Сафронов В.А.

Сафронов В.А.
Индоевропейские прародины
ОТ АВТОРА
Эта книга - итог многолетних трудов. Работа над ней совпала с выходом в свет необходимых обобщающих
исследований по этнографии, лингвистике и с переломной эпохой в археологии Центральной и Восточной
Европы. Переломный момент в археологии Центральной Европы выразился в ряде симпозиумов, в ходе которых
был выработан ряд региональных хронологических систем для нео-энеолитической эпохи. В Восточной Европе
на многочисленных мелиоративных стройках развернулись археологические работы по спасению памятников
археологии, сопровождающиеся невиданным накоплением археологических материалов.
Автор счастлив, что не остался сторонним наблюдателем в час испытания для отечественной археологии и
принял участие в раскопках памятников неолита-бронзы на всем пространстве евразийских степей от Енисея до
Прута, от Средней Азии, Кавказа, Крыма до Верхней Волги, руководя в течение четверти века новостроечными
экспедициями и отрядами. Находки и открытия превзошли все ожидания. Многие из них легли в основу
концепции автора о позднеиндоевропейской прародине.
Целый пласт древнеямных памятников, выявленный в Северном Попрутье в 1974 году и самые ранние из них,
являющиеся древнейшими памятниками древнеямной культуры Евразии, позволили переориентировать
древнеямные миграции, перенести эйкумену индоиранцев из Волго-Уралья в Прикарпатье и Подунавье. Раскопки
многослойных курганов на Нижнем Днепре в 1973 году помогли установить границу между двумя зонами
древнеямной культурно-исторической области. На Северском Донце в 1975 году были открыты подкурганные
погребения культуры Средний Стог II, сформировавшей памятники восточной зоны древнеямной КИО. В
низовьях Волги, в Калмыкии в 1985 году были обнаружены бескурганные погребения с древнеямным обрядом и
скипетрами в виде стилизованной головы лошади, фиксирующие первое проникновение носителей древнеямной
культуры в степи Евразии, отражающие процесс колонизации степей индоиранским населением. На Нижнем
Дону (1958-1963 гг.) автором был открыт ставший знаменитым многослойный неолитический памятникпоселение Ракушечный Яр, у ст. Раздорская, древнейший памятник с производящим типом хозяйства,
связывающийся с культурой Кереш - археологическим эквивалентом "северокавказцев".
Северный Кавказ, исследованный нами от моря и до моря, в степях и предгорьях, в 1972, 1976-1981 гг., стал
кладезем для индоевропейского культурознания. В Прикубанье была открыта новая культура с повозками,
сходная и отличная от древнеямной, послужившая для обоснования новых гипотез о происхождении и
направлениях распространения колесного транспорта и представляющая археологический эквивалент
индоариев в Восточной Европе. Новосвободненская керамика в кубано-днепровских погребениях с повозками и
повозки в древнеям ных погребениях позволили говорить об ареальных контактах хеттов и индоариев на
Кавказе и о чресполосном существовании древних иранцев и индоариев на Кавказе. Находки майкопской
керамики неизвестных ранее форм позволили подкрепить концепцию семитской атрибуции майкопской
культуры, а определенные контакты майкопской культуры с культурами индоевропейской атрибуции позволили
разработать семито-индоевропейский узел индоевропейской проблемы. Исследование куро-аракской культуры в
Осетии (картвельская атрибуция которой поддерживается нами), выделение кубано-терской культуры
Центрального Предкавказья, происходящей из культуры шаровидных амфор, первой производной от
праиндоевропейской культуры воронковидных кубков (Николаева, 1980, 1987), а также обнаружение
синкретичных комплексов с традициями двух культур позволили сделать вывод о длительных контактах
картвелов с одной из групп древнеевропейцев.
Эти открытия, без которых было бы невозможно наше обращение к индоевропейской проблеме, осуществились
благодаря участию большого коллектива сотрудников, работавших с нами годами, в многомесячных
экспедициях, мужественно разделявших все лишения и невзгоды экспедиционной жизни. И если те силы,
которые отняла у меня работа над этой книгой, сравнимы с моральными и физическими усилиями моих
экспедиционных соратников и друзей, то я считаю свой долг перед ними выполненным. Невозможно перечислить
всех причастных к нашим полевым исследованиям, но хотелось бы вспомнить тех, с кем связывали годы
совместных экспедиций годы жизни. Это безвременно ушедшие из жизни друзья, с которыми исследовали
памятники Хакассии и Тувы, а под руководством Татьяны Дмитриевны Белановской, Ракушечный Яр - археологи
Александр Николаевич Румянцев, Виктор Петрович Третьяков. Это археологи - Константин Иванович
Красильников (1975, 1977, 1978), Николай Иванович Тарасенко (1975, 1977-1979), Ольга Викторовна
Плугатаренко (1975, 1978-1981), Иван Иванович Марченко (1977-1980), Григорий Алексеевич Николаев (19731980, 1984, 1985), Михаил Михайлович Потапов (1978-1981, 1984-1985), полевой исследователь Евгений
Валентинович Кочуров (1976-1980, 1984, 1985), художники - Лидия Анатольевна Дударева (1977-1980),
Валентин Петрович Саяпин (1976, 1979). Много радости принесло мне общение с Александром Сафроновым,
находившимся со мной во всех экспедициях с 1978 года и принимавшим активное участие в раскопках с 1984
года в моздокских степях, калмыцкой полупустыне, в лесах Верхнего Поволжья. С благодарностью вспоминаю
замечательного ученого, профессора и проректора Северо-Осетинского университета, Николая Васильевича
Сиукаева, чья помощь и поддержка сделали реальностью самые большие курганные экспедиции на Северном
Кавказе 1978-1981 гг. И как памятник этому плодотворному сотрудничеству остались Археологический музей
СОГУ, сериал археологических сборников и первая отечественная монография по индоевропейской прародине.
Чту память своего учителя, профессора Михаила Илларионовича Артамонова, создавшего на кафедре
археологии Ленинградского университета атмосферу дерзновенного поиска, всегда поддерживающего смелые
научные начинания.
Каждый археологический факт и аргумент концепции в этой книге оттачивался и выверялся в страстных спорах
с моим придирчивым оппонентом, женой, коллегой, соавтором многих работ и участником всех экспедиций,
начиная с 1963 года, Надеждой Алексеевной Николаевой, взявшей на себя тяжелый груз по техническому
оформлению и иллюстрированию книги, за что я ей, как всегда, глубоко признателен.
ВВЕДЕНИЕ
Индоевропейская языковая семья - самая значительная среди "свыше двух с половиной тысяч языков
мира" (Реформатский, с. 383). На языках этой семьи говорит преобладающее большинство населения Европы,
Австралии, Америки, а также значительная часть населения Азии (Индия). Основная часть населения СССР
также говорит на индоевропейских языках (Исаев, с. 48).
Современные индоевропейские языки делятся на 10 групп: 1-я - индийская (хинди, уруду и др.), 2-я - иранская
(персидский, афганский, таджикский, осетинский и др.), 3-я - славянская (русский, украинский, белорусский восточная подгруппа; польский, чешский и др.- западная подгруппа; сербо-хорватский, болгарский - южная
подгруппа), 4-я- балтийская (литовский, латышский и др.), 5-я -германская с двумя подгруппами (норвежский и
шведский - северогерманская подгруппа), 6-я - романская (французский, испанский, итальянский и др.), 7-я кельтская (бретонский, уэлсский и др.), 8-я - албанская, 9-я - армянская, 10-я - новогреческая (Исаев, с. 7-8).
Среди древних индоевропейских (и. е.) языков следует назвать языки скифской ветви иранских языков, на
которых говорили скифы, сарматы, саки, массагеты, аланы и другие древние народы. Осетинский язык является
единственным живым языком этой древней группы. Он, правда, претерпел существенные изменения под
воздействием языков кавказских народов (Исаев, с. 57).
Из других вымерших древних языков в Европе известны следующие: гальский, принадлежащий к кельтской
группе языков; древнегер-майские (готский и др.), древнеиталийские (умбрский, окский, латинский);
фракийский, древнегреческий и т. д. К древним малоазийским языкам индоевропейской группы относятся
хеттский, палайский, ли-кийский, лидийский, фригийский и другие языки. К индоиранским языкам относятся
древнеперсидский (Средний Восток), санскрит (Индия); тохарский язык образует отдельную группу и известен
из документов 2-й половины I тыс. н.э., найденных в конце XIX в. в Китайском (Восточном) Туркестане. Древние
и. е. языки в Европе, Малой и Средней Азии и Индии были известны с эпохи бронзы, т. е. с рубежа III/II тыс. до
н.э. Греки имели уже свою собственную письменность с XVI в. до нюэ. (Блаватская, 1966, с. 16, 18). Арийская
династия государства Митанни с середины XVI в, до н. э. зафиксирована в письменных памятниках Древнего
Востока и Египта (История, 1988, с. 72-73). Ригведа-древнейший литературный памятник арийских племен относится к периоду от середины II тыс. до н.э. до конца II тыс. до н.э. (Вигасин, 1984, с. 276). Хетты впервые
зафиксированы в письменных памятниках - деловых документах купцов Каниша, так называемых "каппадокских
табличках", датируемых III/П тыс. до н.э. (Вигасин, 1984, с. 152; Гамкрелидзе, Иванов, 1984).
Родство современных и древних и: е. языков, имеющих почти четырехтысячелетнюю письменную историю и
разбросанных на многие тысячи километров друг от друга, может быть объяснено только тем, что они восходят к
одному праязыку, а следовательно, и к единой индоевропейской прародине, где жили индоевропейцы еще до
распада их языкового единства. Реконструкцией индоевропейского праязыка лингвистическая наука занимается
уже два столетия. Индоевропейская проблема поставлена и сформулирована впервые лингвистами, однако
очень скоро она вышла из рамок, очерченных лингвистикой. Если лингвисты выявили в и. е. праязыке
экологические характеристики зоны обитания индоевропейского пранарода (ландшафта, климата, флоры и
фауны), то определение экологической ниши формирования, и. е. пранарода и праязыка завершается с учетом
данных палеогеографии, палеозоологии, палеоботаники. Если лингвисты выявили праиндоевропейские
названия, характеризующие социальноэкономическое развитие и культуру праиндоевропейцев, то археологи и
историки указали на археологические культуры, которые по этим параметрам могли бы быть
праиндоевропейскими.
Таким образом, очень скоро стало ясно, что поиск индоевропейской прародины - проблема многоаспектная и ее
невозможно решить при помощи какой-либо одной отрасли науки. Однако ни археологоисторический, ни любой
другой аспект и. е. проблемы не могут решаться сколь-нибудь удовлетворительно в отрыве от лингвистической
базы. Ущербным представляется решение 'Проблемы без использования данных естественных наук и
совершенно невозможным без учета археолого-исторического аспекта, поскольку именно последний наполняет
виртуозно очерченную лингвистами сферу культуры и духовной жизни древних индоевропейцев материальным
содержанием и историческими фактами.
Актуальность темы обусловлена отсутствием исследований, в которых был бы разработан археологический
аспект и. е. проблемы как самостоятельный, базирующийся на археологических источниках. В фундаментальных
лингвистических трудах, посвященных реконструкции и. е. праязыка, археологический материал используется
как вспомогательный для иллюстрации лингвистических выводов (Бош - Гимпера, 1961; Девото, 1960;
Гамкрелидзе, Иванов, 1984). В существующих археологических исследованиях по индоевропейской проблеме
лингвистические постулаты принимаются не всей системой, а выборочно (Даниленко, 1974; Гимбутас, 1970,
1973).
Наиболее распространенная в научном мире концепция Гимбутас о прародине индоевропейцев в степях
Причерноморья оснвывалась на материалах из отечественных раскопок конца 50-х годов. С тех пор произошел
"информационный взрыв", который подорвал фундамент концепции Гимбутас, и не было альтернативной
гипотезы, которая объясняла и учитывала новую информацию в свете решения индоевропейской проблемы. В
1974 году мы впервые обратились к этой теме, предложив гипотезу о происхождении дольменов Новосвободной
из культуры шаровидных амфор Западной Украины и Польши. Протяженность путей этой миграции могла быть
сравнима только с индоевропейскими; хронологически эта миграция предшествовала миграции носителей
культуры шнуровых керамик, которую очень часто связывали с индоевропейцами. Направление миграции
убеждало, что прародина индоевропейцев должна находиться в Центральной Европе. В 1983 году мы
сформулировали свое понимание историко-археологического аспекта в работе "Проблема индоевропейской
прародины", которая явилась и первой отечественной монографией, посвященной этой теме. Наиболее важным
выводом этой работы явилось новое понимание праиндоевропейского состояния как динамической системы,
меняющей во времени свои границы. Было выделено 7 хронологических фаз развития праиндоевропейской
культурной общности, во время которых ареал ее расширился от небольшой, территории (100 км в поперечнике)
до огромного пространства от Скандинавии до Дуная, от Рейна до Прикарпатья. Такое же понимание формы
существования праиндоевропейской языковой общности отразилось в работе лингвистов - Т. В. Гамкрелидзе,
Вяч. Вс. Иванова, представивших деривационно-пространственную схему эволюции и. е. праязыка в 7 фазах
(Гамкрелидзе, Иванов, 1984).
