ходатайствам1, что выражалось на каждом шагу в единичных действиях и
в общих распоряжениях, - все это задушило всесословную земскую жизнь и
деятельность почти в самую минуту их зарождения.
Что касается до мысли о различных степенях обучения для различных
слоев общества и об открытии одному привилегированному сословию
доступа к высшему образованию, то она деятельно и явно проводится
теперешним
министром
народного
просвещения.
Под
благовидным
предлогом усиления классического образования поступление в университеты
и медицинскую академию до того затруднено, что они пустеют по недостатку
учащихся, а из гимназий воспитанники тысячами выбрасываются на улицу, и
за неимением занятий, не зная куда деваться и что начать, идут пополнить
ряды разно-сителей прокламаций и возмутительных брошюр. Ученье до
1
Рассказывают, будто редакция «Русского Мира», состоящая под по-
кровительством
графа
Воронцова-Дашкова,
лица,
приближенного
к
Наследнику, получила недавно, п виде субсидии на издание этой газеты 25
000 рублей. Неужели это правда? Что мысли, выраженные в статьях «Чем
нам быть», составляют программу придворной партии, правящей теперь
(1875 г.) Россией, об этом мы знал и давно. Но что им сочувствуют и высшие
сферы, - это было для пас неожиданною, нп прискорбною новостью, которой
не хочется верить.
115
того горько, что юноши и дети, не дожидаясь его сладких плодов,
вешаются,
застреливаются,
топятся.
Но
граф
Толстой
гораздо
последовательнее своих товарищей по министерству, и не спешит сделать
мужиков грамотными. Деньги, отпускаемые государством, идут не на
открытие новых школ и поддержание существующих, а на размножение
инспекторов. Многие из них, вместо того, чтобы способствовать увеличению
числа училищ, по возможности мешают их открытию и пользуются всякими
предлогами, чтобы закрывать те, какие есть1.
Обстоятельства благоприятствовали придворной партии в проведении
программы, обнародованной в «Русском Мире». Прошлое царствование от
страха революции задавило с 1849 года университеты, гимназии, литературу
и всякое выражение самостоятельной мысли в чем бы то ни было. Слабые
зачатки серьезного и солидного знания, насажденные с таким трудом графом
Уваровым, были, вследствие того, истреблены. Изучение науки заменилось
чтением запрещенных брошюр; место просвещенной мысли, невозможной
без некоторой свободы, заступила самая поверхностная болтовня обо всем на
свете. С таким отсутствием солидного знания и большим запасом
либеральных фраз натолкнулись мы на восточную войну и перешли в
нынешнее царствование.
С переменой царствования ожили надежды на лучшее будущее; мысли
дано несколько простора; в публике и правительственных сферах стали
громко говорить о необходимости коренных реформ и поднят был вопрос об
освобождении крестьян. При таком положении дел, после долгого искусственного застоя, брожение умов не могло не быть сильным, и как везде и
всегда, не обошлось без прискорбных увлечений и крайностей, которые были
тем естественнее, что мы встретили новое время с большим запасом горечи и
с крайне слабым запасом знания, мысли и практической опытности.
1
Ссылаюсь на следующие факты: в одной губернии инспектор так
грубо отнесся к помещику, устроившему сельскую школу на свой счет, что
помещик прогнал его и закрыл школу. В другой губернии инспектор
рекомендовал смотрителю училищ закрывать плохие школы под предлогом
неимения в виду способных учителей. Если бы печать не была у нас так
стеснена, то эти темные дела всплыли бы наружу. Теперь они скрываются
под спудом, как в худые времена нашей вынужденной немоты.
116
Важные интересы общественные, материальные и нравственные,
затронутые освобождением крестьян, еще усилили брожение; а вдобавок,
одновременно с тем, подготовлялось польское восстание, разразившееся в
начале 1863 года. Известная клика, состоявшая из горсти людей, ловко воспользовалась этими обстоятельствами. Брожение истолковано ею в глазах
власти как революционное движение. При помощи искусной подтасовки,
люди, сочувствовавшие преобразованиям, смешаны в один разряд с
увлекавшимися юношами. Мало-помалу, вопрос был чудовищно извращен:
кто сочувствовал новым порядкам, вводимым правительством, тот стал
слыть за революционера, противника верховной власти; а те, которые
противились преобразованиям, выданы за друзей порядка и правительства.
Сначала
партия,
группировавшаяся
около
бывшего
министра
внутренних дел, действовала осторожно, исподтишка. Необходимость
преобразований была слишком очевидна, чтобы можно было вдруг уверить
власть в их зловредности. Передергивать надо было исподволь, пользуясь
увлечениями прессы и юношества, а между тем, под рукой подбирать
единомышленников.
Крупные землевладельцы, захваченные врасплох освобождением
крестьян, в возможность которого не верили до конца, представляли для
видов клики самую удобную среду и самый обильный материал. Статссекретарь Валуев ласкал их, вместе с ними порицал реформы, поддерживал в
этом слое надежды на лучшее будущее видами на последующую отмену
ненавистных преобразований и на введение конституции в дворянском
смысле. Подзадоренные и поддержанные им крупные землевладельцы
ораторствовали в земских и дворянских собраниях, а министр внутренних
дел пользовался их красноречием, чтобы дискредитировать в глазах власти
пользу реформ вообще и земских учреждений в особенности.
Но один в поле не воин, говорит пословица. Чтоб придворная партия
могла организоваться и забрать власть в свои руки, ей нужно было захватить
все министерские портфели. Мысль эта проводилась в высших сферах под
тем благовидным предлогом, что правительство при министерстве, состоящем из лиц с различными взглядами и направлениями, не имеет
необходимого единства и силы, что нужно министерство однородное, нечто
вроде европейского министерского со117
вета, с премьером во главе. Злосчастное 4 апреля 1876 года подошло
как нельзя больше кстати для этих целей.
Благодаря ему, почти однородное министерство образовалось в смысле
придворной партии. Два чрезвычайно важных поста - шефа жандармов и
министра народного просвещения замещены ее членами. Мало-помалу, в ее
же руки перешли министерства юстиции, путей сообщения и государственных имуществ. Министерство внутренних дел было еще прежде
замещено, после выхода статс-секретаря Валуева, членом той же клики.
Таким образом, мечта о компактном министерстве почти осуществилась.
Попблнив свои ряды и скомпрометировав окончательно в глазах власти
и преобразования шестидесятых годов и людей, которые их провели и
поддерживали,
наполнив
администрации
исключительно
своими
приверженцами, задавив всякое выражение мнений в печати, партия могла
считать свое положение обеспеченным и действовать открытее и решительнее. План ее, проступавший сначала только в отдельных чертах,
созрел вполне для осуществления, и уже приступили к его исполнению.
Знаменитая комиссия для изучения положения сельского хозяйства в России
должна была подготовить введение дворянской конституции сверху, а
программа «Русского Мира», новосозданного органа клики после падения
«Вести», очевидно, была предназначена к тому, чтобы подготовить публику
к выработанному графом Шуваловым, может быть при содействии редакции
«Московских Ведомостей», проекту преобразования местного управления в
Империи в том же дворянском смысле. Выход его и графа Бобрин-ского из
министерства, кажется, приостановил осуществление этих планов. Надолго
или навсегда - это покажет время. Ниже я разберу основания программы
«Русского Мира» и данные, на которые она опирается. Но какова бы она ни
была, несомненно, что она служит только предлогом для чисто личных видов
клики. Чтобы в этом убедиться, стоит только сравнить слова с делами.
Придворная партия ненавидит бюрократию будто бы за то, что с нею
несовместима гражданская и политическая свобода. Судя по программе,
водворение во власти крупного землевладения должно начать в России эру
законности, возможной свободы, личных гарантий, просвещения. Но вот уже
десять лет, что власть находится почти нераздельно в руках пар118
тии, которая проводит эту либеральную программу, и что же мы
видим? Никогда, со времени Бирона, такой нестерпимый гнет не тяготел над
Россией,
никогда
личность
не
была
менее
обеспечена,
произвол
администрации не царил так безнаказанно, литература и мысль не были в
таких тисках, школа и воспитание в таком жалком положении! Мы дошли до
того, что сожалеем о прошлом царствовании! Литература и наука сочли бы за
благодеяние восстановление предварительной цензуры. Оказывается на
поверку, что ненавистная бюрократия, какова она ни есть, все-таки менее
притеснительна, произвольна и беспощадна, чем придворная клика, у
которой либеральные фразы о конституции не сходят с языка.
Ничто
не
развращает
так
народ
в
корне,
как
двуличность
правительства. Живой этому пример мы видим во Франции. С укреплением в
России придворной партии с легкой руки статс-секретаря Валуева, ложь и
обман всосались как яд в нашу администрацию по образцу второй
французской империи. С 1863 года наше правительство исподволь, но
неудержимо разделывает то, что сделано в первую половину нынешнего
царствования. Если бы правительство прямо, открыто, честно заявило новую
программу, то всякий по крайней мере знал бы, чего она хочет, и мог
сообразно с тем действовать. Но придворная клика, забрав власть в свои
руки, не смогла этого сделать. Она действовала втихомолку, как тать ночью,
как министры второй империи служат образцом нашим. Все законы
удержаны, - они по букве действуют; все учреждения с виду оставлены без
перемены; а на деле, в силу циркуляров, тайных приказов и личных
инструкций, нигде не записанных, смысл и дух законов и учреждений встал
совсем другой, противоположный первоначальному назначению и букве.
Те, которые живут в Петербурге и имеют возможность знать лично или
по слухам то, что происходит в правительственных сферах, давно уже видят
эту перемену и отлично понимают, что у нас теперь, больше чем когданибудь, закон -мертвая буква, которую само правительство ни в грош не ставит. Но поистине ужасно положение частных лиц и чиновников, живущих в
провинции, в глуши, и до которых не долетают слухи о том, что во вторую
половину
предыдущего
царствования
вменяется
в
преступление
и
преследуется то, что предписывается законами, изданными в первую
половину, как долга верноподданного.
119
Особенно беспомощно в этом отношении положение темной массы
мужиков и полуграмотных или безграмотных маленьких людей. На эти слои
общества лицемерие и двуличность правительства действуют самым
губительным, растлевающим образом. Человек в массах и тот небольшой
страх перед законом, какой уцелел каким-то чудом при наших порядках.
Преследование за исполнение закона, ненавистного придворной клике,
конечно, делается не прямо; противное было бы и рискованно, да и слишком
наивно; а к тому же цель как нельзя лучше достигается косвенными путями.
Виноватого в исполнении закона обходят наградами, к нему придираются,
ошибки его раздуваются в преступления по должности, начальство ему не
благоволит, его оскорбляют. Если все это не действует и перевести или
выгнать его из службы, с некоторою благовидностью, никак нельзя, то есть
еще весьма удобный случай от него отделаться: упраздняется место, которое
он занимает. Так уволены многие неприятные бывшему министру
внутренних дел мировые посредники, пока нельзя было, как впоследствии,
устранять их от должности без церемонии и помимо сената. Напротив, лица,
приятные министерству, удерживаются на службе, несмотря на вопиющие
дела. Придворная партия, искусная в интригах, умеет только клеветать на
бюрократа, подкапываться под то, что другие делают, разрушать обдуманные
учреждения. Создать она ничего не умеет. Получив в свои руки власть, она
оказывается неспособной завести хотя бы только правильный ход
административной машины. Ее это и мало интересует, она этим не
занимается, предоставляя делам идти, как они себе хотят. Никто теперь и не
управляет делами. Деятельно ведутся только интриги.
Последствия такого образа действий придворной клики и лицемерного
нарушения ею закона, служащего людям и руководством в поступках, и
ограждением их личного и материального положения, не замедлили
обнаружиться.
Бесправие,
небывалый
хаос
в
администрации,
необеспеченность никого и ни в чем, безнаказанность самых наглых
нарушений прав, медленность в удовлетворении несомненных и законнейших требований, - все это производит всеобщее неудовольствие и ропот,
которые раздаются все громче. Правительство потеряло всякое уважение и
всякое доверие. В его справедливость и мудрость никто больше не верит.
120
Самое горестное то, что интриги клики, о которых огромное
большинство не имеет понятия, вызывают охлаждение и недоверие не к ней,
а к верховной власти, которую она представляет, именем которой действует.
Пишущий эти строки не раз имел, к глубокому прискорбию, случай лично
удостовериться, что простой народ, до сих пор свято чтивший имя царя,
считавший его земным богом, теперь видимо к нему охладевает и ему
приписывает тяжесть своего положения.
Положение его, действительно, стало в последнее время нестерпимо
тяжело. Никто о темной массе не заботится, не к кому ей обратиться за
добрым словом и помощью; всякий только пользуется ее невежеством и
спешит поживиться на ее счет. Губернаторы, исправники, мировые
посредники взыскивают с народа подати с беспощадностью татарских баскаков, не обращая внимания на средства и удобства плательщиков, не соблюдая
правил, установленных законом в обеспечение за недоимщиком по крайней
мере возможность выгодной продажи его имущества на уплату недоимки.
Розги при взыскании податей в таком же ходу, как при блаженной памяти
окружных государственных имуществ. Губернаторы не только не смотрят за
тем, чтоб исправники и посредники не выходили из границ закона, но ни о
чем больше и не говорят им, как о беспощадном взыскании податей, во что
бы то ни стало. Как же не роптать темным массам, с которых правительство
тянет последнее, не заботясь больше ни о чем.
Точно хищная орда напустилась эта клика на Россию, легкомысленно
раздражая всех и все и рассчитывая на испытанное долготерпение русского
народа. Но и оно, как все на свете, вероятно, тоже имеет свои пределы. Если
у нас нельзя ожидать революцию, то возможны, как показывает история,
смутные времена, вызываемые интригами и бесправием олигархов. Такие
времена бывали безобразнее всяких революций. Всего прискорбнее то, что
кары, насланные на Россию с воцарением придворных интриганов, делаются
во имя исторических и политических софизмов, которые и опровергать-то
совестно, - так они отзываются мудростью гвардейского офицерства,
нашедшего продажного или уж чересчур наивного книжника и писаку, чтобы
придать нелепостям грамотную форму и уснастить их блестками мнимой
учености, столь дешевой в наше время.
121
, J LI
UIUIJUI.
Политические мечтания придворной клики не имеют курса в России,
кроме
тесного
петербургского
кружка
и
немногочисленных
его
приверженцев в Москве и кое-где в провинции. Восхищаться ими и строить
на них свои надежды и планы могут только остзейские бароны и польские
паны, живущие старо-европейскими, а не русскими преданиями.
В
статьях
«Русского
Мира»
не
раз
провозглашается,
что
воспитательный период нашей истории кончился. К несчастью, это не так.
Стоит вникнуть в программу и высказанные ею мотивы, чтобы в этом
убедиться. Соображения, на которых программа построена, взяты не из
живой русской действительности и не из ее прошедшего, а из иностранных,
преимущественно английских книг. Автор программы горько упрекает нашу,
так называемую, левую сторону мнения в том, что она продолжает
пережевывать заграничные взгляды. Но программа грешит тем же и столько
же, если не больше. Положительно или отрицательно, мы продолжаем и по
сей день пробавляться европейскими образцами и системами, точно так же,
как и встарь.
Программа «Русского Мира» есть такое же книжное измышление с
помощью иностранных представлений, как наши теории на манер Фурье и
европейских союзов рабочих, и не имеет с положением дел в России ничего
общего. Случайное сходство отрывочных фактов, которое можно отыскать,
обращаясь куда угодно - в Азию и Соединенные Американские Штаты, к
диким племенам и просвещенным народам, -одинаково сбивает с толку
автора статей «Русского Мира» с нашими несчастными юношами,
спасающимися от латыни в бакунинских объятиях.
Отрицательная сторона статей «Чем нам быть?» во многом очень
справедлива, хотя она могла бы быть полнее и коснуться многого, что
обойдено
автором
благоразумным
молчанием,
отчасти
страха
ради
Иудейского, а еще больше в виду специальной цели газеты. Мы
действительно обезличены, мы в самом деле в разброде, особенно наши
мнения. Теперь не назовешь двух людей, которые были бы согласны между
собою, хотя бы в существенных пунктах. Вся Россия, как справедливо
выражается автор, представляет какой-то студень, - нечто в роде моллюска
или даже протоплазмы. Ничто у нас не сложилось, не кристаллизовалось;
есть только намеки на элементы и органы общественной жизни, но ничего
122
выработанного, определившегося нет. По таким намекам можно
догадываться скорее о том, чего у нас не будет, чем о том, во что сложится и
определится наше общественное и политическое тело, очевидно новой
формации, не подходящее ни под один из известных типов.
Все это так. Отсюда следовало бы кажется вывести, что надо, не
мудрствуя лукаво, приглядываться к жизни этого политического и
общественного эмбриона, чутко и зорко следить за его собственными
наклонностями и расположениями и осторожно им удовлетворять, не
предрешая ничего. Так диктует здравый смысл и в воспитании детей, о
которых мы тоже не знаем, что из них выйдет впоследствии. Всякие деспотические, крутые меры, заранее составленные программы воспитания
народов и людей, именно по этой причине, уже изгнаны из политики и
педагогики. До сих пор нас гнули и крутили то на византийский, то на
польский, то на голландский, шведский, остзейский, немецкий, французский
и английский лады. С провозглашенным окончанием воспитательного
периода все это должно бы кончиться.
В первые десять лет нынешнего царствования похоже было на то, что,
измученные и изломанные на разные заграничные лады, мы, наконец, начнем
жить сами по себе, на свой собственный лад. Но эта надежда не исполнилась.
Автор программы подогревает старый соус и приглашает, по книжным
соображениям, сочинить привилегированный класс в уездах, на манер
английского, и предоставить исключительно ему всю нашу будущую судьбу
и развитие, с устранением всесо-словности и коронной администрации.
Исторически данное ядро такого класса он находит в нашем дворянстве. Вот
тема, вот исходная мысль. Без воссоздания наследственного и привилегированного дворянства в новом составе, с политическими правами, нет
нам, по мнению автора, никакого спасения, а от воссоздания его он ожидает
для нас всякого благополучия. Вся ошибка наших реформ, в шестидесятых
годах, заключается, как он уверяет, в том, что дворянство было ими
распугано, разогнано и уничтожено как сословие.
Но когда же, спрашивается, в продолжение всей русской истории, наше
дворянство обнаруживало хотя бы тень связной, совокупной общественной
жизни? В Новгороде и Пскове, в прибалтийском и западном крае, в
малороссийском казачестве и Польше мы видели и отчасти видим и теперь
вы123
1-1 U 41 LI 1 I ] I 1...
сшие классы, действующие сообща, связно, преследующие известные
политические и общественные цели. Но собственно в России, в бывшем
московском государстве, в теперешних внутренних губерниях, никогда не
было ничего похожего.
Существование у нас аристократических элементов автор отрицает, но
зародыши дворянского сословия ему кажутся несомненными. Но где эти
зародыши? Автор жалуется, что видит дворян, но не видит дворянства.
Таков, однако, сверху до низу, весь русский быт. У нас были бояре и не было
никогда боярства; были, есть и будут духовные, купцы, мещане, ремесленники, крестьяне, но никогда не было, и по-видимому не будет, духовенства,
купечества, мещанства, крестьянства в смысле действительных сословий. Все
наши разряды, не исключая дворянства, означали род занятий, общую
повинность, тягло или службу, но никогда не имели они значения
общественного организма, общественной формации, с задатками политической или общественной связной жизни. Это было совершенно невозможно по
самому способу образования русского государства и по свойству нашей
верховной власти.
Автора сбивают с толку сословные формы, заимствованные из Европы,
в которые нас одели в XVIII веке, вместе с камзолом, треугольной шляпой и
шпагой. Одно время нам действительно казалось, что новая одежда пристала
нам как раз к лицу; но это было недоразумение, которое произошло только от
того, что мы переряживались как малолетние дети, не понимая хорошенько,
что делаем, и которое разъяснилось очень скоро. Оказалось, что мы
соединяли с новым костюмом совсем не то понятие, какое он собою
выражал, и вносили в него свое, доморощенное. Как только мы стали сколько-нибудь понимать себя, тотчас же сделалось ясным глубокое противоречие
между навязанным или навеянным и естественным, тем, что мы есть на
самом деле. Нет ни одного мыслящего, просвещенного русского человека,
который, будучи знаком с политическими и общественными вопросами,
чувствовал бы себя легко и свободно в своем сословном, так называемом
общественном разряде. Никому эти разряды не по сердцу, никто в них не
укладывается, всех они тяготят и теснят. От богатого дворянина до
крестьянина,
все
вкусившие
от
плода
образованности,
относятся
отрицательно, иронически, чуть не враждебно к сословной среде, в которой
родились и из которой спешат выбраться.
124
Нет, мы по природе не тот народ, который умеет жить посословно или
поразрядно. Стоит взглянуть на нашу литературу всех времен: про какой
общественный разряд, про какое сословное общество она отзывалась иначе,
как со злой иронией? Это потому, что ни одно из наших сословий или
званий, созданных законом или родом занятий, никуда не годится, в смысле
общественной единицы, организованного общества, хотя в каждом из них
можно встретить весьма достойных, вполне развитых, образованных,
порядочных и честных людей.
Наше дворянство не составляет исключения из этого общего правила.
И до Петра Великого, когда оно было замкнутым, служилым разрядом,
разделенным на множество наследственных «чинов», и после Петра, когда
оно было преобразовано по европейскому образцу в высшее сословие. Наследственное же, но пополнявшееся выслугой и пожалованием, наше
дворянство выставляло много почетных, достойных и талантливых людей на
всех поприщах. Наполняя и после отмены обязательной службы, по
привычке и преданию, высшие и средние государственные, гражданские и
военные должности, большинство дворянства, волей-неволей приняло
европейские
обычаи
и
нравы,
и
стало
причастно
европейской
образованности. В качестве служилого класса и будучи сравнительно
наиболее просвещенной средой, оно было главным представителем и
деятелем преобразований. Но никогда, ни разу, от начала до наших дней,
дворянство не играло этой видной и почетной роли как сословие, как общественная
единица,
даже
не
как
собрание
губернских
или
уездных
общественных групп, а всегда, постоянно как среда, из которой выходило
образованное- деятельное меньшинство, честно и преданно служившее
своему отечеству и делу образования; но служило оно не в духе той среды, из
которой вышло, а напротив, наперекор, вопреки ей. Это меньшинство, в
деятельности своей, никогда не выражало дух, желания, стремления
дворянского
сословия,
а
напротив,
дух,
требования
и
стремления
государства, которого они были слугами, которое их возвышало, обогащало
и поддерживало.
Со времен Петра III и Екатерины II до недавних преобразований
дворянство, можно сказать, держало в своих руках Россию. Половина
империи была ему закрепощена, местная полиция и местный суд
принадлежали ему; коронная админи125
TALI В ВИЛ'ЛЛ.
U I 1Ш I I ЛиМЫНМЛА 111 LU1JI HJULJJU 1 VI N.
страция, сверху до низу, состояла почти исключительно из дворян. Все
высшие и средние должности и места в войске занимались тоже почти
исключительно дворянами. Будь в дворянской среде хоть тень связности,
хоть малейшая наклонность сложиться в общественную или политическую
единицу, это бы сказалось в чем-нибудь. Оно и сказалось вупорном, цепком
отстаивании
крепостного
права;
но
на
попытки
организоваться
в
общественное тело, с политическим оттенком, занять более или менее
самостоятельное место посреди других элементов, укрепить за собою и по
возможности развить свои корпоративные права как общественной единицы,
- на все это, через долгую историю нашего дворянства, нет и намека.
Остзейцы, поляки и ополяченные дворяне западных губерний
воспользовались своими правами и положением СОВСЕМ иначе. Я и не
думаю ставить нашему дворянству в укор, что оно не походило на остзейское
или польское; слава Богу, что оно таким не было. Я только доказываю, что
оно играло у нас роль как среда, а не как политический и даже не как
общественный элемент, - как слой, а не как организм, даже не как зародыш
организма.
Эти бесспорные факты опровергают теорию «Русского Мира» в самом
корне. То, из чего не могло развиться политического или общественного тела
при самых благоприятных обстоятельствах, не может сложиться в такое тело,
когда дует совсем другой ветер. Поляки тоже все еще надеются восстановить
свое государство. Но если они не сумели или не смогли сохранить его, когда
оно существовало, то как мечтать им об этом теперь, когда оно пало? То же
самое, и по тем же причинам, можно сказать и «Русскому Миру», мечтающему у нас о дворянстве в смысле политического или общественного сословия.
Мысль эта - книжная, выдуманная с пером в руке, а не живая, вызванная
действительными фактами и потребностями. Во имя ее можно наделать у нас
много бед, замедлить наше общественное развитие, затемнить на время наше
сознание, сбить с толку власть и правительство, отвлечь их от их прямой
задачи и дела, но создать из этой мысли что-нибудь на пользу России никак
нельзя. Чего природа, жизнь, история ке дали, того никакие человеческие
условия не дадут. Мы можем только развивать, воспитывать, совершенствовать существующее; создавать небывалое из ничего не в нашей
власти.
126
Мы, русские - больше самохвалы и краснобаи, но нельзя сказать, чтобы
мы были особенно изобретательны. Наладим песню и тянем ее веки, все одну
и ту же. Кто-нибудь один выдумает красное словцо, зная, что оно только в
половину правда, или даже вовсе неправда, и другие сто лет будут его
повторять. Кто-то сочинил, очевидно на французский манер, что «дворянство
есть опора престола и отечества», что «государь - первый дворянин», что
«дворянство за царя и отечество кровь свою проливало», и вот все мы
повторяем эти фразы всласть, и что всего забавнее, повторяем в уверенности,
что в них заключается нечто, исключительно принадлежащее дворянству,
составляющее предмет только его гордости, чести и славы.
