текст - Миры Игоря Бурдонова
advertisement
Артур Крестовиковский ЭССЕ ТЕМА ПОЭТА И ПОЭЗИИ В ЛИРИКЕ ПУШКИНА В СВЕТЕ СОВРЕМЕННОСТИ ............................................ 2 «МЦЫРИ» ХХI ВЕКА ..................................................................................................................................... 6 ОНЕГИНСКАЯ СТРОФА КАК ОБРАЗ ДОН ЖУАНА, ПРОГУЛИВАЮЩЕГОСЯ ПО ПРОМЕНАДУ РУССКОЙ ПОЭЗИИ ........................................................................................................................................................ 8 Л. Н. ТОЛСТОЙ «ПОСЛЕ БАЛА»: ОПЫТ СОВРЕМЕННОГО ПРОЧТЕНИЯ ..................................................12 ОБ АВТОРЕ «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» .................................................................................................14 ОДНОАКТНАЯ ПЬЕСА .................................................................................................................................16 ТЕМА ПОЭТА И ПОЭЗИИ В ЛИРИКЕ ПУШКИНА В СВЕТЕ СОВРЕМЕННОСТИ Писать о Пушкине – увлекательное занятие. Это имя в русской словесности обросло множеством культурологических наслоений (взять хотя бы литературные анекдоты Даниила Хармса или фильм режиссёра-мультипликатора Андрея Юрьевича Хржановского «Трилогия» по рисункам Пушкина, или оперу «Пиковая дама» Петра Ильича Чайковского). Однако наша задача скромнее, но не менее интересная: охарактеризовать тему поэта и поэзии в его творчестве. Место поэта в современной жизни куда менее значительно, чем в ХIХ веке. Поэзия – это дело частное, как, впрочем, и вообще искусство. Поэзия никогда не была достоянием народа и всегда принадлежала избранным и одиночкам. Толпе не нужны великие творения духа. Для неё существует, так называемая, «массовая культура», выигрывающая в количестве, но не в качестве читателя. Например, Маринина и Донцова, Дашкова и Акунин, Пелевин и Сорокин (список «бабочек-однодневок» можно продолжать долго), а высокая поэзия и проза – элитарна по определению. Именно об этом и говорит Пушкин в стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...»: Нет, весь я не умру – душа в заветной лире Мой прах переживёт и тленья убежит – И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит. Из этой строфы понятно, почему Пушкин говорит о своём бессмертии до тех пор, пока «жив будет хоть один» поэт. Именно к поэту обращается автор, а не к народным массам. Только поэт, а не толпа (чернь) в понимании Пушкина является наследником предшествующей поэтической традиции. Надо сказать, что тему «Памятника» до Пушкина в русской поэзии разрабатывал и Гаврила Романович Державин – поэт не менее оригинальный и значимый, чем Александр Сергеевич. Однако Державин в последнем своём акростихе, написанном за два дня до смерти, не так оптимистичен, как Пушкин: Река времён в своём стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. А если что и остаётся Чрез звуки лиры и трубы, То вечности жерлом пожрётся И общей не уйдёт судьбы. Мысль Пушкина о том, что «весь он не умрёт», оформлена не совсем точно. Она противоречит библейскому высказыванию: «У всего есть начало и конец». Конечно, справедливости ради, заметим, что срок жизни гениального произведения достаточно долог. Но даже у самого гениального текста есть свой предел: устаревает язык и форма. И Пушкин уже сейчас кажется анахронизмом. По мысли Пушкина художник – «паразит» («счастливец праздный») на теле общества: Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон, В заботах суетного света Он малодушно погружён; Молчит его святая лира; Душа вкушает сладкий сон, И меж детей ничтожных мира, Быть может, всех ничтожней он. Разумеется, Пушкин прав, когда говорит в стихотворении «Поэт» о том, что сочинитель стихов – ничтожней всех «меж детей ничтожных мира». Дворяне-писатели жили за счёт крепостных душ и въехали в рай на чужом горбу. Пушкин, как я думаю, не стирал в своей жизни носки – его обслуживала прислуга, а он пописывал стишки, пил водку и волочился за барышнями. Куда симпатичнее Фёдор Михайлович Достоевский – первый писатель, живший на средства от доходов за свои литературные произведения. Но, впрочем, это уже совсем другая история. В стихотворении «Поэту» Пушкин, обращаясь к поэту, говорит: Поэт! не дорожи любовию народной. Восторженных похвал пройдёт минутный шум... Действительно, быть зависимым от чужого мнения («Услышишь суд глупца и смех толпы холодной») недостойно художника. Поэтому Пушкин и предупреждает собратапотомка: Ты царь: живи один. Дорогою свободной Иди, куда влечёт тебя свободный ум, Усовершенствуя плоды любимых дум, Не требуя наград за подвиг благородный. Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд... Не так ли современные поэты-шестидесятники, например, Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина и многие другие, пренебрегая пушкинским советом, предпочли тихой и уединённой жизни «шумиху», «успех» и материальные блага, то есть «награды» от государства, пожертвовав из-за этого качеством литературных произведений (бесплатный сыр бывает только в мышеловке)? Я не люблю официальных деятелей культуры (исключения из правила подтверждают только общее правило). Вся их деятельность проникнута цинизмом и фарисейством – заискиванием «перед сильными мира сего». Как сказал Наполеон – властитель дум ХIХ века: «Слава – это солнце мёртвых». А нынешние деятели культуры хотят получить всё и при жизни. Со времён Пушкина мало что изменилось. «Наш век – торгаш; в сей век железный / Без денег и свободы нет». Пора признаться, что мы живём в эпоху, когда «бабло» побеждает зло. В стихотворении «Разговор книгопродавца с поэтом» Книгопродавец (а не сам Александр Сергеевич, как думают некоторые) советует Поэту: Позвольте просто вам сказать: Не продаётся вдохновенье, Но можно рукопись продать. Совет Книгопродавца может показаться хорошим. Однако на самом деле это далеко не так. Издательская политика во все времена (а сейчас, так особенно) направлена на прибыль с продаж за издание книг. И задача издателя – тот же жёлтый металл, за который, как известно, «гибнут люди» – перифраза из «Фауста» Гёте. Поэтому не секрет, что издатели во все времена предлагают поэтам не «дружбы руку», а протягивают волчью «лапу» с целью наживы и грабежа, ущемляя интересы поэтов, труд которых, фактически, не оплачивается, а если и оплачивается, то смехотворно. Поэтому поэту необходимо гдето работать, например, преподавать. А занятия литературой - это роскошь, а не средство к существованию. В заключение темы отметим, что поэзия, по преимуществу, – дело мужское, то есть кровавое, потому что «талант ненавидят, а гения убивают». Искусство задаёт вопросы, но не даёт на них ответа. А. С. Пушкин на протяжении своего короткого творческого пути успел поставить фундаментальные вопросы о месте поэта в современной ему жизни. Но ответить на эти вопросы предстоит нам, то есть читателям. «МЦЫРИ» ХХI ВЕКА Поэма М. Ю. Лермонтова «Мцыри» может быть интересна современному читателю с точки зрения реальной жизни. Поэтому мы переведём сюжет поэмы в плоскость нашего времени: заземлим её романтизм. Сюжет поэмы прост. Русский генерал вёз пленного ребёнка «лет шести» из гор в Тифлис. Ребёнок в дороге заболел. Но «из жалости один монах» призрел больного мальчика в монастыре. Со временем мальчик вырос и готовился к посвящению в монахи. Однако тоска по отчему дому и полноценной земной жизни были желаннее для юноши. Во время грозы он убегает из монастыря, чтобы обрести Родину. Скитаясь по лесу, убивает барса и от полученных ран умирает, насильно возвращённый в монастырь, на руках у монаха, который его воспитывал и которому он исповедуется перед смертью. Мцыри был по природе мирским человеком и не созданным для монашеского уединения. Не так ли дети из неблагополучных семей убегают из дома в поисках лучшей доли, чем та, которую им уготовили мать-истеричка, отец-алкоголик, детдом или приют для беспризорников, а после, получив психологические раны от жизни – свирепого барса, на суде исповедуются в последнем слове перед прокурором или начальником зоны в своих, так сказать, «прегрешениях»? В поэме Лермонтова герой говорит, что за «несколько минут» человеческого тепла и участья «я б рай и вечность променял...». Мцыри – типичный романтический герой, которому свойственны высокие