Качественно новым в концепции 1983 года было проведение соответствия позднеиндоевропейской культуры с
двумя археологическими культурами, из которых первая - культура Лендьел - начинала свое существование
раньше второй на 500 лет, а вторая - культура воронковидных кубков окончила свое существование спустя 600
и более лет (для разных районов по-разному) после исчезновения Лендьела. Был рассмотрен, весь комплекс
лингвистических условий, детерминирующих локализацию и. е. прародины, и предложены адекватные
археологические ситуации для контактов индоевропейцев с семитами, картвелами; названы археологические
эквиваленты для индоиранцев, индоариев, хеттов, тохар, балтов. Невыясненными оставались вопросы
происхождения археологических культур-эквивалентов и. е. пракультуре. Не разработан был и лингвистический
статус для культуры-предка пракультуры позднеиндоевропейского состояния. Не был решен вопрос доведения
индоевропейских диалектов после распада позднеиндоевропейской общности доисторического периода, когда
язык зафиксирован письменной традицией. Речь идет, в первую очередь, о греках, хеттах, лувийцах.
Реферативность изложения, отсутствие иллюстративного материала, связанные с предельно допустимыми
объемами учебного пособия, а также новые лингвистические данные послужили причиной продолжения наших
разработок этой проблемы.
Целью данного исследования является реконструкция истории индоевропейского общества от момента
выделения раннеиндоевропейского языка из бореального, по Н. Д. Андрееву, до появления первых
индоевропейцев, зафиксированных письменной и исторической традицией, т. е. от VIII-VII тыс. до н. э. до
первой половины II тыс. до н.э., по данным лингвистики, истории, археологии.
К первоочередным задачам были отнесены: 1) уточнение методологических основ проблемы (соотнесения
культуры, языка, этноса); 2) разработка методики исследования историко-археологического аспекта и. е.
проблемы; 3) отыскание археологических эквивалентов индоевропейской пракультуре на всех хронологических
фазах ее эволюции, фиксируемых лингвистами; 4) обоснование ареальных контактов и контактов в диахронии
древних индоевропейцев и северокавказцев, западных семитов, картвелов, пракартвелов по археологическим
данным.
Попутно решались вопросы хронологии: коррекция хронологических систем неолита - энеолита Центральной
Европы и энеолита - бронзового века Восточной Европы с соотнесением этих систем с ближневосточной и
балканской базами абсолютной хронологии. Решение этих задач облегчалось тем, что ранее нами уже было
опубликовано более 40 статей, где обосновывалась в целом и отдельных звеньях хронологическая система для
восточно-европейского энеолита - бронзового века. Такая постановка историко-археологического аспекта
индоевропейской проблемы обусловила структуру данной книги, взаимообусловленность ее частей.
Структурно работа состоит из трех частей, из которых основная часть (часть 1) посвящена локализации трех
индоевропейских прародин- в Малой Азии, на Балканах и в Центральной Европе. Миграции индоевропейцев,
разобранные в части II, играют подсобную роль и изложены с той степенью подробности, какая требуется для
коррекции позднеиндоевропейской прародины, и насколько мы могли их обосновать с помощью надежных
археологических данных и связать с лингвистическими постулатами.
Контакты индоевропейцев с иноязычными народами был разобраны только в той степени, насколько они
детерминируют локализацию прародин индоевропейцев, поэтому мы остановились на связях с семитами,
картвелами, северокавказцами, но опустили связи с финно-уграми (часть III).
К вспомогательным следует отнести главы о методологии и методике (глава 4), о лингвистических условиях к
локализации и. е. прародины (глава 1, 3). Однозначность решения об археологических эквивалентах и. е.
пракультуре поясняется главой 5, где характеризуются все возможные культуры в экологической нише и. е.
прародины и во временной рамке ее существования, но не отвечающие всей системе лингвистических условий.
В отдельную главу выделен этюд о происхождении колесного транспорта и путях его распространения в III тыс.
до н.э. Это отвечает значению этого великого открытия индоевропейцев в истории человечества, а также служит
структурным соединением между двумя частями книги.
ЧАСТЬ I
ЛОКАЛИЗАЦИЯ 3-х ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ПРАРОДИН
Глава 1
ПРОБЛЕМА ЛОКАЛИЗАЦИИ ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ПРАРОДИНЫ В ИСТОРИОГРАФИИ
Родство современных и древних и. е. языков, разделенных тысячелетиями и удаленных друг от друга на
тысячи километров, может быть объяснено только тем, что все они восходят к одному праязыку, на котором
первоначально говорило этнически однородное население какого-то небольшого компактного региона индоевропейской прародины. Иначе невозможно объяснить одинаковые для индоевропейских народов,
разделенных огромными расстояниями и не входящих в контакты друг с другом, обозначения частей тела
(например, 'нос': др.-инд. nasa, др.-перс.- naham, авест. nah-, лат. nas(s)us, лит. nosis; 'зуб'; др.-инд. вин. п.
dantarn, авест. dantan, лат. dens, p. п. dentis, лит. dantis), терминов родства (например, 'отец': др.-инд. pitar,
авест. pater, лат. pater, др.-в.-нем. fater, нем. Vater; 'мать': тох. A macar, др.-инд. matar-, авест. matar-, лат.
mater, др.-ирл. mathir, лат. mate, ст.-слав. mati; 'сын': др.-инд. sunu, гот. sunu, лит. sunus, ст.-слав. synu; 'дочь':
др.-инд. duhitar, др.-англ, dohtor), животных, - коровы, козы, овцы, кабана, волка, бобра, тетерева и др.,
растений-:дуба, бука, березы, граба, ивы и др.; продуктов питания - масла, мяса, сливок, меда, соли и др.;
названий цветов (например, 'красный': др.-инд. rudhira, тох. В ratre, лат. ruber (raudas), лит. raudas, др.-русс.
рудъ), числительных первого десятка (например, 'два': др.-инд. dvau, др.-ирл. dau, лат. duo, ст. слав, duva) и
много других удивительных схождений в языке и. е. языковой семьи.
На родство индовропейских языков указывали ученые еще в середине XVIII в. (Байер, Ломоносов - Булич, 1904;
Аделунг, Паулин - Мейе, 1938, с. 447; Джонс -Шрадер, 1886, с. 5). В то же время (1767 г.) Керду указывал на
родство санскрита с европейскими языками (Мейе, 1938, с. 447). Ф. фон Шлегель в 1806 году первым отчетливо
сформулировал мысль об единой (индийской) прародине индоевропейских языков (Десницкая, 1955, с. 34). С
тех пор великая "проблема индоевропейской прародины" не перестает волновать умы ученых многих стран и
различных профессий.
В 1816 году в своей работе Франц Бопп (Бопп, 1972, с. 448) заложил основы сравнительной грамматики и. е.
языков. Свои идеи Ф. Бопп изложил в 1832-1852 гг. в первом издании "Сравнительной грамматики
санскритского, зендского и немецкого, греческого, латинского, старославянского, готского и немецкого языков".
Он объединил их позднее в языковую семью, к которой отнес почти все обозначенные к настоящему времени и.
е. языки. Полвека спустя Август Шлейхер, обратив особое внимание на реконструкцию звуков индогерманской
(индоевропейской) речи, попытался воссоздать и. е. язык во всем его многообразии. Результатом явилась
предложенная им схема развития (генеалогическое древо) и. е. языков из праязыка и их классификация,
достаточно близкая к современной классификации, изложенной во Введении. Древнейшим и. е. языком А.
Шлейхер считал санскрит, полагая, что только в нем сохранился звук V из праязыковой эпохи, из которого
впоследствии, по его мнению, выделились звуки 'е, о, а'. На этом основании прародину индоевропейцев
Шлейхер помещал в Индии (Шлейхер, 1861-1862).
Последующее за Шлейхером поколение лингвистов (последняя четверть XIX в.) младограмматики, утверждавшие
неизменность звуковых законов, научно доказали, что в праиндоевропейском существовали звуки 'е, о, а', а
наличие в санскрите одного звука 'а' - это результат специфичного для индоиранских языков их
самостоятельного развития (Шпехт, 1956, с. 23). Лингвистические доказательства локализации прародины в
Индии отпали, а историками вскоре было доказано, что до индоевропейцев Индию заселяли дравидоидные
племена и, следовательно, Индия не могла быть индоевропейской прародиной. Большая же архаичность
литовского языка XIX в. по сравнению с санскритом, зафиксированным письменной традицией в I тыс. до н.э.,
делала Европу более подходящим регионом для локализации там прародины индоевропейцев, чем Азию. Однако
спор о том, на каком континенте помещать прародину, не был окончен, хотя наступивший с началом нашего
века современный период сравнительного индоевропейского языкознания принес много доказательств в пользу
ее локализации в Европе. Основным аргументом сторонников азиатской прародины оставалось неопровергнутое
положение о контактах праиндоевропейского с семитскими и кавказскими языками, основанное на выявленных
лингвистами взаимных заимствованиях слов в этих языках. Такие заимствования, по их мнению, могли
произойти лишь в Азии, где обитали носители древних кавказских и древних семитских языков.
Сильной стороной гипотез об европейском происхождении индоевропейцев были праязыковые названия
деревьев, растений и животных, характерных для Европы или для умеренных евразийских широт. Азиатская
прародина индоевропейцев локализовалась исследователями в 7 регионах азиатского континента.
1. Индия, Выдвигалась в качестве прародины Шлегелем (Шрадер, 1886, с. 6, 7), Шлейхером (А. Шлейхер, 18611862) на основании боль шей древности санскрита по данным лингвистики. Младограмматики доказали
ошибочность этого положения. После этого, а также уста новления, что до прихода ариев Индию населяли
дравидоидные племена, гипотеза оказалась излишней.
2. Склоны Гималаев считали прародиной на основании архаично сти ведического языка, отсутствия в Ригведе
указаний на значительную удаленность прародины и на основании сопоставлений флоры и фауны прародины и
географии растений и животных (Клапрот: Шрадер, с. 9-10). Однако после изучения более молодого (на 3000
лет) литовского языка, стало ясно, что архаичность ведического языка не является исключительной, а с
открытием более древнего и архаического хеттского языка это положение отпало и вовсе. Ряд представителей
флоры (осина, тисе, бук) и фауны (бобр, тетерев) отсутствует в Гималаях и близких к ним районах. Таким
образом, предложенная локализация также оказывается неприемлемой (Шрадер, 1886; Мэллори 1973, с. 21-66).
3. Согдиана и бассейны Яксарта и Оксуса (Центральная Азия) указывались в ряде работ при локализации и. е.
прародины на основании сомнительных данных исторической географии (Киперт, Пикте: Мэллори, 1973, с 2166; Шрадер, 1888, с. 24-26, 143), мнимого соседства с прародиной семитов (Гоммель, Кремер: Шрадер, с. 6062), об обмелении моря (Кири, 1921), находящихся в непосредственной связи с и. е. прародиной, а также
возможности ознакомления индоевропейцев с домашней лошадью в указанных районах (Копер, 1935, с. 1-32).
Этот сомнительный набор отдельных признаков не выдерживает критики, а локализация прародины в этом
районе исключается на основании отсутствия здесь основных представителей ее флоры (осина, береза, тисе,
бук, вереск) и фауны (бобр, тетерев). Одомашнивание лошади произошло в Европе в IV тыс. до н. э. Из
азиатских территорий лишь Элам может претендовать на приручение лошади. Данные Авесты относятся лишь к
прародине ариев (К. Паапе, 1906), но не к общеиндоевропейской. Однако "аргумент бобра", почитаемого на
арийской прародине, не позволяет поместить ее в данной области. Азиатские степи исключались из зоны поиска
прародины (Флор: Мэллори, 1974, с. 21-66), поскольку они были заняты, по его мнению, монголоидным и
тюркоязычным населением. В настоящее время это мнение находится в резком противоречии с данными
антропологии, устанавливающими в степи европеоидное население (афанасьевская и андроновская культуры).
4. Месопотамия, предложенная Момзеном в качестве прародины ин доевропейцев дань панвавилонизму, и в
настоящее время не может рассматриваться всерьез из-за отсутствия соответствующей флоры (береза, осина,
тисе, граб, бук, вереск) и фауны (бобер, тетерев, во рон) (Мэллори, 1974, с. 21-66; Шрадер, с. 22-23).
5. Ближний и Средний Восток был предложен Паули (Шрадер, 1886, с. 139-140) на основании того, что 'лев' исконное индоевропейское слово. Однако нет причин исключать из зоны поиска прародины по этому признаку
балкано-дунайский регион, где водился лев еще в исторические время и примыкающие к этому региону
соседние области.
6. Смежные с хеттами территории включил в зону поиска и. е. прародины Сейс (Мэллори, 1973, с. 21-66) на
основании общих слов в хеттском и и. е. языках. В настоящее время уже доказано, что хеттский язык является
и.е. языком, поэтому заключение Сейса можно рас сматривать, как выражение одного неизвестного через другое
и как курьез.
7. Области, соседние с Грузией, Арменией (Армянское нагорье) впервые включил в зону поиска
индоевропейской прародины в 1822 году Линк (Мэллори, 1973, с. 21-66), указавший на то, что прародина
индоевропейцев должна находиться в горной стране, в зоне одомашнивания растений и животных. "Отцом
санскрита" Линк считал зендский язык, а санскрит исходным для всех и. е. языков (Шрадер, 1836, с. 7).