Но опору отечества и престола, сколько известно, составляют и купцы,
и мужики, и чиновники, или духовные, по крайней мере столько же, сколько
и дворянство; кровь свою проливают за царя и отечество уж конечно не одни
дворяне; а феодальное представление о царе-дворянине вовсе нам чуждо. В
народной сказке сказывается, что Иван Грозный был крестьянский парень
Ванюха, выбранный на царство в Москве, но о царе-дворянине нет ни
малейшего понятия в народе. Царь у нас для всех сословий и званий царь, а
не для одних дворян. Дворянству, как служилому классу, было естественно и
удобно оттирать другие звания и выставлять на вид свои заслуги,
преимущественно перед всеми прочими. Но ведь в сущности ни власть, ни
сами дворяне не принимают этих фраз за чистые деньги. Обе стороны
отлично понимают, что в устах дворянства такие уверения не больше как
самохвальство и не без расчета на царские милости, а со стороны власти простой комплимент, из которого ничего не следует. Смешно и странно,
когда люди мыслящие и ученые вдруг принимают эти фразы за нечто
серьезное, верят им, как выражениям будто бы действительных фактов.
Выставляют, например, заслуги дворянства, как сословия, в спасении
отечества в 1812 году. Но ведь не одно же дворянство спасло Россию!
Спасали его все, от мала до велика, от царя до последнего мужика. Какая же
тут особенная заслуга дворянства? Теперь вошло в моду говорить и
повторять, что дворянство совершило беспримерный в истории подвиг
самоотвержения, уничтожив собственными руками крепостное право в лице
мировых посредников и принеся на алтарь оте127
чества свое материальное благосостояние. Подождали бы по крайней
мере, пока вымрем, поколение, видевшее своими глазами, как происходило
освобождение крестьян, и тогда бы пустили в ход эту самохвальную фразу!
Освобождение крепостных, как и все великие преобразования в
России, совершено незаметным меньшинством, в ту минуту, когда власть
была расположена это сделать. Дворянство, как сословие, было тут
решительно ни при чем. Что касается огромного большинства дворян, то они
всегда относились к этому преобразованию крайне враждебно, мешали ему
сколько было возможно, и при Александре I, и при Николае, и в нынешнее
царствование.
Оно,
это
большинство,
сколько
могло,
тормозило
освобождение, урезывало землю у крестьян на местах, урезывало цифры их
надела в государственном совете, уступило царской воле крайне неохотно и
до сих пор продолжает вздыхать по крепостном праве, где и когда может
срывая душу на мужике. Дворяне, освоившиеся со свободою крестьян,
примирившиеся с новым положением дел, и теперь еще далеко не
составляют большинства.
Ссылаются на то, что главные деятели реформы были, в огромном
большинстве, дворяне. Это бесспорно; но при этом забывают, что деятели
эти составили в дворянстве незаметное меньшинство, что они были для
дворянства предметом ненависти, что это меньшинство призвано было к отмене крепостного права не по выбору или назначению самого дворянства, а
по выбору и назначению власти и правительства, которое заботилось о том,
чтобы в члены губернских присутствий и мировые посредники попали люди,
расположенные к делу; но и это, при всем старании, удалось не вполне, - так
незначительно было меньшинство, сочувствующее освобождению.
Последствия блистательно доказывают справедливость того, что я
говорю. Когда бывший министр внутренних дел, враждебно относящийся к
отмене крепостного права не на остзейский манер и по направлению своему
вполне выражающий стремления и надежды большинства дворянства, не
только перестал поддерживать меньшинство, но начал его теснить и
преследовать, оно исчезло, затерялось в массе. Все знают, каковы были
новые мировые посредники в сравнении с первыми, и до какой степени в их
руках дело освобождения исказилось в самом своем основании.
128
Нет, не дворянское сословие самоотверженно и великодушно
отказалось от крепостного права! Деятели освобождения призваны были
правительством из меньшинства дворянской среды, заявившего себя против
крепостного права и вследствие того ставшего предметом преследования со
стороны огромного большинства дворянского сословия. Между тем и
другим, я надеюсь, большая разница.
В «Русском Мире» говорится и повторяется, что преобразования
шестидесятых
годов
уничтожили
дворянство,
распустили
его
в
восьмидесятимиллионной массе мужиков; что дворянство, распуганное и
разогнанное из своих поместий, разбежалось в города и за границу, забросив
свои хозяйства. Все это будто бы сделалось к прискорбию крестьян, которые
и теперь больше верят своим местным помещикам, чем чиновникам и своим
выборным. Из этих уверений выходит, что реформы местного быта,
совершенные в нынешнее царствование, были совсем не нужны, не
вызывались никакими потребностями. Сельское хозяйство процветало,
дворяне жили в своих поместьях, мужики были исполнены к ним доверия,
ходили к ним судиться. Словом, все обстояло благополучно, - и вдруг, ни с
того, ни с сего, начались реформы (подразумевается, конечно, по наущению
злоумышленников,
врагов
дворянства
и
власти),
которые
все
это
благополучие поставили вверх дном, вопреки народным желаниям, ко вреду
мужиков и хозяйства и к разорению помещиков. Отсюда начало всех зол,
абсентеизм просвещенного сословия, упадок сельского хозяйства, о котором
так много и так красноречиво умеет рассказывать статс-секретарь Валуев, и
господство невежественной черни в провинциях, невозможное и нестерпимое для культурных слоев.
Я понимаю, что известная клика находит расчет нашептывать все это
власти и по возможности вставлять ей очки дворянского большинства.
Власть не знает России и судит по бумагам, которые клика ей докладывает.
Но зато она, эта клика, до сих пор благоразумно не публиковала своих докладов и всячески старается довести печать до немоты, боясь, чтобы
нескромные ее разоблачения не порвали хитро сплетенных нитей ее лжи и
интриги. Но видно с нею случилось по пословице: кого Бог хочет наказать, у
того разум отнимет. В уверенности, что положение и власть ее совершенно
упрочились, она зарвалась и проболталась. Самонадеянность кли129
ки до того выросла и развилась, что она решилась выступить со своими
лживыми уверениями и обманами печатно. Теперь механика этой-лжи,
благодаря «Русскому Миру», у всех под глазами, и всякий мог бы уличить в
ней придворных интриганов у нас дома, не прибегая к заграничным
печатным станкам, если б наша печать не была обречена на молчание.
Всякий ребенок знает, что теперь, как до реформ шестидесятых годов,
дворянство остается во главе местного управления; что суд и заведывание
мужиками, сосредоточенные в руках мировых судей-дворян и мировых
посредников, тоже дворян, по-прежнему удержаны за дворянством; что
дворянская организация осталась нетронутой; что уездные земские управы
почти все, а губернские все без исключения, где только есть дворянство,
составлены из дворян; что председатели земских собраний, с огромными
полномочиями, какими они облечены по инициативе бывшего министра
внутренних дел, суть предводители дворянства; что где только есть дворяне,
там крестьянство не занимает должностей и не играет ни малейшей роли, а
если выборные его и попробуют заявить свое мнение, несогласное с мнением
дворянского большинства, то придворная клика тотчас же ссылает их
административным порядком, как было еще недавно с Мол иным в Самаре.
К крайнему сожалению, крестьянство и до сих пор не играет в нашем
местном самоуправлении никакой роли; вся власть еще безраздельно
сосредоточена в руках дворянству, которое распоряжается ею как хочет,
раздает места, делает раскладку повинностей, судит и рядит. Если б
крестьянство не было совершенно пассивно, то, может быть, в некоторых
уездах и люди выбирались бы лучше, и земские деньги на постройку зданий
и починку дорог расходовались бы разумнее и бережливее, и на сельские
школы отпускалось бы их больше, и раскладки повинностей производились
бы уравни-тельнее и справедливее. Есть, без сомнения, и такие местности,
где, несмотря на то, что всеми делами орудует одно дворянство, дела идут по
возможности хорошо, разумно и справедливо. Но здесь и там, все зависит от
того, каково дворянство, которое, повторяю, и по закону, и по факту,
соединяет в своих руках всю власть.
Где же, спрашивается, растворение культурного слоя в мужицкой
массе? Еде господство, или хоть преобладание черни в местном управлении?
Утверждать это могут одни недобро130
совестные люди или круглые невежды, не имеющие понятия о том, что
делается в России. Будь в дворянстве хоть тень связности, о которой мечтает
«Русский Мир» и во имя которой придворная клика опрокидывает реформы
шестидесятых годов, оно, при теперешней деятельной и сильной поддержке
со стороны правительства, давно бы сложилось в сильнейшую сословную
корпорацию, вредную и опасную по своем)'духу и для народа, и для власти,
как в Польше. К счастью нашему, в нашем дворянстве нет и не было даже и
тени связности; дворянство, как сословие, продолжает падать, и в смысле
привилегированного класса, конечно, никогда более не восстановится, что
бы ни делала котерия1 наших выродившихся олигархов.
Абсентеизм дворянства на местах и упадок помещичьих хозяйств факт несомненный, но смысл их совсем не тот, какой придает им «Русский
Мир».
В конце минувшего царствования и начале нынешнего, абсентеизм за
границу был невозможен, потому что выезд за пределы империи был
чрезвычайно затруднен, сперва мерами правительства, потом войной, а после
войны тем, что драконовские правила о поездках за границу смягчались мало-помалу. Но главное, мы ожили надеждами, нам представилось, что дела
будет довольно у себя, а чтоб его делать, надо было оставаться и жить дома.
Первая половина нынешнего царствования вполне оправдывала этот
взгляд, и абсентеизма не было. Но когда произошел поворот в правительстве,
когда оно начало, мало-помалу, разделывать реформы, стеснять дарованные
права, земство и печать, тогда все, что горячо было принялось задело, за
работу, охладело, махнуло рукой и разбрелось куда попало. Не для чего было
оставаться на местах. Кроме того, провинции опустели и потому, что
большинство дворянства оказалось вполне неспособным заняться хозяйством
дельно и серьезно, что в нем укоренилась привычка, воспитанная
крепостным правом жить на дармовщинку и жуировать, не обременяя себя
мыслью и трудом, что оно необыкновенно легкомысленно и беззаботно, как
все праздные люди, отнеслось к новому положению вещей, созданному
отменой крепостного права.
1
Котерия (от лат. coteria- n средние века отряд наемников) - партия,
кружок лиц, преследующих какие-либо тайные цели (книжп. устар.)
131
Мы подсмеивались над ветреностью поляков, не замечая, что сами не
уступаем им в этом ни на волос. Вся разница в том, что польское дворянство,
располагавшее судьбами Польши, погубило ее; наше же дворянство, не имея,
к счастью, политических прав, погубило только само себя.
Неуменье дворян делать что-либо, совершенная их несостоятельность
и беспомощность вошли у простого народа в пословицу. Роскошь не по
средствам, самые беспутные затеи и мотовство дворянской массы всем
известны и памятны. Везде банки и поземельный кредит обогатили людей,
дали им средства уплатить долги, улучшить свое хозяйство, удвоить и
утроить свое состояние; только у нас они разорили дворянство, ввели его в
неоплатные долги. Понятно, что при таких условиях отнятие дарового труда
разорило большинство дворян. Выкупные свидетельства, вместо того, чтобы
идти на улучшение хозяйства, на постановку его на новую ногу, сообразно с
изменившимися условиями, были прожиты в городах и за границей, съедены
и пропиты, проиграны в карты, употреблены на балы, женщин, наряды. Вот
что распугало и разогнало большинство дворян из провинции, а вовсе не
введение нашей смирной и безгласной черни в местные земства.
Я говорил до сих пор о безобидном, добродушном, хотя и
легкомысленном, не приготовленном к труду большинстве дворян. Затем не
мало было и таких, которых реформы шестидесятых годов действительно
выжили из их имений. Не умея свыкнуться с отменой крепостного права, с
тем, что уже нельзя тиранствовать над дворовыми и мужиками, некоторая
часть дворянства срывала сердце на рабочих, всячески теснила, обсчитывала
народ, не скрывала своего к нему презрения и ненависти и вызвала отместку:
к таким дворянам не шли на работу и в службу, им делали все во вред,
наконец, с отчаянья и злобы, поджигали их дома, житницы и усадьбы. Эта
часть дворянства жалуется и теперь на новые порядки, разоряется и кричит,
что в провинции нельзя от них жить.
Но кроме этих видов абсентеизма существует у нас еще один,
политический, о котором «Русский Мир» мудро молчит.
Иные дворяне и живут по деревням, хозяйничают, ладят с народом,
приспособились к новым порядкам, не жалуются на них, но систематически
воздерживаются от всякого участия в местных общественных делах и
управлении, с тех
132
пор, как придворная клика начала царствовать в России, преследовать
людей
независимых
и
поддерживать
большинство,
враждебное
совершившимся реформам. Эта, теперь подавленная и устранившаяся от дел
часть дворянства, составляющая незаметное меньшинство, талантливая,
честная, независимая, мыслящая, всплывет опять, как только царство
олигархов кончится, и явится спрос на живые силы, которые теперь всячески
оттираются на задний план.
Эта
часть
дворянства
ясно
понимает,
что
создает
высшее
привилегированное наследственное сословие, по рецепту «Русского Мира», и
дать ему общественные и политические права - значит окончательно сдать
массы народа в руки худшей части населения - разбогатевших кулаков, железнодорожных тузов, бывших откупщиков, взяточников, награбивших себе
состояние, словом, всякого рода проходимцев, нагревших себе руки около
казны, народа, или по акционерным делам, на бирже и на спекуляциях.
Таково было бы большинство проектируемого программою «Русского
Мира» дворянства, о котором эта газета уверяет, что народ больше верит ему,
чем коронным чиновникам. Народ, раздавленный поборами, которые против
прежнего увеличились в пять и в восемь раз и взыскиваются с небывалой
жестокостью, не верит больше никому и ничему, даже самой власти, в
которую он еще недавно слепо верил. Он видит, что освобождение не
облегчило его участи, а напротив, скорее ее ухудшило. Прежние посредники,
защищавшие его права и интересы, заменились людьми или совершенно
безучастными к его доле, или обратившими свою власть в помещичью
худшего сорта; он видит, как при взыскании с него податей и недоимок
продается его имущество за бесценок, благодаря совершенному бессердечию
полиции; как с легкой руки бывшего тульского губернатора Шид-ловского,
взыскание недоимок, вопреки закону и справедливости, обращается на бабьи
сарафаны и бабью собственность; он видит, как помещики и их приказчики
совершенно безнаказанно обижают и теснят его, и ему не к кому обращаться
за помощью. В крестьянине мало-помалу складывается убеждение, что вся
администрация, казенная и общественная, дворянская и земская, только для
того и существует, чтобы обирать его, а для защиты его, бедного и темного
человека, нет никого.
133
Вот плоды той внутренней политики, какая у нас водворилась с
воцарением придворной клики.
Во имя химеры классического образования наши университеты
падают, и молодежь, толпами выгоняемая из них и из гимназий, обращается в
безумных пропагандистов бессмысленных брошюр и прокламаций.
Во имя химеры привилегированного дворянства искажаются великие
реформы нынешнего царствования, и нашему развитию насильственно
дается искусственное направление, противное тысячелетнему ходу русской
истории, ослабляется власть и доверие к ней народа, устраняется из администрации просвещенное меньшинство, которое во все наши лучшие эпохи
шло впереди и стояло на первом плане, подавляется русская мысль,
налагается печать молчания на наши уста.
Неужели это может долго продолжаться, и неужели можно защищать
такой порядок дел, как пытается «Русский мир»? Этому не хотелось бы
верить! Наука, мысль, теория идут на службу олигархии только в эпохи
разложения государств и народов. Мы, надо надеяться, еще не дошли до этой
степени упадка. Пока мы, по-видимому, только испорченные, очень дурно
воспитанные дети, а не развращенный, изверившийся в себя народ.
ПИСЬМО ВТОРОЕ
Санкт-Петербург, 1875 г.
Только люди, не имеющие понятия о теперешней России, или
придворные интриганы могут утверждать, что создание привилегированного
сословия из остатков разорившихся дворян, разбогатевших невежественных
торгашей-кулаков и всякого рода аферистов может возродить нашу местную
жизнь и благосостояние, заменить теперешний разброд правильной
организацией, вдохнуть в обезличенных людей нравственный характер и
умственную состоятельность. Высшее местное сословие - культурное и обладающее на факте привилегией, сложится само собою, при теперешнем
земском устройстве, созданном реформами
134
шестидесятых годов, если только не будут теснить земство, искажать и
расшатывать его сверху.
Если б правительство и его местные органы смотрели за строгим
соблюдением закона, то местная жизнь не замедлила бы выдвинуть из себя
высший культурный слой, составленный из элементов всех бывших и
существующих теперь искусственных сословий, разрядов и званий. Сюда
вошли
бы
и
обломки
старого
служилого
дворянства,
и
крупное
землевладение, и капиталы, и способности - словом, все то, из чего и теперь
слагается и чем обновляется господствующий культурный класс в Англии и
Северо-Американских Штатах.
Но интриганам совсем не этого хочется. Они боятся создания и
упрочения у нас такой среды, которая была бы довольно влиятельна, чтобы
противодействовать ее проискам и олигархическим замашкам. Ей нужно
название, а не самое дело. Она только прикрывает свои виды программой,
которую, с возможной благовидностью, излагает «Русский Мир». Ее
настоящая
цель,
напротив,
не
дать
сложиться
ничему
прочному,
влиятельному на местах, чтобы было удобно ловить в мутной воде рыбу и
беспрепятственно проводить олигархическую конституцию в России,
конституцию, немыслимую при существовании в провинциях солидного,
истинно
консервативного,
просвещенного
высшего
класса.
Вся
дезорганизация, весь произвол, весь мрак, все беззаконие идут у нас не из
провинции, не из уездов, а из столиц, из среды придворных интриганов,
которые вставляют очки власти, мечтают держать все в своих руках и
править именем власти в своих собственных интересах. Царствующие теперь
в России, которые, разобрав большую часть министерских портфелей,
пронырливые, лукавые, безнравственные и невежественные, - вот где наше
зло и источник наших неурядиц.
Как на исход из хаоса и беззакония, в которых мы находимся,
указывают обыкновенно или на революцию, или на политические гарантии.
Автор статей «Чем нам быть?» отвергает, и весьма справедливо, оба способа
в применении к России. Эта часть статей и места, где говорится о существе и
значении верховной власти у нас, бесспорно лучшее из всего, что сказал
«Русский Мир». Особливо вопрос о верховной власти, как она выработалась
в
России
исторически,
поставлен
совершенно
верно
и
правильно.
Политическая револю135
ция у нас, к счастью, невозможна, потому что в основе русского
государства нет взаимно враждующих элементов. Социальная революция худшая из всех видов революций - к великому нашему благополучию, тоже
невозможна благодаря Положениям 19 февраля 1861 года, как ни искажены
они в практическом применении, благодаря стараниям бывшего министра
внутренних дел.
Невозможность революции у нас есть потому наше счастье и
благополучие, что даже там, где они возможны и представляются
единственным
выходом
из
запутанного
положения,
они
по
своим
последствиям составляют зло, чуть ли не худшее того, которое ими
устраняется. Примеры у всех под глазами. Нам грозят, во всяком случае, не
революции, а смуты, которые искусственно вызываются бессмысленным
управлением,
беспомощностью
невежественных,
полудиких
масс,
задавленных поборами и бесправием, и в то же время систематическим
раздражением имущих и образованных слоев, которое сближает их в
недовольстве с массами. Интриганы, правящие теперь в России, относятся
самым легкомысленным образом к явлениям современной русской жизни,
давят мысль, давят молодежь, толпами ссылают недовольных, не подозревая,
что раздувают пламя, которое хотят тушить.
Конституционные поползновения, идущие и из образованных слоев
общества и из придворной клики, у нас совершенно бесплодны и только
показывают нашу политическую незрелость и незнание России. Конституция
только тогда имеет какой-нибудь смысл, когда носителями и хранителями ее
являются сильно организованные, пользующиеся авторитетом богатые
классы. Где их нет, там конституция является ничтожным клочком бумаги,
ложью, предлогом к самому бессовестному, бесчестному обману.
Конституция, как она выработалась в Европе, есть договор между
народом (собственно между высшими сословиями) и правителем. Где оба
равносильны, там дело идет хорошо. Но где одна из сторон слаба, там
властвует на деле та из них, которая сильнее, и она предписывает законы.
Мы видели, как во Франции шайка разбойников и бандитов овладела
государством и двадцать лет безнаказанно удерживала власть в своих руках,
делая ужасы и прикрываясь конституцией, в которой все было бесстыдной
ложью. Сама по себе, помимо условий, лежащих в строе народа и во
взаимных отношениях
136
различных его слоев, конституция ничего не дает и ничего не
обеспечивает; она, без этих условий, ничто, но ничто вредное, потому что
обманывает внешним видом политических гарантий, вводит в заблуждение
наивных людей.
У нас многие мечтают о конституции, всего более те, которые
надеются, с ее помощью, забрать власть над государством, на французский
наполеоновский манер, в руки нескольких семейств, с устранением всего
народа. О верхней камере я слыхал много разговоров; о нижней придворная
клика благоразумно молчит.
При всесословном демократическом характере верховной власти в
России, на который весьма верно указывает «Русский Мир», при отсутствии
у нас испокон века каст и замкнутых сословий, не имеющих ничего сходного
с общественными группами по занятиям, ни с тягловыми служебными разря-
дами, созданными законом, как было у нас до Петра Великого, ни
революции, ни конституция у нас немыслимы. Насущный наш вопрос совсем
не политический, а административный. Нам нужны не новые преобразования
взаимных отношений между сословиями, не политические обеспечения
против исторически данной верховной власти. Все, что нам нужно и чего
хватит на долгое время, это сколько-нибудь сносное управление, уважение к
закону и данным правам со стороны правительства, хоть тень общественной
свободы. Огромный успех совершится в России с той минуты, когда
самодержавная власть усмирит придворную клику, заставит ее войти в должные границы, принудит, волей-неволей, подчиниться закону.
Гнейст, глубокий знаток английской политической жизни, давно уже
указывал на зло, происходящее для страны от господства в ней праздных,
невежественных, развращенных, своекорыстных кружков из высших классов,
толкущихся около двора и живущих царскими подачками и милостями. Он
советовал совершенно устранить эти опасные элементы от государственного
управления, предсказывая, в противном случае, великие несчастия и стране,
и власти.
Мы
испытываем
теперь
на
себе
всю
справедливость
этих
предостережений. Эти кружки, забравшие силу, исподволь взяли назад почти
все, что сделано у нас доброго в первые десять лет нынешнего царствования,
и довели до того, что власть и народ перестали понимать друг друга. Пока теперешний порядок дел продлится, пока Россия, преобразо137
] и ц [ | ] ILIJ ILJ I I I ЛЛ
ванная снизу, останется прежней сверху, до тех пор нельзя ожидать
ничего доброго.
Крепостное право отменено в гражданском быту, а в нашей системе
управления оно, как было дано историей, так и осталось до сих пор
нетронутым. Но чтобы власть могла преобразоваться, с отменою крепостного
права, в правильную, хотя и неограниченную европейскую монархию, совлечь с себя свои обветшалые, полуазиатские, полукрепостные нормы, для
этого нужны прочные, самостоятельные государственные учреждения,
составленные из лучших людей страны. Без этого центральная власть при
самых лучших намерениях роковым образом будет подпадать под власть и
господство придворных интриганов, которые заинтересованы в том, чтобы
нашептывать ей только то, что им выгодно, и скрывать то, что им вредно.
У
нас
теперь
единство
власти
есть
фикция,
мечта:
его
в
действительности вовсе не существует. Правители, как все люди в мире,
непременно кого-нибудь да слушают, непременно действуют под чьимнибудь влиянием. Весь вопрос в том, кто оказывает это влияние и как
оказывает? При теперешней нашей системе управления, влияние могут иметь
одни лица, принадлежащие к известному придворному кругу. Из этой среды
поневоле берутся министры. Соединенные в комитете министров они
представляют те же самые придворные элементы. Государственный совет
наполнялся не-способностями или людьми выжившими из лет, и потому это
по первоначальному назначению почтенное, по впоследствии искаженное
государственное учреждение не может иметь никакого влияния и существует
в виде декорации. Правильного государственного учреждения, довольно
самостоятельного и влиятельного, которое, не имея конституционного
характера,
но
и
не
боясь
министров,
могло
бы
служить
перед
неограниченным русским монархом представителем интересов страны и
народных нужд, стремлений и желаний - нет в России.
Естественно, что при таком положении дел, одна придворная
обстановка и придворные кружки держат в руках судьбы нашей внутренней
политики, законодательства и администрации. На всякое правильное,
самостоятельное государственное учреждение, хотя бы оно и не имело
никаких политических атрибутов, смотрят у нас как на орган, опасный для
138
самодержавной власти. Придворной клике выгодно поддерживать
такой
взгляд,
потому
что
она
потеряла
бы,
при
существовании
самостоятельного государственного учреждения, свое теперешнее влияние
на дела, не могла бы вести свои интриги под покровом тайны и не могла бы
так безнаказанно вставлять власти очки и делать так бесстыдно ложные и
обманные доклады. Все эти приемы камердинеров и дворовых людей доброго старого времени потеряли бы свое магическое действие и свое
теперешнее государственное значение.
Я глубоко убежден, что только правильно и сильно организованное
государственное учреждение административного, а не политического
характера, могло бы вывести нас из теперешнего хаоса и бесправия и
предупредить серьезные опасности для России и власти, на которые нас
насильственно и неудержимо толкает всесильное господство придворной
клики. С таким учреждением, до сведения верховной власти были бы
доводимы правильным образом факты и события в том виде, в каком они
действительно совершаются и как они понимаются всеми, а не с теми
урезками, искажениями и произвольными толкованиями, с какими котерия
представляет их в собственных интересах. Тогда верховная власть знала бы
по крайней мере все не односторонне, из одних личных докладов, как теперь,
а в различных редакциях, под различным освещением, и могла бы, с полным
разумением склониться в пользу того или другого взгляда, выбрать то или
другое направление дел и внутренней политики.
Такое учреждение создал Петр Великий в сенате, взамен боярской
думы. История этого учреждения, усиления, падения и восстановления его
власти, неразрывно связаны с колебаниями нашей внутренней политики и
отношениями верховной власти к олигархии. Учреждение сената при Петре
было сильным ударом, нанесенным боярству. Но после Петра, при его
слабых преемниках, придворная олигархия снова подняла голову. По мере
того, как она усиливалась или ослабевала, значение сената падало или
возвышалось.