нравственные идеалы и невозможность их осуществления в силу обстоятельств. Принято считать, что дети – прообраз Бога, потому что они безгрешны. Проститутками и уголовниками не рождаются. Ими становятся. Как сказал Максимилиан Волошин, если перефразировать одно из его стихотворений: «В каждом разбойнике, то есть ребёнке, чти распятого в безднах Бога». И наша страна, словно кладбище, пестрит от таких «распятий». Впрочем, вопрос о социальной несправедливости выходит за рамки нашего сочинения. Одиночество Мцыри и жажда жизни толкают его на побег из душной «темницы» монастыря. Именно так он и воспринимает реальность: «На мне печать свою тюрьма / Оставила...». Он видит красоту природы, свободную от условностей жизни, что соответствует его романтическому миросозерцанию. При виде прекрасной грузинки, спускающейся с кувшином за водой к ручью, испытывает чувство смущения и первой влюблённости. В поединке с барсом – убеждает себя, что «быть бы мог в краю отцов / Не из последних удальцов»... Поэма М. Ю. Лермонтова «Мцыри» актуальна и для ХХI века. На глазах у нас каждый день разыгрываются «маленькие трагедии». Так беспризорные дети, скитающиеся по стране и ночующие на вокзалах, ищут свою Родину, которой нет дела до проблем своих сыновей и дочерей, то есть народа. В заключение темы отметим, что М. Ю. Лермонтов дал архетипический образ современного ему молодого человека, в силу жизненных обстоятельств и политической реакции не нашедшего применения своим недюжинным силам и способностям в социуме. Так впоследствии эта тема получит своё развитие в романе «Герой нашего времени». Но, впрочем, это уже совсем другая история. И нам, читателям, остаётся только интерпретировать классика так, как подсказывает реальная жизнь, здравый смысл и вдохновение. ОНЕГИНСКАЯ СТРОФА КАК ОБРАЗ ДОН ЖУАНА, ПРОГУЛИВАЮЩЕГОСЯ ПО ПРОМЕНАДУ РУССКОЙ ПОЭЗИИ По Невскому мира, по лощёным полосам его, профланирую шагом Дон Жуана и фата. Владимир Маяковский Форма романа «Евгений Онегин» является оригинальным изобретением Александра Сергеевича Пушкина и может быть рассмотрена нами как самостоятельный персонаж из его сочинения, «прогуливающийся по променаду русской поэзии». Когда Пушкин в 1823 году приступил к «Евгению Онегину», у Александра Сергеевича, возможно, лежал на рабочем столе роман Джорджа Гордона Байрона «Дон Жуан», написанный октавами. Отсюда легко предположить, что октава Байрона и легла в основу создания Онегинской строфы. Таким образом, Пушкин переселил Дон Жуана Байрона из английской литературы в русскую. И нам остаётся только проследить, как Онегинская строфа в образе Дон Жуана путешествует по русской литературе от автора к автору. Я знал красавиц недоступных, Холодных, чистых, как зима, Неумолимых, неподкупных, Непостижимых для ума; Дивился я их спеси модной, Их добродетели природной. И, признаюсь, от них бежал, И, мнится, с ужасом читал Над их бровями надпись ада: Оставь надежду навсегда. Внушать любовь для них беда, Пугать людей для них отрада. Быть может, на брегах Невы Подобных дам видали вы. Так вслед за Онегинской строфой-донжуаном мы отправляемся в увлекательное путешествие «по променаду русской поэзии». Роман «Евгений Онегин» – пародия на романтизм Байрона и его преодоление. Позже стихи «Евгения Онегина» отразятся в кривом зеркале русской смеховой культуры и, как пародия, явятся в образе Дон Жуана в бессмертной Барковиане: Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Кобыле так с утра заправил, Что дворник вытащить не мог… Но много раньше, ещё в 1838 году, со страниц «Современника» Онегинская строфа в качестве Дон Жуана профланирует «по лощёным полосам» Невского проспекта в «Тамбовской казначейше» Михаила Юрьевича Лермонтова: Пускай слыву я старовером, Мне всё равно – я даже рад: Пишу Онегина размером; Пою, друзья, на старый лад. Герой поэмы Лермонтова, «штаб-ротмистр Гарин», решает поволочиться за молодой женой старика-казначея Бобковского и в результате своих похождений выигрывает её в карты у проигравшегося в пух супруга: И впрямь Авдотья Николавна Была прелакомый кусок. Идёт, бывало, гордо, плавно, – Чуть тронет землю башмачок; В Тамбове не запомнят люди Такой