Европейская прародина для индоевропейцев впервые была предложена Лэтэмом в 1862 году (Мэллори, 1973, с.
25; Шрадер, с. 129) высказавшего простую, но труднооспоримую мысль, что легче предположить отпочкование
санскрита от основной группы и. е. языков, размещенных в настоящее время в Европе, чем представить все
языки происходящими от санскрита. Архаичности санскрита он противопоставлял архаичность литовского языка,
зафиксированного письменной традицией на 3000 лет позже санскрита. После открытия закона палатализации
была доказана ошибочность мнения Шлейхера о древности индоиранского 'а' и развития из него гласных - 'е, а,
о' - в и. е. языках, поскольку все гласные существовали в праязыке.
С тех пор в качестве прародины индоевропейцев предлагались разные европейские регионы. 1. Территория от
Западной Франции до Урала между 60° и 45° широты была выдвинута в качестве и. е. прародины Куно (Шрадер,
1886, с. 136). Куно отрицал существование единого праязыка к моменту распада, указывая на то, что
индоевропейцы должны быть многочисленны (около 1 млн. человек) ;и иметь контакты с финноязычным
населением. Локализация прародины в столь широких пределах вряд ли кого могла удовлетворить, а
численность в 1 млн. человек взята произвольно.
Территория от Рейна до Дона, предложенная вновь Кюном, хотя и была меньше вышеназванной зоны поиска,
однако также не может быть принята в качестве прародины индоевропейцев (ПИЕ) из-за огромных размеров.
Заслуживает внимания метод Кюна - последовательного исключения из зоны поиска областей с
неиндоевропейским субстратом (Индия, Греция, Италия, Франция, Британские острова). Если бы Кюн также
последовательно/ исключал и территории, на которых нет характерных для и. е. прародины представителей
флоры и фауны, то зона поиска значительно бы сузилась.
2. Локализация и. е. прародины на территории Восточной Европы между 45 и 69 градусами широты была
предложена Шпигелем (Шрадер, 1886), впервые указавшим на непременность горного ландшафта на и. е.
прародине. Горы были невысокими и имели площади, необходимые для посева ржи и пшеницы, названия
которых зафиксированы в и. е. праязыке. "Аргумент горного ландшафта" как раз и позволяет исключить
основные территории Восточной Европы кроме Предкарпатья, Предкавказья, Приуралья; использование
Шпигелем (Шрадер, 1886, с. 146-148) уже известного "аргумента бука" позволило бы исключить из зоны поиска
и Приуралье. Неиспользованные возможности значительно обесценили работу и не позволили принять
предложенную Шпигелем локализацию.
3. Восточная Европа в качестве ПИЕ была вновь предложена Шерером (Шерер, 1947, с. 288-304) в середине
нашего столетия. Он указывал, что в и.е. и финно-угорских языках есть корни, восходящие, воз можно, к
праязыковой эпохе. Таким образом, прародина должна была граничить с финно-угорскими племенами, хотя бы в
какой-то части. Об ласти, занятые и. е. прародиной, и после распада и. е. общности оста вались занятыми
индоевропейцами: германцы, кельты, италийцы занимали север и северо-запад и. е. эйкумены; балто-славяие северо-восток; племена, говорившие на греческих диалектах - юго-восток. Против такого расселения,
предложенного еще Мейе, трудно возражать. Непонятно только, почему эпицентр должен находиться в
Восточной, а не в Центральной и Северной Европе, тогда бы передвижки и. е. племен были бы менее
значительны, а ее северо-восточный край все равно соприкасался бы с финно-угорскими областями. 4. Волга восточная граница и. е. прародины на основании данных Ригведы (Rasa), Авесты (Ranha), Птоломея (Ra). Такой
вывод сделал Кнауэр (1912, с. 67-88). Предположение подтверждается идентификацией приведенных выше
названий с мордовским названием для Волги Ravo (Абаев, 1965, с. 122) и дает основание считать, что IB
степном Поволжье находились не носители и. е. праязыка, а уже отделившиеся от и. е. ядра индоиранцы: ведь
упоминание об этой реке хотя и относит лошадей (Чайлд, 1950). Пчелы широко распространены л Северной
Европе; нет оснований думать, что их не было в древности, поскольку некоторые растения-медоносы, такие как
вереск, тяготели, в основном, в древности к северным районам Европы. Есть все основания считать, что в
северной Европе к моменту распада и. е. общности росли и липа, и шиповник, и другие медоносы. Угорь типичный представитель фауны рек, впадающих в Балтийское море. Лошадь, как показал Некель (1944)
известна в центральной и северной Европе с палеолита, а ее доместикация, во-первых, не имеет прямого
отношения к и. е. прародине; во-вторых, восточно-европейский центр доместикации в днепро-донецких степях,
по мнению ряда исследователей, возник почти одновременно и независимо от центральноевропейского центра
доместикации (Некель, 1944), где домашняя лошадь зафиксирована уже со времени тисаполгарской культуры,
синхронной Триполью В1.
Вряд ли может в пользу локализации и. е. прародины в понто-каспийских степях служить и туманное указание,
что и. е. прародина находится между Средиземноморьем и Алтаем на основе малопонятного сходства и. е. слов
женского рода для "земли и почвы" с идеей матери-богини в средиземноморском культе и и. е. обычаем
жертвоприношения коня небу у алтайцев (Пуассон, 1934). Последнее может указывать на пути миграции
носителей древних и. е. диалектов и не более (Гамкрелидзе, Иванов, 1981, с. 26).
8. Культура погребений с охрой - археологический эквивалент для понтийской прародины индоевропейцев - к
такому выводу впервые пришел Чайлд, предпринявший смелую попытку пересмотреть происхождение всех
европейских культур и решительно выступивший против центральноевропейской локализации и. е. прародины в
пользу юго-западной части южнорусских степей (Чайлд, 1926). Тезис Чайлда о локализации и. е. прародины в
южнорусских степях получил обоснование в работе Сулимирского, который на основании стратиграфии
ясковицких и южнопольских курганов выделил две хронологические группы, объединенные обрядовой
преемственностью, содержащие керамику КШК (культуры шнуровых керамик) и ямную ("старшая группа в
ясковицких курганах"). На этом основании Сулимирский сделал вывод о генетической преемственности обеих
групп и о происхождении из древнеямной керамики кубков КШК. Следствием из этого было постулирование
миграции КШК из Причерноморья в степные районы Центральной Европы (Сулимирскйй, 1933 и 1968). Позднее
Чайлд поддержал мысль о том, что "овоидные сосуды ямной культуры - хороший прототип, из которого могут
произойти саксотюрингские, ютландские и другие типы шнуровых кубков" (Чайлд, 1950, с. 144). На основании
этого Чайлд делал предварительный вывод, что различные варианты КШК, "которые, возможно, были
предшественниками кельтов, тевтонов (германцев - В. С.) и славян, являются ответвлением народа - носителя
культуры охровых погребений" (Чайлд, 1950, с. 140), указывая при этом, что "народ понтийских степей был
только восточным крылом рыхлого континуума мобильных пастушеских обществ, между которыми было
продемонстрировано плодотворное взаимодействие, хотя направление может оспариваться. Возможно,
например, утверждать, что правители, погребенные в Аладже, и шахтовых гробницах, появились от нашего
степного народа и ответственны за распространение там и. е. языков - хеттского и греческого" (Чайлд, 1950, с.
140).
Первых индоевропейцев в Греции Чайлд связывал с мигрантами, принесшими в эти районы и Западную
Анатолию (Троя IV-V) "минийскую керамику", организовавшими в .Македонии колонию Халкидику.
Раннемакедонская керамика рассматривалась Чайлдом, с одной стороны, как генетически связанная с
раннебронзовым веком Западной Анатолии, с другой - с баденской культурой. Это давало Чайлду повод считать
баденскую культуру индоевропейской (Чайлд, 1950, с. 149). Чайлд, считая баденскую культуру "I ступенью
распространения и. е. языков в умеренной Европе" допускал возможность, что своим происхождением эта
культура связана с Западной Анатолией (там же). Таким образом, Чайлд представлял и. е. общность до периода
распада неустойчивым конгломератом родственных пастушеских племен, допуская, что большая часть этого
конгломерата связана происхождением с носителями древнеямной культуры, оговаривая при этом, что
направление этих культурных влияний не ясно, что вызвано неразработанностью хронологической шкалы
Северного Причерноморья. Концепция М. Гимбутас о локализации и. е. прародины полностью повторяет
концепцию Чайлда, которой Гимбутас придала векторную направленность, отбросив как балласт тридцатилетние
сомнения Чайлда в хронологической обеспеченности своей концепции.
Протоиндоевропейцами Гимбутас считала носителей ямной культуры, "которые продвигались на запад и юг. в VIV тыс. до н. э. из областей Нижнего Дона и Нижней Волги (Гимбутас, 1970, с. 483). Ямная культура дает, по
мнению М. Гимбутас, исходный импульс, в результате которого наблюдается распространение и. е. курганной
культуры не только в понто-каспийских степях, но и в Центральной и Северной Европе и на Балканах.
Курганная культура, по Гимбутас, это - ямная культура, культура погребений с охрой, культура боевых топоров,
культура шнуровых керамик, культура одиночных погребений Дании (там же, с. 483). Индоевропеизацию
Европы М. Гимбутас видит в дезинтеграции высоких цивилизаций Древней Европы V-IV тыс. до н. э. (Винча IIIII, Лендьел, Тиссы-Бкжка, Кукутени, Гумельницы), которые образовывали неиндоевропейский субстрат на юговостоке Западной Европы и культуры воронковидных кубков - неиндоевропейского субстрата в СевероЕвропейской равнине между Данией и Польшей (Гимбутас, 1970, с. 15). Постепенная инфильтрация с середины
IV тыс. до н. э. в районы Западной Европы окончилась в 2500-2000 гг. до н. э. инвазией, в результате которой
произошло окончательное разрушение остатков древнеевропейских цивилизаций, уцелевших только на Крите
(Гимбутас, 1970, с. 15 и ел.). Внешними признаками индоевропеизации являются, по Гимбутас, курганы и
погребальный обряд в ямах где обнаруживаются скелеты, лежащие скорченно на спине. Эту "сборную"
курганную культуру Гимбутас характеризует фактически только по среднестоговской культуре I- II этапа,
примешивая к этой "окрошке" произвольно взятые майкопские и новосвободненские комплексы (не имеющие
ничего общего ни между собой, ни с перечисленными степными культурами), которые позволяют ей сделать
вывод об индоевропейцах как "талантливых купцах". Одно бездоказательное утверждение рождает другое.
Удревнение ямной культуры до V-IV тыс. до н.э.- более чем на тысячу лет по сравнению с существующими
датами - не обеспечено доказательствами. Ссылка на возможность значительного удревнения за счет поправки
по шкале Зюсса не спасает положения, поскольку датировка по С 14 указывает, что "памятники позднеямного
типа Поднепровья и Северного Причерноморья следует датировать в пределах 2-й половины III -начала II тыс.
до н.э. (Гимбутас, 1970, с. 13). А удревнение, предусматриваемое поправкой Зюсса, возможно для этого времени
не более, чем на 700 лет, К тому же необходимость введения поправки нельзя считать доказанным, а факты
резкого расхождения исторических и калиброванных дат удваивают сомнения в точности последних.
Археологические данные также не позволяют принять хронологию ямной культуры, предложенную Гимбутас.
Чайлд выборочно в ограниченном объеме использовал некоторые лингвистические данные: о колесном и
морском транспорте, о знакомстве индоевропейцев с медью (Чайлд, 1950, с. 148), однако не упомянул о
ландшафте и климате, о флоре и фауне и. е. прародины, а ведь именно эти данные находятся в резком
противоречии с ее локализацией в степях Восточной Европы. Гимбутас вообще ограничилась лишь обещанием
придерживаться языковых фактов. Таким образом, гипотеза происхождения индоевропейцев из понтокаспийских степей не увязана с археологическими данными; не подкреплена хронологией. Языковые же факты
о ландшафте, фауне, флоре противоречат локализации и. е. прародины в понто-каспийских степях (аргументы
осины, бука, граба, тисса, вереска, бобра, льва). В целом эти неувязки решительно свидетельствуют против
локализации индоевропейской общности в степях Восточной Европы. Остальные районы Восточной Европы еще
меньше подходят для этой цели.
9. Локализация и. е. прародины в Западной Европе (Бринтон, 1890) слишком расплывчата и не могла
удовлетворить современников. Действительно, уже к тому времени Шрадер на основании исторических и
лингвистических данных аргументировал пребывание индоевропейцев после распада и. е. общности на
западноевропейских территориях (Балканы, Аппенй1ы, Пиренеи, Франция).
10. Северная Европа в качестве прародины выдвигалась Пенкой (1883-1886), указавшим, что лишь Скандинавия
является областью непрерывного развития антропологического типа, и поскольку исторические скандинавы индоевропейцы, то и древние скандинавы бы ли древнейшими индоевропейцами. Дополнительным
доказательством, приводимым Пенкой, являлось то, что скандинавы и исторические арии были белокуры и
голубоглазы. На Северную Европу как на и. е. прародину пытались указать как на основании археологических
аргументов (Паапе, 1906), так и на данных лингвистики (Тиме; Мэллори, 1973). Однако наличие
общеевропейских названий деревьев (тисса, граба, грецкого ореха), не растущих в Северной Европе, и южных
животных (льва) делает североевропейскую прародину нереальной.