В царствование Екатерины II сенат упал окончательно и никогда
больше не восстановлялся в прежнем значении. Падение сената в такое
даровитое, умное, блестящее и плодотворное царствование, шедшее по
стопам
Петра
Великого
и
довершавшее
его
дело,
было
непоследовательностью, которая объясняется обстоятельствами вступления
Екатерины II
139
на престол, шаткостью верховной власти после Петра и временным,
вследствие того и другого, усилением придворной олигархии, которая легко
могла бы обратить сенат в свой орган, в орудие своих планов, как видно из
замыслов Панина.
При
Александре
I
потребность
в
правильном
центральном
государственном учреждении выразилась с особенной силой в учреждении
государственного совета, который в начале заменяет собой сенат Петра
Великого. Государственный совет, как известно, составлял лишь звено в
проекте коренных преобразований всех наших государственных учреждений,
задуманном при Александре I.
С изменением взглядов правительства, особенно при Николае I,
государственный совет тоже утратил значение. Личное управление одержало
верх, министерские доклады оттеснили и подавили правильный законный
ход государственных дел и высочайшие повеления по докладам министров,
циркулярные
министерские
распоряжения
заменили
правильное
законодательство. Опять придворные кружки, их тайные нашептывания и
интриги, задолго до нашего времени, остановили правильное развитие
внутренней жизни России.
В начале нынешнего царствования, после несчастной восточной войны,
казалось, будто такому печальному ходу дел будет однажды навсегда
положен конец. Ряд благотворных общих и частных мер и преобразований
дал стране вздохнуть и высказаться. Но именно вследствие того, что снизу
все было преобразовано, а сверху все оставлено нетронутым, благие
начинания имели мало успеха и оборвались в самом начале. Ржавый, никуда
не годный механизм наших устаревших государственных учреждений не мог
сдержать напора придворных интриг. Последнее десятилетие выказало до
очевидности, что без коренного переустройства на новых началах наших
высших государственных учреждений, и из них прежде всего учреждений
административных, у нас все будет ходить ходуном, хаос, бесправие,
необеспеченность закона никогда не прекратятся, и мы вечно будем, как
теперь, обезличены и в разброде.
В этих видах на первом плане стоит у нас создание административного
или правительствующего сената, но совсем иначе организованного, чем
теперешний 1-й департамент сената.
140
Главное
значение
административного
сената,
равного
государственному совету и совершенно независимого от министра юстиции,
должно быть правительственное. Он должен быть прочно и сильно
организован и иметь всю необходимую самостоятельность. Цель его
учреждения - дать единство управления государства, положить конец
бюрократическому
произволу,
служить
перед
верховною
властью
выражением потребностей и нужд государства и страны, в противовес темным закулисным интригам придворной клики и ее своекорыстным
наущениям. Этой важной и трудной задаче должно соответствовать
устройство этого учреждения и его атрибуты.
Для выполнения своей задачи предполагаемый административный
сенат должен быть учреждением коллегиальным, с числом членов не менее
того, из какого составлен государственный совет. В административном
сенате должны быть представлены все элементы государства, но соединение
их и необходимо для выражения перед верховною властью нужд и
потребностей
государства
административного
сената
и
страны.
должна
С
этой
состоять
целью
из
лиц,
треть
членов
назначаемых
непосредственно верховною властью, треть - назначаться по выбору
губернских земств, треть - избираться самим сенатом.
Избранные становятся сенаторами без утверждения. При таком составе
в сенате будут представлены и администрация, и провинции, и, наконец,
такие элементы и интересы России, которые не входят в два первые разряда.
Сверх этих членов никто не может быть сенатором и пользоваться правами
этой должности.
Если б оказалось невозможным ввести в состав сената одновременно
по одному выборному от каждой губернии, то следовало бы установить
между губерниями, однажды и навсегда, известную очередь для замещения
выбывающих сенаторов новыми выборными из провинции.
Необходимо, чтобы в члены сената призывались не выбранные уже
председатели губернских земских управ, а лица, особо избираемые для
заседания в сенате, так как для той и другой должности требуются совсем
различные условия и способности.
Что касается лиц, избираемых самим сенатом, то необходимо, чтобы
права и власть его в этом отношении ничем не были стеснены или
ограничены.
141
L! U I Ul АЛ. JlMIUIkJ/
LJ 1 I Ml II I ILJMLl I ШЛП I I 1 LU Ul MJLJ UJU I M Ш...
Административный сенат обновляется в своем составе не вдруг, а
ежегодно одною третью, чтобы в нем большинство всегда состояло из членов
опытных, знакомых с делами и порядком их ведения. Таким образом каждый
член сената назначается или избирается, например, на три года; но по истечении этого срока он может быть назначен или избран вновь на такой же
срок.
В продолжение всего времени пребывания своего в должности, сенатор
не может занимать никакой другой, ни в государственной, ни в
общественной, ни в частной службе. Он не может быть также удален из
сената иначе, как по судебному приговору за уголовное преступление. За
выражение своих мнений в заседаниях сената он не подлежит преследованию
и ответственности.
Члены
сената,
выбывшие
до
истечения
трехгодичного
срока,
замещаются на остальной срок новыми, по назначению или по выбору.
Члены сената, за все время пребывания своего в должности, получают
определенное содержание, без различия назначаемых верховною властью от
выборных.
Такими
мерами
будут
вполне
обеспечены
за
членами
административного сената все условия, необходимые для образования
прочного, самостоятельного государственного учреждения.
Внутренняя организация сената должна быть предоставлена ему
самому. Он же может и изменять ее, смотря по надобности, удобству и
указаниям
опыта. От него
самого
зависеть будет разделиться на
департаменты или составлять по всем делам одно общее собрание,
распределять занятия между своими членами, образовывать специальные
комиссии для предварительной подготовки дел, определять порядок
заседаний и делопроизводства и проч. Все дела докладываются сенаторами.
Избрание, определение и увольнение секретарей и чиновников канцелярии
принадлежат самому сенату.
Гласность рассуждений и прений административного сената я не
считаю необходимой. При полной свободе членов выражать свои мнения, не
подвергаясь никакой ответственности, и при других личных гарантиях
членов сената, гласность его рассуждений, при наглей падкости к популярничанию и эффектам, могла бы скорей вредить, чем прино142
сить пользу деятельности этого государственного учреждения. Чем
меньше будет для членов повода рассчитывать на ораторский успех за
стенами сената, тем более дельными и основательными будут их
рассуждения.
Председатель сената есть Государь Император. Первоприсутствующий,
председательствующий в сенате в отсутствие Императора, утверждается им
из числа двух или трех кандидатов, избираемых сенатом.
При такой организации административный сенат будет учреждением
прочным, значительным и достаточно высоко поставленным, чтобы не
подчиняться ничьим влияниям, кроме непосредственных велений государя.
Атрибуты власти административного сената должны соответствовать
его назначению в составе наших государственных учреждений.
Комитет министров есть учреждение устарелое, бесполезное и при
теперешнем своем составе вовсе не достигающее цели. Оно подлежит
упразднению, тем более, что серьезные дела этого учреждения уже отошли в
совет министров.
Первый департамент сената слишком бессилен, чтобы держать
администрацию в должных границах и сообщать ей необходимое единство.
Он тоже подлежит упразднению.
Затем государственный совет, с отделением от него судебной власти учреждение по преимуществу законодательное. Административные дела,
ныне ему предоставленные, вовсе ему не свойственны. Административный
сенат, как высшее административное государственное учреждение, должен
соединить в себе все дела и власть, разделенные теперь между
государственным советом, комитетом министров и первым департаментом
правительствующего сената. Маловажные из этих дел, которые лишь
случайно ведаются теперь высшими государственными учреждениями,
должны быть предоставлены решению министерств и управляющих
отдельными частями по принадлежности. Это легко выяснится при
проектировании органического закона об административном сенате.
Необходимо, чтобы отчеты министров и главных управлений
передавались на рассмотрение этого учреждения и чтобы ему предоставлено
было право требовать от всех министерств и управлений отдельными
частями доставления
143
сведений и разъяснений, какие он признает нужным от них
потребовать. Он имеет также право приглашать к участию в своих занятиях,
с совещательным голосом, все те лица, которые, по его соображениям, могут
быть для него почему-либо полезными.
Наконец, административному сенату должно быть предоставлено
право, по собственному почину и собственной властью, производить,
посредством своих членов, ревизию министерств и управлений отдельными
частями, а также мест и учреждений им подчиненных.
Одним из главных атрибутов административного сената должно быть
право представлять верховной власти, на ее усмотрение, соображения свои о
ходе различных отраслей государственного управления и о необходимых
общих законодательных и административных мерах, касающихся исключительно внутреннего состояния государства. От верховной власти будет
уже зависеть дать этим соображениям дальнейший ход или оставить их без
последствий.
Административный сенат, как государственное учреждение в стране,
управляемой
неограниченной
монархической
властью,
имеет
только
совещательную, а не исполнительную власть. Заключения его, в виде ли
общих соображений, или проектов общих мер и предположений, или определений по текущим делам, приводятся в исполнение не иначе, как с
высочайшего
утверждения.
Только
изложенные
выше
атрибуты
административного сената, не будучи ни общими мерами, ни решениями, а
лишь способами и средствами для исполнения лежащих на нем обязанностей,
предоставляются его власти и не требуют утверждения.
Сам
административный
сенат
не
исполняет
своих
решений,
утвержденных верховной властью. Но ему должно быть предоставлено право
наблюдать и настаивать на точном их исполнении, употребляя для того те из
законных способов, которые он признает наиболее целесообразными и
удобными. Как эти способы, так и право входить по исполнению его
решений в сношения с кем следует, должны быть предоставлены его непосредственной власти.
Таково должно быть, в главных и общих чертах, учреждение, которого
у нас недостает и которое, по моему убеждению, могло бы, мало-помалу,
дать нам связность и излечить нас от обезличения.
144
Хаос и путаница в управлении государством и в наших головах
происходит единственно от того, что нет цельности и связности в нашем
высшем государственном управлении. Самодержавный государь, будь он
гений, не в состоянии теперь один вести и направлять все дела в малейших
их подробностях и по всем отраслям управления, в такой обширной империи
как Россия; он не может подметить и вовремя остановить явные козни и
тайные интриги своекорыстных людей, проводящих в государственных делах
свои частные и личные виды. Такая задача по плечу только многочисленному,
сильно
организованному,
государственному
самостоятельному
учреждению,
снабженному
и
влиятельному
необходимой
административной властью, которое, по своему высокому положению, могло
бы непосредственно представлять государю на его усмотрение свои виды и
соображения по внутреннему управлению государством. Если б такое
учреждение у нас существовало, верховная власть имела бы, для обсуждения
положения и хода дел в империи, рядом с отзывами и докладами лиц,
заинтересованных
представлять
все
только
в
известном,
для
них
благоприятном свете, мнение и отзыв учреждения, непричастного, по
личному своему составу и положению, ни администрации, ни проискам и
интригам, и потому способного беспристрастно, в интересах страны и власти,
обсудить дело или вопрос не с одной какой-либо, а со всех возможных
сторон. Сравнивая между собою различные отзывы по одному и тому же
предмету, государь мог бы составить себе о нем полное и ясное понятие и
направлять дела империи так или иначе по своим соображениям.
При отсутствии центрального государственного административного
органа, независимого от министерств, нет и не может быть в управлении
единства и целостности; каждый министр и каждое главное управление тянег
государственную колесницу в свою сторону, толкует закон, как ему нравится, более или менее искусно или бесцеремонно его обходит и нарушает,
по своим видам, нередко прямо противоположным видам верховной власти и
почти всегда благу страны. Отсюда - полный хаос и безответственность
перед законом: никто не знает, как и что считать за закон и как его понимать,
по пословице: «недовернешься - бьют, перевернешься - бьют». Как же, при
такой неурядице, быть связности в головах и последовательности в
действиях отдельных лиц?
145
Мы видим на каждом шагу, что награждаются люди именно за то, что
нагло, бесстыдно нарушают закон, а преследуются те, которые стоят за него
и строго его исполняют. Общественный и политический разврат, который у
нас поразителен, есть неизбежное следствие такого порядка дел. Мы не
проходили через революции, как Франция, а политически и граждански
развращены столько же, если не больше, и по той же самой причине,
происходящей там от беспрестанных революций, здесь от совершенной
дезорганизации государственного механизма, отжившего свой век.
Никто у нас не верит в силу закона и ни во что его не ставит; меньше
всего уважают его те, кто облечен властью.
Мне возразят, что сенат, с предполагаемыми административными
атрибутами, без политических прав, не в силах будет побороть зло, потому
что решения его не будут обязательны для верховной власти, которая точно
так же может осудить его на бездействие, преобразовать на манер
существующих теперь высших государственных учреждений, как она, дав
крестьянские, земские и судебные учреждения, дав в известной мере свободу
печати, вскоре сама же исказила их и взяла назад дарованные права.
Такой взгляд выражает гораздо более глубокое недоверие к власти;
растущее у нас, к несчастью, не по дням, а по часам, чем правильную оценку
нашего положения. Политические гарантии не создаются учреждениями; они
в них только выражаются. Ни одна конституция в мире не создала политической свободы; она только закрепила существующую в законную форму. У
нас нет элементов, которые могли бы создать закон или учреждения,
обязательные для верховной власти. Хорошо ли это или дурно, во всяком
случае я других путей, кроме собственного убеждения верховной власти в
необходимости
коренного
преобразования
наших
государственных
административных учреждений, не вижу и не могу себе представить.
Предлагая меру, которая мне, по крайнему разумению, кажется возможной и
наиболее соответствующей делу, я исполняю только долг человека, горячо
любящего свое отечество. А осуществятся ли мои желания ему блага или нет,
это уж не мое дело и не в моей власти.
Печатается по: Собрание сочинений К.Д. Кавелина. Спб.,
18 98-1900 гг. -Г. 2.
«НАРОДНАЯ ВОАЯ»
«НАРОДНАЯ
ВОЛЯ»
-
газета
одноименной
революционной
организации, торой принадлежали террористы, подготовившие несколфо
покушений на Александра II. Издавалась нелегально в 1879-1885 гг. Вышло 12
номеров. Печаталась » Петербурге, Москве, Дерпте, Ростов&иа-Дону,
Таганроге и Новочеркасске. Тираж 2-3 тыс. экз. Редакторами в разное
время были: Л.А, Тихомиров, НЛ. Морозов, "•• B.C. Лебедев, Г.А. Лопатин,
В.Г. Богораз.
Наряду
с
другим
периодическим
изданием,
принадлежавшим
организации, «Рабочей газетой», пропагандировала идею политической
борьбы с самодержавием, в которой народу отводилась вспомогательная
роль (главная - народовольцам-заговорщикам).
Публиковала программные статьи, политические фельетоны, хронику
революционного движения, секретные правительственные документы. На
ее страницах было, в частности, опубликовано предисловие К. Маркса и Ф.
Энгельса к русскому переводу "Манифеста Коммунистической партии».
ЕЩЕ О ЦЕЛЯХ И ЗАЛАМ АХ ПАРТИИ
ИЗ ПЕРЕДОВОЙ СТАТЬИ «НАРОДНОЙ ВОЛИ» N 2 ОТ 15 НОЯБРЯ
1879 ГОДА
Ниспровержение существующих ныне государственных форм и
подчинение
государственной
власти
народу
-
так
определяем
мы
главнейшую задачу социально-революционной партии в настоящее время,
задачу, к которой невольно приводят нас современные русские условия. Мы
принуждены остановиться еще на этом общем вопросе, прежде чем перейти к
частным формам деятельности, какими они нам представляются.
История создала у нас на Руси две главные самостоятельные силы:
народ и государственную организацию. Другие социальные группы и поныне
у нас имеют самое второстепенное значение.
Наше дворянство, например, вытащенное на свет божий зауши
правительством, оказалось, однако, несмотря на все попечения, решительно
неспособным сложиться в прочную общественную группу и, просуществовав
едва сотню лет, ныне совсем стушевалось, расплылось и слилось отчасти с
государственной организацией, отчасти с буржуазией, отчасти так, неведомо
куда девалось.
Буржуазия, выдвигаемая всеми условиями нашей жизни и при самом
рождении своем поступившая также под крылышко правительства, без
сомнения имеет больше шансов
149
на продолжительное существование, и, если общие условия русской
жизни не изменятся, она, конечно, скоро составит грозную общественную
силу и подчинит себе не только массы народа, но и самое государство. Но это
еще вопрос будущего. В настоящее время наша буржуазия составляет все-таки не более, как ничем не сплоченную толпу хищников, она не выработала
еще ни сословного самосознания, ни миросозерцания, ни солидарности.
Буржуа западный действительно убежден в святости разных основ, на
которых зиждется его сословие, и за эти основы положит голову свою. У нас
нигде не встретишь более циничного неуважения к тем же основам, как
именно в буржуа.
Наш буржуа - не член сословия, а просто отдельный умный и
неразборчивый в средствах хищник, который в душе сам сознает, что
действует не по совести и правде. Без сомнения, это явление временное,
происходящее лишь оттого, что наш буржуа еще только народился на свет.
Скоро, очень скоро он оформится; еще несколько поколений - и мы увидим у
себя настоящего буржуа, увидим хищничество, возведенное в принцип, с теоретической
основой,
с
прочным
миросозерцанием,
с
сословной
нравственностью. Все это будет, конечно, но только в том случае, если
буржуазию не подсечет в корне общий переворот наших государственных и
общественных отношений. Мы думаем, что он очень возможен, и если он
действительно произойдет, то буржуазия наша так же сойдет со сцены, как
сошло дворянство, потому что она, в сущности, создается тем же
государством.
Создается
она
государством
отчасти
вполне
сознательно
и
преднамеренно, отчасти является как неизбежное последствие тех условий, в
которые государство вгоняет народ и которые не могут не выдвигать из
массы хищническое кулацкое сословие.
Вызывая появление буржуазии самым фактом своего существования,
современное государство и в отдельных случаях совершенно сознательно
втягивает ее в люди. Вспомним историю нашей промышленности.
Создавались даже такие отрасли фабричного производства, которые и
поныне живут только покровительственным тарифом, например, хлопчатобумажные,
убившие
народные
кустарные
полотна.
Целые
княжества
создавались для горнозаводчиков, и сотню лет население Урала было отдано
в рабство капиталистам, не умевшим вести дело даже так, как вели сами
рабочие, оставаясь без хо150
зяев (при Пугачеве). Железнодорожное дело представляет у нас также
единственные в мире картины: все дороги построены на мужицкие деньги, на
деньги государства, неизвестно зачем раздарившего сотни миллионов
разным предпринимателям. Точно так же мужицкое золото лилось из пустого
кармана правительства для поддержания биржевых спекуляций.
Эта отеческая нежность правительства по отношению к буржуазии факт, требующий вовсе не доказательства, а только указания, и мы
указываем на него для того, чтобы лучше оттенить то обстоятельство, чтоу
нас не государство есть создание буржуазии, как в Европе, а, наоборот,
буржуазия создается государством.
Самостоятельное значение нашего государства составляет факт
чрезвычайно важный, потому что, сообразуясь с этим, деятельность
социально-революционной партии в России должна принять совершенно
особый характер. Россия, собственно говоря, представляет нечто вроде
обширного поместья, принадлежащего компании под фирмой «Русское
Государство». Экономическое и политическое влияние, экономический и
политический гнет здесь, как и быть должно, сливается и сводится к одному
юридическому лицу - к этой самой компании. При таких условиях политическая и экономическая реформы становятся также совершенно неотделимы
одна от другой и сливаются в один общегосударственный переворот. .
Непосредственным источником народных бедствий, рабства и нищеты
является государство. Поэтом)-, как только мы задаемся целью освободить
народ, наделить его землей, просветить его, ввести в его жизнь новые
принципы или восстановить в их первобытной чистоте старые традиционные
основы народной жизни, - словом, какою бы целью мы ни задавались, мы,
если только эта цель становится в интересах массы, волей-неволей должны
столкнуться
с
правительством,
которое
видит
в
народе
своего
экономического и политического раба. Для того, чтобы сделать что-нибудь
для народа, приходится прежде всего освободить его из-под власти этого
правительства, сломить само правительство, отнять у него его господскую
власть над мужиком.
Таким образом, наша деятельность принимает политический характер.
И это действительно происходит у нас, если не на словах, то на деле, со
всякой революционной фракцией,
151
независимо от ее теоретических взглядов, происходит в силу того
простого обстоятельства, что современное государство действительно самый
страшный, самый крупный враг и разоритель народа во всех отношениях.
Наш социалист ведет политическую борьбу так же естественно, как
естественно говорит прозой человек, не имеющий даже никакого понятия о
прозе и поэзии. Несмотря на это, большая, конечно, разница: понять этот
факт - значение современного государства, или не понимать его. Если мы
действуем сознательно, то мы так и направим все свои удары против этого
правительства,
и
тогда
наши
силы
пойдут
целиком
на
работу
производительную, полезную. Если же мы будем бить правительство только
невольно, независимо от своего желания и намерения, то, во-первых,
огромный процент силы может уйти на фантастическую безрезультатную
работу, а во-вторых, и сами удары, невольно наносимые нами правительству,
принесут пользу только буржуазии, подготовят ей более легкую победу...
...Понятно, что, призывая партию к борьбе с правительством, к
политическому перевороту, мы нисколько не отрешаемся от переворота
социального, экономического. Мы говорим только, что при наших
государственных
порядках
политический
и
социальный
переворот
совершенно сливаются и один без другого немыслимы. Для этого-то
политически-социального переворота мы лишь намечаем новый путь, да и то
не вполне новый, а только плохо сознаваемый до сих пор партией...
...Борьба против существующего правительства, ослабляющая его и,
стало быть, расчищающая дорогу политическому перевороту, совершенно
неизбежна при таких условиях, когда мы на каждом шагу наталкиваемся на
правительство, как на деятельного и самостоятельного врага народа. Она
неизбежна, но этого мало. Она может оказаться важнейшей исторической
услугой народу, если будет иметь сознательную и преднамеренную цель произвести политический переворот в пользу именно его. Передача государственной власти в руки народа в настоящее время могла бы дать всей нашей
истории совершенно новое направление и развитие в духе народного
общинно-федеративного миросозерцания...
Предположим, в самом деле, что наше правительство от каких бы то ни
было причин (вследствие повсеместной рево152
люции, вследствие собственного истощения, в связи с нравственным
давлением всех слоев населения и пр.) принуждено ликвидировать свои дела.
Составляется,
самостоятельно
или
по
приглашению
правительства,
Учредительное собрание, снабженное приговорами своих избирателей (в
роде carriers в Assemblee constituante). В этом собрании 90% депутатов от
крестьян и, если предположить, что наша партия действует с достаточной
ловкостью, - от партии. Что может постановить такое Собрание? В высшей
степени вероятно, что дало бы нам полный переворот в государственных
отношениях; мы знаем, как устраивался наш народ всюду, где был свободен
от давления государства; мы знаем принципы, которые развивал в своей
жизни народ на Дону, на Яике, на Кубани, на Тереке, в сибирских
раскольничьих поселениях, везде, где устраивался свободно, сообразуясь
только с собственными наклонностями; мы знаем вечный лозунг народных
движений. Право народа на землю, местная автономия, федерация - вот
постоянные принципы народного миросозерцания. И нет в России такой
силы, кроме государства, которая имела бы возможность с успехом
становиться поперек дороги этим принципам. Устраните государство, и
народ устроится, может быть, лучше, чем мы даже можем надеяться.
Нам могут возразить, что различные враждебные народу слои
населения могли бы исказить результаты выборов, проведя своих людей в
большинстве, и тогда мы получили бы такой общественный строй, который
не имел бы ничего общего с народными идеалами. На это мы ответим, что
это еще вопрос, вопрос даже и в том случае, если бы не было нас, социалистов-революционеров.
Известно,
например,
что
в 1849 г. в
австрийском рейхсрате такое же, как наше, галицкое «мужичье» сумело
провести своих кандидатов и эти безграмотные депутаты не поддавались ни
на. какие парламентские ухищрения, не отступая ни на шаг от приговоров
своих обществ и отстаивая упорнейшим образом мужицкую землю. Да и у
нас сто лет тому назад, на Земском Соборе Екатерины народ выбрал массу
депутатов, весьма хорошо его представлявших. Если же наша партия поняла
бы все громадное значение политического переворота и занялась теперь же
подготовкой к нему народа, а впоследствии дружно повела бы избирательную агитацию, то благоприятный исход был бы в высшей степени вероятен.
Как ни слаба наша партия, а зсе же на выбо153
j 1 LI
II I (Jl
1\>I.
lit! ^ I", } '~.<~- ' I Л
LI
IIJLIIIJIUJILIIIIJIJI L L I L_ LJ LI L I I.J IJ 1JJ 11 I I I F I ...
pax могла бы успешно потягаться с дворянством, совершенно
непопулярным в народе, или с буржуазией, не доросшей еще даже до
сословности, действующей разрозненно, особняком, без общего плана и
расчета.
Таким
образом,
политический
переворот,
т.
е.
передача
государственной власти в руки народа, отозвался бы теперь огромными и
крайне полезными для народа последствиями во всех сферах его жизни.
Теперь время для этого еще не упущено. Но если бы мы, пренебрегая
политической
деятельностью
допустили
существование
современного
государства еще на несколько поколений, то это, очень вероятно,
затормозило бы народное дело на целые столетия.
Современное государство, во всяком случае, слишком примитивная,
слишком архаическая форма эксплуататорской ассоциации. Современная
жизнь уже настолько дифференцировалась, что ее решительно не в
состоянии
охватить
это
допотопное
государство.
Требовательность
населения увеличивается, недовольство разрастается, появляются в населении элементы не только более интеллигентные, но даже лучше
организованные, чем государство. При
таких
условиях
государству
приходится затрачивать все более и более средств на свое самосохранение,
выжимаемые из народа соки уже теперь едва покрывают этот расход.
Недалеко время, когда появится дефицит, и тогда государство наше может
измором вымереть, даже без экстраординарных толчков.