высокой, полной груди: Бела как сахар, так нежна, Что жилка каждая видна... Со своей стороны Лермонтов подчеркнул в поэме верность поэтическим традициям Александра Сергеевича и продлил жизнь Онегинской строфе – «распутному Дон Жуану». К Онегинской строфе в 1927 году обращается и Владимир Владимирович Набоков, известный в отечественной культуре, в первую очередь, как автор «Лолиты». Его «Университетская поэма» повествует о молодом студенте из России, проходящем обучение в одном из лондонских университетов. В промежутках между занятиями он заводит роман с Виолетой, мечтающей выгодно выйти замуж: Но знал: предельного расцвета в тот год достигла Виолета, – а что могла ей принести британской барышни свобода? Осталось ей всего три года до тридцати, до тридцати... А сколько тщетных увлечений, – и все они прошли, как тени, – и Джим, футбольный чемпион, и Джо мечтательный, и Джон, герой угрюмый интеграла... Она лукавила, влекла, в любовь воздушную играла, а сердцем большего ждала. Набоков придаёт Онегинской строфе новый ракурс, поставив её с ног на голову, как в карнавальной культуре, говоря языком Михаила Михайловича Бахтина. Рифмовка Онегинской строфы даётся Набоковым в обратном порядке. Так лиро-эпический образ Дон Жуана в перевёрнутой форме Онегинской строфы (сравните судьбу самого Набокова, уехавшего из страны Советов и обучающегося в Оксфорде) накладывается на текст поэмы: А жил я в комнатке старинной, но в тишине её пустынной тенями мало дорожил. Держа московского медведя, боксёров жалуя и бредя красой Италии, тут жил студентом Байрон хромоногий. Я вспоминал его тревоги, – как Геллеспонт он переплыл... Так Онегинская строфа вплоть до наших дней тянет за собой по русской литературе длинный шлейф «донжуанского списка» самого Александра Сергеевича. Из нашей работы сделаем следующий вывод: Онегинская строфа носит ограниченный круг тем, сводящихся, преимущественно, к пародированию авантюрной литературы, повествующей о приключениях тела. В задачу этого эссе не входило рассмотреть все имеющиеся у нас примеры Онегинской строфы. Мы лишь отметим, что её использовали в своих сочинениях и другие замечательные наши поэты, например, символист Вячеслав Иванович Иванов в поэме «Младенчество», а также эгофутурист Игорь Васильевич Северянин в романе «Рояль Леандра». Однако рамки данного сочинения требуют компактности и лаконизма в изложении материала и не позволяют усложнять текст деталями, которые кажутся здесь излишними, а рассмотренная выше тема «Онегинской строфы как образа Дон Жуана, прогуливающегося по променаду русской поэзии» – раскрытой. Л. Н. ТОЛСТОЙ «ПОСЛЕ БАЛА»: ОПЫТ СОВРЕМЕННОГО ПРОЧТЕНИЯ Беда, кто в свет рождён с чувствительной душой! Александр Пушкин Не живут такие в миру. Борис Рыжий Литературная классика интересна для современного читателя своей актуальностью. Рассказ Льва Николаевича Толстого «После бала» – лучший образец реалистической прозы, не потерявшей своей привлекательности и в наши дни. Сюжет рассказа делится на две части. Первая часть – великосветский бал эпохи Николая I. Иван Васильевич, герой произведения, влюблён в дочку полковника, который кажется ему добропорядочным семьянином и нравственным человеком. Молодой человек счастлив и наивен до тех пор, пока не сталкивается с жестокой правдой жизни во второй части повествования, где видит сцену наказания солдата. Полковник здесь превращается на глазах героя в изверга: бесчувственного и бесчеловечного. Первоначальное желание молодого человека послужить отечеству, пойти на военную службу, оборачивается своей противоположностью. Армия – это модель современного общества в миниатюре. Говоря современным языком, герою ещё повезло, что он вовремя увидел подоплёку армейских будней и не связал с ними свою жизнь. В задачу этого эссе не входит вопрос о долге молодого человека перед Родиной. Этот вопрос выходит за рамки нашего сочинения. Принято считать, что рассказ Л. Н. Толстого о нравственном перевороте в душе героя. И это правда. Но это только отчасти - правда. В более широком смысле – это рассказ о жизни, к которой современная молодёжь часто бывает попросту неподготовленной. Так молодые люди, как птенцы, только