11. Северная или Северо-Восточная Европа, к которой обратился в качестве возможной прародины
индоевропейцев Манн, указавший на то, что на ,и. е. прародине были лето, осень, и зима (на основании легенд,
сказок, игр у индоевропейских народов), не подходит для локализации и.е. прародины на основании тех же
аргументов, что и Северная Европа. К тому же времена года хорошо прослеживаются почти по всей Европе,
кроме ее самых южных районов.
12. Северо-Западная Европа - от Западной Балтики до Одера и до предгорий Карпат (Мух, 1902) и Германии
(Коссина, 1902) предложенная на основании данных археологии, восходит еще к гипотезе И. Гейгера, который в
1871 году на основании данных о растениях (аргументы бука, березы, ясеня, дуба), аргументов угря, трех
времен года предложил Германию как прародину индоевропейцев. Хотя прародина в этом варианте становится
более реальной по размерам территории и некоторым индоевропейским реалиям, нетрудно видеть
националистическую предвзятость: ведь все без исключения аргументы имеют значительно более широкий
ареал распространения на востоке и юге Европы. Коссина, будучи филологом по образованию, использовал
данные Гейгера о флоре и фауне, (Шрадер, 188в, с. 132-1-33), а также, хотя и в ограниченном объеме,
лингвистические данные. Однако основные аргументы его были археологическими. Он видел подтверждение
миграции индоевропейских племен в сходстве ряда культур Германии и на более восточных и южных
территориях. Сходство же устанавливалось и по комплексу признаков, и в случае их отсутствия по единичным
чертам. Отдельные его работы точны и аргументированы, а некоторые мысли намного опередили его время.
Например, гипотеза о происхождении кельтов и италиков от группы Рессен до сих пор признается многими
учеными (Мэллори, 1973, с. 21-66). Однако предвзято очерченная территория и. е. прародины, совпадающая с
политическими границами Германии того времени, не требовала обстоятельной хронологической аргументации,
с точки зрения Коссины, поскольку все археологические культуры (культурные группы) Германии согласно его
воззрениям были заведомо древнее более восточных и южных их проявлений. Коссина реконструировал 14
походов индогерманцев в период от неолита до эпохи железа. Почти все известные на территории Германии
культурные группы находили аналогии, по Коссине, на юге или на востоке от нее, подтверждая тем самым
общую модель миграций с севера - "с северной прародины". Наиболее южную группы культуры линейноленточной керамики он связывал с сатемной группой и. е. языков хотя к тому времени было уже четко доказано,
что сатемная группа - наиболее поздняя, отделившаяся от и. е. массива, а культура линейно-ленточной
керамики была всегда самой древней из всех культурных групп на территории предполагаемой прародины.
(Националистическая .направленность Коссины дискредитировала на долгие годы не только его работы, но и все
плодотворное направление в археологии - решение культурно-этнических проблем через миграции, вызвав
волну мало аргументированного "автохтонизма".
13. Северная и Центральная Европа в качестве и. е. прародины была предложена Мейером (Мейер, 1948) на
основании и. е. топонимики этого региона, его экологических характеристик (бук, пчела, мед ведь, бобер).
Археологическим эквивалентом культуре праиндоевропейцев он считал культуру шнуровых керамик и не
связанную с ней ни хронологически, ни генетически более раннюю культуру линейно- ленточной керамики
(КЛЛК). Хотя многие его аргументы (медведя, пчелы, бука) могут свидетельствовать о более обширной
территории и. е. прародины, в сочетании с данными топонимики локализация ПИЕ в этом регионе
представляется наиболее близкой к истине. Однако предложенный ареал ПИЕ слишком обширен. В Северной
Европе локализовать ПИЕ по перечисленным выше аргументам невозможно. К тому же происхождение КШК на
территории Северной Европы проблематично, а древнейшие варианты КЛЛК тяготеют к Подунавью.
14. Территория к северу от Балкан, Альп и Пиренеев была обозначена Крае (1957, 1962, 1968) в качестве зоны
обитания древнеевропейских языков, причем под этими языками подразумевались не какие-то определенные
языки, выделившиеся из общеиндоевропейского языка- основы, а только хронологически промежуточная
ступень эволюции языка-основы между временем общеиндоевропейского состояния и 1500 г. до н.э., когда уже
выделение индоевропейских языков зафиксировано письменными источниками. Этот регион был задан
распространением древнеевропейской гидронимии, которую позже, в 1975 году Шмидт назвал
общеиндоевропейской, а Гудено показал, что ареал ин доевропейской гидронимии совпадаете территорией
распространения культуры воронковидных сосудов. Последнее подсказало Гудено ПУТИ к ревизии концепции
Гимбутас. 15. Центральная Европа, по мнению Бош-Гимпера (1968), является той территорией, на которой в
неолите (предположительно в V тыс. до н.э.) сложилось ядро этнических групп, из которых в III тыс. до н.э.
(время начала древнейших индоевропейских миграций) вышли отдельные индоевропейские народы, развитие
культуры которых определяет бронзовый (II тыс. до н. э.) и железный (I тыс. до н.э.) век Европы.
Археологическим эквивалентом культуры праиндоевропейцев, по Бош-Гимпера, являются Дунайские культуры, в
которые, ориентируясь на общее мление, включаются культура линейно-ленточной керамики, культура Рессен,
накольчато-ленточная керамика, КНК, культура Лендьел-Тиса. Бош-Гимпера является сторонником европейской
локализации прародины индоевропейцев, исходя из существования индоевропейской культурной традиции от
неолита до эпохи железа, тогда как именно в его задачу и входило определение той цепочки археологических
культур, по которой можно проследить генетическую преемственность культурной традиции в диахронии хотя бы
в каком-либо регионе Европы. Нет единого мнения среди археологов о неолитических истоках в V тыс. до н. э.
хотя бы одной культуры бронзового, не говоря уже о культурах железного века. Связь бронзового века
Подунавья или Центральной Европы с дунайским неолитом (особенно в выражении его через культуру линейноленточной керамики) гипотетична еще и по той причине, что в эпоху неолита в Центральной Европе
прослеживается 'несколько линий развития, не связанных между собой генетически, большинство которых и
кончают свое существование в эпоху неолита-энеолита, не передавая продуктивных производных в бронзовый
век. Концепция Бош-Гимпера подверглась критике со стороны Гимбутас, которая (несколькими годами .ранее
поддерживала идею о праиндоевропейской атрибуции культуры линейно-ленточной керамики, а в своей иовой
теории как раз полагает все то неиндоевропейским, что Бош-Гимпера считает индоевропейским. Дезинтеграцию
неолитических культур Подунавья к III тыс. до н.э., соответствующую по Бош-Гимпера, выделению
индоевропейских языков, Гимбутас считает следами вторжения праиндоевропейцев с Восточной Европы,
расколовшего неиндоевропейские цивилизации Европы.
16. Почти та же точка зрения на доисторию Европы сформулирована в труде Девото (1962), сочетавшего
археологический и лингвистический подход к проблеме. Девото, стоя на тех же, позициях, что и Бош-Гимпера, о
преемственности культурной традиции во времени, от эпохи неолита до железа, в Центральной Европе,
обращает внимание на то, что индоевропейской пракультуре свойственен разный характер на соответствующих
временных ступенях ее развития. Он выделяет фазу примитивного земледелия, которая, по его мнению, в
археологическом выражении представлена культурой КЛЛК, причем уже на этой фазе для пракультуры
свойственна, по Девото, тенденция к экспансии. Фаза продуктивного земледелия связана с культурой
Иорданемюль, которая также обладает свойством к территориальному расширению. Переход к военной
организации у индоевропейцев в археологическом выражении связан с культурой боевых топоров и шнуровых
керамик. В культуре бронзового века - унетицкой - Девото видит продолжение индоевропейской традиции к
экстенсивному использованию территории. В лужицкой культуре железного века Европы исследователь
усматривает последний этап в доисторической эволюции индоевропейской культуры в Европе. Таким образом,
Девото обосновывает предлагаемую им локализацию прародины индоевропейцев цепочкой культур, в которых
якобы есть преемственность генетического характера, от. неолита до эпохи железа, Однако Девото не
доказывает, и это не в его компетенции, генетическую связь культуры КЛЛК и культуры Иордансмюль, или КЛЛК
и КШК. Нет прямой генетической преемственности между культурой Иордансмюль и КШК. Без этого данная
цепочка культур - просто механическая подборка по принципу существования тенденции к увеличению
жизненного пространства. Большой интерес представляет сравнительный словарь индоевропейских слов, среди
которых выделены термины, характеризующие качество и количество; движение, физиологические функции и
болезни; метеорологические наблюдения и календарную систему; религиозную систему; структуру семьи,
племени, военную организацию и экономику; транспорт, домостроительство, фауну и флору, скотоводство и
земледелие. Однако это не мешает Девото считать праиндоевропейской культуру линейно-ленточной керамики,
в которой нет ряда существенных индоевропейских реалий (см. ниже), исходя из того, что мы знаем о
пракультуре по данным лингвистической реконструкции. К тому же КЛЛК - это как раз та культура неолита,
которая не передала продуктивных элементов, развивающихся в бронзовом веке, не говоря уже о производных
культурах.
17. С критикой теории Бош-Гимпера и Девото выступил Кросслаад (1967). Он как раз подчеркнул тот факт, что
культура линейно-ленточной керамики, как и культура Винча, Кукутени-Триполье, Старчево-Кереш не
соответствуют требованиям, предъявляемым к праиндоевропейской культуре, т. е. в них нет укрепленных
поселений; нет преобладания скотоводства над земледелием, которое обеспечило такую структуру общества и
такие семейные и общественные институты, которые известны у исторических индоевропейцев - ариев, греков,
хеттов. Кроме того, Кроссланд прибегает еще к одному логическому доводу: если индоевропейцы происходят не
из Анатолии, то пракультураих в археологическом выражении не может иметь анатолийских истоков, а по
мнению ряда ученых, древнебалканские цивилизации имеют анатолийские корни. Другими словами, Кроссланд
стоит на позиции неиндоевропейского характера дунайского неолита. По его мнению, объяснить появление
индоевропейских языков в Европе в этом случае можно при допущении мезолитического центральноевропейского субстрата, который был амальгамирован неолитическими культурами. Не высказываясь
определенно о локализации прародины, Кроссланд склоняется к тому, что гипотеза Гимбутас более гибко
объясняет заимствования на уровне общеиндоевропейского единства из финно-угорских языков и пастушеский
характер культуры части индоевропейских на родов, точнее индоиранцев. В то же время Кроссланд считает, что
прародину индоевропейцев надо помещать западнее, чем это делает Гимбутас, но конкретнее не называет этого
региона.
18. Районы Европы, соседние с Анатолией, с восточноевропейскими степями и финно-угорским массивом, а
также с районами индоевропейской гидронимии в Северной и Центральной Европе - зона поиска и. е.
прародины, по Гудено (1971). Чтобы найти такую территорию, которая удовлетворяла бы условиям,
сформулированным выше, Гудено предлагает на территорию, а модель прародины. Согласно его модели, и е.
пракультура, характеризуемая смешанными формами экономики, расширяясь из западноевропейских степей на
восток в связи с возрастанием роли скотоводства и экстенсивным использованием территории, утрачивая
зависимость от земледелия, переходит к пастушеству (ин до-иранское состояние, по Гудено), возвращаясь на
запад, образует континуитет в виде культуры воронковидных кубков (ареал КВК сов падает с ареалом
индоевропейской гидрономии).
Примечательным в гипотезе Гудено является попытка осуществить комплексный подход в решении
индоевропейской проблемы, однако предложенная модель Гудено носит механистический характер, поскольку
не подкреплена надежным археологическим анализом по происхождению, культурным связям и хронологии
культур неолита - ранней бронзы в Европе. Несмотря на то, что нет обобщающих исследований, посвященных
хронологии культур неолитической раннебронзовой эпохи Западной и Восточной Европы, и исследования носят
региональный характер, все же можно составить достаточно прочное представление о доистории Европы в V-III
тыс. до н.э., базируясь на комплексе региональных археологических исследований (см. ниже).
Комплексный подход в решении проблемы локализации индоевропейской прародины реализован в трудах
советских ученых Гамкрелидзе, Иванова, в которых обстоятельно аргументировалась мысль об общей и. е.
прародине на территории Армянского нагорья и прилегающих к нему регионах и вторичной прародине
древнеевропейских индоевропейцев в черноморо-каспийских степях.
Гипотеза о двух прародинах для индоевропейцев на территории Армянского нагорья и в степях Восточной
Европы была сформулирована Миллером еще в 1873 г. на основании близости и. е. праязыка с семитохамитскими и кавказскими языками (Шрадер, 1886, с. 146), Работы Гамкрелидзе и Иванова, вышедшие в 19801981 гг., обстоятельно развили эту мысль на новом научном уровне. Многолетняя работа авторов завершилась
изданием энциклопедического исследования, посвященного языку, культуре и прародине индоевропейцев
(Гамкрелидзе, Иванов, 1984).