Сознавая это, государство давно уже ищет каких-нибудь опор в самом
населении, опор, разумеется, себе подобных, т. е. тоже среди хищнических
элементов. Так, оно когда-то выдвигало дворянство, но из дворянства ничего
не вышло. Теперь оно старается опереться на буржуазию и, как самая
усердная акушерка, хлопочет о благополучных родах этого уродливого
детища народа. На этот раз его старания, конечно, увенчаются успехом, и бур
жуазия скоро подрастет; но зато не подлежит также ни малейшему
сомнению, что, раз ставши прочно на ноги, она не потерпит над собой власти
этого одряхлевшего государства и сумеет подчинить его себе. Политический
переворот совершится, но совершится в том смысле, что власть перейдет в
руки буржуазии. Наша роль при этом выйдет самая жалкая. Мы всем своим
существованием, всей своей деятельностью, ведением и неведением
подкапывали государство, расшатывали и ослабляли его, - и все это
собственно за тем, чтобы буржуазия могла легче его одолеть
154
и сесть на его место! Азахвативши власть в свои руки, буржуазия,
конечно, сумеет закабалить народ поосновательнее, чем ныне, и найдет более
действительные средства парализовать наш)' деятельность, чем современное
государство, кругозор которого не идет дальше тюрьмы и виселицы.
Мы уже обращали внимание читателей на эту опасность и теперь снова
повторяем, что для нас нужно принять какую-нибудь одну последовательную
систему действий: или союз с государством и совместное с ним задушение
буржуазии в самом зародыше, или - так как этот союз, очевидно, нелепейшая
из нелепостей - борьба с государством, но если так, то уже борьба
осмысленная, серьезная, с определенной целью, с непременным результатом
- возможно скорейшей передачей государственной власти в руки народа,
пока еще не поздно, пока есть шансы на то, что власть перейдет действительно к нему. Теперь или никогда, вот наша дилемма.
ДЛЯ БОРЬБЫ С ЦАРИЗМОМ НЕОБХОДИМ ОБЩИЙ ФРОНТ
ИЗ ПЕРЕДОВОЙ СТАТЬИ
«НАРОДНОЙ ВОЛИ»
N 3 ОТ 1 ЯНВАРЯ 1880 ГОДА
Общественная реформа в России - это революция: при наших
государственных порядках - абсолютном деспотизме, абсолютном отрицании
прав и воли народа - реформа может иметь характер только революции. И это
всякий очень хорошо понимает. Вот почему наши революционеры всегда
пользовались всеобщим сочувствием. Народ и даже общество могут
относиться враждебно лишь к такому плану общественной реформы,
который
составляет
деспотическую
утопию,
который
насильственно
навязывается народу. Мы, революционеры, в самых утопических своих
планах, всегда обращались к народу, как верховному распорядителю своих
судеб, постоянно ставили его волю выше всех своих идеалов. Вот почему в
России всякий, каких бы ни был человек убеждений, но если он мог скольконибудь понимать и рассуждать, непременно нам сочувствовал и сознавал, что
мы можем принести народу только пользу. Против нас были и есть
155
LJUUJU inn.
только те, кто сознательно и преднамеренно стремился к порабощению
народа.
Б настоящее время, при современной постановке нашей задачи, мы
более, чем когда-либо, являемся безусловно и неоспоримо полезной
общественной силой. Наше дело настоящего момента - дело даже не
партийное, а общерусское. Отсюда всеобщее сочувствие или, лучше сказать,
одобрение, которое никогда еще не было так широко, как теперь.
Но сочувствие не должно быть пассивно. Революционеры начали
борьбу. Силы русского правительства, достаточные для того, чтобы
сокрушить целые государства, напрягаются до крайних пределов с целью
задушить революционное движение. Война начата не на жизнь, а на смерть, и
как ни велики энергия и способность приспособляться к борьбе, обнаруженные партией за все последние годы, положение дел весьма серьезно. Каждый
порядочный человек, имеющий что-нибудь за душой, обязан подумать, что
из этой ожесточенной схватки нет другого исхода: либо правительство
сломит движение, либо революционеры низвергнут правительство. Но для
последнего партии необходима общая активная поддержка и обильный
приток сил, необходимо движение общее. А у нас не только общество и
народ остаются праздными зрителями борьбы, но даже сами социалисты
часто склонны взваливать этот страшный поединок на плечи одного
Исполнительного Комитета... Нормально ли такое положение вещей?
Разумен ли такой способ действий? Мы желали бы, чтобы вся социальная
партия и все друзья свободы России посмотрели на дело прямо, без
приукрашивания
фактов,
без
всякого
самообольщения.
Положим,
Исполнительный Комитет выдерживает борьбу истинно героически и среди
самых отчаянных усилий правительства успевает развертывать силы,
которых правительство не могло даже заподозрить. Но ведь и правительство
не сидит сложа руки. Повторяем - такое положение вещей не может
затянуться надолго: либо слетит правительство, либо будет раздавлен
Комитет, а затем и вся партия.
Мы предоставляем каждому подумать о последствиях такой победы,
которой
способствует
каждый,
не
противодействующий
активно
правительству. Какой урок для деспотизма, какой прецедент на будущие
времена! Значит, чуть только зашевелились - объяви военное положение,
перевешай несколько десятков человек, и все будет тихо, спокойно. Значит,
156
на требование земли отвечай картечью, на требование уменьшения
податей - усиленными порками, на требование свободы - закрытием
журналов, тюрьмами, казацкими нагайками; на требование контроля назначай генерал-губернаторов и лишний десяток тысяч дворников и
урядников. Вот будущее, которое готовит общество в России своим
бездействием.
Не мешало бы и социалистам подумать: что с ними будет в случае
успеха правительства, и легко ли откажется правительство от так прекрасно
испытанного средства - виселицы? Нужно бороться, не жалея себя. Нужно
активно поддерживать те учреждения, которыми держится партия, да и
самому не сидеть сложа руки. Масса революционной работы может быть
исполнена даже единичными личностями, а тем более молодыми кружками:
пропаганда в народе, помощь ссыльным, освобождение их, уничтожение
мелких шпионов, сбор денег, поддержка провинциальной учащейся
молодежи, систематическое собирание сведений для свободной прессы и пр.
и пр. Все это и многое другое представляет обширное поле деятельности для
молодых сил, достойное упражнение и подготовку к более крупной
революционной работе, поле деятельности, на котором, двигая общее дело
революции, воспитываются, вырабатываются в то же время молодые бойцы,
готовые сменить старых, выбывающих из строя. И только тогда, когда
каждый возьмется за дело, ему доступное, когда активное содействие
революции будет составлять обязанность каждого порядочного человека - мы
могли бы с уверенностью сказать правительству: «вешай, сколько хочешь, а
все же тебе не уйти от гибели»...
ПРОКЛАМАЦИЯ ПО ПОВОДУ 1 МАРТА 1881 ГОДА
ОТ ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА «НАРОДНОЙ ВОЛИ»
Сегодня, 1 марта 1881 г.. согласно постановлению Исполнительного
Комитета от 25 августа 1879 г., приведена в исполнение казнь Александра 11
двумя агентами Исполнительного Комитета. Имена этих мужественных
исполнителей революционного правосудия Исполнительный Комитет пока
не считает возможным опубликовать.
157
4ALIb lilUI'AJJ. ДИСКУССИЯ U HAI ll'ABAhHHHA
Два года усилий и тяжелых жертв увенчались успехом. Отныне вся
Россия может убедиться, что настойчивое и упорное ведение борьбы
способно сломить даже вековой деспотизм Романовых. Исполнительный
Комитет считает необходимым снова напомнить во всеуслышание, что он неоднократно предостерегал ныне умершего тирана, неоднократно увещевал
его покончить свое человекоубийственное самоуправство и возвратить
России ее естественные права. Всем известно, что тиран не обратил
внимания на все предостережения, продолжая прежнюю политику. Он не мог
воздержаться даже от казней таких возмутительно-несправедливых, как
казнь Квятковского. Репрессии продолжаются.
Исполнительный Комитет, все время не выпуская оружия из рук,
постановил привести казнь над деспотом в исполнение во что бы то ни стало.
1 марта это было исполнено.
Обращаемся к вновь воцарившемуся Александру III с напоминанием,
что историческая справедливость существует и для него, как для всех.
Россия, истомленная голодом, измученная самоуправством администрации,
постоянно теряющая силы сынов своих на виселицах, на каторге, в ссылке, в
томительном бездействии, вынужденном существующим режимом, - Россия
не может жить так далее. Она требует простора, она должна возродиться
согласно своим потребностям, своим желаниям, своей воле. Напоминаем
Александру III, что всякий насилователь воли народа есть народный враг... и
тиран. Смерть Александра II показала, какого возмездия достойна такая роль.
Исполнительный Комитет обращается к мужеству и патриотизму
русских граждан с просьбой о поддержке, если Александр III вынудит
революционеров вести борьбу с ним. Только широкая энергичная
самодеятельность народа, только активная борьба всех честных граждан
против деспотизма может вывести Россию на путь свободного и самостоятельного развития.
Печатается по: Морозов И.А. Возникновение "Народной Воли». Былое. 1906 г., № 12.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ОЦЕНКИ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ
ААЕКСАНДРА II
И ОТКАЗ ОТ КУРСА
РЕФОРМ
МАРТ - АПРЕЛЬ 1881 ГОЛА
ИЗ ДНЕВНИКА ЕЛ. ПЕРЕТЦА
ПЕРЕТЦ
государственный
ЕГОР
деятель,
АБРАМОВИЧ
представитель
(1833-1899)
либерального
-российский
крыла
в
правительстве империи, обеспечивавшего проведение реформ в период
правления Александра П. Широко известен как автор «Дневника»,
описывающего события 1880-1883 гг., и отражающего скрытые пружины
внутриполитических процессов в России во второй половине XIX века. С1871
г. - статс-секретарь Государственного совета, В1878-1882 гг. - государственный секретарь, с 1883 а - член Иосударственного совета. В1880 г. вошел
в состав Особого совещания для рассмотрения вопроса о допуи^ении в
Государственный совет выборных (депутатов) от населения, которое в
третий раз (после неудачных попыток П.А. Валуева и великого князя
Константина Николаевича в соавторстве с князем С.Н. Урусовым, имевших
место соответственно в 1863 и 1866 гг.) рассматривало проект реформы
государственной
власти,
вводившей
постоянное
представительство
дворянского сословия в высших законодательных органах государства.
Совещание возглавляя великий князь Константин Николаевич (при
участии наследника престола - будугцего Александра Ш). В состав
совещания входили также председатель комитета министров П.А. Валуев,
председатель департамента законов Государственного совета князь С.Н.
Урусов, министр внутренних дел Л.С. Маков, шеф жандармов А. Р.
Дрентельн.
Результатом работы совещания стал проект («Записка») министра
внутренних
дел
М.Т.
Лорис-Меликова
(называвшийся
некоторыми
«конституцией»). Работу прервало убийство Александра П - Александром
Ш был издан манифест, в котором он встал на «защиту самодержавия от
всяких на него поползновений».
На 8 марта в два часа пополудни назначено было заседание совета
министров. В повестке, полученной мной накануне поздно вечером, не было
назначено предмета совещания. Поэтому и так как государственный
секретарь присутствует в заседаниях совета министров собственно для
представления объяснений по делам государственного совета, то я
просмотрел, насколько позволяло время, записки по всем нашим важнейшим
делам. Заботы мои оказались напрасными, так как вопрос, подлежавший
обсуждению, совершенно выходил из общего ряда. Приехав в Зимний дворец
за четверть часа до назначенного времени, я застал в указанной для сбора
малахитовой комнате многих министров, от которых узнал, что обсуждаться
будет предположение графа Лорис-Меликова об учреждении редакционных
комиссий с участием представителей от земства и городов.
Кроме министров, председателей департаментов государственного
совета, меня и заведующего делами совета, статс-секретаря Н.П. Мансурова,
прибыли великие князья Владимир Александрович, Константин Николаевич
и Михаил Николаевич и граф С.Г. Строганов.
Ровно в 2 часа государь прислал спросить, все ли налицо, и когда ему
было доложено, что не явился только великий князь Николай Николаевич но
случаю болезни, его величество вышел в малахитовую комнату и, остановись
у дверей, попросил всех перейти в назначенную для заседания залу (через
комнату от малахитовой). С каждым из проходивших государь приветливо
здоровался, подавая руку, которой с чувством пожимал руку проходившего.
В зале стоял большой про163
долговатый стол, накрытый малиновым сукном; вокруг стола было
поставлено 25 кресел; перед каждым креслом лежала на столе бумага и
карандаш. Посреди стола, спиной к окнам, обращенным на Неву, было место
государя. Напротив его величества, подле заведующего делами совета,
поместился министр внутренних дел, который должен был докладывать свои
предположения...
Когда все заняли места, его величество, не без некоторого смущения,
сказал: «Господа, я собрал вас сегодня, несмотря на переживаемое нами
крайне тягостное время, для обсуждения одного вопроса, в высшей степени
важного.
Граф
Лорис-Меликов,
озабочиваясь
возможно
всесторонним
рассмотрением предположений, которые будут выработаны после окончания
сенаторских ревизий, а также для удовлетворения общественного мнения,
докладывал покойному государю о необходимости звать представителей от
земства и городов. Мысль эта в общих чертах была одобрена покойным моим
отцом, который приказал обсудить ее подробно в особом совещании под
председательством графа Валуева, при участии моем, великого князя
Константина Николаевича и некоторых других лиц.
Журнал совещания, которое, в сущности, согласилось с проектом, был
представлен его величеству и одобрен им. Покойный государь сделал,
однако, некоторые заметки относительно частностей. Нам предстоит теперь
обсудить эти заметки. Но прошу вас быть вполне откровенными и говорить
мне ваше мнение относительно всего дела, нисколько не стесняясь.
Предваряю вас, что вопрос не следует считать предрешенным, так как и
покойный батюшка хотел прежде окончательного утверждения проекта
созвать для рассмотрения его совет министров»... Затем, обратившись к
графу Лорис-Меликову, государь поручил ему прочесть записку о
предположениях и проект публикации в «Правительственном Вестнике».
Записка, прочитанная Лорисом, была составлена еще до катастрофы 1
марта - в начале ее говорилось об успехах, достигнутых примирительной
политикой последнего времени.,.
В этом месте государь прервал чтение словами: «Кажется, мы
заблуждались».
Затем говорилось в записке о замеченных беспорядках в местном
управлении и необходимости устройства его
164
на лучших основаниях. Прежде всего нужно было обстоятельно
изучить существующее, узнать, в чем именно заключаются его недостатки и
зависят ли они от одних только злоупотреблений или же от несовершенства
самого закона. С этой целью, по всеподданнейшему докладу министра внутренних дел, покойному государю благоугодно было назначить сенаторские
ревизии, которыми собирается, а отчасти уже и собран, богатый материал,
требующий разработки. Придется составить весьма важные законодательные
проекты, но для того чтобы проекты эти действительно соответствовали
ощущаемым потребностям, министр внутренних дел считает необходимым,
чтобы они были составлены и обсуждены при участии людей практических,
знающих условия губернской и уездной жизни. Поэтому граф Лорис-Меликов испрашивал соизволение в бозе почившего императора на учреждение
особой редакционной комиссии, в которой, кроме должностных лиц
правительственных ведомств, участвовали бы представители земства (по два
от каждой губернии и городов, по одному от каждого губернского города и
по два от столиц).
Комиссия должна подразделяться на отделы для первоначального
обсуждения отдельных проектов, а затем соединиться в общее собрание под
председательством
лица,
назначенного
государем
императором.
Выработанные таким образом проекты должны быть внесены на рассмотре-
ние государственного совета, права которого остаются без всякого
изменения.
В проекте публикации выражена была сущность изложенного в
записке, причем сказано было, что предположенные меры были одобрены
покойным государем и утверждены царствующим императором.
По
прочтении
графом
Лорис-Меликовым
записки
и
проекта
публикации его величество, вновь обращаясь ко всем присутствующим,
просил их, ввиду важности предлагаемой меры и тех последствий, к которым
она может привести, высказывать совершенно откровенно мнение их, нисколько не стесняясь предварительным одобрением как покойного государя,
так и его самого.
Засим государь обратился прежде всех к сидевшему рядом с ним графу
С.Г. Строганову, спрашивая его, что думает он о предполагаемой мере.
165
Граф Строганов сказал приблизительно следующее:
Ваше величество, предполагаемая Вами мера, по моему мнению, не
только не своевременная при нынешних обстоятельствах, требующих особой
энергии со стороны правительства, но и вредная.
Мера эта вредна потому, что с принятием ее власть перейдет из рук
самодержавного монарха, который теперь для России безусловно необходим,
в руки разных шалопаев, думающих не о пользе общей, а только о своей
личной выгоде. В последнее время, и без предполагаемой новой меры, власть
значительно ослабла, в журналах пишут бог знает что и проповедуют
невозможные доктрины. Дошло до того, что, как я слышал, сам министр
внутренних дел признал необходимым призвать к себе журналистов, чтобы
потребовать от них некоторой умеренности (обращаясь к Лорис-Меликову).
Не так ли?
Граф Лорис-Меликов. Ваше величество, граф Сергей Григорьевич не
совсем прав. Я лично не видел редакторов повременных изданий с осени. В
последнее же время, с разрешения Вашего, я действительно не сам, а через
начальника главного управления по делам печати сказал, что если в какомлибо периодическом издании будет напечатана статья о необходимости
конституции, то такое издание будет мною немедленно прекращено, притом
не на основании закона 6 апреля 1866 года, а в силу особого полномочия,
дарованного мне Вашим величеством. Угроза эта подействовала.
Граф Строганов. И слава богу... Но, государь, подобная мера не будет
уже возможна тогда, когда Вы вступите на путь Вам предлагаемый. Путь
этот ведет прямо к конституции, которой я не желаю ни для Вас, ни для
России...
Государь. Я тоже опасаюсь, что это первый шаг к конституции.
Затем, обратясь к графу Валуеву, его величество сказал: «Граф Петр
Александрович вы, как председатель комиссии, которая рассматривала
проект, вероятно, пожелаете, высказать Ваш взгляд».
Граф Валуев. Ваше императорское величество, я, с моей стороны, не
могу разделять тех опасений, которые только что были высказаны глубоко
уважаемым мною графом Сергеем Григорьевичем.
Предполагаемая мера очень далека от конституции. Она имеет целью
справляться с мнением и взглядами людей,
166
знающих более, чем мы, живущие в Петербурге, истинные потребности
страны и ее населения, до крайности разнообразного. В пределах необъятной
империи, под скипетром, Вам богом врученным, обитают многие племена, из
которых каждое имеет неоспоримое право на то, чтобы верховной власти
Вашего величества были известны его нужды...
Вам, государь, небезызвестно, что я давнишний автор, могу сказать,
ветеран рассматриваемого предположения. Оно сделано было мною, в
несколько иной только форме, в 1863 году, во время польского восстания, и
имело, между прочим, целью привлечь на сторону правительства всех благомыслящих людей. Покойный император, родитель Вашего величества,
изволил принять мое предложение милостиво, однако, не признал
своевременным дать ему тогда ход. Затем я возобновил свое ходатайство в
1866 году, но и на этот раз в бозе почивший государь не соизволил на
осуществление предложенной мною меры. Наконец, в прошлом году я дозволил себе вновь представить покойному государю императору записку по
настоящему предмету. Участь ее Вашему величеству известна: Особым
совещанием, состоявшимся под председательством его императорского
высочества великого князя Константина Николаевича, признано было, опятьтаки, несвоевременным издать к юбилейному торжеству 19 февраля 1880 г.
какое-либо законоположение о призыве представителей земства.
Из этого краткого очерка Ваше императорское величество изволили
усмотреть, что я постоянно держался одного и того же взгляда на настоящий
вопрос. Я не изменю своих убеждений и теперь. Напротив того, я нахожу,
«то при настоящих обстоятельствах предлагаемая нам мера оказывается в
особенности настоятельною и необходимою. Граф Сергей Григорьевич
совершенно справедливо указывает на то, что теперь в газетах пишут бог
знает что. Такие злоупотребления печатным словом могут иметь гибельные
для государства последствия. Поэтому необходимо озаботиться, чтобы
журналистам, этим самозваным представителям общественного мнения, был
создан противовес настоящих, законных представителей общества, которое,
без малейшего сомнения, и мыслит и чувствует совершенно иначе, нежели
авторы газетных статей.
Вот, Ваше императорское величество, соображения и убеждения мои
по существу дела. Что же касается затронуто-
167
го графом Строгановым вопроса о своевременности издать теперь же
проектированное нами положение, то в этом отношении я воздержусь от
какого бы то ни было заявления. Ваше величество, будучи в сосредоточии
дел и обстоятельств, без сомнения, будете сами наилучшим судьей того,
следует и возможно ли в настоящую именно минуту предпринимать предлагаемую нам важную государственную меру. Разрешение этого вопроса
должно зависеть исключительно от державной воли вашего величества.
После речи Валуева государь обратился к великим князьям, но все они
пожелали высказать свое мнение после других, когда вопрос более
выяснится. Тогда попросил слова военный министр.
Граф Милютин. Предлагаемая Вашему величеству мера, -сказал он, по моему мнению, совершенно необходима и необходима именно теперь. В
начале каждого царствования новый монарх, для пользы дела, должен
заявить народу свои намерения и виды относительно будущего. По части
внешней политики взгляды Вашего величества нашли себе прекрасное
выражение в циркулярной депеше министра иностранных дел. Как видно из
известий, приходящих со всех концов Европы, депеша эта произвела всюду
наилучшее впечатление. Но она касается собственно международных наших
сношений, --из нее не видно, какой внутренней политики будет держаться
император Александр III. Между тем, вопрос этот естественно озабочивает
всю Россию. Безотлагательное разрешение его представляется мне в высшей
степени настоятельным.
Покойный государь по вступлении на престол предпринял целый ряд
великих дел. Начатые им преобразования должны были обновить весь строй
нашего отечества. К несчастью, выстрел Каракозова остановил исполнение
многих благих предначертаний великодушного монарха. Кроме святого дела
освобождения крестьян, которому покойный государь был предан всей
душой, все остальные преобразования исполнялись вяло, с недоверием к
пользе их, причем нередко принимались даже меры, несогласные с основной
мыслью изданных новых законов. Понятно, что при таком образе действий
нельзя было ожидать добрых плодов от наилучших даже предначертаний в
России; все затормозилось, почти замерзло, повсюду стало развиваться
глухое неудовольствие... В самое последнее только время всем стало легче
дышать,
168
действия правительства стали напоминать первые лучшие годы
минувшего царствования. Перед самой кончиной императора Александра
Николаевича возникли предположения, рассматриваемые нами теперь. Слух
о них проник в общество, и все благомыслящие люди им от души
сочувствуют. Весть о предполагаемых новых мерах проникла и за границу.
Государь, Да, но император Вильгельм, до которого дошел слух о том,
будто бы батюшка хочет дать России конституцию, умолял его в
собственноручном письме - не делать этого; на случай же, если бы дело
зашло так далеко, что нельзя отступить и обойтись вовсе без народного
представительства, император германский советовал устроить его как можно
скромнее, дав представительству поменьше влияния и сохранив власть за
правительством.
Граф Милютин. Ваше величество, не о конституции идет у нас теперь
речь. Нет ее и тени. Предлагается устроить на правильных основаниях только
то, что было и прежде. Когда рассматривались проекты крестьянских
положений и других важнейших законов, всякий раз, с соизволения покойного государя, приглашаемы были, для предварительного обсуждения
этих проектов, люди практические, которые знают действительную жизнь,
потому что живут не в столице, а в уездах и деревнях, где многие вопросы
представляются в ином свете, нежели в нашей среде. Теперь предстоят
важные законодательные труды по окончании сенаторских ревизий.
Естественно, что для успеха дела необходимо сообразить их всесторонне, т.
е. не с канцелярской только или бюрократической точки зрения. Ввиду этого,
Ваше величество, я позволяю себе горячо поддерживать предложение графа
Лорис-Меликова.
Министр почт и телеграфов Л.С. Маков. Ваше императорское
величество, предложения графа Лорис-Меликова мне не были вовсе
известны; я ознакомился с ними в первый раз в настоящем заседании и
поэтому не могу сообразить их, как бы следовало. Но, сколько я мог понять
из записки, прочитанной министром внутренних дел, основная его мысль ограничение самодержавия.
Доложу откровенно, что я, с моей стороны, всеми силами моей души и
моего разумения, решительно отвергаю эту мысль. Осуществление ее
привело бы Россию к погибели. Таков мой взгляд на этот вопрос вообще. Но,
кроме того, по дол169
MALI Ь I ГН ЬЯ. UlltHkH I 111 СиВГАЗи&НП И VI AAFKLAIIAI'A II.
гу совести, я считаю себя обязанным высказать, что не в такие минуты,
как те, которые, к несчастью, переживаем мы, возможно заниматься
проектами об ослаблении власти и об изменении формы правления,
благодетельной для отечества.
В смутное нынешнее время, по глубокому убеждению моему, нужно
думать только о том, чтобы укрепить власть и искоренить крамолу. Воля
Вашего императорского величества, без сомнения, священна. Если Вам,
государь, благоугодно будет утвердить одобренные в бозе почивающим
императором предложения графа Лорис-Меликова, то все мы должны
преклониться, и все возражения наши должны смолкнуть. Тем не менее, я
считаю священной обязанностью, обратить всемилостивейшее внимание
Вашего величества на то, что при обнародовании постановления по этому
предмету нужно принять совершенно иную форму, нежели та, которая
предлагается графом Лорис-Меликовым. Нельзя говорить о важной этой
мере так, как будто она исходит от министра внутренних дел. Подобный
правительственный акт может исходить исключительно от Вас, по завету
покойного государя, и силою собственной державной воли Вашего
императорского величества, а не по мысли и представлению министра
внутренних дел. О нем в публикации не должно быть и речи.
Министр финансов А,А. Абаза (с некоторою горячностью). Ваше
императорское величество, о министре внутренних дел речь идет вовсе не в
публикации, приготовленной для «Правительственного Вестника», а в
докладной записке, которая может исходить только от министра.