что вылупившиеся на свет из скорлупы родительского рая, входят в жизнь и бегут от неё, как от прожорливой кошки реальности. Кто-то прячется в доме за компьютерными играми и неделями не выходит на улицу, кто-то втягивается в распитие горячительных напитков и превращается постепенно в жалкого алкоголика, а кто-то становится наркоманом. Как же сложится дальнейшая судьба героя? Трудно сказать. Думается, что нервная система молодого человека, психологически не подготовленного к жизни, вряд ли выдержит новые душевные потрясения, с которыми ему неизбежно придётся столкнуться по мере взросления. Он слишком тонко организован и впечатлителен. С такой ранимой душевной организацией он мог бы вполне сделаться поэтом и тем самым одолжить человечеству. Но, как сказано выше в эпиграфах, «беда, кто в свет рождён с чувствительной душой», потому что «не живут такие в миру». Однако это уже совсем другая история. Мы лишь хотели отметить, что рассказ Л. Н. Толстого «После бала» затрагивает глубинные уровни человеческой души и ставит необходимые вопросы о нравственном выборе людей перед жизнью, на которые должен ответить каждый уважающий себя гражданин самостоятельно. ОБ АВТОРЕ «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» (миниатюра) Мы только с голоса поймём, Что там царапалось, боролось... Осип Мандельштам «Слово о полку Игореве» – замечательный литературный памятник, смысл которого сводится к русской пословице: «Один в поле не воин». С точки зрения современного читателя это маленькое лиро-эпическое произведение формально примыкает к жанру стихотворения в прозе – «уникальному кентавру, когда душа стиха рождается в прозаическом теле». Интересно проанализировать образ рассказчика этого примечательного текста, чьи авторские ремарки с убедительной силой звучат на территории постсоветского пространства. Однако рамки миниатюры не позволяют вдаваться в подробности, и размытые контуры нашего эссе импрессионистичны. К сожалению, имя автора и его биография остались за скобками сочинения, и до потомков дошёл только текст «Слова», где авторский голос, вплетённый в повествовательную канву произведения, слышится в хоре согласных и гласных молекул старославянского языка, словно соло. Сюжет древнерусского памятника лаконичен и прост: поход князя, битва и бегство из плена. Автор не одобряет Игоря Святославича, выступившего в поход против половцев в одиночестве, и призывает к единству удельных княжеств, ведущих междоусобные войны. Этот призыв автора и составляет основной гражданский и патриотический пафос произведения. Единенье и раздор – Всех вещей первооснова. Кто постигнет их, откроет Тайну бытия земного, – писал в ХVII веке немецкий поэт и священник-миссионер Квиринус Кульман. Сопоставление автора «Слова» с барочным немецким поэтом обусловлено историческим параллелизмом и сменой экономических формаций. Так гармонический уклад эпохи Возрождения приходит в упадок и наступает время разброда, хаоса и шатаний. Именно на сломе эпох и появляется памятник «Слово о полку Игореве», который условно датируется концом ХII века. Сопоставление автора «Слова» с барочным немецким поэтом продиктовано ещё и тем, что литература Древней Руси формировалась в монастырях и была привилегией священников и монахов. Поэтому об авторе «Слова» можно с уверенностью сказать, что он носил сан священника и был образованнейшим человеком своего времени. Настоящий писатель всегда выражает чаяния народа, его идеалы и боль. «Слово о полку Игореве» – гениальный срез общественного сознания в период феодальной раздробленности Древней Руси, период, с которым рифмуется время распада Советской империи. Так пафос «Слова» сливается с голосом автора – поэта и гражданина, оставляя читателю свободу для интерпретаций. И чем больше современных интерпретаций, тем актуальней звучание этой поэмы. ОДНОАКТНАЯ ПЬЕСА (фантазия) Михаилу Шемякину Как-то ночью, когда московские улицы опустели и город, казалось, уснул, на площадь к памятнику Пушкину, освещённому старыми жёлтыми фонарями, подъехала чёрная карета. Александр Сергеевич уже пять минут, как сошёл с пьедестала, оставив вместо себя на пьедестале бездушный слепок своего