Вопросы хронологии и территории распространения общеиндоевропейского праязыка исследователи
справедливо считают основным в поиске и. е. эйкумены; при этом оговаривают, что индоевропейцы могли за
время своего существования неоднократно менять свою прародину и что их усилия "направлены на выявление
эйкумены индоевропейцев перед началом распада их праязыковой общности. Таким образом, Гамкрелидзе Иванов пытались локализовать последнюю общеиндоевропейскую территорию, которую мы в дальнейшем
именуем позднеиндоевропейской прародиной. Они представили серьезные лингвистические доказательства в
пользу передатировки позднеиндоевропейской прародины "с III тыс. до н.э., как это было принято ранее
большинством специалистов, а IV и, возможно, V тыс. до н. э., основываясь на том, что между временем
появления хеттов в Малой Азии, зафиксированным хеттскими именами в "каппадокийских табличках" (20401875 гг. до н. э.) и их отпочкованием от праиндоевропейского ядра, знаменующим начало его распада, долгое
время существовала общеанатолийская (хетто-лувийская) языковая общность. Передатировка
праиндоевропейской общности перед ее распадом в IV тыс. до н.э. более близка к истине по следующим
причинам.
Время появления хеттов в Малой Азии следует относить к началу- последней четверти III тыс. до н.э., поскольку
имеются указания, что хетты поднимали восстание против Нарамсина (2236-2200 гг. до н.э.), Это согласуется и с
предложенной нами датой появления хеттов в Палестине по данным библейских источников (Сафронов, 1981, с.
87), и с данными лингвистики о контактах эблаитов (жителей Эблы) с анатолийскими племенами, а "упоминание
в эблаитских текстах о Канише и Хатти можно рассматривать как современное им подтверждение легенд о
подвигах Саргана и Нарамсина в Анатолии и о сражениях С царями Канеша, Хатти и Пурусханды; которые были
не просто городами-государствами, а могущественными царствами, где, возможно, преобладали три языковые
группы - несийская в царстве Канеша, хаттская в Галисской области и лувийская в царстве Пурусханды"
(Меллаарт, 1985, с. 29).
2. Между выделившимися из анатолийской общности хеттскими и лувийским языками зафиксированы уже на
рубеже III-II тыс. до н. э. значительные структурные различия, которые, по обоснованному мнению
Гамкрелидзе-Иванова, свидетельствуют о длительном самостоятельном пути развития этих обособившихся
языков. Ясно, что со времени выделения этих языков до их письменной фиксации прошло не менее нескольких
веков, так же, как, вероятно, и со времени выделения из и. е. ядра анатолийской общности.
Дата всего периода существования последней индоевропейской прародины, предложенная Гамкрелидзе Ивановым, является .правильной, хотя и носит общий характер. Авторы высказали предположение о пребывании
в Малой Азии носителей анатолийской общности, основанное на архаичной и. е. гидронимии, т. е. таких и. е.
названиях рек и водоемов (см. выше), формы которых уже не обнаруживаются в хеттских и лувийских языках.
Это обстоятельство и намечаемое по письменным источникам движение хеттов с востока служит базой для их
аргументации о движении отпочковавшихся носителей общеанатолийского языка с востока, с территории
Армянского нагорья - прародины индоевропейцев. Авторы не объясняют, почему нет следов архаичной и. е.
гидронимии на территории самого Армянского нагорья, где они располагают прародину индоевропейцев, на что
в ходе дискуссии о локализации и. е. эйкумены обратили внимание Дьяконов (1982) и Трубачев (1984). Следует
добавить к этому отсутствие архаичных и. е. гидронимов и топонимов на территории Восточной Анатолии, хотя
именно здесь они должны были быть в большей концентрации, если бы движение носителей анатолийской
общности происходило бы с востока. Архаичная гидронимия и топонимия зафиксирована лишь в Западной и
Центральной Анатолии (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 862- 863). Это, как нам представляется, позволяет
сделать вывод о том, что и. е. прародина должна находиться либо в Западной Анатолии, либо в соседнем
Балкано-Карпатском регионе, в котором авторы находят аналогии для малоазийских гидронимов и топонимов.
Если бы последние восходили к реконструируемому Гамкрелидзе и Ивановым общеанатолийскому языку,
учитывая его периферийный характер, Западную Анатолию можно было бы исключить из числа областей
возможной локализации в них и. е. прародины. Преимущество некоторых балканских и центрально-европейских
регионов перед малоазийскими в значительно большем содержании и кучности древнеевропейских гидронимов.
Иванов и Гамкрелидзе в Малой Азии указывают на 5 таких гидронимов; в Карпатском бассейне и на северной
периферии Балканского полуострова их, согласно сводке Крае, более сотни. Однако малоазийские гидронимы,
сравниваемые Гамкрелидзе и Ивановым с "и. е. образовательным типом на *- nt не позволяют утверждать, что
эти гидронимы, как и северобалканские и карпатские, не оставлены со времени общеиндоевропейского
единства, поэтому трудно точно ответить на вопрос на основании данных топонимии и гидронимии, где же
находилась и. е. эйкумена. Сложность постановки проблемы заключается в определении хронологических
уровней общеиндоевропейской гидронимии. Достаточно указать, что до сих пор продолжается спор о
принадлежности центральноевропейских гидронимов к древнеевропейскому или общеиндоевропейскому пласту
(см. выше). Представляется возможным, что западно-малоазийские и карпато-балканские гидронимы составляют
разные хронологические уровни существования праиндоевропейской общности. При этом допущении
анатолийские гидронимы могут отражать и более древнее состояние и. е. общности, поскольку их сохранилось
значительно меньше и они однообразнее. Хотя до специальных лингвистических исследований это положение
является лишь логическим допущением, оно хорошо согласуется с установленными Гамкрелидзе - Ивановым
контактами праиндоевропейского с малоазийским хаттским и родственными ему общесеверокавказским и
общесемитским (датируемым с VI-IV тыс. до -н. э.) языками, распространенными в 'Пределах от Египта до
Южной Анатолии и от восточного средиземноморского побережья до Месопотамии. Дьяконов выявил, что
большинство заимствований относится к III-II тыс. до н. э., однако признал, что немногие заимствования из
семитского в индоевропейском относятся к VI-IV тыс. до н.э., тем самым фактически признал и установленные
Илличем-Святычем контакты праиндоевропейского с семитским (вернее, с общесемитским языком (ИлличСвятыч 1964, с. 3-12). Гамкрелидзе и Иванов доказывают контакты праиндоевропейского и хаттского,
северокавказских и семитских языков, выявляя двусторонние заимствования в этих языках, напоминающих, по
мнению Климова и Алексеева (1980), некоторыми сторонами своей структуры строй и. е. языка на древнем этапе
развития, т. е. раннеиндоевропейского языка, который, по мнению Андреева (1986), резко отличался от
позднеиндоевропейского языка и, вероятно, имел несколько фаз развития, свидетельствующих о его длительном
существовании.
Языковые контакты праиндоевропейского с хаттским устанавливают, возможно, другой уровень .и западномалоазийскую эйкумену праиндоевропейцев, находившихся на стадии, предшествующей
позднеиндоевропейскому состоянию. На этой же территории, точнее в юго-восточной части этого региона, и в
это же время могли происходить контакты праиндоевропейцев с носителями общесемитского языка, дата
которого (VI-IV тыс. до н. э.) помогает установить хронологический диапазон этих контактов в пределах VI первой половины V тыс. до н.э., поскольку и, возможно, часть V тыс. до н. э. является, как было доказано выше,
Гамкрелидзе и Ивановым датой позднеиндоевропейской прародины. Именно в это время могли происходить
установленные Николаевым и Старостиным (1984) активные контакты праиндоевропейцев и ряда
ближневосточных этнических групп с носителями прасеверокавказского языка, занимавшего в VI - начале V тыс.
до н. э., по их мнению, европейское Средиземноморье, в том числе и восточную часть Балканского полуострова.
Таким образом, приведенных Гамкрелидзе и Ивановым фактов лингвистики (западномалоазийская и. е.
гидронимия, свидетельства немногочисленных контактов праиндоевропейского с общесемитским языком VI-V
тыс. до н. э.; более тесные контакты с хаттским и активные связи с прасеверокавказским языком VI - нач. V тыс.
до н. э.), позволяют предполагать, что в VI - возможно, первой половине V тыс. до н.э. западную часть Малой
Азии занимали праиндоевропейские племена в период, предшествующий позднеиндоевропейской прародине.
Большую аргументацию получили связи с пракартвельским языком, хотя датировка последнего III, с
возможными заходами в IV тыс. до н. э. делает контакты этих языков на праиндоевропейском уровне
маловероятным. Гамкрелидзе и Иванов указывают, что в контакты с общекартвельским, возможно, вступали
древние диалектные объединения. Дьяконов указал, ссылаясь на Климова, что движение носителей
пракартвельского языка шло с севера Закавказья и убедительно связал носителей пракартвельского языка с
куроаракскими памятниками Кахетии (III тыс. до н.э.) (Дьяконов, 1982). К этому же периоду, как показал,
Дьяконов, точнее ко второй половине III тыс. до н. э.- первой половине II тыс. до н. э. относятся и основные
индоевропейские заимствования из семитских, особенно западносемитских языков. Часть из них, особенно,
выявленную Гамкрелидзе и Ивановым в тохарских и индоиранских языках, вполне возможно объяснить
установленной нами миграцией из районов Северной Месопотамии (Харран, Тель Хуэйра), Северной Сирии
арамейского населения, находившегося под сильным влиянием шумеро-эламских традиций и оставившего на
Северном Кавказе памятники яркой майкопской культуры бронзового века (Сафронов, 1982, с. 63-104). С
появлением этой культуры в Восточной Европе могут быть связаны шумерские и эламские заимствования в
индоевропейских языках, отмеченные Гамкрелидзе и Ивановым.
Языковые факты, приведенные Гамкрелидзе и Ивановым в пользу локализации индоевропейской прародины на
территории Армянского нагорья, могут получить и другие объяснения. Отсутствие и. е. гидронимии в указанном
ареале может свидетельствовать лишь против локализации в нем индоевропейской прародины. Экологические
данные, приведенные в разбираемой работе, еще больше противоречат такой локализации. На территории
Армянского нагорья нет почти половины животных, деревьев и растении, указанных в списке, флоры и фауны,
приведенных Гамкрелидзе и Ивановым, реконструируемых в общеиндоевропейский (осина, граб, тисе, липа,
вереск, бобр, рысь, тетерев, лосось, слон, обезьяна, краб).
Нет каких-либо археологических свидетельств переселения европейских "индоевропейцев" через Среднюю Азию
или морским путем вдоль восточного побережья Каспийского моря в IV-III тыс. до н.э. Результатом этого
переселения должно было быть появление ямной культуры в понто-каспийских степях в III тыс. до н.э. Далее
исследователи присоединяются к гипотезе Гимбутас о продвижении ямной культуры и о роли пресловутой
курганной культуры - "окрошке", составленной Гимбутас из различных как по происхождению, так и по
хронологии культур. Вряд ли нужно вновь останавливаться на аргументах Гимбутас, и тем более ставить
недостатки этой гипотезы в упрек смежникам, каковыми являются авторы в решении археологической части
индоевропейской проблемы. Ведь гипотеза Гимбутас была принята "на веру" многими ведущими археологами
Европы, которых не смутили ни вопиющие хронологические ошибки, ни отсутствие серьезных доказательств о
направлении миграции ямной культуры и многие другие небрежности обращения с археологическими
источниками, не говоря уже о неверно понимаемой методологии проблемы. К моменту выхода работ Гамкрелидзе
и Иванова происхождение ямной культурно-исторической области никем серьезно не обосновывалось.
Исследователи вслед за Гимбутас и Даниленко (см. выше) априорно принимали восточные области Европы за
эйкумену ямной культуры. Приведенные Мерпертом аргументы в пользу формирования древнеямной культуры в
Волго-Уралье (Мерперт, 1974, с. 147-148) лишены хронологического обоснования (Сафронов, 1983, с. 77-81).
Археологические факты из наших раскопок позволили нам "констатировать, что на севере Молдавии в
предгорьях Карпат, в 70-80 км к юго-востоку от зоны распространения KB К зафиксированы древнейшие
памятники ямной культуры" (Сафронов, 1983, с. 81). Тогда же мы отметили в ямной культуре черты,
сближающие ее с КВК и культурой Лендьел. Через год Шевченко (1984) обнаружил удивительное сходство двух
антропологических типов юго-западного варианта ямной культуры и КВК. Проведенный нами к настоящему
времени анализ материальной культуры убедительно свидетельствует о происхождении древнейших вариантов
ямной культуры от КВК. Это лишает смысла гипотезу о восточном происхождении ямной культуры, а вместе с тем
и о вторичной (древнеевропейской) прародине в понто-каспийских степях. Против положения этого
свидетельствует древнеевропейская гидронимия, эпицентр которого находится в Центральной и Северной
Европе (Крае, 1957, 1968) и лишь немногие древнеевропейские гидронимы, зафиксированные от Карпат до
правобережья Днепра (Трубачев, 1968).