Затем, что касается других возражений министра почт и телеграфов, то
я попрошу разрешения остановиться прежде всего на указании его о
невозможности принять предлагаемую меру в нынешние смутные времена. Я
бы понял это возражение, если бы смута исходила из народа. Но мы видим
совершенно противное. Смута производится горстью негодяев, не имеющих
ничего общего с народом, исполненным любви и преданности своему
государю. Против шайки злодеев, ненавидимых всем населением империи,
необходимо принять самые решительные и строгие меры. Но для борьбы с
ними нужны не недоверие к обществу и всему народу, не гнет населения, а
совершенно иные средства, - нужно устроить сильную, деятельную и
толковую полицию, не останавливаясь ни перед какими расходами.
Государственное казначейство отпустит на
170
столь важную государственную потребность не только сотни тысяч, но
миллионы, даже многие миллионы рублей.
Наконец, по поводу возражений министра почт я не могу не заметить,
что в предложениях графа Лорис-Меликова, которые, по воле покойного
государя, обсуждались в особой комиссии при участии Вашего величества,
нет и тени того, чего опасается статс-секретарь Маков. Если бы они клонились к ограничению самодержавия, которое более чем когда-либо
необходимо в нынешнее время, то, конечно, никто из нас не предложил бы и
не поддерживал бы этой меры.
Проектированные редакционные комиссии должны иметь значение
учреждения только совещательного. Без совещания с представителями
общества обойтись невозможно, когда речь идет об издании важных законов.
Только посредством такого совещания познаются действительные нужды
страны. Трон не может опираться исключительно на миллион штыков и на
армию чиновников. В царствование покойного государя не раз приглашаемы
были и в различные комиссии и даже в государственный совет лица
выборные, именно, предводители дворянства, председатели земских управ,
городские головы и т. п. Теперь предлагается поступить несколько иначе, т.
е. приглашать не людей, избранных обществом для совершенно иной цели, а
людей, которым население доверит его голос, именно для рассмотрения
законодательных проектов. Я, с моей стороны, считаю этот прием важным
усовершенствованием, потому что очень хороший предводитель дворянства,
городской голова или председатель земской управы могут быть очень
плохими советчиками по части законодательной.
Ваше
императорское
величество,
предлагаемая
графом
Лорис-
Меликовым мера представляется мне, как министру финансов, совершенно
необходимой еще и потому, что, как Вашему величеству известно, нам
предстоит издать целый ряд законов о новых налогах. Подобного же рода
вопросы не могут быть рассматриваемы путем исключительно кабинет ным.
Для справедливости и практического удобства налога он непременно должен
быть соображен при участии тех лиц, которым придется платить его.
Министр
внутренних
дел
граф
М.Т.
Лорис-Меликов.
Ваше
императорское величество, при обсуждении настоящих предположений,
было не раз упоминаемо, что в нынешние
171
С1&Л.
rtALM^/M 1Д.1'П II...
смутные времена нужны иные меры, нежели те, которые теперь
предлагаются. В этих отзывах слышится косвенный укор мне за то, что я не
сумел уберечь незабвенного покойного государя и общего благодетеля. Я не
буду оправдываться. Я действительно виноват, как я о том и докладывал
Вам, государь, тотчас же после ужасного события 1 марта. Но если я не мог
уберечь покойного императора, то не по недостатку усердия. Я служил ему
всеми силами, всею душою и при всем том не мог предупредить
катастрофы... Несмотря на убедительную просьбу мою, Вашему величеству
не угодно было уволить меня...
Государь. Нет. Я знал, что Вы действительно сделали все, что могли.
Граф Лорис-Меликов. В настоящее время я полагаю, что в отношении к
злодеям нужно принять самые энергические меры, но вместе с тем я
убежден,
что
относительно
всего
остального
населения
империи
правительство не должно останавливаться на пути предпринятых реформ. По
окончании сенаторских ревизий нам предстоит издание весьма важных
законодательных мер. Необходимо, чтобы меры эти соображены были как
можно тщательнее, для того, чтобы они оказались полезными в практическом
применении.
Затем не менее важно и то, чтобы на стороне правительства были все
благомыслящие люди. Предлагаемая теперь мера может много этому
способствовать. В настоящую минуту она вполне удовлетворит и успокоит
общество; но если мы будем медлить, то упустим время. Через три месяца
нынешние, в сущности, весьма скромные, предположения наши окажутся, по
всей вероятности, уже запоздалыми.
Обер-прокурор св. синода К.Я. Победоносцев (бледный, как полотно, и
очевидно взволнованный). Ваше величество, по долгу присяги и совести, я
обязан высказать Вам все, что у меня на душе. Я нахожусь не только в
смущении, но и в отчаянии. Как в прежние времена перед гибелью Польши
говорили: «Finis Poloniae!», так теперь едва ли не приходится сказать и нам:
«Finis Russiae!». При соображении проекта, предлагаемого на утверждение
Ваше, сжимается сердце. В этом проекте слышится фальшь, скажу более: он
дышит фальшью...
Нам говорят, что для лучшей разработки законодательных проектов
нужно приглашать людей, знающих народную жизнь, нужно выслушивать
экспертов. Против этого я ничего
172
не сказал бы, если б хотели сделать только это. Эксперты вызывались и
в прежние времена, но не так, как предлагается теперь. Нет! В России хотят
ввести конституцию и, если не сразу, то, по крайней мере, сделать к ней
первый шаг... А что такое конституция? Ответ на этот вопрос дает нам
Западная Европа. Конституции там существующие, суть орудие всякой неправды, орудие всяких интриг. Примеров этому множество, и даже в
настоящее именно время мы видим во Франции охватившую все государство
борьбу,
имеющую
целью
не
действительное
благо
народа
или
усовершенствование законов, а изменение порядка выборов для доставления
торжества честолюбцу Гамбетте, помышляющему сделаться диктатором
государства. Вот к чему может вести конституция.
Нам говорят, что нужно справляться с мнением страны через
посредство ее представителей. Но разве те люди, которые явятся сюда, для
соображения
законодательных
проектов,
будут
действительными
выразителями мнения народного? Я уверяю, что нет. Они будут выражать
только личное свое мнение и взгляды.
Государь. Я думаю то же. В Дании мне не раз говорили министры, что
депутаты, заседающие в палате, не могут считаться выразителями
действительных народных потребностей.
Победоносцев. И эту фальшь по иноземному образцу, для нас не
пригодную, хотят, к нашему несчастью, к нашей погибели, ввести и у нас,
Россия была сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному
взаимном)' доверию и тесной связи между народом и его царем. Такая связь
русского царя с народом есть неоцененное благо. Народ наш есть хранитель
всех наших доблестей и добрых наших качеств; многом)' у него можно
научиться! Так называемые представители земства только разобщают царя с
народом. Между тем правительство должно радеть о народе, оно должно
познать действительные его нужды, должно помогать ему справляться с
безысходною часто нуждою. Вот уде ц, к достижению которого 1гуж-но
стремиться, вот истинная задача нового царствования.
А
вместо
того
предлагают
устроить
нам
говорильню,
вроде
французских «etats generaux». Мы и без того страдаем от говорилен, которые
под влиянием негодных, ничего не стоящих журналов разжигают только
народные страсти. Благодаря пустым болтунам, что сделалось с высокими
предначертаниями покойного незабвенного государя, приняв173
HAUh IPtlbM.
ШЫ'ЛЗиЬАМИИ AAtRLAHAi'A II...
шего под конец своего царствования мученический венец? К чему
привела великая святая мысль освобождения крестьян?.. К тому, что дана им
свобода, но не устроено над ними надлежащей власти, без которой не может
обойтись масса темных людей. Мало того, открыты повсюду кабаки; бедный
народ, предоставленный самому себе и оставшийся без всякого о нем
попечения, стал пить и лениться к работе, а потому стал несчастною жертвою
целовальников, кулаков, жидов и всяких ростовщиков.
Затем, открыты были земские и городские общественные учреждения говорильни,
в
которых
не
занимаются
действительным
делом,
а
разглагольствуют вкривь и вкось о самых важных государственных вопросах,
вовсе не подлежащих ведению говорящих. И кто же разглагольствует, кто
орудует в этих говорильнях? Люди негодные, безнравственные, между
которыми видное положение занимают лица, не живущие со своим
семейством, предающиеся разврату, помышляющие лишь о личной выгоде,
ищущие популярности и вносящие во все всякую смуту.
Потом открылись новые судебные учреждения - новые говорильни,
говорильни адвокатов, благодаря которым самые ужасные преступления,
несомненные
убийства
и
другие
тяжкие
злодейства
остаются
безнаказанными. Дали, наконец, свободу печати, этой самой ужасной
говорильне, которая во все концы необъятной русской земли, на тысячи и десятки тысяч верст, разносит хулу и порицание на власть, сеет между людьми
мирными и честными семена раздора и неудовольствия, разжигает страсти,
побуждает народ к самым вопиющим беззакониям.
И когда, государь, предлагают вам учредить, по иноземному образцу,
новую верховную говорильню?.. Теперь, когда прошло лишь несколько дней
после совершения самого ужасающего злодеяния, никогда не бывавшего на
Руси, - когда по ту сторону Невы, рукой подать отсюда, лежит в Петропавловском соборе непогребенный еще прах благодушного русского царя,
который, среди белого дня, растерзан русскими же людьми.
Я не буду говорить о вине злодеев, совершивших это ужасающее,
беспримерное в истории преступление. Но и все мы, от первого до
последнего, должны каяться в том, что так легко смотрели на совершавшееся
вокруг нас: все мы виновны
174
в том, что несмотря на постоянно повторявшиеся покушения на жизнь
общего нашего благодетеля мы, в бездеятельности и апатии нашей, не
сумели охранить праведника! На нас всех лежит клеймо несмываемого
позора, павшего на русскую землю. Все мы должны каяться!
Государь. Сущая правда, все мы виновны. Я первый обвиняю себя,
Победоносцев. В такое ужасное время государю надобно думать не об
учреждении новой говорильни, в которой произносились бы новые
растлевающие речи, а о деле. Нужно действовать.
Речь эта произвела на многих, в особенности на государя, весьма
сильное впечатление.
Сознавая это, А.А. Абаза произнес взволнованным голосом, но при
этом весьма решительно.
Ваше величество, речь обер-прокурора св. синода есть, в сущности,
обвинительный акт против царствования того самого государя, которого
безвременную кончину мы все оплакиваем. Если Константин Петрович прав,
если взгляды его правильны, то Вы должны, государь, уволить от министерских должностей всех нас, принимавших участие в преобразованиях
прошлого - скажу смело - великого царствования. Смотреть на наше
положение так мрачно, как смотрит Константин Петрович, может только тот,
кто сомневается в будущем России, кто не уверен в ее жизненных силах. Я, с
моей стороны, решительно восстаю против таких взглядов и полагаю, что
отечество наше призвано к великому еще будущему. Если при исполнении
реформ, которыми покойный император вызвал Россию к новой жизни, и
возникли некоторые явления неутешительные, то они не более как исключения, всегда и везде возможные и почти необходимые в положении
переходном от полного застоя к разумной гражданской свободе.
С благими реформами минувшего царствования нельзя связывать
постигшее нас несчастие - совершившееся у нас цареубийство. Злодеяние это
ужасно. Но разве оно есть плод, возросший исключительно на русской почве;
разве социализм не есть в настоящее время всеобщая язва, с которой борется
вся Европа; разве не стреляли недавно в германского императора, не
покушались убить короля итальянского и других государей, разве на днях не
было сделано в Лондоне покушение взорвать на воздух помещение лордамэра?
175
IJl"^ I U
I I L I Ш1. UULI 1 L4 I
I J UILJ4_J II J J_U I I
I 11 LLJ Ul J UUIJJ U II I I
11...
Обер-прокурор св. синода заявил нам, что вместо учреждения так
называемой
им
«верховной
говорильни»,
нужно,
главным
образом,
заботиться и радеть о народе. Ваше величество, в этом последнем собственно
отношении, т. е. относительно забот о возможном благе народа, взгляды
наши совершенно сходятся. Несмотря на то, что всего в ноябре месяце
отменен ненавистный всем соляной налог, причем народ освобожден от
уплаты в год 15 миллионов рублей, я, не более двух недель тому назад, имел
счастье
докладывать
покойному
государю,
в
присутствии
Вашем,
предложения министерства финансов и внутренних дел о понижении
выкупных крестьянских платежей на сумму 9 миллионов в год.
При первом моем всеподданнейшем докладе Вашему величеству я счел
долгом вновь обстоятельно доложить это дело, испрашивая разрешения
Вашего внести его в самом безотлагательном времени в государственный
совет. Вашему величеству благоугодно было на это соизволить, выразив желание, чтобы дело было рассмотрено в нынешнюю же сессию совета. Смею
думать, что предложения подобного рода служат доказательством заботы
нашей и радения нашего о народе. Но заботясь и радея о нем, не нужно
забывать, что, кроме простого народа, в населении государства есть и образованные классы общества. Для пользы дела необходимо, по мере
возможности, привлекать их к участию в управлении, выслушивать их
советами, весьма часто очень разумными.
Государственный контролер Д.М. Солъский (совершенно спокойно).
Ваше императорское величество, обер-прокурором св. синода было
высказано много такого, с чем согласны все. Поэтому между нами нет такого
коренного различия в убеждениях, как казалось бы с первого взгляда.
Разногласие происходит, главным образом, от недоразумения. Ни министр
внутренних дел, ни все те из нас, которые согласны с его предложением,
вовсе не считают предлагаемую им меру средством, ограждающим против
преступлений социализма. И при действии ее преступления социалистов
будут по-прежнему возможны. Для борьбы с социализмом нужно иметь
прежде всего хорошую полицию, которой у нас нет.
С другой стороны, никто не помышляет о конституции или об
ограничении
самодержавия.
В
проекте
министра
внутренних
дел,
одобренном особым совещанием, в котором Ваше величество изволили
участвовать, прямо выраже176
но, что редакционная комиссия с участием земства и городов имеет
лишь голос совещательный; далее сказано также, что существующий порядок
рассмотрения дел в государственном совете остается без изменения. Ввиду
этого о конституции нет и речи.
Если бы в проекте была хотя тень такой мысли, то каждый из
присутствующих, без сомнения, отверг бы ее с негодованием. Не
конституция, не ограничение власти нужны нам теперь, нам нужна, напротив
того, власть сильная, энергическая, неограниченная, какой она была до сих
пор на Руси. Одним словом, нам нужно самодержавие. Но вместе с тем
необходимо, чтобы самодержавная власть могла действовать сознательно,
основываясь на познании действительных народных нужд.
Константин
Петрович
уподобил
предлагаемую
меру
составу
французских etats generaux. Уподобление это совершенно неправильное.
Всем известно, из кого состояли etats generaux и какое их было значение.
Разве предлагается что-либо подобное этому учреждению?.. Предлагается
созвать около ста человек, избранных губернскими земскими собраниями и
городскими думами губернских городов. Нельзя сомневаться в том, что
избранные лица будут люди вообще умеренные. Они будут совещаться при
участии правительственных деятелей и под председательством лица,
назначенного высочайшею властью. Затем, если бы это собрание увлеклось,
то нельзя думать, чтобы русское правительство, сильное, в некоторых
отношениях всемогущее, не имело средств остановить подобное увлечение.
Опасения, и притом напрасные, у нас не новость. Когда покойным
государем возбужден был вопрос об освобождении крестьян, тогда многие
боялись у нас революции. Последующие события доказали, что опасения эти
не имели ни малейшего основания.
Когда введены были земские учреждения, многие предсказывали, что
вводимый порядок будет постоянно расти, что земство будет стремиться к
приобретению политического значения, что силою вещей правительство
будет вынуждено уступить и что таким образом водворится в России правление конституционное. Но разве опасения эти были справедливы? Разве
земство стало политическою силою и вышло из тех пределов, которые были
ему предуказаны законом? За ис177
ключением некоторых отдельных случаев не серьезного даже
сопротивления, а скорей невинной болтовни, которые были тотчас же
остановлены распоряжением правительственной власти, - земство наше
никогда не выходило
из границ. Его
можно
обвинить скорее в
бездеятельности, в апатии.
Итак, неоднократно возникавшие у нас до сих пор опасения по случаю
принимавшихся
либеральных
законодательных
мер,
как
доказано
неопровержимыми фактами, были напрасны, были несправедливы.
Ваше императорское величество, возвращаясь к первоначальному
заявлению, я должен снова указать на то, что между нами нет коренного
различия в убеждениях. Сам Константин Петрович не отвергает пользы
соображения важных законодательных мер при участии людей практических.
Но решительно то же самое предлагается и нами. Может быть, мы не
сойдемся с Константином Петровичем в подробностях, но подробности есть
дело дальнейшего рассмотрения. Обсуждать проект вновь во всех
мельчайших его постановлениях, ввиду важности дела, может быть только
полезно. Теперь речь идет собственно об основной мысли, а относительно
нее, по глубокому моему убеждению, нет различия во взглядах. Нынешний
порядок
администрации
признан
самим
правительством
во
многих
отношениях неудовлетворительным и требующим исправления. С этим
согласен и Константин Петрович. По возвращении сенаторов, которым поручена ревизия многих губерний, и по рассмотрении их трудов будут
составлены предположения об изменениях в разных частях законодательства.
Необходимо,
чтобы
изменения
эти
удовлетворяли
действительным
потребностям и не остались мертвою буквою. Для этого нужно содействие
людей, знающих действительную жизнь.
Кроме общих проектов, касающихся проекта управления, нельзя
оставлять без внимания крайнюю необходимость изменения нашей податной
системы.
Нынешнее податное обложение в высшей степени несправедливо и
тягостно для некоторых классов населения. Но для того, чтобы облегчить
одних, нужно обременить других, нужно ввести новые налоги, о чем
упоминал еще сегодня министр финансов. Введение же новых налогов
обыкновенно возбуждает ропот и увеличивает число недовольных. Почти
ничто не ожесточает так людей, как то, если их бьют
178
по карману. Поэтому правительство должно озаботиться только о том,
чтобы подати были справедливые и чтобы они распределялись, по
возможности, равномерно, - в этом много помогли бы представители разных
местностей и разных классов общества, - но также и тем, чтобы не нести
одному всей ответственности в принятых мерах. Коль скоро меры эти будут
предварительно обсуждены представителями страны, то ответственность
будет разделяться ими, и правительство найдет в них опору...
Ваше величество, в заключение я должен сказать, что речью своей
Константин Петрович всех нас расстроил. При этом он представил в самых
мрачных
красках
весь
ужас
нынешнего
нашего
положения.
Он
раскритиковал все, но сам не предложил ничего. В конце своей речи
Константин Петрович справедливо сказал, что во времена, подобные настоящим, нужно действовать. Нам предложен план действий. Если он не хорош,
то нужно заменить его другим; но ограничиваться одной критикой и
оставаться неподвижным - невозможно.
После Сольского попросил слова министр путей сообщения К.П.
Посъет. Довольно нескладно и темно он объяснил, что предполагаемые
меры несвоевременны, тем более, что они могут быть приняты за уступки
требованиям и угрозам социалистов.
Почти в один голос Лорис-Меликов, Абаза и Сольский заявили, что
этого бояться нечего, так как социалисты требуют совсем не того и что
предлагаемая мера их, конечно, не
удовлетворит.
Председатель
департамента
законов
кн.
С.Ц.
Урусов,
Ваше
императорское величество, если предложение министра внутренних дел
будет принято, то, по моему мнению, нужно рассматривать его не как меру
политическую, а как меру практически полезную.
Коль скоро правительство должно искать себе помощи в содействии
представителей общества, то необходимо, чтобы эти представители были
лучшие люди страны.
Но из рассматриваемого нельзя вынести убеждения, что представители
земства и городов будут именно такие люди. Поэтому, Ваше, величество, я, с
моей стороны, признавал бы полезным и необходимым пересмотреть проект
предварительно в комитете министров.
179
Управляющий министерством народного просвещения А.А. Сабуров.
Ваше
императорское
величество,
проект
министра
внутренних
дел
признается здесь многими за меру слишком либеральную. Я не могу
согласиться с таким мнением.
Весьма основательно были возражения, что предложение графа ЛорисМеликова не есть что-либо совершенно новое и что, в сущности, оно есть
лишь видоизменение и усовершенствование того, что делалось в прежние
времена при рассмотрении важных законодательных проектов. При нынешних грустных обстоятельствах мера эта особенно необходима. Она
вызывается неотложной потребностью опереться на здоровые силы страны.
В настоящее время правительство опирается в своих действиях
собственно на одних чиновников, т. е. на людей хотя и образованных, но
дышащих исключительно петербургским воздухом и усваивающих себе
взгляды и убеждения газет, не всегда верные и не всегда соответствующие
истинным потребностям государства. Нужно выслушать и людей другой
среды. Мнения их во многом не согласны с газетными статьями. Люди
земские,
особенно
петербургские
за
деятели.
Москвою,
Они
думают
несравненно
совершенно
более
иначе,
консервативны
чем
и
самостоятельны, а потому представят, несомненно, более твердую опору для
правительства.
Министр юстиции Д.Н. Набоков заявляет тихим голосом (в нашем
конце стола его почти не слышно) и в довольно туманных выражениях
полное свое сочувствие проекту министра внутренних дел.
Принц П.Г. Олъденбургский. Ваше величество, я присоединяюсь вполне
к предложению князя Урусова о пересмотре проекта в комитете министров.
К этому я прибавлю, что для упрочения порядка и благосостояния
государства, по глубокому моему убеждению, нужны два условия: мир и
поправление наших финансов, главным образом посредством бережливости в
расходах. Если не будет этих двух условий, то ничто не поможет.
Очередь доходила теперь до меня. Я был в чрезвычайном затруднении:
говорить мне или нет? С одной стороны, вопрос почти уже выяснился, с
другой же, государственный секретарь не есть министр и присутствует в
совете собственно для объяснений по делам государственного совета. После
некоторого размышления и - не скрою - волнения, я решил так:
180
если государь обратится прямо ко мне, то, высказав в кратких чертах
сочувствие свое проекту, я приведу в виде практического аргумента в пользу
предлагаемой меры то, что, как видно из многих наших дел, издаваемые у
нас
законы
на
деле
часто
не
соответствуют
благим
намерениям
правительства главным образом потому, что они неудобоприменимы, что
недостатком этим страдают в особенности те законы, при составлении которых вовсе не были выслушаны отзывы людей дела и практики, например:
парциальное положение и закон, ограничивающий право городских и
сельских обществ исключать из своей среды порочных людей. Как известно,
оба эти узаконения вызвали массу справедливых жалоб, повлекших за собой
пересмотр первого из них и приостановление действия второго в
административном порядке. Засим, если бы его величество не обратился ко
мне, я решился молчать.
По
окончании
принцем
Ольденбургским
коротенького
своего
заявления, государь посмотрел вопросительно в наш угол, т. е. на
управляющего министерством государственных имуществ князя Ливена и на
меня. Князь Ливен попросил слова и затем, несколько кудряво, объяснил, что,
вполне сочувствуя мысли опереться на здоровые силы страны, полагает,
однако, что им следует предоставить широкую долю участия в местном
самоуправлении. Призывать же депутатов земства в Петербург для участия в
делах управления, по мнению князя Ливена, во многих отношениях опасно.
Выслушав Ливена с несколько утомленным видом, государь обвел
взглядом все собрание, как бы спрашивая: не желает ли еще кто-нибудь
говорить? Я понял, что мне лучше воздержаться от прений.
Слова попросил великий князь Константин Николаевич. Ваше
величество, - сказал он, - в начале наших суждений П.А. Валуев заявил, что
он считает себя давнишним автором или ветераном рассматриваемых
предложений, так как основная их мысль была им предложена покойному
государю в 1863 году. Хотя и несколько позднее, именно в 1866 году, я счел
также
обязанностью,
не
зная
ничего
о
предположениях
Петра
Александровича, представить покойному императору записку, в которой
выражал убеждение свое в необходимости привлечения сил общественных к
рассмотрению важнейших законов. Государь не давал хода этой записке в
течение 15 лет.
181
Только в январе прошлого года она подвергалась обсуждению в особом
совещании при участии Вашего величества. Осуществление мыслей моих
признано было тогда несвоевременным. Я, с моей стороны, покорился этому,
сохранив за собой право возобновлять предложения мои впоследствии. Если
бы министр внутренних дел не представил ныне своего проекта, во многом
сходного с моим, то я счел бы обязанностью снова заявить о прежних,
давнишних моих мыслях. Говорю об этом, собственно для того, чтобы
выразить, в какой степени я разделяю основную мысль обсуждаемого государственного дела.
Главный противник проекта - обер-прокурор св. синода. Но и он, если
вникнуть
хорошенько
в
сказанное
им,
как
правильно
заметил
государственный контролер, не отрицает пользы призыва к рассмотрению
важных законодательных дел людей свежих, практических. Следовательно, и
Константин Петрович признает полезным, чтобы существовало звено между
государем и его народом. Такое звено я, с моей стороны, считаю безусловно
необходимым. Благодаря такому звену русский монарх мог бы узнавать как
истинные
потребности
своего
государства,
так
и
недостатки
законодательных предположений, составленных людьми кабинетными.
Не подлежит сомнению, что в тысячу раз лучше убедиться в таких
недостатках прежде, чем после утверждения закона. Какое именно должно
быть это звено, из кого состоять и как должно действовать, - в этом
отношении возникают в нашей среде разные мнения. Ввиду этого, я
присоединяюсь к предложению князя Урусова и принца Ольденбург-ского о
дальнейшем еще пересмотре проекта.
Покойный мой отец, дед Вашего величества, неоднократно говорил
мне, что любимой поговоркой императора Александра I было: «десять раз
отмерь и один раз отрежь». Мне кажется, что поговорка эта, как нельзя
более,
применима
государственного
к
значения.
настоящему
Нужно
предмету
несколько
раз
первостепенного
отмерить
наши
предположения, но в конце концов нужно их отрезать.
Великий князь Михаил Николаевич не считает возможным высказаться,
пока
не
ознакомится
с
окончательными
по
этому
предмету
предположениями.