времени. – Что-то долго ты нынче, Матвеич, – обратился он к престарелому кучеру. – Прежде, бывало, ты подъезжал куда раньше и терпеливо меня поджидал, пока я к тебе не сойду. – Что вы, барин! теперь не то время: раньше была у меня молодая кобыла, а сейчас – старая кляча, которую как ни гони, всё равно не пойдёт быстрее. – Брось нести вздор! Да ты, как я вижу, хватил по дороге где-то винца! Впрочем, Бог с тобой! Нам пора торопиться!.. Гони на бульвар, в гости к Гоголю! Карета свернула на Тверской бульвар и покатилась по узкой дороге, покрытой асфальтом. Тишину и покой нарушало лишь звонкое цоканье подков. Сквозь деревья светила большая луна и в окошко кареты бросала бронзовый свет на Пушкина. Наконец карета остановилась на Гоголевском бульваре, и Пушкин, выглянув из окошка, увидел, что перед ним сидит вовсе не Гоголь, закутавшийся в плащ, а стоит его призрак. Тогда Александр Сергеевич в гневе вскричал: – Ты всё перепутал, старый хрыч и пропойца! Куда ты завёз меня, неужели не видишь, что это не Гоголь, а его безликий двойник, застывший, как статуя Командора? – Ну вот, – проворчал старый кучер, – я так и знал, вам, господам, никогда не знаешь, как угодить. По мне, что этот Гоголь, что тот, какая разница: сидит он или стоит, лишь бы был! – Ты бы поменьше рассуждал, когда у тебя двоится в глазах, и закрыл бы рукой тот глаз, в котором Гоголь стоит! Тогда мы скорей доберёмся до места! Совет оказался разумным. И вскоре карета подъехала к старинному особняку на Суворовском бульваре. Гоголь, выйдя навстречу Пушкину, приветствовал его лёгким пожатием руки. – Как добрались, Александр Сергеевич? – Ох! плохо, Николай Васильевич. Мой кучер спьяну завёз меня к вашему двойнику. Лучше было пуститься пешком. – Это что! Проходите, пожалуйста, в дом. Тут недавно ко мне заезжал граф Толстой. Так тот, прежде, чем ко мне попасть, трижды объехал вокруг моего двойника и всё не мог разобрать: я это или не я. Я с этим смирился. Что народ осуждать? Ведь народ до сих пор не может отличить Гоголя от Гегеля и гоголь-моголя, всё равно, что Гогу от Магоги. Пушкин весело рассмеялся, заметив: – Вы всё такой же шутник. Как ваше здоровье? – Спасибо! Да так себе... Кашель, проклятый, заел, и немного ноет спина... И всё же пока держусь молодцом! Гоголь долго возился с замком, подбирая ключи. Вдруг что-то щёлкнуло, и дверь со скрипом подалась вперёд. Войдя в кабинет, Гоголь затеплил большую свечу жёлтого воска, и призрачный свет разлился по комнате. – Как у вас здесь, однако, всё чисто и прибрано, – сказал с изумлением Пушкин. – Есть чему удивляться, ведь эта квартира – музей, за которым постоянно следят и поддерживают порядок. С тех пор, когда особняк превратился в хранилище книг и стал называться библиотекой, мне совсем не стало житья. Только ночью могу я появляться в своём кабинете... И то!.. Постоянные шумы извне, хлопанье дверей, как будто весь дом полон тайных призраков, сошедших со страниц моих книг. Весь этот метафизический карнавал порядком мне надоел. Правда, сейчас они что-то притихли, почуяв, наверно, гостей. Располагайтесь как дома. Садитесь в удобное кресло. А я тем временем принесу бутылку вина, которую мы разопьём за встречу. Пока Гоголь отсутствовал, Пушкин успел написать маленькое стихотворение и тут же его сжёг... Так что Гоголь, вернувшись, ничего не заметил, и Пушкин остался доволен. – А вот и обещанная бутылка вермута!.. Храню про запас на случай, если приедут гости. – Вермут!.. Вер-мут! И вертит, и мутит... Как бы от этого вермута нам совсем не загнуться и не попасть в Бермудский треугольник. – Да что вы, Александр Сергеевич, я по опыту знаю, что в качестве ночного декохта люди ничего лучше ещё не придумали. Один мой знакомый, Венечка Ерофеев, говаривал, что вермут действует на человека антигуманно, то есть, укрепляя все члены, ослабляет душу. Со мной почему-то случилось наоборот, то есть душа в высшей степени окрепла, а члены ослабели. Поэтому мы выпьем сейчас понемногу, а остальное оставим на следующий раз. – Будь, по-вашему! Только смотрите, не увлекайтесь. Ваша привычка впадать в летаргический сон мне – известна. Наполнив бокалы, Гоголь сказал: – За вас, Александр