Локализацию и. е. прародины, предложенную Гамкрелидзе новым, нельзя принять, даже исходя из фактов и
аргументации, приведенных самими авторами. И все же значение трудов Гамкрелидзе и Иванова, посвященных
индоевропейской проблеме, трудно переоценить. Авторы собрали, тщательно выверили и частично
переосмыслили множество языковых и исторических фактов, данных археологии и естественных наук. Главное в
их работе - это комплексный подход к проблеме индоевропейской прародины, благодаря которому они
установили культурно-исторический уровень праиндоевропейского общества, окончательно утвердили ряд
лингвистических условий для локализации прародины, которые нельзя уже обойти молчанием, обращаясь к
проблеме прародины. Лингвистические открытия позволила ученым дать и собственную схему диалектного
членения и. е. языков, по которой первыми отделились от ядра и. е. праязыка общеанатолийская и тохарская
языковые общности; чуть позже, по их концепции, произошло обособление греко-арийской общности,
распавшейся на индоиранскую и греческую диалектную общность. Исследователи безупречно доказали высокий
уровень социально-экономического и культурного развития праиндоевропейского народа, приближающийся к
цивилизации ранней древности. К сожалению, ряд недосмотров в археологических, палеоботанических,
палеозоологических источниках не позволил провести на том же уровне сравнение общеиндоевропейской
культуры, реконструируемой по лингвистическим данным, с археологическими культурами. Так, авторы
отрицали возможность плужного земледелия в период до конца бронзового века в Центральной Европе, а также
развитого скотоводства. Коза и овца, по их мнению, были одомашнены до I тыс. до н. э. Неизвестен в
Центральной Европе, по их мнению, и ячмень (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 868-869). На самом деле эти
признаки уже имеются в ранненеолитических культурах Центральной Европы, кроме точных свидетельств о
практике плужного земледелия, но оно уже известно в поздненеолитических культурах - культуре
воронковидных кубков и культуре Лендьел (Сафронов, 1983, с. 68-76).
Историографический очерк показывает, что разные аспекты проблемы локализации индоевропейской эйкумены
раскрыты далеко не полно и не в равной мере. Мало связаны между собой лингвистические и археологические
исследования в связи с этой проблемой. Лингвисты используют археологические данные только для
иллюстрации. Археологи игнорируют всю сумму лингвистических аргументов, "выдергивая" только отдельные
факты.
ГЛАВА2
ПРОБЛЕМА РАННЕИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ПРАРОДИНЫ
(ДРЕВНЕЙШИЕ ПРАИНДОЕВРОПЕЙЦЫ В МАЛОЙ АЗИИ)
Изучение историографии вопроса показывает, что поначалу лингвисты не рассматривали общеиндоевропейский
(прагерманский) язык в диахронии, реконструируя языковое единство, сложившееся к его распаду на отдельные
обособленные диалекты. Правда, в середине XIX века Шлейхер, первым разработавший относительную
хронологию выделения различных языков из общего прагерманского единства (генеалогическое древо,
Шлейхер, 1861-862, с. 7), указывал, что индоевропейский язык прошел сложный этап эволюции и со временем
значительно упростился.
Выделение древнейшего слоя в праиндоевропейском языке стало возможным лишь после выхода в свет работ
Соссюра "Исследования о первоначальной системе гласных индоевропейских языков". Система гласных, по
Соссюру (1977), не всегда была одинакова; "высказывалось даже мнение, что она сводилась к одному 'е'"
(Мейе, 1938, с. 81).
В настоящее время многоэтапность праязыка доказывается, исходя из различия систем кратких и долгих
гласных в некоторых языках индоевропейской семьи. Так, Воронцова (1983, с. 10) дает две реконструкции,
характеризующие, вероятно, разные уровни раннеиндоевропейского (р.и.е.): i-a u i-е/о-a u. Для
позднеиндоевропейского система гласных отличается от двух названных выше.
Эта шестифонемная система i e u - е о - а представляет достаточно устойчивое сочетание" (Воронцова, 1983, с.
10). Помимо выявления первоначальной системы гласных Соссюром было сделано в этой же работе еще одно
основополагающее открытие для выявления древнейшего пласта в праиндоевропейском. Суть открытия состоит
в том, что наряду с односложными корнями, как думали раньше, существовали двусложные (Мейе, 1938, с. 462463). Эти положения легли в основу бореальной концепции Андреева, скрупулезно в течение 30 лет
реконструировавшего древнейший пласт индоевропейского праязыка (Андреев, 1957, 1979, 1986).
Раннеиндоевропейский язык Андреев реконструировал в своей одноименной монографии на основе анализа
данных позднеиндоевропейского языка с помощью "метода внутренней реконструкции". Он восстановил
"раннеиндоевропейскую систему двусогласных корней в ее первоначальном виде" (Андреев, 1986, с. 1).
Исследователь восстановил лексическую систему раннеиндоевропейского праязыка из 203 слов, со стоящих
только из двух согласных фонем и реконструировал для этих слов протосемы, выявил для этих корней
семантические деревья.
Реконструкция раннеиндоевропейских протосем осуществлялась * Под раннеиндоевропейкой протосемой
Андреев подразумевает "древнейшее значение двусогласного слова, из которого с наименьшим количеством
смысловых переходов могут быть выделены значения трех-четырех-пяти и более согласных основ,
восстанавливаемых для позднеиндоеаропейской эпохи путем прямого соотнесения засвидетельствованных форм
отдельных и.е. языков" (Андреев, 1986, с. 39). Андреевым (1986, с.39) "полностью внутри индоевропейского
материала".
Бореальный язык был. Реконструирован Андреевым после сравнения 203 раннеиндоевропейских корней С
лексемами алтайских и уральских языков*. "Выяснилось, что из 203 корневых слов 198 присутствуют как в
составе уральских, так и в составе алтайских производных форм, а 5 слов обнаруживаются в одной из этих двух
языковых групп ... для раннеиндоевропейских и алтайских корневых согласных найдены вполне строгие законы
звуковых соответствий" (Андреев, 1986, с. 1). На этом основании автор делает вывод о существовании
бореального праязыка, давшего начало раннеиндоевропейскому, раннеуральскому и раннеалтайскому языкам.
Раннеиндоевропейский язык являлся, по мнению Андреева (1986, с. 2) "главной ветвью бореального праязыка".
Отсутствие морфологической системы в бореальном и раннеиндоевропейском праязыках, а также в древнейших
слоях прауральского и праалтайского, по мнению Андреева (1986, с. 38) делали безуспешными попытки
некоторых компаративистов реконструировать общие для трех последних праязыков элементы морфологии. В
ходе изолированного становления после распада бореальной общности "в их морфологии можно видеть причину
столь разных эволюционных линий" (Андреев, 1986, с. 38). В бореальном языке и раннеиндоевропейском на
начальной стадии существования не было частей речи; "морфология - в ее современном понимании отсутствовала, единственным видом словообразования было корнесложение, т. е. соединение двух корневых
слов в одно сложное, целое" (Андреев, 1986, с. 4). Отличие бореального и раннеиндоевропейского находилось
не в сфере типологии, а в степени корнесложения: в бореальном языке оно едва начиналось, тогда как в РИЕ
(раннеиндоевропейском) оно достигло высокой степени" (Андреев, 1986, с. 37-38).
Процесс генезиса двукорневых раннеиндоевропейских слов развивался все интенсивнее, "достигнув такого
уровня развития, при котором на рубеже раннеиндоевропейской и среднеиндоевропейской эпох создалась
возможность в виде появления детерминативного способа словопроизводства" (Андреев, 1986, с. 278).
Среднеиндоевропейский праязык характеризуется коренной типологической перестройкой, заключающейся в
оформлении системы детерминативов, в появлении новых основ, не адекватных ни одному из корней, "основ,
имеющих в своем составе плюс один или несколько распространителей" (Андреев, 1986, с. 282). К этому
периоду, по мнению Андреева, относится и формирование абстрактной лексики. "В СИЕ
(среднеиндоевропейском) не было, вероятно, как таковых частей речи. В эту эпоху на основе
раннеиндоевропейских корней развивались полулексические-полуграмматические значения" (Андреев, 1986, с.
289). Появление частей речи могло соответствовать лишь переходной к ПИЕ эпохе. Позднеиндоевропейский
язык образовался в процессе эволюции среднеиндоевропейского. От раннеиндоевропейского языка
изолирующего строя он отличается коренным образом и был прежде всего языком "синтетического строя с
высокоразвитой флексией, включая внутреннюю" (Андреев, 1979, с. 90). В позднеиндоевропейском языке
произошло становление частей речи, сначала имени и глагола, потом других * К алтайским языкам относятся
древнетюркский язык - предок современных тюркских языков: турецкого, чувашского, карачаевского,
балкарского, туркменского, казахского, узбекского, киргизского и др., монгольского, тунгусо-манчжурских. К
уральским относятся финно-угорсхие и самодийские языки (Гамкреладзе- Иванов, 1984, с. 1315-1316). частей
речи (числительных, причастий, местоимений) (Андреев, 1986, с. 289-290). Век назад академик Фортунатов
справедливо отмечал, что "общий (праиндоевропейский - В. С.) язык в эпоху его распадения был языком очень
развитым, имевшим много слов и грамматических форм" (Фортунатов, 1956, т, 1, с. 49) и подчеркивал, что
исследователи "не должны искать в этом языке такого единства, которое исключало существование диалектов"
(Летерсен, 1956, с. 7). Существование диалектов в позднеиндоевропейском с конца прошлого века никем не
оспаривается. В настоящее время язык рассматривается "как система, существовавшая в виде определенного
множества взаимосвязанных диалектов. Расчленение общего языка на исторически засвидетельствованные
родственные языки можно представить себе как постепенное обособление и дробление первоначальных
диалектов общей исходной языковой системы...
В языковой модели, реконструируемой для определенного хронологического среза, такое членение предстает
синхронно в виде вариантных (дублетных) форм, которые могут отражать ареальные, диалектные
противопоставления в системе общего языка позднего периода. Такие диалектные противопоставления могут
объясняться хронологически" (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 445).
По периодизации Гамкрелидзе-Иванова позднеиндоевропейская общность делится "на основании
грамматических изоглосс" на 5 этапов: "фонологические изоглоссы дают возможность проследить дальнейшие
членения выделяемых на этапе 5 индоевропейских диалектных ареалов вплоть до исторических диалектов"
(Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 400). Всего Гамкрелидзе, Иванов (1984, с. 445) выделяют 7 хронологических
уровней в развитии общеиндоевропейской языковой области. Поскольку первый общеиндоевропейский уровень
устанавливается по грамматическим изоглоссам, то он не может относиться к раннеиндоевропейскому языку.
Скорее всего не может быть отнесен и к начальным периодам среднеевропейского языка (по периодизации
Андреева), поскольку в этот период на основе раннеиндоевропейских корней развивались лишь
"полулексические-полуграмматические значения" (Андреев, 1986, с. 289, см. выше).
Таким образом, хронологическая "деривационно-пространственная модель членения общеиндоевропейской
языковой области" Гамкрелидзе-Иванова относится, в основном, к позднеиндоевропейской языковой общности,
возможно, к финалу среднеевропейской (по Андрееву) эпохи, а 7 ее хронологических уровней отражают в
какой-то мере этапы эволюции, в основном, позднеиндоевропейского праязыка. На втором уровне этой
периодизации прослеживаются два диалектных единства: к первому восходят греческий, индоиранский и,
вероятно, германский и балто-славянский диалекты; ко второму - хеттский, тохарский, италийские, кельтские и
фригийский (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 390-391). На третьем уровне выделяется анатолийская языковая
общность, на четвертом уровне оформляются тохарско-кельто-италийский ареал, на пятом уровне из первого
диалектического единства выделяются германо-балто-славянский и арийско-греческо-армянский диалекты, а из
тохаро-кельто-италийского языкового ареала - тохарский. На шестом уровне образуются балто-славянский,
германский, армяно-арийский, греческий, кельтский, тохарский, анатолийский, на седьмом уровне сохраняются
те же диалекты, только армяно-арийский распадается на армянский и индоиранский (Гамкрелидзе, Иванов,
1984, с.-371-428). При ряде спорных моментов "деривационно-пространственной модели членения
общеиндоевропейской языковой области", предложенной Гамкрелидзе и Ивановым, отмеченных уже историками
и лингвистами (Дьяконов, 1082; Трубачев, 1982, 1985) и освещенных частично в нашей предыдущей
монографии, кардинальных расхождений в выявлении диалектных общностей и в направлении
последовательности уровней эволюции позднеиндоевропейской общности, по нашему мнению, не наблюдается
(сравнить, например, Мейе, 1938, гл. IX "О разделении диалектов").
Даже резко отличающиеся от положений классического сравнительного индоевропейского языкознания,
обстоятельно аргументированные выводы Гамкрелидзе и Иванова (1984, с. 98-112, 407-414) о приблизительной
синхронности появления системных иноваций и новообразований, приведших к -возникновению кентумных
диалектов, а также об осуществлении различными диалектами конвергентно кентумного перехода не меняют
существенно ни направления эволюции праиндоевропейского диалектного единства, ни пространственного
распределения диалектов. Картина размещения диалектов в праиндоевропейском ареале мало меняется из-за
установления конвергентности возникновения кентумных языков, поскольку авторы признают необходимость
выделения "ареальной общности диалектов, относимых к классификационной группе сатем" (Гамкрелидзе,
Иванов, 1984, с. 411) из-за сходства фонетических иноваций в различных сатемных диалектах.