Великий князь Владимир Александрович (с некоторым жаром). Ваше
величество, всеми сознается что нынешнее поло182
жение наше - невозможное. Из него необходимо выйти. Нужно сделать
или шаг вперед или шаг назад. Я убежден, что назад идти нельзя, поэтому
нужно сделать шаг вперед. На это нужно решиться. Если против меры,
предложенной графом Лорис-Меликовым, и были возражения, то, как
оказывается, возражения возникли собственно в отношении к подробностям,
а не относительно основной мысли. Ввиду этого, не позволите ли, Ваше
величество, признать полезным повелеть, чтобы проект был пересмотрен? Но
отвергать его, по моему мнению, не следует.
Граф С.Г. Строганов. Государь, я тоже не возражал бы против
пересмотра проекта в комитете министров.
Князь С.И. Урусов. Ваше величество, если Вам благоутод-но будет
принять мысль о дальнейшем еще пересмотре проекта, то не лучше было бы
обсудить ее сначала не в комитете министров, а в составе небольшой
комиссии из лиц, назначенных Вашим величеством?
Государь. Я не встречаю к тому препятствий. Цель моя заключается в
том, чтобы столь важный вопрос не был разрешен слегка, но, напротив того,
был соображен как можно основательнее и всестороннее; (обращаясь к графу
Строганову) граф, не примете ли Вы на себя председательство в комиссии?
Граф Строганов. Я всегда и во всем готов служить Вашему
величеству. Но позвольте заметить, что 86-ти лет от роду нельзя быть
председателем.
Государь. Так не согласитесь ли, по крайней мере, быть членом
комиссии?
Граф Строганов. Охотно, государь.
Государь. Благодарю Вас. Я очень бы желал, чтобы Вы участвовали в
этом деле.
Граф Строганов, видимо довольный, молча поклонился.
Граф Валуев. Ваше императорское величество, не изволите определить
состав комиссии? Или, может быть, Вашему величеству угодно будет
определить его впоследствии?
Государь. Да (вставая). Мы можем окончить заседание. Благодарю вас,
господа; (обращаясь к Лорис-Меликову) граф Михаил Тариелович, я должен
поговорить с Вами. Пойдемте
ко мне.
Заседание окончилось в 4 часа 45 минул. При разъезде Валуев подошел
к Абазе со словами: «J'espera que vous avez ete
183
contant de moi». - Parfaitement. Mais je n'en dirai pas autant de votre eleve
(разумея Макова); c'est un laquais1».
Возвратившись домой, я немедленно, начертил себе план стола,
означив имена сидевших и порядок, в котором говорились речи.
Затем против каждого имени я тут же набросал сущность сказанного и
отметил даже наиболее рельефные выражения.
После обеда, несмотря на усталость, я тотчас же принялся за подробное
изложение (на особых листах) всего бывшего в заседании и не отрывался от
этого дела до поздней ночи. Однако мне не удалось окончить все за один раз.
Я употребил на это дело еще целых два вечера. В эту книжку я внес
составленное таким образом изложение, по обычаю своему, летом.
***
В заседании я следил за всем с таким напряженным вниманием, что у
меня осталось в памяти едва ли не каждое слово.
1
Я надеюсь Вы были мною довольны. — Совершенно, но я не скажу
того же о Вашем ученике. Это - лакей (фр.). - Прим. ред.
184
Льщу себя надеждою, что изложение мое почти фотографически верно.
9 марта. Великий князь Константин Николаевич доволен результатом
вчерашнего заседания. Зато крайне недоволен назначением Баранова в
градоначальники. Назначение это состоялось не по представлению Лориса, а
по совету Победоносцева.
Относительно заседания я сказал великому князю, что был поражен,
как выступил вчера великий князь Владимир Александрович, заявление
которого много способствовало успеху дела. «А я этому нисколько не
удивляюсь, - отвечал великий князь, - Владимир умный и хороший человек.
Беда его в том, что он ленив и мало образован даже в светском отношении.
Все внимание покойного государя и императрицы было обращено на
воспитание цесаревича Николая Александровича, который был чуть не
совершенство. Нынешний же государь и Владимир Александрович в детстве
и юношестве были предоставлены почти исключительно самим себе».
Как узнал я в государственном совете, государь по окончании
вчерашнего заседания сказал Лорис-Меликову, что председателем комиссии
для пересмотра его предположений назначает великого князя Владимира
Александровича.
Лорис очень недоволен исходом вчерашнего заседания. По-моему, он
не прав: исход очень хороший, цель почти достигнута, конечно дело не
увенчалось тут же полным успехом, но разве такие серьезные вопросы когдалибо разрешаются в одно заседание?
Лорис избалован - до сих пор все давалось ему слишком легко. С
другой стороны, Лориса многие винят в том, что он побудил государя к
назначению заседания до погребения тела покойного императора. Дело вовсе
не так спешно, а между тем недели через две или три речь Победоносцева не
произвела бы такого впечатления, какое она произвела теперь.
16 марта. Лорис и Абаза вследствие заседания 8 марта не подают руки
Макову и Победоносцеву и почти не говорят с ними. По моему мнению, они
не правы. Нельзя считать политических противников прямыми врагами.
Можно не сочувствовать их взглядам, даже не любить их, но необходимо
соблюдать правила приличия и вежливости. Абаза сообщил мне сегодня, что
акции Лориса высоки, но что и Победоносцев не совсем без влияния. Много
еще перемен будет. «Мы, 185
HAL I h 1 I'bl ЬЯ. ULirnM»! I II LUlii
HJILIU.IU IJJ.LU u.
продолжал он, - обязаны были высказаться вполне и вступить в
открытую борьбу, так как стояли на министерских постах. Но на вас не
лежит этой обязанности; потому будьте осторожны и не сжигайте своих
кораблей. Поберегите себя для будущего». - И он крепко пожал мне руку.
Желал бы я знать, что значит это наставление. Искренно ли оно, или же
только светская любезность, соединенная с некоторым расчетом на случай
падения...
Печатается по: Дневник Перетца Е.А.
(Государственного секретаря).-«Красный Архив», 1925. - Т. 8.
ИЗ ДНЕВНИКА
ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ
КОНСТАНТИНА
НИКОЛАЕВИЧА
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ КОНСТАНТИН НИКОЛАЕВИЧ (1827-1892) 6рстАлександра!1иегосподвг1ЖН1жвдел£пров^енияреформ1860187(^годм. Занимал в разное время ответ<^пвеннъ1его(ударственньк посты:
с
1850г.
-член,
Го(ударственногосс>втаипредсе&хтемКаштетапоп{фесмот^ во, с 1855 г.
(по 1881 г.) - управляющий Морским министерством, с 1857 г. -член
Секретного комитета по крестьянскому делу, в 1862-1863 гг. - наместник.
•царства Польского, в 1865-1881 гг. - председатель Государственного
совета. Реформаторскую деятельность начал в рамках вверенного ему
ведомства -Морского министерства. Именно здесь во второй половине
1850-х годов происходят знаковые события - отмена телесных наказаний,
гуманизация
и
рационализация
уставов
и
внутриведомственного
судопроизводства, освобожденные от крепостной зависимости военных
поселян (в 1858-1860 гг.). В этот период вокруг него складывается круг
государственных деятелей, занявших ответственные правительственные
посты в период проведения, реформ (в частности, А.В. Пиловнин, Н.А. и ДА.
Милютины, К.Д. Кавелин, Д.А. Оболенский, Б.П. Мансуров, М.Х. Рейтерн).
Придерживаясь умеренно либеральных взглядов, умел убеждать в
правильности своей позиции Александра И, что сыграло решающую роль в
борьбе за последовательный характер решения крестьянского вопроса сначала в ходе дебатов с представителями консервативной части
правительства в Секретном комитете, а впоследствии и в Ibccoeeme.
На посту наместника царства Польского успеха не снискал разрешить кризис в мятежной провинции путем «примирительных»
переговоров иуступок не удалось. Началось восстание, которое было
жестоко подавлено, а «примиритель» был обвинен патриотами в
потворстве полякам. После дворянских выступлений 1865-1866 гг., в ходе
которых выдвигались требования введения для дворянства постоянного
представительства
организовал
в
работу
выс-гиих
над
законодательных
проектом
органах
осуществления
власти,
такого
представительства. Однако соответствующий документ был отвергнут
Александром 11 в конце 1866 г. Вновь эта идея стала обсуждаться в 1881 г.
(проект даже назывался «конституцией», так как подразумевал введение
таковой), но работа не была завершена в связи с убийством царяреформатора.
В 1881 г., при вступлении на престол императора Александра Ш,
ознаменовавшем начало периода сворачивания реформ, оставил все
государственные посты.
8 марта 1881 г.
Утро спокойно дома за газетами. В 11 час. в крепости слушали
заупокойную обедню. Дома завтракал и работал крестьянщину с Чернявским
и Татариновым. В 2 ч. в Зимний на первый совет министров у молодого
государя в малиновой комнате. Предъявлялось дело наше о призыве земских
представителей: и проект прелестно составленного объявления об этом. Но
государь начал словами сомнения и несвоевременности этой меры и просил
всех откровенно высказаться. Строганов, нарочно для этого приглашенный,
сильно говорил против, тоже Маков (лакейская речь), Посьет, а главное Победоносцев, доказывая, что это будет только новая говорильня. А Валуев и
Милютин, Абаза, Сельский, Набоков и Сабуров сильно и отлично говорили в
пользу. Урусов по обыкновению ни то, ни се. Я рекапитулировал все
рассуждения, доказывая, что разногласия настоящего нет, что все согласно,
что надо же сделать что-нибудь, и доказал необходимость нового пересмотра
этого дела.
Владимир
очень
мило
говорил,
доказывая,
что
оставаться
в
теперешнем положении долее невозможно, что необходимо что-нибудь
сделать. Говорил очень мило. Это было his maiden speach', и я его за это
потом поцеловал и перекрестил. Так и решили, чтоб снова рассмотреть дело
в предварительной комиссии, но состава комиссии не решили. Было уже
почти 5 час. Было еще много частных потом разговоров,
1
Буквально: его девственная (псрная) речь. Этим выражением в Анг-
лии обозначают первую речь нового члена парламента. - Прим. ред.
189
ЧАСТЬ Tl'E'lkM. О1Ш-1КИ МГЬиы'АЗивАНИИ /ШСМ^ЛПАГН п..
и я крупно выговаривал Макову за его глупую речь. Воротился ужасно
утомленный и отдыхал.
Печатается по: Дневник Великого князя
Константина Николаевича.
8 марта 1881 г. - «Красный Архив», 1925. ~ №8.
М.Н. КАТКОВ
СОБЫТИЯ 1 МАРТА
КАТКОВ МИХАИЛ НИКИФОРОВИЧ (1818-1887) - русский
журналист, публицист, издатель.
*
В1837 г. входил в кружок Н.В. Сгпанкевича> где сошелся с В.
Белинским, А. Герценом, М. Бакуниным. Но уже в начале 1840-х он разошелся
с ними во взглядах и сблизил ся со славянофилами.
В 1850-1855, 1863-1887 гг. редактировал газету "Московские
ведомости», где печатались его статям, имевшие большой общественный
резонанс. В частности, это относится к тем из них, которые были
опубликованы во время Польского восстания 1863-1864 годов, содержали
требования самым решительным и бескомпромиссным образом решить
польский вопрос и вызвали большое патриотическое воодушевление. С 1856
г. (по 1887-й) издавал и редактировал умеренно-либеральный журнал «Русский вестник», ставший одним из ведущих литературных и общественнополитических
изданий
второй
половины
1850-1860-х
годов
и
опубликовавший, в частности, знаменитые произведения М. СалтыковаЩедрина, А. Фета, Ф. Тютчева, Л. Толстого, Ф. Достоевского.
В период реформ, проводившихся Александром И, горячо поддерживал
преобразования, выступал защитником институтов суда присяжных и
местного самоуправления. Отстаивал необходимость конституционномонархических принципов государственного устройства, боролся против
революционных, социалистических, а подчас и либеральных настроений.
Несмотря на свой патриотический настрой, изначально был горячим
поклонником британской системы государственных учреждений, хотя
любую форму парламентаризма отвергал категорически. Пользовался
поддержкой представителей реформаторского крыла правительства, и
вместе с тем уже с 1870-х уверенно относился оппонентами к лагерю
«реакционеров». После убийства Александра II стал сторонником жесткого
«реакционного» (консервативного) курса Александра Ш, вошел в круг
приближенных
царя,
оказывавших
су-щественное
влияние
на
государственную политику - наряду с советником К. Победоносцевым, Д.
Толстым (министром народного просвещения), Н. Игнатьевым (министром
внутренних дел).
Москва, 2 марта
Ужасное событие! Не отдохнешь от впечатлений этого дня позорной
памяти, беспримерного в истории России. Подробность приходит за
подробностью, и в страшной живости рисуется это событие перед
смущенной, оскорбленной, подавленной мыслью.
Так
вот
конец
славного
царствования,
вот
чем
завершилось
двадцатипятилетие непрерывных преобразований, поражавших мир своей
быстротой и обгонявших ожидания самых либеральных партий во всех
странах!
Вот
как
человеколюбивый,
кончил
дни
свои
долготерпеливый,
Государь
более
мягкосердечный,
принижавший,
нежели
превозносивший величие своих прав!
После
целого
ряда
злодейских
покушений
на
его
жизнь,
направлявшихся тайной крамолой врагов России, будто бы во имя какого-то
прогресса, поставляющего первой же задачей разрушить и уничтожить все,
чем держится человеческое общежитие, Государь, совершивший столько
великих преобразований, сколько не насчитаешь веками в исторической
жизни Народов, растерзан, будто хищными зверями, раздроблен адскими
снарядами среди белого дня в своей столице, на улице, на людях!
Какие потрясающие подробности! Брошена бомба под карету, в
которой ехал Государь. Он вышел из нее невредим и, как сказывают,
перекрестился, благодаря Бога за новое чудо своего спасения. Повинуясь
движению своего доброго сердца, он остановился над одним из раненых при
взрыве, и вот новый взрыв.
Не так, не так ужасно. Было бы впечатление, если бы пуля Каракозова
или Соловьева достигла своей проклятой цели!
193
Ряд злодейских покушений увенчался успехом самого ужасного,
самого возмутительного свойства, как будто требовалось сильнее дать нам
почувствовать смуту, которую переживаем, как бы сильнее наказать и
вразумить нас. Каким невыразимо скорбным назиданием останется в
исторической памяти образ Монарха, истинно мученически окончившего дни
свои после столь славного царствования.
Люди ищут власти, люди борются за власть, соблазняемые силою и
почестями, с ней сопряженными. Увы! Власть есть тяжкое бремя; она
возлагается на избранных как служба, тем более обязательная, чем выше
власть. Нет службы более тяжкой, как верховная власть над народами.
Всякая свобода и самая жизнь, поистине человеческая, в обществе возможны
только при условии иной и бесспорной, над всякою властью господствующей
власти, ослабление которой неизбежно порождает смуту. По мере того как
ослабевает действие законной власти, нарождаются дикие власти, начинается
разложение, совершаются насилия, колеблются основы всей нравственности,
дух растления овладевает умами и вместо явного правительства появляются
тайные, действующие тем сильнее, чем слабее действие государственной
власти.
Сегодня принесли мы присяг}' вступившему на прародительский
престол Государю Императору Александру Александровичу. Да будет же
правдой данный нами пред Богом обет! Да поможет Бог нашему Государю в
великом ожидающем его подвиге, и поможет нам всем, именующим себя
образованными людьми, служить ему верой и правдой и для этого
возвратиться к своему народу и быть с ним заодно. Да наступит для нас с
новым царствованием пора жить своим умом и быть самими собой, без чего
никакие преобразования и улучшения впрок не пойдут.
Помолимся, чтобы прежде всего Бог помог нашему Государю создать
правительство, вполне способное содействовать ему в исполнении его обета
посвятить всю жизнь свою «попечениям о благоденствии, могуществе и
славе России», как сказано в Высочайшем манифесте от 1 марта.
194
КРАМОЛА,
ВЫЗВАВШАЯ СОБЫТИЯ
1 МАРТА
Со всех сторон мира несутся к нам изъявления соболезнования,
негодования по случаю постигшего нас бедствия. Все соболезнуют царскому
семейству и русском)' народу, постигнутому бедствием нераздельно во всех
своих сословиях, всегда движимых одним духом и одним чувством в годину
испытаний. А к кому должно относиться всемирное негодование? Из совершивших злодеяния один пойман и обнаружен. Это девятнадцатилетний
недоучка. Многим ли существенно разнится этот несовершеннолетний,
вместе столь тяжкий преступник от тех ребятишек?.. Политический
преступник! Но какие у этого, едва вылупившегося на свет Божий,
получеловека могли бы быть политические замыслы, достаточно серьезные,
чтобы увлечь его на такое страшное дело? Нет, он был брошен на дело цареубийства, как брошен был им самим смертоносный снаряд. Значит,
нравственная сила негодования может относиться не столько к этому
презренному орудию, сколько к той крамоле, которая, очевидно, имеет свои
замыслы и, конечно, не стесняется в выборе средств для достижения своих
целей.
Что же это за крамола и какие у нее цели? Чего она домогается и зачем
ей было нужно цареубийство? Что есть такой заговор, в этом нельзя
сомневаться; что есть у него какой-то замысел, нуждавшийся в цареубийстве,
в этом тоже нельзя сомневаться, если вспомним, с каким }порством, как
систематически крамола возобновляла свои покушения против в бозе
почившего Государя. С 1866 года было совершено пять, даже шесть (если
считать неудавшиеся приготовления в Николаеве) преступных покушений,
предшествовавших последнему.
Какие же замыслы требовали столько усилий, направленных к одной
возмутительной цели? Никакие замыслы не могут оправдать такую цель; но
надобно, чтобы они могли, по крайней мере, объяснить ее. Катехизис наших
революционеров, как мы знаем, никаких догматов не признает, кроме безусловного отрицания. Требуется произвести смуту в России, подорвать всякий
авторитет, парализовать всякую нравствен195
ную силу, вооружить сословия одно против другого, зажечь усобицу,
повергнуть все в хаос.
Но для чего же это? Для того ли, чтобы захватить власть? Кто же из
них прочит себя на Всероссийский Престол или кто претендует на звание
президента республики? Имеет ли смысл такая затея? Могла ли бы она так
долго и так упорно держаться, так неутомимо возобновлять свои попытки?
Что же, собственно, серьезного в таких попытках? Ничего иного, кроме
непримиримо враждебных России побуждений, направленных к тому, чтобы
поколебать и расстроить ее. Вот это -серьезная и понятная Цель! Но она не
может прямо высказываться. Нужен пряник, нужно прикрытие, нужен
грубый радикализм, чтобы вербовать недоучившуюся молодежь, нужен пошлый либерализм, чтобы подкупать пустых людей. На врагов негодовать
нечего, от врагов нужно только отбиваться. Вся сила негодования, весь стыд
и бесчестие России должны падать на нас самих, именующих себя людьми
образованными, - людей правящих, учащих, ораторствующих и пишущих...
В одной будто бы русской, хотя и на русском языке издаваемой газете
недавно читали мы наглое уверение, что Россия с самого начала
шестидесятых годов своротила на путь реакции. Выходит, что все
преобразования славного царствования в бозе почившего царя были мрачной
реакцией, а истинный прогресс, какой эти друзья нашего Отечества
рекомендовали бы ему, состоит в грамотах, в пожарах, в упадке
патриотического духа, в доктрине разложения России, в систематическом
развращении народа и учащейся молодежи, в ее волнениях, которые
начались
перед
польским
восстанием
и
с
тех
пор
периодически
возобновлялись. Вот программы, которым должны бы мы были идти, чтобы
угодить друзьям нашим и с которого мы свернули, попав на путь
национальной политики реакции.
Пора нам отрезвиться, пора стать зрелыми и здравомыслящими
людьми. Какое великое благо было бы для России, если бы вместо этой
фальшивой образованности возобладал у нас дух здравомыслия, хотя бы
простого и не нарядного!
Попытки цареубийства были в наши дни и в других странах.
Император германский после славной войны, наверху могущества и величия,
подвергался раз за разом двум покушениям, из которых одно было не совсем
безуспешно. Были покушения в Италии, Испании. Но в этих и других странах
Европы радикальные идеи и безверие распространены в самом народе; там
есть
196
массы бездомного населения; но и там попытки цареубийства имели
вид случайности и не принимали такого настойчивого и систематического
характера, как у нас в эти последние годы. Двукратное покушение на
императора Вильгельма сопровождалось быстрыми и решительными мерами,
принятыми
сильной
и
разумной
рукой.
И
вот
многочисленная
и
действительно сильная партия социализма, имеющая своих представителей
даже в законодательных собраниях, партия эта была мгновенно приведена в
бездействие. А у нас покушения все усиливались и с каждым разом
становились все более дерзкими. Администраторы заговорили сами языком
если не «Земли и воли», то фельетонов «Голоса». Против зла принимались
меры, но какие? Полумеры, только раздражавшие и возбуждавшие дух
злоумышленников. Вся эта история покушений и мер, которые ими вызывались,
породили
мнение
о
бессилии
законной
власти,
которая
в
действительности крепка и сильна и может, если захочет, стать крепче и
сильнее, чем когда-либо.
Дай Бог нам с началом нового царствования очистить нравственную
атмосферу
и
поднять
в
нашем
образованном
обществе
русский
патриотический дух, который дурному нас не научит...
Москва, 4 марта
У ГРОБА ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА II
О ВЛАСТИ
Преклонимся пред этим гробом земного величия. В нем покоятся
останки Государя, обладавшего великим могуществом, большим, чем, быть
может, самому ему было ведомо.
Он стоял на высоте славы, любви народной, удивления целого мира.
Но лишь издали и только неосмысленному взору мог казаться завидным и
легким его удел. С той минуты, как пало на него бремя правления, жизнь его
была самой тягостной, какая только может выпасть человеку, повинностью.
Всегда тягостно бремя Верховной власти, но в бозе почивший Государь был
призван обновить жизнь пред197
водимого им народа и извести его из египетского плена. Он услышал
этот призыв с самого начала и послушно обрек себя его исполнению.
При
каких
страшно
трудных
обстоятельствах
принял
он
государственное правление! Какую великую предстояло затем вскоре решить
задачу! Предстояло бережно и не потрясая земли изъять из нее то, что
укоренилось веками и на чем все держалось, и затем изменить весь строй
народной жизни.
Мир с изумлением смотрел на происходившее в нашем Отечестве.
Совершались одно за другим события всеобъемлющего значения. Простой
наблюдатель, следивший за ходом этих событий, даже посторонний и в них
не замешанный, не мог оставаться равнодушным; что же должен был
испытывать их совершитель, тот, кто нес на себе всю тяжесть решений, кто
переживал ежедневно муку колебаний и опасений?
Всякий знает по собственному опыту, как тяжело принимать решения,
от которых зависит судьба наша так и лиц, с нами связанных, и всякий может
хотя приблизительно оценить, что должен был испытывать, принимая свои
решения, Верховный вождь великого народа, освободитель миллионов,
преобразователь и обновитель своей страны. И не было ему отдыха, не было
минуты успокоения...
Her, не на радость дается жребий власти, и великая честь, которой она
окружена, далеко не искупает для человеческого сердца тяжесть этой
повинности, самой тяжкой, какая только может выпасть человеку на земле.
Мученическая кончина в бозе почившего государя была завершением
истинно подвижнического жребия. Воспитанный, как и все мы, в сфере космополитических идей, глубоко потом, управляя судьбами своего народа, он
отзывался об избраннике своего сердца на призывы его духа, следуя в своих
решениях народному чувству, преодолевая все иные соображения внушения!
Последняя война наша служит тому живым и недавним свидетельством.
Он не превозносился своей властью и, скорее, не вполне слишком
пользовался ею. Доброта и кротость его сердца вели редко к умалению
действия власти там, где ожидалась и где была необходима вся полнота ее
действия. В деле правления он стеснял, связывал себя несравненно
198
более, чем могли бы ограничить его какие-либо формальные условия.
Так мало был властолюбив он, что, принижая и стесняя себя, он был
постоянно в опасности изменить самое начало власти, собранной и
утвержденной трудом и кровью всей истории нашего народа, - начало,
долженствующее служить оградой всякой истинно человеческой свободы и
нравственного порядка в государстве и быть движущей силой его развития.
Нет не от Государя, каков был в бозе почивший Император, требовалось в
чем-нибудь искать обеспечения, но в нем, напротив, и в нем одном, искала и
могла найти себе обеспечение всякая честная свобода и всякое право.
Мы, русские люди, преклоняясь пред гробом Александра II, веруем,
что жизнь его была поистине угодным Богу подвигом. В событиях его
царствования для верующего чувства особенно ясно было действие
промысла, обращавшего во благо всякую опасность и в торжество и победу
то, что, казалось, грозило нам ущербом и поражением. Самая кончина его, во
всем ее ужасе, наказуя нас, возвышает и просветляет его память. История
скажет то, что и теперь для чуткого ума ясно: она скажет, что все скорби его
жизни и самая смерть его были искупительной жертвой за русский народ, за
Россию, за ее величие, за ее призвание. Он пал, сраженный коварством
врагов своей страны...
Весь смысл русской истории и вся государственная мудрость в том
состоят, чтобы Верховная власть нашего народа была неразрывно связана с
ним и чтобы управление им было живым и ясным выражением этого
единства. Сохрани нас Боже от всего, что может разделить их и поставить
как бы в два лагеря, один против другого, каждый со своими особыми
интересами! Никакие формулы, выработанные жизнью других стран, не
могут быть приложимы к отношениям Верховной власти к народу в России.
Мы делали ошибки в наших учреждениях, и они вносили много смуты в
нашу жизнь, парализуя ее силы; но всякая ошибка, даже самая малая на вид,
была бы бедствием непоправимым.
Да предохранит нас Бог от всяких обманов и искушений, а все более от
собственного нашего легкомыслия и неразумия! Да соблюдет Верховная
власть на Руси свое священное значение и всю полноту, всю свободу свою в
живом единении с народными силами!
199
Москва, 19 марта
ЧТО ЗНАЧИТ СЛОВО «РЕАКЦИЯ»?
ГОСУДАРСТВЕННДЯ ВЛАСТЬ. НАШИ ЛИБЕРАЛЫ
У нас теперь в большом ходу слово «реакция». Этим словом
перекидываются как самым ругательным. Им запугивают наш слабоумный
либерализм. Но скажите, ради Бога, не есть ли отсутствие реакции первый
признак мертвого тела? Жизненный процесс не есть ли непрерывная реакция,
тем более сильная, чем сильнее организм?