Сергеевич! – За вас, Николай Васильевич! За ваше здоровье и встречу! Осушив готический бокал, Пушкин уселся в глубокое кресло, а Гоголь нахохленной птицей – напротив, оправив, как перья, складки чёрного пледа. Отпив два глоточка вина, Гоголь достал длинную шемякинскую трубку и, раскурив, выпустил пару колечек янтарного дыма, поднявшегося над их головами. После минутного молчания Гоголь спросил: – Что новенького слышно в литературе? С какими вестями пожаловали? Я вижу, вам есть что рассказать. Иначе не могу объяснить ваш визит! – Вы правы, на душе накипело много такого, о чём хотелось бы с вами поговорить. Впрочем, всё по порядку. Недавно я тайно присутствовал в собрании на Фестивале верлибра. Такого сборища, в коем выводятся на чистую воду некоторые литературные плутни, я ещё нигде не видывал. Рассердясь единожды, сержусь я долго. Для поддержания же себя в сём суровом расположении духа перечитываю я тщательно мною переписанные в особую тетрадь стишки, подавшие мне повод к таковому ожесточению. Стиховеды говорили о своих стиховедческих проблемах, и тут пииты показали свою «революционность», прибегнув к аргументу невежд всех времён и народов. Звучал он, примерно, так: «Я ничего не понял, значит, это никому не нужно». При этом они лихорадочно самоутверждались, склоняя на все лады слово «свобода». По ходу выяснилось: сии «свободные» умы приняли теоретические выкладки за нормы, которые им якобы хотят навязать. – Прекрасно! Бесподобно! Единственно! Если воспользоваться всеми этими рецептами, наставлениями, то можно сварить такую кашу, на которую и охотника не найдёшь. А что же стихи? Каковы же сами стихи? – Плохи, Николай Васильевич. Ой, плохи стихи! Надеюсь, что сей умеренный мой отзыв будет последним и что «почтенные пииты» не вызовут меня снова в собрание, в которое являюсь редко, но не без успеха, как изволите видеть. Но это, во-первых! А вовторых, попался тут мне в руки новый альманах... – Альманах! Когда-то Дельвиг издавал благоуханный свой альманах! В нём цвели имена Жуковского, князя Вяземского, Баратынского, Языкова, Плетнёва, Туманского, Козлова. Теперь всё новое, никого не узнаешь: другие люди, другие лица. – Не хочу огорчать вас, но в этой литературной всячине, именующей себя концептуализмом, поражает однообразность в писателях, что доказывает их односторонность ума, хоть, может быть, и глубокомысленного. Они не любят пить стылую брагу и горькое пиво и не роняют интеллектуальную пену. Вместо поэтических уст они открывают зловонную пасть, откуда бьёт не источник Иппокрены и не живительная влага Кастальского ключа, а струя промышленных отходов... Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретённого им в течение веков. Писать ежедневно языком разговорным – значит не знать языка. Весь этот «концептуальный» альманах – шутовство, фиглярство и ёрничество. – Боже мой, уж не за тем ли вы приехали, чтобы подарить мне новый сюжет «Мёртвых душ»? Бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже всё поколение к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости. Нынешнее время есть именно поприще для лирического поэта. Сатирой ничего не возьмёшь; простой картиной действительности, оглянутой глазом современного человека, никого не разбудишь. – Но русская поэзия достигла высокой степени образованности. Согласен, что к числу отличных наших поэтов принадлежат имена А., Б. и В.* Однако всё это мне напоминает известную басню Ивана Андреевича Крылова о лебеде, раке и щуке. Первый захотел соединиться с собой и щукой ушёл на дно. Второй зорким ястребом распластался на воздушном потоке, поднимаясь всё выше; а третий вместо того, чтобы продвигаться вперёд, медленно деградирует, пятясь назад. Я думаю, что при таком раскладе воз российской поэзии вряд ли сдвинется с места. – Не век же ему там стоять! Бог даст, да сдвинется! В это время трижды пробили часы, и Пушкин, поднявшись из кресла, сказал, что ему пора уходить... – Постойте, а как же с прозаиками? – С прозаиками дело обстоит ещё хуже. Нет на них Достоевского! Уж он бы их достал! Но об этом как-нибудь в другой раз. ЗАНАВЕС ________________________________ * Айги, Бродский и Вознесенский