Таким образом, область праиндоевропейской языковой общности, по схеме Гамкрелидзе и Иванова, занимает
"сатемная ареальная общность диалектов" и диалекты кентумной классификационной группы (по терминологии
Гамкрелидзе - Иванова) группы в отличие от прежней кентумной ареальной общности, отражающей, по мнению
ряда ученых, западную группу диалектов в отличие от восточной - сатемной (Дьяконов, 1982, с. 6). В своей
работе Иванов и Гамкрелидзе не только подтверждают на новом методическом уровне направленность эволюции
общеиндоевропейской языковой общности, но и, после анализа основных вопросов структуры и. е. праязыка и
переинтерпретации ряда основных положений сравнительного языкознания, обосновали поэтапную
последовательность в развитии диалектов этой общности.
Это обеспечило надежность данной периодизации и. е. языковой общности, что позволяет историкам,
археологам и культурологам уверенно использовать "деривационно-пространственную модель членения
общеиндоевропейской общности" Гамкрелидзе - Иванова при поисках индоевропейской прародины.
Коррекция между периодизациями и. е. праязыка Андреева и Гамкрелидзе - Иванова создает уникальную
возможность проследить в диахронии эволюцию и. е. праязыка на всем пути его развития. Древнейшие 5
горизонтов деривационно-пространственной модели членения и. е. праязыковой общности выделены, как
указывалось выше, "на основании грамматических изоглосс" (Гамкрелидзе - Иванов, 1984, с. 400), которые по
хронологической схеме Андреева могли появиться не ранее финального периода среднеиндоевропейской эпохи.
К этой эпохе, с известной долей вероятия, может принадлежать первый бездиалектный уровень (в периодизации
и. е. праязыка Гамкрелидзе - Иванова) и, возможно, второй хронологический уровень, в котором слабо
намечается существование двух диалектных ареалов на основании наличия лексических изоглосс в некоторых и.
е. языках, включая анатолийские, и их отсутствия в индоиранских языках.
Возможность отнесения раннего периода в схеме Гамкрелидзе - Иванова, характеризующегося глоттализованной
серией 1 индоевропейских смычных, к периоду, предшествующему Позднеиндоевропейскому языку, т. е. тому
языку, который уже стоял на Грани распада на отдельные диалекты", предусматривал Дьяконов' (1982, с. 9;
подробнее об этом см. Сафронов, 1983, с. 28-29). Бесспорное обособление диалектов внутри
праиндоеврoпeйской общности прослеживается лишь с 3-го уровня периодизации Гамкрелидзе - Иванова.
Начало этого процесса, вероятно, совпадает с окончательным оформлением позднеиндоевропей-ского единства.
Периодизация общего индоевропейского праязыка представляется следующей:
1 - бореальный праязык (по Андрееву);
2 - раннеиндоевропейский язык (по Андрееву), древняя и поздняя фазы развития;
3 - Среднеиндоевропейский язык (по Андрееву), раняя и поздняя фазы развития;
4 - позднеиндоевропейский язык;
2/3, 4, 5, б, 7 - хронологические уровни (по Гамкрелидзе - Иванову).
Абсолютная хронология развития общеиндоевропейского праязыка по лингвистическим данным может быть
разработана лишь для позд-неиндоевропейского праязыка, поскольку глоттохронологическое датирование
предполагает наличие базового словаря, в котором согласно открытию Сводеша за 1000 лет происходит замена
около 15% таких слов, за 2000 -28%, за 4000 - 48% (Дьяконов, 1984, с. 3-20).
Базовый словарь (или основной словарный фонд) включает в себя слова, которые в меньшей степени
подвержены инновациям или могут быть заимствованы из других языков и обозначают явления природы,
названий частей тела и т. д.
Репертуар из 203 раннеиндоевропейских корней, составленный Андреевым, мало подходит для составления
базового словаря этого языка, а работа по глоттохронологическому датированию позднеиндоевропейского
праязыка не проделана.
Датировка позднеиндоевропейского праязыка на исторически? данных имеет свою перспективу лишь при учете
медленного количественного изменения основного словарного фонда и качественных изменений, произошедших
в языке. Так, Гамкрелидзе - Иванов (1984, с. 359- 861) определяют распад индоевропейского единства "не
позднее IV тыс. до н. э." отталкиваясь от дат первых свидетельств о хеттах в Анатолии - рубеж III/II тыс. до н.
э.- устанавливаемых на основании упоминания хеттских и лувийских имен в каппадокийских таблицах из
староассирийских колоний в Малой Азии. Тысячелетний разрыв между сложившимся хеттским и
праиндоевропейской общностью данные авторы предполагали, отводя место анатолийской языковой общности,
из которой и выделились хеттский и лувийский языки. Причем, авторы указывали на присутствие анатолийской
общности в Малой Азии, поскольку там в "гидронимах, обнаруживаются и такие формы, восходящие к
общеанатолийскому состоянию, которых уже нет в отдельных исторических языках - хеттском, палайском"
(Гамкрелидзе - Иванов, 1984, с. 861). В настоящее время имеются прямые указания на присутствие хеттов и
лувийцев в Малой Азии почти с середины III тыс. до н. э.: "упоминания в эблаитских текстах о Канише, Хатти
можно рассматривать как современное им подтверждение легенд о подвигах Саргона и Нарамсина в Анатолии и
о сражениях с царями Каниша, Хатти и Пурусханды, которые были не просто городами-государствами, а
могущественными царствами, где, возможно, уже преобладали три языкот вые группы - ""оитская, в царстве
'Каниш, хаттская -в северногалийской области и лувийская- в царстве Пурусханда" (Мелларт, 1985, с. 29).
Отнесение назад почти на полтысячи лет исторических данных о существовании, хеттов в Малой Азии удревняет
выделение хеттов из общеиндоевропейской общности, и это отделение надо относить, исходя из уже
изложенных аргументов, не позднее первой половины IV тыс. до н. э. Однако после обособления хеттов на 3-м
хронологическом уровне периодизации Гамкралидзе - Иванова, индоевропейское единство продолжало
существовать и лишь на следующем, 4-м уровне выделения, кроме анатолийского, тохаро-кельто-италийский
диалектный ареал, на 5-м уровне -арийско-греко-армянский, на 6-м -греческий, на 7-м - индоиранский. К этому
времени анатолийский прошел 5 ступеней эволюции.
Дата существования греко-армяно-арийской языковой общности определена Гамкрелидзе - Ивановым на ступень
позже выделения анатолийского (хетто-лувийского) языка. Авторы датируют ее тем же методом, отталкиваясь от
исторически засвидетельствованных греческих и арийских диалектов. Греческий микенский засвидетельствован
в начале XV в. до н. э. Он, как и некоторые уже обособившиеся другие диалекты, принадлежит к восточной
диалектной ветви греческого языка. Существование восточной и западной ветви греческого датируется
Гамкрелидзе - Ива-новым (1984, с. 864) рубежом III/II тыс. до н. э. Из этого следует, по Гамкрелидзе - Иванову,
что общегреческий "надо отнести к эпохе не позднее III тыс. до н. э." (Гамкрелидзе - Иванов, 1984, с. 864).
Греко-армяно-арийская общность должна быть несколько древнее. Уточнить дату существования этой общности
помогает дата арийской (индоиранской) общности. Гамкрелидзе - Иванов датирует ее "не позднее III тыс. до н.
э. на основании установления в середине II тыс. до н. э. особого митаннийского арийского языка, отличного от
древнеиндийского и древнеиранского" (Гамкрелидзе, Иванов, 1984). Елизаренкова же (1987, с. 2), посвятившая
работу ведийскому языку,- "самой архаичной разновидности древнеиндийского языка" - считает Митаннийский
"диалектом, отличным от ведийского", поскольку зафиксированный в Coffee раннее время "митаннийский"
характеризуется как доведийски-/йи чертами, ... так и послеведийскими, даже среднеиндийскими". Это
предполагает наличие для обоих диалектов общего древнеиндийского языка, который следует датировать не
позднее второй половины III тыс. до н. э., поскольку "наиболее ранние лингвистические данные
древнеиндийского языка, засвидетельствованные в Малой Азии и Передней Азии, датируются 'Началом II тыс. до
>н. э." (Елизаренкова, 1987, с. 3), а не серединой II тыс. до н. э., как полагали Гамкрелидзе и Иванов. Это
согласуется с некоторым удревнением даты возникновения государства Митанни, которое существовало "не
позже XVII в. до н. э.", а не XVI, как предполагали ранее (Аветисян, 1984, с. 18).
Датировка общего древнеиндийского второй половиной III тыс. до н. э. предполагает распад индоиранской
общности не позднее середины III тыс. до н. э. Первую же половину III тыс. до н. э. следует отводить на
существование индоиранской языковой общности, отколовшейся от праиндоевропейской общности не ранее
конца IV тыс. до н. э. Этот хронологический рубеж определяет 7-й хронологический уровень, по схеме Иванова Гамкрелидзе (1984, с. 415), и начало распада основного ядра праиндоевропейской языковой общности, за
вычетом анатолийского диалекта, выделившегося на 3-м хронологическом уровне по той же схеме. Между
выделением анатолийского диалекта и выделением индо-иранского, датируемого концом IV тыс. до н. э.
существуют две (3-я и 4-я) ступени развития индоевропейской общности, что позволяет уточнить время
выделения анатолийского из праязыковой общности индоевропейцев и относить его не к первой половине IV
тыс. до н. э., а к началу IV или концу V тыс. до н. э. Таким образом, диалектное членение составило основное
содержание позднеиндоевропейской языковой общности на протяжении всего IV тыс. до н. э. до окончательного
формирования исторических диалектов. Диалектному членению предшествует 1-й хронологический уровень
схемы, а на 2-м уровне, согласно схеме Гамкрелидзе - Иванова, лишь намечаются области диалектного
членения, что позволяет отнести его к финалу среднеиндоевропейской эпохи и датировать первые два уровня
деривационно-пространственной модели, не отступая от хронологии ее создателей, приблизительно V тыс. до н.
э.
Хронологическая амплитуда среднеевропейской общности (эпохи) лимитируется ее финалом (V тыс. до н. э.) и,
учитывая длительную эволюцию с. и. е. праязыка (по Андрееву) должна, в основном, занимать VI тыс. до н. э.
Финальная дата раннеиндоевропейского языка не должна быть позднее VII - начала VI тыс. до н. э.; учитывая
длительность эволюции раннеиндоевропейского языка, следует допускать его возникновение и в VIII тыс. до н.
э. Бореальный язык в таком случае должен быть не моложе IX тыс. до н. э.
Гипотеза о локализации раннеиндоевропейской прародины, выдвигаемая нами, находится приблизительно в
соответствии с хронологическими периодами Андреева, но в противоречии с его локализацией
раннеиндоевропейской прародины в зоне Карпатского бассейна.
Бореальный праязык Андреев (Л986, с. 39) относит (на Основании полного отсутствия протосем,
свидетельствующих о производящем хозяйстве) к заключительной фазе верхнего палеолита, а "время появления
и начало самостоятельной эволюции раннеиндоевропейского, определяется геологически - как нижний срез
голоцена, общественно-исторически - как переходный процесс от верхнего палеолита к мезолиту и период
раннего мезолита" (Андреев, 1986, с. 277).
Основанием для такой датировки служит отсутствие в корнеслове р. и. е. праязыка лексических единиц,
указывающих на знакомство носителей этих языков с металлами, а также лексем, обозначающих
сельскохозяйственные орудия или культурные растения. Отсюда автор делает вывод о том, "что эпоха
раннеиндоевропейских корневых слов не знала земледелия и была, очевидным образом, старше неолита".
Андреев (1986, с. 39) устанавливает наличие "только р. и. е. лексической единицы, имеющей безусловно
скотоводческий детонат, а именно - "пасти" (Андреев, 1986, с. 39). Большое число лексем, относящихся к сфере
охоты, указывает на их ведущее значение в жизни ранних индоевропейцев, что позволяет, по мнению Андреева
(1986, с. 39), относить РИЕ язык к мезолиту. В то же время Андреев склоняется к тому, что ранним
индоевропейцам было известно не только скотоводство, но и земледелие, однако не делает на этом основании
никаких решительных выводов в сторону омоложения РИЕ общества.
Ландшафт раннеиндоевропейской прародины реконструируется на основании РИЕ лексики, из которой следует,
что раннеиндоевропейское общество жило в холмистых местностях, может быть в предгорьях, в которых не было
больших рек, но 'речушки, протоки, родники; реки, несмотря "а быстрое, течение, не были препятствием;
переправлялись через них на лодках. Зимой эти реки замерзали, а весной разливались. Были и болота.
Об этом свидетельствуют РИЕ корнесловы со значением: II-16 "гора, выситься, Нависающий"; II-12
"возвышаться, курган, приподнятый, означающий холм, неровную местность"; II-32 "болотница, ядовитый,
горчить на кочках"; VIII-7 "болото, ползущий на сваях"; III-37 "течь, вытекающий, протока, родник, струиться,
сильно текущий"; VII-2 "ехать на волокуше, всадником, на лодке".
Климат РИЕ прародины, вероятно, был резко континентальный с суровой и холодной зимой, когда перемерзали
реки, дули сильные ветры; бурной весной с грозами, сильным таянием снегов, разлитием рек; жарким
засушливым летом, когда пересыхали травы, не хватало воды. Об этом свидетельствуют РИЕ корнесловы: II-7
"зима, стынущий, перезимовать"; V-3 "лед, скользкий, замерзнуть"; VIII-8 "холод, мороз, мерзнущий, силиться";
III-32 "дуть, надувание, ветер, сдувающий"; V-5 "небо, заволакиваться, с громом"; III-39 "таять, разлитие,
орошающий"; II-20 "засыхать, побурение, бурый".