Наши либералы (или, вернее, их руководители, которые их дурачат)
хотят, чтобы Россия оставалась мертвым телом, не способным реагировать,
какие бы дела над ней ни творились. Совершаются страшные события - и что
же? Хотят, чтобы они не произвели никакой перемены ни в настроении
общества, ни в правительстве. Хотят, чтобы мы ничему не научились, не
стали умнее, чтобы мы продолжали следовать как ни в чем не бывало путем
обмана, чтобы посредством реакции живого и сильного организма мы не
выбросили из себя болезнетворное начало, которое отравляет его. Горе нам,
если мы не способны даже теперь оказать спасительную реакцию, которая
состоит не в том, как думают наши гнилые либералы и политические плуты,
держащие их на поводьях, чтобы ухудшить наши дела, а, напротив, чтобы их
улучшить, чтобы вывести их на прямой путь, чтобы оздоровить их.
Что требуется в настоящее время? Более всего требуется, чтобы
показала себя государственная власть России во всей непоколебленной силе,
ничем не смущенная, не расстроенная, вполне в себе уверенная. Боже
сохрани нас от всяких ухищрений, изворотов, заискиваний, от всякой тени
зависимости государства от каких-либо волнений. Власть государства не на
мнениях основана; или ее нет или она держится сама собой, независимо от
мнений. И вот это-то прежде всего должно обнаружиться в критические
минуты. Слыханное ли дело, чтобы полководец обращался не к мужеству и
твердости своих войск, а старал200
ся бы вызывать в них мнения и показывал бы вид, что мнениям
угождает и в своих действиях на них опирается? А разве государство,
вынуждаемое принимать меры общественной безопасности, не то же, что и
воинство, которое, в очередь, не то ли же, что и государство в сокращенном
виде?
Государство предоставляет мнениям развиваться и высказываться на
свободе,
которую
оно
же
ограждает
и
обеспечивает;
но
в
деле
государственной необходимости и общественной безопасности требуется
прежде всего честное и твердое исполнение каждым своего долга. Россия
выросла и окрепла не мнениями, не большинством голосов, не интригой
партий, вырывающих друг у друга власть, а исполнением священного долга,
связующим воедино все сословия народа. Оживить это чувство долга - вот
что требуется в обстоятельствах, подобных настоящим.
Наши так называемые либеральные газеты уж очень возмущены тем
сочувствием, которое встречают русские нигилисты среди заграничных
социалистов, радикалов и коммунаров. Желая отвести глаза своих читателей
от той отвратительной язвы, которая искусной рукой привита нам под
фальшивым видом «либерализма», они запальчиво накидываются на
заграничные государства за то, что те терпят в своих пределах источники
смут, которые препятству-ют-де нормальному развитию России. В пошлых
фразах петербургские и московские «либералы» убеждают, с одной стороны,
заграничные
правительства
принять
самые
строгие
меры
против
скрывающихся у них революционеров, а с другой -- они же умоляют русское
правительство воздержаться от всякой меры, имеющей хотя бы малейший
признак энергии, ибо такие меры «для России непригодны, бесполезны и
даже вредны».
Нельзя без гадливого чувства взять в руки некоторые из наших газет.
Кто руководит ими и ком)' они угождают?
«Голос», эта ложью дышащая газета, хочет уверить, что все теперь
только и думают о так называемых либеральных учреждениях, что в
принципе все согласны, а разнятся только в способах. Наглость лжи этой
газеты доходит до того, что она утверждает, будто и «Московские
ведомости», в свою очередь, проповедуют необходимость парламента, но
только не такого, как «Голос», а олигархического!
201
ЧЛЫ Ь 1 i'E I ЬЯ.
Г mili'AJUli/U 1И VI AALM^MJ 1Я1'А 11.
Москва, 8 апреля
ВСЕ, ЧТО ПРОТИВОРЕЧИТ
основному СТРОЮ
РУССКОГО ГОСУДАРСТВА,
ДОЛЖНО БЫТЬ
УСТРАНЕНО
ИЗ НЕГО САМЫМ
РЕШИТЕЛЬНЫМ ОБРАЗОМ
Завтра - сороковой день по кончине Монарха, которого оплакивает
Россия. До сорока дней, по верованию нашей Церкви, отошедшая душа
находится еще в тайной связи с нами, постепенно освобождаясь от земных
уз. Завтра мы как бы вновь и в последний раз простимся с Государем, так
много сделавшим для нашего Отечества, пострадавшим и потерпевшим
мученическую смерть за него. Молясь об упокоении отошедшей души
Монарха, помолимся и о его России, переживающей ныне тяжкий кризис.
Нелегко переживать кризис; однако лучше пусть он несколько
продлится, лишь бы разрешился вполне благополучно. За кризисом должно
последовать или полное выздоровление, или безнадежное ухудшение недуга.
Всякая ошибка может иметь теперь роковые последствия.
Что теперь нам делать? Прежде всего, не задавать себе подобных
вопросов. В этих-то беспрерывных вопросах и состоит наш опасный
общественный недуг. Что нам теперь делать? Да просто стать твердо на ноги,
очнуться от дремоты, отряхнуться от праздномыслия и делать то, что у
каждого под руками.
Со вчерашнего ли дня началось существование России? Русская
держава есть создание тысячелетней истории. Россия не вопрос, Россия не
мнение, не идея, не отвлеченная формула; это самая реальная реальность,
многосложная и громадная. Россия есть до бесконечности организованная
индивидуальность, своеобразная и сама себе равная. Если она существует, то,
стало быть, есть основы и законы ее существования. Вот та
202
твердая почва, на которой мы должны очутиться, чтобы выйти
благополучно из кризиса; вот на чем следует стать твердо.
Что делать? Очевидно, следует делать то, что требуется основными
законами нашей страны. Если мы в чем-нибудь отступили от них, поспешим
прийти в согласие с ними. Все, что противоречит основному строю Русского
государства, должно быть устранено самым решительным образом. Вопрос
не в том, что лучше вообще, а в том, что полезно для нашего государства в
данный момент его существования. Если мы призваны заботиться о чьемлибо существовании, то не следует отвлекаться от него мыслью или
разбрасываться по сторонам.
Последнее царствование, столь славное, но злодейски прерванное,
было
ознаменовано
великими
преобразованиями,
которые
подняли
множество вопросов. Не осталось ничего в нашем быту, что не подверглось
бы вопросу, все зашаталось и заколебалось, и из виду у нас пропал самый
субъект преобразований и улучшений. Субъект же есть Россия, Русское
государство, и мерой, определяющей достоинство преобразований, должно
быть не что иное как государственная польза. Одному может казаться
лучшим то, другому - другое. Для отвлеченной мысли, так же как и для
фантазии,
нет
ни
конца,
ни
предела.
Но
в
законодательстве,
в
правительственной деятельности, в вопросах политических все должно быть
подчинено государственной пользе и ею измеряться. Всякое уклонение
нашей мысли за черту государственной пользы, точно так же как и всякая
отвлеченность, невольно уводит умы на дурной путь, который ведет к измене
вольной или невольной и поощряет врагов.
Москва, 25 апреля
ЕДИНСТВЕННЫЙ ЦАРСКИЙ ПУТЬ
Предлагают много планов... Но есть один царский путь.
Это не iryrb либерализма или консерватизма, новизны или старины,
прогресса или регресса. Это и не путь золотой середины между двумя
крайностями. С высоты царского трона открывается стомиллионное царство.
Благо этих ста миллионов и
203
I LI LUIJL AJUIIAI \VIV\
есть тот идеал и вместе тот компас, которым определяется и управляется истинный царский путь.
В прежние века имели в виду интересы отдельных сословий. Но это не
царский путь. Трон затем возвышен, чтобы пред ним уравнивалось различие
сословий, цехов, разрядов и классов. Бароны и простолюдины, богатые и
бедные, при всем различии между собой, равны пред Царем. Единая власть, и
никакой иной власти в стране, и стомиллионный, только ей покорный народ вот истинное царство.
В лице Монарха оно владеет самой сильной центральной властью для
подавления всякой крамолы и устранения всех препятствий к народному
благу. Оно же, упраздняя всякую другую власть, дает место и самому
широкому самоуправлению, какого может требовать благо самого народа народа, а не партий.
Только по недоразумению думают, что монархия и самодержавие
исключают «народную свободу», на самом же деле она обеспечивает ее
более, чем всякий шаблонный конституционализм. Только самодержавный
Царь мог без всякой революции, одним своим манифестом, освободить двадцать миллионов рабов, и не только освободить лично, но и наделить их
землей. Дело не в словах и букве, а в духе, все оживляющем.
Да положит Господь, Царь Царствующих, на сердце Государя нашего
шествовать именно этим воистину царским путем, иметь в виду не прогресс
или регресс, не либеральные или реакционные цели, а единственно благо
своего стомиллионного народа.
Печатается по: М.Н. Катков. Имперское слово. - М., 2002.
«ГОЛОС»
«ГОЛОС»
-
популярная
ежедневная
обществтноъалитическая
газета, издавалась в 1863-1883 гг. Редактор и издоишь А,А. Краевскш (с
1871 а - совместно с В.А. Бильбасовым). Тираж (в 1875 г.) 22,6 тыс.
экземпляров. Была создана при содействии министра просвещения В.А.
Шовнина, министра внутренних дел П.А. Валуева иминистра финансов М.Х.
Рейтерна. Ставила своей целью «служить практической разработке
вводившихся реформ». Первоначально субсидировалась правительством (в
1863-1865 гг.). Большое влияние и доступ к ин-формации обеспечивались
связями главного редактора с либеральными правительственными кругами.
Считалась изданием умеренно-либерального толка. Публиковала,
среди прочих, материалы, в которых критиковались власти. Именно
поэтому за первые 15 лет существования получила 11 предостережений,
три раза ее выпуск приостанавливался. В период царствования Александра
Ш подвергалась гонениям и, наконец, в 1883 г. прекратила свое
существование. (После «третьего предупреждения» от правительства ее
издание было приостановлено «за вредное направление». Возобновить
выпуск было разрешено лишь при условии предварительной цензуры, но
издатель предпочел ее закрыть).
№ 63, среда 4 (16 марта) 1881 года Санкт-Петербург, 3 марта 1881 г.
В
чем
состоит
величие
царствования
почившего
Императора
Александра II? В чем его нрава на бессмертие? Ответ у всех на устах: он не
только освободил миллионы крепостных крестьян, но первый между
русскими государями пошел по пути преобразований, имевших целью
вызвать к жизни и к действию общественные С1ты народа.
Предприятие громадное, величие которого можно сообразить только
по сравнению с порядком управления, сложившегося в России до Его
вступления на престол.
До воцарения Императора Александра II государство наше было по
существу своему и по форме приказным. Прошлые царствования не чужды
были преобразований; но перемены эти касались форм, порядка состава,
числа и прочих правительственных установлений, построенных на том же
приказном начале.
В бозе почивший Император прямо и смело, по собственному
побуждению, пошел по дороге общественных реформ. При
HCN,
возникли
всесословные учреждения - земские и городские; при нем появилась печать,
впервые обсуждавшая общественные и политические вопросы; при нем, коротко говоря, явилось все, на чем лежит печать общественности и некоторой
гражданской свободы.
Этого мало. Под влиянием духа общественных преобразований, а
равно и под влиянием новых форм правосудия, в России стало утверждаться
и крепнуть начало личного достоинства, неведомое в такой степени в
прежние времена. Вместе с сознанием личного достоинства получило новый
рост и сознание достоинства национального, перешедшего со степени инстинкта на степень разумной идеи.
207
HAL! Ь
uuriikn 111 LUUI njuuniinn
Итак, все, чем живет современный русский человек, все, чем он
дорожит, развивалось и даже зародилось под влиянием преобразовательной
политики усопшего Императора. Да, он хотел дать не только новую форму
своему государству, но и влить в него новое содержание - или, вернее,
вызвать к жизни нравственные силы, таившиеся в народе.
Удивительно ли, что эта громадная задача встретилась с громадными
же препятствиями? Удивительно ли, что Государь, желавший основать
новый государственный строй, по началам своим противоположный
прежнему строю, должен был встретиться с такими преградами, с какими не
имел дела ни один из его предков, исключая Петра Великого?
Все
встало
на пути:
и
та
часть
общества,
которая
хотела
воспользоваться реформами, но по слабости своего гражданского воспитания
часто не умела пользоваться ими как следует; и та часть общества,
материальные и духовные стремления которой были связаны с прошлым; и,
наконец, горсть людей, одинаково чуждых первым двум слоям, но людей
отчаянных, готовых на все и занесших на русскую землю миросозерцание и
приемы подонков западноевропейской социальной демократии.
Надо смотреть на дело прямо: успех великого дела, задуманного
Императором Александром II, зависел не от совершенства канцелярского
производства, а от перевоспитания общества, т. е. от процесса медленного и
трудного всегда и везде. Реформы общественные предполагали и общественный рост, как необходимое условие для их успеха.
Но можно ли было переродить громадное государство внезапно?
Можно ли было в этом тяжком и медленном процессе сохранить навсегда
непоколебимую веру в собственное свое дело? Можно ли было никогда не
смущаться ни неумелостью лиц, действовавших в новых учреждениях, ни
зловещими криками партий, стороживших каждый неуспех новых учреждений, ни, тем более, подвигами анархических кружков, не со
вчерашнего дня приступивших к разрушению всего «еже есть сущего», с
адской злобой и с неслыханными на русской земле способами? По совести
спрашиваем: можно ли?
Не удивительны после этого колебания в нашей внутренней политике;
неудивительна борьба старого с новым; причем новое не всегда оставалось
победителем. Неудивительно, что громадная задача, поставленная покойным
Госу208
дарем, оставалась неразрешенной, и все последние двадцать шесть лет
могут быть названы временем «переходным» в полном смысле этого слова.
Итак, что же делать теперь?
По-нашему, путь ясен. Должно искать указаний в том, что хотел
совершить в бозе почивший Император. Должно всемерно отвращаться от
того, что сделало его время переходным и что зависело не от Него, а от
исполнителей Его воли.
Переходное время не может длиться до бесконечности. Процесс
перехода от одного порядка вещей к другому, затягиваясь, переходит в
разложение. И признаки разложения, несомненно, обнаружились в последние
годы, когда святая Русь могла быть терроризирована горстью извергов, фанатиков и безумцев.
В переходное время было испробовано все, и ничто не привело к
желанному
концу.
Напротив,
решение
самых
насущных
вопросов
оттягивалось все дальше и дальше, положение дел усложнялось все больше и
больше и, наконец, после страшной неслыханной катастрофы 1-го марта все
эти задачи, полным своим бременем, легли на новое царствование.
Нужно быть гигантом, чтобы разрешить эти задачи вдруг. Но для блага
России и для нашего внутреннего мира достаточно будет, если во всех наших
делах почувствуется твердая рука, ведущая к тому единению Царя с народом,
вне которого нет спасения и жизни.
В таком единении хотел вести и вел Россию усопший Император. В
этом и состоит царский завет.
Каждый любящий Россию спрашивает себя: куда же идти нам? Мы
шли путем реакции - и нажили себе крамолу, с которой справиться, при
крайнем напряжении всех средств, какие имелись в распоряжении реакции,
не оказалось возможным. Реакция в последние годы, правда, спустила свои
паруса; жить стало легче Но ростки, насажденные долгим периодом
господства людей, враждебно относящихся к освободительным началам,
которые были внесены в наше законодательство покойным Государем,
продолжали делать свое губительное дело. Россия видела как бы проблеск
новой зари; но туман, нагнанный, с одной стороны, крамолой и
вынужденными против нее мерами, с другой - систематическим подавлением
общественной самодеятельности, все еще преобладал. Молва общественная
приписывала лю209
дям, занимающим высшие правительственные посты, весьма благие
намерения; но все ограничивалось надеждами, ожиданиями...
При таком положении дел святотатственное злодейство 1-го марта
поразило всех, как страшный сокрушительный удар грома. Царь в крови!
Царь во гробе, сраженный рукой убийцы - и русское общество, русский
народ был не в состоянии охранить своего любимого Царя! Тут есть отчего
каждому русскому человеку придти в ужас. Тут в каждом пробуждается
заветная мысль: какими средствами спасти Россию, спасти русский народ от
подобных злодейств, от покушений на драгоценную жизнь наших державных
Вождей?
Сегодня, 3-го марта, газета «Страна» высказала мысль, которая в эти
дни у всех на уме, которая сама просится на язык. «Почему, - спрашивает
газета, - ответственность за все, что делается на Руси, за ошибки
экономические и за разочарования нравственные, и за крутые ошибочные
меры реакции, за ссылку в Восточную Сибирь, за все неприглядное, одним
словом, должна ложиться лично на одного Вождя русского народа? Разве он
лично пожелал всех этих мер? Разве его собственной мыслью было
приведение их в исполнение? Неумелые прежние советники, внушители
реакции здравствуют, а Царь наш, Царь-Освободитель погиб!»
Болезненно должны отозваться эти слова в сердце каждого человека, и
русского, и нерусского. Какое страшное зло - ответственность одного за все,
что могут над многомиллионным народом наделать своекорыстные,
властолюбивые, невежественные советники и исполнители! Нет, пусть же,
если они советуют и исполняют во вред Царю и народу, пусть же и несут они
на себе всю тяжесть ответственности перед Царем и народом.
«Надо устроить, - отвечает газета «Страна» на поставленный вопрос, в правильном общественно-государственном порядке громоотвод для
личности главы государства. Надо, чтобы основные черты внутренних
политических мер внушались представителями русской земли, а потому и
лежали на их ответственности. А личность русского Царя пусть служит
впредь
только
светлым,
вполне
сочувственным
символом
нашего
национального единства, могущества и дальнейшего преуспеяния России».
210
Разделение
ответственности
за
государственные
меры
между
ближайшими советниками и исполнителями державной воли было бы только
первым шагом к выходу на правильный, спокойный путь государственной
жизни. Этот шаг непременно устанавливает дальнейший - установление тех
органов общественно-государственной жизни, перед которыми исполнители
ответственны.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
ИОСИФ АИСКИН
В КРУГЕ ТРЕТЬЕМ
КАК УСВОИТЬ УРОКИ «ТРАГЕДИИ ИЛЕЙ»?
Сегодня в фокусе общественного внимания оценка путинских реформ.
Российская
интеллигенция
опять
поднимает
«проклятые
вопросы».
Сказывается невроз «2008 года». Вроде как надо ли менять власть?
История, которая якобы не знает сослагательного наклонения, только в
этом наклонении и обсуждается на российских кухнях - сегодня, как десятки
лет назад. Почему в нашем любезном Отечестве радикальная интеллигенция
неизменно, уже несколько столетий почитает государство за своего злейшего
врага? И, главное, почему каждый реформаторский порыв оборачивается
волной государственного гнета?
Представленная читателю трагедия идей не первый и не последний
пример. В основе сегодняшнего противоборства - вновь глубокий конфликт
между писаным законом и реалиями неуступчивой жизни. Сегодня, как и сто
пятьдесят лет назад, свежо звучит литая формула Петра Валуева: «У нас
самый
закон
определительностью
заклеймен
правил
неискренностью,
и
ясностью
не
выражений,
озабочиваясь
он
прямо
и
последовательно требует невозможного». И тогда и сейчас диагноз кризиса
один и тот же: пореформенные институты противостоят требованиям
реальной жизни. Но где истоки этой повторяемости?
Столь разные и далекие эпохи роднит один и тот же принцип, который,
как бомба, заложен под фундамент наших реформ. Три с половиной века
верхи неизменно начинали и
213
проваливали
Тоталитарными
идеократические,
или
идейно
авторитарными
вдохновленные
методами
стране
реформы.
навязывались
институты, отвечающие избранной доктрине, но кардинально расходящиеся
с
общественными
представлениями,
с
укорененными
требованиями
практической жизни.
Все многообразие ценностей, которыми живет общество, подменяется
одной тотальной идеей. Много раз говорилось, что «русский коммунизм» извращение серьезной идеологии, выпячивание лишь одной вырванной идеи.
Но это характерно и для всего этого типа реформирования. В этом смысле
«третий
Рим»,
«голландский
парадиз»,
реформы
царя-Освободителя,
строительство социализма, да и реформы последнего времени (строительство
капитализма и демократии) проводились в рамках одной парадигмы
реформирования.
О
модернизации
«сверху»
говорилось
не
раз.
Противоречие
телеологического, идеократического, с одной стороны, и генетического,
продолжающего предшествующее историческое развитие страны, - с другой,
ощущалось уже к концу александровских реформ. Но главное, что в своей
«идейной ипостаси» она неизбежно вела к отказу от анализа реальных
проблем в пользу доктринерства, декоративных институтов -«фасадов»,
«потемкинских
деревень».
Страстная
критика
Победоносцевым
реформаторских институций как пустопорожних говорилен потом)' и была
столь впечатляющей, что за ней было немало правды. Другое дело, что
лекарство он предлагал хуже болезни.
Верность идее всякий раз оказывалась важнее знания «косной» жизни,
которая не поддается усилиям реформаторов. Читатель легко вспомнит
гневные обличения К.Д. Кавелиным «кабинетных» реформаторов. Да и
консервативных оппонентов реформ знание подлинной жизни также занимало довольно мало. Приговор «страшно далеки они от народа» относится к
обоим противостоявшим лагерям.
Противостояние реформаторов и общества всегда вело к отчуждению
власти от народа, отмеченного Валуевым в своих «Записках». Именно
стремлением к преодолению этого источника кризиса реформ были так
ценны проекты П.А. Валуева и М.Т. Лорис-Меликова, направленные хотя бы
на преодоление раскола между петербургской бюрократией и наиболее
активными слоями российского общества. Здесь важно отметить то, что
консервативная по своим идейным
214
истокам попытка создать государственный институт, способный
преодолеть разрыв между законом и требованиями жизни, носила для России
поистине радикальный характер.
Дело даже не в том, что реформа М.Т. Лорис-Меликова, несомненно,
стала бы лишь первым шагом. За ним неизбежно последовали бы следующие,
ведущие к ограничению самодержавной власти.
Критики, обвинявшие авторов в «конституционализме», были неправы
лишь формально. Да и сами реформаторы вполне отдавали себе отчет в
направленности своих действий. Представленная статья в «Голосе» ясно
вскрывала логику реформаторских намерений. Другое дело, что эта
несвоевременная публикация подрывала политические позиции своих
лидеров.
В реформах Лорис-Меликова и его предшественников гораздо важнее
то, что они радикально меняли бы саму несущую конструкцию власти.
Осознавали
это
реформаторы
или
нет,
но
предлагаемый
ими
представительный орган лишал всесильную бюрократию самооснования ее
власти. Практичный, укорененный закон лишает бюрократию самого
сильного аргумента, что только ее каждодневная деятельность способна
устранить зазор между «бездушным», «кабинетным», «мертворожденным»
законом, с одной стороны, и многообразием реальной жизни - с другой. Что
лишь прочно связанная с требованиями практической жизни деятельность
бюрократии, пусть и обильно смазанная взятками, способна предотвратить
паралич государственной и хозяйственной жизни. Горестно, что увлечение
узкопартийными распрями оказалось непреодолимым барьером на пути
сплочения всех общественных сил, стремящихся к более органичному
государственному устройству.
Немаловажно и то, что созданию практичного жизнеспособного закона
противостоит также и антиэтатистский инстинкт интеллигенции. За ним
стоит опасение, что устранение «зазора» между законом и жизнью позволит
изначально злокозненному государству проникнуть в самые недра приватной
жизни, заполнить все ее лакуны, ускользавшие из-под его неусыпного
контроля. «Либеральная» борьба за ограничение государственного влияния
при
таких
установках
явно
предпочтительней,
чем
скрупулезная
каждодневная работа над налаживанием государственного механизма,
удерживающего баланс между личной свободой каждого и удовлетворением
общественных нужд.
215
Снятие этого зазора также меняет вектор общественной критики. Уже
не
остается
места
принципиальным,
но
абстрактным
обличениям.
Пространство критики остается лишь для профессионального экспертного
анализа реальных дисфункций сложного государственного механизма.
Возможно, именно поэтому у нас так не в чести анализ правоприменительной практики, с которой и начинается устранение «зазора». Гораздо
легче
нагромождать
законодательные
монбла-ны,
чем
несообразности и противоречия уже принятого законодательства.
разгребать
Однако попытки преодолеть это отчуждение между писаным законом и
жизнью были крайне редки в нашем Отечестве. Во-первых, реформаторский
порыв редко сочетается с реалистическим осознанием разрыва между
задуманным и пореформенной жизнью. Дискуссии умеряют порыв. Во-вторых, в нашем Отечестве рациональный анализ не в чести при решении
судьбоносных проблем. Он чаще всего становится жертвой идейной борьбы,
исключающей компромиссы и соглашательство.
Многие исследователи в этой связи отмечали слабость «срединной»
культуры, изначальную ущербность позиций сторонников диалога с властью.
Безусловно, большая вина за это лежит на высокомерной власти, вступающей
(да и то не всегда) в содержательный диалог лишь при наличии прямой и
непосредственной угрозы государственным устоям. Не раз писалось, что не
меньшая вина лежит и на образованном российском обществе, на
интеллигенции, легковерно подверженной идейным поветриям. Она легко
соблазняется возможностью продемонстрировать свою нравственную позицию, выступая против заведомо безнравственной и злокозненной власти.
Без объяснения истоков такого положения нам не избежать хождения
по кругу «реформы - контрреформы», лишающего страну плодов подлинной
модернизации.
Давний порок общественно-государственной системы России, тесно
связанный
с
отчуждением
власти
и
народа,
состоит
в
том,
что
государственные установления, возможно за исключением верховной власти,
не обладают подлинной легитимностью. Современная институциональная
теория показала последствие такого положения, невозможность эффективного функционирования социальных институтов, не об216
ладающих прочной этической поддержкой, либо, по меньшей мере,
пользующихся устойчивой лояльностью граждан.
Существенным
отличием
российской
модели
от
модернизации
западного типа состоит в том, что религия у нас не создавала прочных
нравственных
основ
государственной
жизни,
легитимной
опоры
государственных институтов. История также распорядилась, что в нашем
Отечестве отсутствуют и другие источники легитимности государства:
традиции лояльности к закону, заветы харизматического лидера и др,
Результат - общая слабость институциональной системы, на базе
которой трудно строить сложные экономические и политические
механизмы.
Во многом это и объясняет, что в России ясно видна тенденция к
доминированию более простых авторитарных политических систем и
административных методов хозяйствования.
Павел Милюков в своих «Очерках истории русской культуры»
объяснял истоки такого положения результатами церковного раскола, в
результате
которого
нравственно
живые
элементы
покинули
лоно
официальной церкви. Хорошо известна формула: «в России есть церковь, но
нет религии». Такая церковь перестала быть духовным пастырем и во многом
утратила
функции
поддержания
нравственных
устоев
общества.
«Болезненный и обильный последствиями разрыв между интеллигентами и
народом, за который славянофилы упрекали Петра, совершился веком
раньше», - был убежден Милюков. С той поры институты, внедрявшиеся
государством, поддерживала не живая вера народа, но лишь убеждения реформаторов и их идейных сторонников. Подрыв доверия к реформаторам, к
их проектам сразу же делегитимировал вновь созданные институты. Он
становился нравственным оправданием массового оппортунистического
поведения, попросту поиска путей ухода от требований закона.
До настоящего времени не очень осознаются последствия подобного
положения. Утрата искреннего религиозного чувства, создающего прочную
опору нравственности, путается с западной секулярностью. Однако в
большинстве стран Запада секуляризация не подрывала нравственные устои
и сохранила от прежних времен прочный сплав легальности и легитимности
государственных установлений, лояльность большинства населения к закону.
Даже революционные по217
HULAbLAUnnt
трясения
не
могли
поколебать
высокий
статус
закона,
под-
держиваемого длительной традицией лояльности.
Характерно,
что
идейно
вдохновленная
модернизация
всегда
встречала, по меньшей мере, пассивную поддержку традиционной России,
людей, всегда готовых послушно следовать указаниям власти, тех, кого
сейчас называют «электоральным болотом». Однако в ходе практического
воплощения реформ из них изымались сложные элементы, которые
невозможно было поддерживать слабой институциональной средой, но
которые
собственно
и
обеспечивали
эффективность
реформ.
В
реформаторских механизмах удерживались лишь те, которые в основном
соответствовали
социокультурным,
нравственно-этическим
основам
общества, зрелости его институциональной среды.
Такое функционирование социальных институтов еще проходило,
когда
требовались
лишь
исполнительность,
простые
технологии,
мобилизация традиционных ресурсов экономики. Но развитие требовало
усложнения социальных механизмов, все большего числа людей, способных
к самостоятельным решениям, в том числе готовых принимать их на свой
страх и риск. Стожилось глубокое противоречие между требованием к
усложнению политической и хозяйственной жизни, с одной стороны, и
зрелостью институциональной среды - с другой. Государство испытывало
острый дефицит служилых людей, искренне верящих власти, служащих ей с
умом и талантом.
Но даже когда кризис такой государственности был впервые осознан,
единственным интеллектуальным откликом на него стал призыв Гоголя к
порядочным людям идти па государственное служение. Но этот призыв
остался гласом вопиющего в пустыне.
Как бы мне ни была симпатична позиция великого русского писателя,
вынужден признать справедливость ответа Белинского - система переломит
любого энтузиаста. Подтверждение - не только «Обыкновенная история», но
и участь многих, кто пытался честно служить безнравственному государству.
Кто не помнит рассуждение «мудреца» Егора Глумова о качествах,
необходимых для государственной службы (как раз в разгар александровских
реформ).
Нарастающее отчуждение нравственно чувствительной части общества
от
власти
породило
радикальную
интеллигенцию,
объединенную
революционным порывом к свержению
218
M Ч1
J-1.MUI
безнравственного
и
угнетательского
государства.
Собственно
революционная интеллигенция с ее религиозным порывом, миссией
служения, сектантской замкнутостью и иерархией лидеров стала эрзацем
религии в обществе, где не было подлинной религиозности. Религиозное
чувство, санкционировавшее в рамках западной модели модернизации
легитимность общественного порядка (наличного или реформированного), в
российской модели легитимировало революцию.
Проявление такого общественного сознания ярко описано Б.Н.
Чичериным в статье «Различные виды либерализма».
Самоотверженное служение революционеров своему-идеалу сделало
их нравственным идеалом в обществе, зараженном безверием и цинизмом.
М.О. Гершензон в «Вехах» дал описание социализирующего действия
«интеллигентской религии»: «Юношу на пороге жизни встречало строгое
общественное мнение и сразу указывало ему высокую и ясную цель. Смысл
жизни был заранее общий для всех, без всяких индивидуальных различий.
Можно ли сомневаться в его верности, когда он признавался всеми
передовыми умами и освящен бесчисленными жертвами? Самый героизм
мучеников, положивших жизнь за эту веру, делал сомнение практически
невозможным. Против гипноза общей веры и подвижничества могли устоять
только люди исключительно сильного духа. Устоял Толстой, устоял
Достоевский, средний же человек, если и не верил, но не смел признаться в
своем неверии».
Сложилась довольно прочная социальная конструкция. Интеллигент
получал моральную опору, обретал смысл жизни, но платил за это отказом от
избавления
из
добровольного
плена
норм,
жестко
заданных
«интеллигентской религией».
Нарушитель становился изгоем. Яркий пример - Н.С. Лесков,
подвергнутый жесточайшей обструкции за одно только подозрение в
нелояльности. Его «грех» был в том, что когда полиция заявила о своих
подозрениях в виновности студентов в поджогах, случившихся в Петербурге,
журналист Лесков всего лишь написал, что долг полиции - исследовать все
версии.
Власть этой религии в России сделала революцию гораздо более
легитимной, чем любые государственные установления. Эсхатологическое
сознание
радикальной
интеллигенции
задало
идейную
диспозицию:
сторонники эволюции, «постепеновщины» стали изгоями «передового
общества».
219
Схожие процессы происходили и на противоположном фланге.
Нравственная эрозия, гниение самых основ государственной власти
осознавались немногими искренними ее сторонниками (вспомним призыв К.
Леонтьева:
«Россию
нужно
подморозить»)
и
породили
фанатичное
убеждение в необходимости сохранить самодержавие любой ценой.
Господствовало убеждение (вспомним выступление К.П. Победоносцева и
статьи М.П. Каткова), что достаточно поколебать основы самодержавия,
заронить в массах народа сомнения в божественной основе власти, и
государство рухнет. Следует заметить, что в итоге все так и случилось.
В основе убеждений «охранителей» лежала искренняя вера в то, что в
народных глубинах, в отличие от безверной «образованщины», сохранилось
искреннее и глубокое религиозное чувство. Достаточно пробить «корку»
безверия, добраться до животворного слоя народной жизни, и подлинное
религиозное
чувство
народа
станет
прочной
нравственной
опорой
возрожденного государства.
Пылкие религиозные убеждения «охранителей» надежно блокировали
восприятие ими любых рациональных аргументов, направленных на
необходимость повышения дееспособности государственного управления, на
снижение политической напряженности. «Уступки духу времени» (вспомним
«Трактат о вреде всяких реформ вообще» из пьесы «На всякого мудреца
довольно простоты» НА. Островского»), требованиям вполне лояльных
власти активных слоев общества, были неприемлемы для «охранителей», так
как они означали абсолютно нравственно невозможную для них измену вере
в священный союз между монархом и его народом.
Столкновение партий революционеров и «охранителей» носило скорее
характер религиозных войн, замаскированных политическими лозунгами,
войн до полного уничтожения побежденного. Эти войны по самому своему
существу радикально отличались от политической борьбы Нового времени,
движимой более рациональными интересами. Общество, втянутое в
квазирелигиозную войну двух сект, не хотело слышать робких голосов
благонамеренных, предупреждавших о кровавой плате зарождающейся
революции. Радикалы обеих партий одержали победу. Россия оказалась в
круге первом - в революционной воронке.
220
j_u ii_i4 i L L. LI in
[ [' I! 1 liCIVl
В этой воронке были уничтожены результаты попыток соединить
умозрительные конструкции либеральных бюрократов с жизнью страны.
При всех недостатках реформ, невозможно отрицать, что в ответ на
призыв царя-Освободителя в мировые посредники, в новую судебную
систему пришли люди, долгое время служившие маяками нравственного
служения. Анатолий Кони почти полвека на высоких прокурорских и
судебных постах показывал, сколь много может сделать личный пример.
Читатель мог видеть, как 8 марта 1881 года был потерян последний
шанс на компромисс, когда в остром споре были похоронены уже
одобренные покойным государем реформы Лорис-Меликова.
Горькая ирония истории состояла в том, что главным бенефициаром
войны между революционерами и «охранителями» стали циничные и
вороватые бюрократы, с которыми, по сути, боролись и те и другие.
Чего стоит пример, который приводит граф Валуев в своих мемуарах.
Уже в царствование Александра III в качестве министра государственного
имущества он по велению государя передал высшим чиновникам в
пользование (без права вырубки) заповедные леса. И что же... В течение нескольких месяцев эти «пользователи» продали эти леса под сруб.
Напрасно позже «веховцы» указывали, что путь революции не решит
проблем России, что подлинное преодоление кризиса - в решении реальных
проблем, в нравственном обновлении. «Передовая Россия», верная заветам
предшественников,
осудила
их
«капитулянтство»,
отказ
от
бес-
компромиссной борьбы с режимом. Напрасно искренние патриоты склоняли
Двор к компромиссу. Радикализм и бескомпромиссность революционеров
опять шли рука об руку с твердолобым упрямством власти. И те и другие
жаждали схватки. Последний шанс был упущен в августе 1917 года, когда
Александр Верховский тщетно умолял Предпарламент не допустить распада
фронта, ухода солдат с оружием, сократив армию до минимума,
демобилизовав
миллионы
озверелых
тыловиков.
Но
верность
революционным принципам опять оказалась важнее разума.
Наконец, круг первый завершен, ненавистный режим свергнут. Но
вопреки революционным надеждам, на волю вы221
ПОСЛЁСЛОИИЬ
рвались не природно-совершенные человеческие отношения, но
низменные
инстинкты.
За
безумные
мечты
революционеров
и
бескомпромиссную тупость власти заплачена дорогая цена. Гражданская
война, эмиграция, а затем и репрессии смыли пласты культурного слоя, с
таким трудом и огромными жертвами накопленного почти за столетие.
Традиционализм и пассивность такой массовидной России лишь возросли.
На такой культурной основе социалистические реформы, и без того
утопичные, проводились с крайним фанатизмом, почти без связи с
реальностью. Миллионы жертв - плата не столько за строительство
социализма, сколько за сам тип реформирования, за стремление одним
силовым рывком преодолеть зияющий культурный разрыв между идеалом и
традиционной Россией.
Советская власть, совершив культурную революцию, создала и новую
интеллигенцию.
Ослабление
фанатизма
открыло
дорогу
осознанию
реальности. Но и новая интеллигенция, наследница своих духовных отцов,
считала
компромисс
воспроизводившая
нравственным
высокомерную
грехом.
тупость
Впрочем,
и
и
власть,
фанатизм
своих
предшественников, верила (часть - искренне, другая цинично делала вид) в
преображающее всесилие теории, способной переустроить жизнь.
Порыв «шестидесятников» наполнить советскую власть нравственным
содержанием завершился крахом, лобовым столкновением с фанатиками и
циниками. После этого уже всеми, диссидентами и сатириками, кухонными
сидельцами, да и большинством номенклатуры овладело убеждение, что
между официальной пропагандой и жизнью - пропасть: всеохватные ложь,
лицемерие и цинизм.
Так Россия вошла в круг второй. Отчуждение снова сделало
невозможным компромисс между властью и обществом. В «передовом»
общественном мнении страны взяло верх убеждение: «иного не дано» нужна смена общественного устройства. Уже почти не было слышно
сторонников эволюции советского общества, закончился поиск путей решения подлинных проблем страны, нравственного обновления. Всем памятна
эйфория: сменим коммунистов, введем рынок и демократию - жизнь сразу
наладится.
Будем справедливы. Перестройка с ее деидеологизаци-ей, обращением
к «живому творчеству масс» уже может сой222
ти за альтернативу, неосознанную попытку уйти с накатанной колеи
идейно вдохновленной модернизации к опоре па требования практической
жизни. Осмеянные выборы все же поколебали послушливость начальству,
учили вере в себя, в жизнь своим умом.
Казалось, «новое мышление» открывает дорогу компромиссу между
властью и интеллигенцией. Но нежелание «поступиться принципами» одних
и радикализм других стремительно углубляли пропасть. Последний рубеж борьба «демократов» с Михаилом Горбачевым. И дорогого стоит хоть и
запоздалое, но признание этой стратегической ошибки, сделанное В.Л.
Шейнисом
на
круглом
столе
Горбачев-фонда
«Перестройка
в
трансформационном контексте»: «Бороться нужно было за Горбачева, а не
против него».
Советская система была разрушена до основания. Круг второй
завершен. Сменились идейные ориентиры, но принцип - идеологизированная
модернизация - неизменен. Россия заимствовала «цивилизованную» систему,
«как у всех». Но опять внедренные законы радикально отличались от
представлений большинства. Ему потребовалось десять лет, огромные
личные усилия и жертвы, чтобы приспособиться.
Следует признать, новая система, так же как и предшествующие, не
обрела легитимности - прочной моральной поддержки большинства. В
полном соответствии с теорией, деятельность хозяйственных и политических
институтов стала определяться наименее нравственными элементами. Проще
говоря, страна стала жить «по понятиям». Новые «цивилизованные»
институты
обернулись
бюрократических
демократической
отношений.
Результат
-
оболочкой
редкая
в
криминальноговой
истории
концентрация власти и собственности.
Итак, сложился кардинальный разрыв между нормами законов,
писанными для «лохов», и реальной жизнью. Действует «Сухаревская
конвенция»: закон применяется избирательно, в зависимости от связей
«наверху», прежде всего с силовиками. Такая система не признается
справедливой
да
же
теми,
кому
она
очень
выгодна.
Качество
институциональной среды сильно недотягивает до требований современной
жизни. Однако существо противоречий и пути их разрешения все еще плохо
сознаются. Соответственно, предлагаются пути решения, способные лишь
усугубить ситуацию.
223
J 1LJ LI > I L
Общество втягивается в круг третий. Отчуждение общества, низкий
уровень доверия ко всем институтам, кроме президента, - источник
противостояния власти и радикальной интеллигенции. «Апельсины» и
«лимончики» убеждают в необходимости в очередной раз сменить
общественное устройство. Они убеждают, что на смену режиму Путина
придет эра свободы, но не задумываются о быстро растущих шансах
авторитарной катастрофы.
Подлинная альтернатива сегодня: пойдет ли Россия по третьему кругу
или все же сможет выбраться из накатанной колеи?
Многим уже ясно, что главное условие - оздоровление и укоренение
всей системы институтов. Но для этого нужны не только «правильные»
законы, но и вера в справедливость общественного устройства. Если нет
надежды на успех в бизнесе, уверенности в справедливой оценке таланта,
энергии и предприимчивости, то большинство сохранит верность «правилу
трамвая»: не высовываться и не лезть на первые места. Меньшинство встанет под знамена революции.
Сегодня у России есть уникальный шанс перемены участи, привить
рынок и демократию к дереву народной жизни. За последние десятилетия
появилась «новая Россия». Ушла в прошлое традиционалистская Россия со
слепым подчинением авторитетам и государственным идеологиям. Впервые
в истории появились массовые слои, ориентирующиеся на индивидуальный
выбор и личную ответственность. Для них высокое значение имеют ценности
суверенитета личной и партикулярной жизни, которые они стремятся
защищать от любой экспансии государства (вспомним связь, отмеченную
А.И. Герценом, между высоким статусом индивидуальной свободы в Англии
и консерватизмом ее политического курса). Эти слои характеризует высокий
статус стабильности. Отметим, что для «новой России» радикальная
интеллигенция уже не учителя жизни и не нравственные авторитеты. Налицо
прототип среднего класса - классической, как на Западе, опоры политической
и социально-экономической стабильности.
И главное - во всех слоях общества еще сохранилось нравственное
сознание. Еще живы ясные представления о том, «что такое хорошо и что
такое плохо», все знают, «чье мясо кошка съела». Другое дело, что
нравственные представления пока не перерастают в активное им следование
в жизненной
224
практике.
танавливаемые
Достаточно
для
высокие
«своих»,
для
нравственные
родных
и
требования,
близких
друзей,
усне
распространяются на «большой мир», не служат опорой «больших»
институтов, где действуют безличностные отношения.
Ориентация на стабильность и живое нравственное чувство создают
необходимые {но отнюдь не достаточные) предпосылки для легитимации
общественного и государственного устройства нашей страны. Важной
характеристикой «новой России», отличающей ее от вестернизированных
модерниза-ционных конструкций, является то, что реализация высокозначимых
ценностей
порядка
и
справедливости
возлагается
не
на
собственную активность граждан, не на гражданское общество, а на
государство.
Социологические исследования показывают, что в обществе сложился
массовый запрос на реформирующую роль государства, которое должно
создать условия для развития «новой России». Здесь можно говорить, что
«новая Россия» - формируемый средний класс - ориентирован не на
стабильность вообще, а на продуктивную стабильность - условие, при
котором государство уже может и должно решить насущные проблемы этого
формирующегося класса.
Наряду с надеждой на решение этих проблем в стране, как
свидетельствуют данные социологов, распространена достаточно критичная
и скептическая оценка хода решения государством актуальных проблем
жизни людей. Здесь источник низкого уровня доверия к основным
государственным
институтам.
Исключение
-
президент,
которого
рассматривают в качестве гаранта стабильности, последнего рубежа дееспособности государства.
Высокий уровень недоверия - главный барьер для превращения
потенциальной легитимности в реальность.
Но одновременно в партикулярной и хозяйственной жизни все яснее
видно стремление «новой России» к самостоятельному решению насущных
проблем. Это создает пусть небольшой, но шанс на сход с накатанной
российской историей колеи.
Но, чтобы воспользоваться этим шансом, нужно осознание, что
условие преодоления глубинного противоречия -сложившийся в России тип
модернизации. Такая модернизация, обещая свободу и справедливость,
неизбежно мостит «-нашу» дорогу авторитаризму.
225
Она разлагает и власть и народ. Эта модель утверждает высокомерие
власти, ее убеждение, что только она понимает истинные нужды государства
и народа. Она не нуждается в знании реальной ситуации и требований жизни.
Залог успеха реформ - твердость убеждений, жесткость, если не жестокость,
реформаторских мер.
Очевидна связь между укреплением «вертикали власти» и новым
изданием реформ, которые проводит «либеральное» крыло власти. Логика
противостояния «реформаторской» власти и пассивного, «не понимающего
своего блага» народа - всегда запрос на авторитаризм. Но реформы проходят,
а
авторитарная
система,
изначально
предназначенная
для
их
«продавливания» - остается надолго.
Но она же требует покладистости насильно «осчастливленного»
народа. От него требуется лишь «одобрямс». Активность, вырастающая из
реальных интересов и знания жизни, напротив, размывает цельность
реформаторского замысла, противостоит «реформаторам». Здесь корень той
«аполитичности», на навязывание которой тратится столько сил. Эта модель
разрушает надежды «новой России» - главного субъекта прогресса.
Для смены «вех» нужен новый вектор модернизации -постепенный
переход к модернизации снизу. Вроде бы для этого есть все. Все яснее
исчерпанность модернизации сверху. «Новая Россия» готова действовать по
новым правилам. Крупный бизнес, уйдя из политики, сократив «теневое»
влияние, осознал общность интересов всех групп предпринимателей.
Сложилась
новая
генерация
региональных
элит,
готовая
взять
ответственность за состояние дел на местах. Сформировался их общий
«спрос на государство»: на его стратегическое лидерство, на прочные и
честные институты. Беда только - предложение слабовато. Да и в среде
«либералов» новые тенденции. Даже бывшие ельцинские министры стали
сторонниками «взращивания» институтов.
Но возможность - еще не реальность. Слишком слабы социальные
силы, способные поддержать модернизацию снизу. Гражданское общество
еще не способно взять на себя инициативу модернизации.
Подобная ситуация таит в себе большую угрозу. В России заработал
«закон де Токвилля» - центр национальной повестки дня - несправедливое
распределение «на226
ционального
пирога».
В
такой
ситуации
существенно
растут
требования к производительной стабильности, ее использованию для
проведения конструктивных преобразований. Однако налицо достаточно
критическая оценка способности государства к решению основных проблем,
которые волнуют население. Социальный ветер подул в паруса революции.
«Верхи»,
похоже,
принимают
стабильность
за
индульгенцию,
освобождающую государство от необходимости решения ключевых проблем
развития. «Послушный народ», требования которого к государствуреформатору долго не удовлетворяются, начнет требовать, чтобы его
запросы удовлетворяла уже «новая власть».
Достаточно обвала социальных ожиданий - и недовольство перерастет
в острый кризис. Мощная подпитка социального недовольства - тающие
надежды на быстрое становление эффективного государства. Растет
недовольство всеохватной коррупцией. Мало почвы для оптимизма дают и
результаты проводимых социальных реформ. Налицо и детонатор революции
- новый виток противостояния радикальной интеллигенции и власти.
К сожалению, маргинализация «либеральной» оппозиции - прямого
порождения российского политического класса, вырождение оранжевой
революции на Украине сослужили дурную службу, уверив наших правителей
в том, что судьбу можно обыграть, а революцию - успешно избежать. При
этом следует учесть, что после морального краха оранжевой революции мало
шансов на либеральный тренд. Но одновременно мало шансов на то, что
стремление к общественным переменам будет подхвачено социал-реформистскими силами. Между «Единой Россией» и КПРФ - россыпь малозначимых
партий. Сказывается традиционная нелюбовь россиян к «умеренности» и
«постепеновщине». Социальное нетерпение имеет много шансов свернуть в
русло радикального национализма, в разгул этнической ксенофобии.
Существующая стабильность, основанная лишь на пассивной поддержке
государства, вряд ли может стать гарантией от революционного сценария.
Наш еще недавний опыт показывает, как идейное поветрие легко может
повернугь умонастроение масс. Сегодня и контроль над электронными СМИ
не гарантия.
Революцию может остановить лишь идейно-политический барьер усвоение лидерами общества причины краха
227
предшествующих проектов преобразований, принципиальный отказ от
революции в пользу смены парадигмы общественной трансформации.
Модернизация сверху, удерживающая Россию в замкнутом цикле кризисов
общественного устройства, должна смениться модернизацией снизу. Только
такой тип модернизации способен гарантировать укоренение в нашей стране
политической демократии и конкурентного рынка.
Но общество еще не осознало, что единственно подлинное противостояние «революционеров» и «патриотов». Но не ряженых
«патриотов», а тех, кто усвоил жестокие уроки российской истории, для кого
трагедия идей стала личной трагедией и кто готов вытаскивать страну из
замкнутого круга, проторенного фанатиками обоих идейных флангов.
Повестку дня размывает идейная смута. Либералы, ратующие за
свободу, готовы действовать авторитарными методами. Демократы сторонники модернизации «снизу» -призывают к революции. Идейные
«государственники», не преодолевшие мифологемы своих исторических
предшественников, явно не осознают исчерпанность модернизации «сверху»,
невозможность соединить «завинчивание гаек» с динамичным развитием, с
жизненно необходимыми инновациями.
Смена парадигмы развития, переход к модернизации снизу, видимо,
займет определенное время. Созданных за последние годы заделов еще
далеко не достаточно. Прежде всего, необходимо создание атмосферы
взаимного доверия между государством и ростками гражданского общества.
Такая атмосфера - результат интенсивного диалога между государством и
активными слоями общества по всему спектру национальной повестки дня,
Но диалога, который не превратится в привычно высокопарную и
бессодержательную говорильню (вспомним обличения К.П. Победоносцева).
Нужна искренняя и жесткая национальная дискуссия, которая сдерет
все маски, отделит овец от козлищ. Профессиональная дискуссия о
практических путях проведения общественных преобразований.
Но танго танцуют вдвоем. Для диалога необходимо искреннее желание
обеих сторон. Во-первых, нужен подлинный нравственный подвиг нашего
образованного класса, его осознание истоков цепочки кризисов, из которых
никак не может выбраться Россия. На этой основе станет возможным
228
преодоление традиционного недоверия к власти, начало диалога с
властью, движимого не страстью к обличению, а искренним стремлением к
подлинному совершенствованию государственной машины.
Во-вторых, нужна существенная перемена в умозрении верхнего слоя
чиновников - станового хребта государства. Смена модернизационной
парадигмы требует высокой активности власти, ее способности успешно решать проблемы, стоящие перед страной и народом.
Сегодня же, в условиях коррупционного разгула, ширящегося гниения
государственной машины у верхов бюрократии крайне мало стимулов и для
содержательных реформ, и для реального диалога.
Конечно, есть «белые вороны», без них в России никак, но не они
делают погоду. Изменить положение может лишь осознание «государевыми
слугами», что отказ от «санации» государства, включающей радикальное
сокращение коррупции и начало серьезного диалога с гражданским
обществом, неизбежно ведет к революционному завершению круга третьего.
Лишь пробудив в нашем правящем классе инстинкт самосохранения,
осознания реальности революционной угрозы и прямой угрозы для самого
существования этого класса можно вовлечь его в реальный содержательный
диалог. Его индикатором станет создание при государственных органах сети
экспертных
структур
с
активным
участием
представителей
НКО,
допущенных к обоснованию важнейших государственных решений.
Становление доверия - первый шаг к созданию прочных дееспособных
институтов,
без
которых
невозможно
сколько-нибудь
серьезное
и
эффективное реформирование. Горький опыт начала «монетизации» - яркий
пример цены отсутствия диалога и доверия.
Масштаб задач требует и смены роли президента. Победить
революцию может лишь национальный лидер, но отнюдь не наемный
менеджер.
Современная драма идей должна в финале дать ответ ну вопрос: готовы
ли мы «соскочить с иглы революции», выйти из «круга третьего» или так и
пойдем по нему до конца России?