Подобный резко континентальный климат не подходил для Европы VIII-VII тыс. до н, э. и тем более для Европы
более поздних периодов, когда наступил климатический максимум голоцена с большой увлажненностью, с
многоводными реками и плюсовой температурой и в зимний период.
Локализация раннеиндоевропейской прародины по данным экологии должна учитывать не только данные,
реконструированные на основе РИЕ лексики, но и климатическо-ландшафтные характеристики в период VIII-VII
тыс. до н. э. тех районов, которые являются возможной зоной обитания ранних индоевропейцев. Основным
моментом, который был упущен Андреевым при локализации им РИЕ прародины, является последнее
оледенение, охватившее значительную часть Карпатского бассейна и закончившееся в IX тыс. до н. э. (Ложек,
1971, с. 109-114). Наступившая после оледенения эпоха - младшая фаза дриаса - характеризуется холодным
климатом в Центральной и Западной Европе и Малой Азии, степными ландшафтами и островками редкой
таежной растительности. С наступлением пребореального периода пришло потепление. Центральная Европа, где
Андреев помещает прародину ранних индоевропейцев, покрыта густой сетью рек и озер, образовавшихся в
послеледниковый период, что никак [не вяжется с картиной засушливого лета, отраженной в РИЕ лексике.
Западно- и восточноевропейские регионы, не охваченные оледенением не соответствуют возможному варианту
РИЕ прародины, поскольку либо отличаются более мягким климатом, чем климат РИЕ прародины по данным
лексики (Приальпийская зона и Апеннины), либо из-за отсутствия горного ландшафта (низменные районы
Западной Европы и черноморо-каспийские степи). Балканы, в своих предгорьях, вероятно, больше
приближались по своим характеристикам к РИЕ прародине, однако там нет памятников мезолита с производящим
хозяйством, как впрочем и во всех европейских регионах, не охваченных оледенением. Сумма этих признаков
(резко континентальный климат, горный ландшафт и существование 'мезолитических памятников с
производящим хозяйством) имеется только в районах Анатолии, которые к тому же являются ближайшими к
Европе территориями Азиатского материка. "Обширное плато Центральной Анатолии, расположенное на высоте
800-1000 м, отличается резко континентальным климатом: холодным-зимой, жарким сухим -летом". Здесь же
расположены участки сосновых лесов (Джордано, 1960, с. 355). В центральной и западной части плато много
больших и мелких озер и существует разветвленная речная сеть, что согласуется с РИЕ корнями со значениями
"водоемов, болот и рек". В пребореальный период таких водоемов должно быть еще больше в связи с
потеплением, а климат должен быть еще более континентальным. В этом периоде районы Анатолии, по мнению
исследователей, были едва ли не единственными, где обнаружены памятники с производящими формами
хозяйства.
После составления портрета РИЕ культуры мы перейдем к выявлению археологических памятников VIII-VII тыс.
до н. э. в Анатолии, соответствующих этому портрету по своим характеристикам культурно-хозяйственного типа.
Портрет раннеиндоевропейской культуры реконструируется на основании тезауруса раннеиндоевропейских
корневых слов и их протосем, восстановленных Н. Д. Андреевым (1986, с. 3, 39) и создает представление о
характере, структуре раннеиндоевропейского общества, основах его жизнеобеспечения, видах трудовой
деятельности его членов, проявлениях их духовной культуры, сущности их мировоззренческой системы. Всего
признаков РИЕ культуры -27 (П-1, 2, … 27).
П-1 Производящее хозяйство в раннеиндоевропейском обществе было представлено ранними фазами
земледелия и Скотоводства, создававших наряду с не потерявшей значение охотой, собирательством основу
жизнеобеспечения общества, в отличие от бореального периода, когда средства к жизни добывались охотой,
собирательством, рыболовством (там же, с. 271).
П-2 Ряд животных - бык, корова, овца, коза, свинья (?), лошадь (?) - были приручены в раннеиндоевропейскую
эпоху. Собака была одомашнена в предшествующую эпоху, в бореальном периоде существования праязыка. П-3
Возникновение скотоводства стало возможным при существовании этих животных в диком виде в ареале
бытования ранних индоевропейцев и сознательном ведении процесса доместикации. П-4 Ранняя стадия
скотоводства, которая, видимо, имела место в раннеиндоевропейскую эпоху, проходила, по Н. Д. Андрееву, в
форме "взаимодействия с полудиким, полуприрученным стадом при ограничении и направлении его
передвижения с помощью загонных оград" (там же, с. 264).
П-5 Более развитая стадия скотоводства, достигнутая еще в раннеиндоевропейское время, предполагала уход за
скотом, выпас его на летних пастбищах, получение молока и переработку молочных продуктов на простоквашу,
сыр (?). В этот период появляется новая функция, которая выполнялась мужчинами,- пастьба скота. П-6 Собаке
отводилась новая роль - охрана стада.
Эти выводы основываются на существовании РИЕ корневых слов и их протосем: II-I - собака, по-собачьи, песий;
III-13 - говяда (т. е. коровы, быки), коровий, унаваживать; III-14 - блеять, овечий, козий; II-33 - щетина,
колоться, свиной; IX-5 -лошадь, верхом, конский. Хотя нет данных однозначно судить, была ли одомашнена
свинья и лошадь в РИЕ эпоху, уместно принять во внимание замечание Андреева: "В сферу номинации
скотоводческих реалий оказались вовлеченные слова, ранее связанные с охотой ... "овца", "кабан", "лошадь" во всех трех случаях с подвижкой значения от объекта охоты к предмету одомашнивания и пастьбы" (там же, с.
272).
В связи с новыми процессами, неизвестными в бореальную эпоху, в РИЕ языке возникают новые значения
старых терминов. Таковыми являются сема "приручение" (там же, с 272, 264), IX-7 "ограда", П_38 "стадо
прирученного скота", III-И в значении "пасти, пасомый, защитник" и II-38 "стадо, рядами, обходить,
отмывающий", О первых шагах в сложении молочного хозяйства свидетельствует корневое слово II-55
"брожение, сбраживать, кислый".
П-7 Охота на диких животных с целью получения мяса и отлова взрослых особей и детенышей диких животных с
целью их приручения сохраняла свое значение в РИЕ эпоху. Значительное число раннеинневропейских
корнеслов, связанных с охотничьей лексикой, позволило Андрееву сделать вывод о сохраняющемся значении
охоты в добывании средств жизнеобеспечения. Все реалии охоты, отразившиеся в бореальном языке, перешли
вместе с корнями в РИЕ язык. Они говорят о введении ранними индоевропейцами групповой загонной охоты с
собаками (П-8), о расставляемых западнях - ямах с колом на дне, о засадах, о длительной охоте, о
преследовании раненых зверей, об охоте с целью отлова особей для приручения с помощью импретинга и
насильственного приручения голодом (П-9), об охоте с целью добычи мяса.
П-10 Езда верхом практиковалась ранними индоевропейцами; какие объезжались животные, не ясно, но цели очевидные: приручение.
Эти выводы сделаны на основании протосем РИЕ корней II-5, II-22, III-7, VI-1, VI-3, VI-12, VII-11, IX-3, IX-4.
Некоторые протосемы свидетельствуют в равной мере как об охоте, так и о пастушечьем хозяйстве (IX-9, X-5:
срок, сезонный, долго; вернувшиеся к концу лета, обитать).
П-11 Мотыжное и подсечно-огневое земледелие - тип земледелия у ранних индоевропейцев. П-12 Земледелие,
возможно, было поливным, использовались паводковые воды для полива полей, отводились с помощью
примитивных дамб. Обработка продуктов земледелия производилась измельчением зерен, что предполагает
существование приспособлений для крошения, перетирания, молотьбы (П-12). Думается, что основное внимание
уделялось зерновым, так как ранним индоевропейцам были известны грызуны, мыши как расхитители урожая.
Есть и другие косвенные свидетельства практики земледелия в виде фиксации обстоятельств, "мешающих
выращиванию овощей, плодов, злаков, как засуха, засыхать, черви в плодах и овощах" (там же, с. 272).
Эти выводы основываются на РИЕ протосемах: II-27-очищать, веяный, расчистка; III-29 - земля, перекапывать,
пахотный; X-11 - сеять, посадки, семенной пересев; II-49 -росток травы или злака; II-52 - пальник; выжигать
предпосевный; VII-7 - измельчение, раскрошив, дробящий, молоть; II-39 - орошать. Развитие земледелия дало
толчок созданию другой большой группы "корнесложений" типа "засеянная", "земля" -"пашня", "нива" (там же,
с. 279).
Таким образом, производящее хозяйство у ранних индоевропейцев состояло из ранних форм земледелия и
скотоводства, экономически уравновешенных при значительной роли охоты, собирательства, рыболовства.
Рассматривая во времени производящее хозяйство ранних индоевропейцев, Н. Д. Андреев указывает, что в
эпоху формирования РИЕ языка "РИЕ корнеслов не содержит ни одной лексемы, обозначающей
сельскохозяйственные орудия или культурные растения", и делает вывод, что "эта эпоха еще не знала
земледелия" (там же, с. 39). В отношении скотоводства он замечает, что в эпоху формирования РИЕ был только
один корень бесспорно скотоводческий, но и он свидетельствует только "о простейшей форме сопровождения
прирученных животных" (там же). С развитием РИЕ языка происходит "переосмысление и семантические
переходы во многих из древних протосем в сторону земледелия и скотоводства" (там же), однако исследователь
не останавливается, в какой степени происходят эти замены и переосмысления в РИЕ лексике. По нашим
подсчетам, число корней, относящихся в РИЦ к охоте,- 12, т. е. меньше, чем число корней, связанных с
производящим хозяйством-19, поэтому для РИЕ эпохи обоснованно говорить о преобладании скотоводства и
земледелия над охотой и о более прочном переходе к производящему хозяйству.
П-13 Оседлость - характеристика, связанная с производящим хозяйством, воссоздается на основе протосемы в
РИЕ "жить оседло", а также протосем "постоянное место обитания", "обитать"; поселок, место поселения
обносилось оградой, плетнем (РИЕ протосема IX-7) (там же, с. 271).
П-14 Трудовые действия, операции у ранних индоевропейцев были разнообразны; обозначения их развиваются
на основе бореальных корней "рубить", "тесать", "резать", "колоть", "продалбливать", "стягивать, связывать".
Новые семы РИЕ периода имеют собирательное значение "действовать любым орудием", "упорно работать,
старательно трудиться". Появляются -новью операции, например, "сверлить", "лепить", "изготовлять из лозы" (т.
е. плести - В. С.).
П-15 Дифференциация и специализация орудий труда обуславливалась трудовыми действиями, характером той
или иной операции. Известны разные типы каменных и кремневых орудий, ножи, шилья, скребки, топоры, тесла
и др.
П-16 Обмен и региональная торговля, способствовавшие распространению избыточных изделий, а не только
сырья, подтверждается протосемой IX-8 "работать, трудиться для обмена, выгодно, ремесленный". П-17 Ряд
технических достижений был создан в среде ранних индоевропейцев; это касается прежде всего транспорта, о
чем свидетельствуют протосемы II-41 "каток, вертеться, круглый, колесо", II-11 - "тянуть", II-14 "тащить
волоком", VI-10 "волокуша, переезжать, катковый, повозка". Конечно, не следует думать, что повозка и колесо
были изобретены уже в столь раннее время, но каток как приспособление для перемещения тяжестей уже
определенно существовал. Отсюда вполне вероятно, что применялся и скот для передвижения тяжестей; не
ясно, правда, в каком виде.
Хронологическая позиция РИЕ языка связана с интерпретацией протосемы III-25 "ком, лепить", которая может
означать либо выделку керамики, или глиняной пластики, а следовательно, дату, по крайней мере, поздней
фазы РИЕ общества можно относить к рубежу мезолита - неолита.
П-18 Сосуды для приготовления пищи, хранения жидких продуктов все же были у ранних индоевропейцев, о чем
говорит протосема III-38 "варить, кипящий, горшок". Другое дело, какие сосуды - каменные или глиняные. Учет
степени родства, различение родов, противопоставление "наш - чужой" связанны с экзогамными браками и
"заботой о воспроизводстве следующего поколения", что отражено в следующих РИЕ корнях: VIII-21 "чужого
рода, племени, избегаемый, чуженин", X-10 "нашего рода, племени, с детьми, своя, особиться"; VII-14 "вам,
вашему роду, полагается, выделено семье".
Усложнение социальных отношений, связей, вызванных новыми формами хозяйства и другими историческими
обстоятельствами, вызвало появление новых сем, таких как "свойственник" (там же, с. 279). П-19 Первыепредпосылки для перехода к патрилокальному обществу уже начали складываться в раннеиндоевропейском
обществе. Признаки возрастания роли мужчины в условиях складывающегося ското водства и начала
доминирования производящих форм экономики над собирательством проявляются в новых РИЕ корнесложениях
со значением "сын", тогда как в предшествующий период при большом числе самостоятельных корней для
обозначения "тонкой функциональной дифференциации" женщин (5 протосем - там же, с. 274) существовала
только одна словоформа VIII-1 для обозначения "мужчина, впереди идущий" (там же, с. 274). П-20 Роль
женщины в раннеиндоевропейском обществе оставалась вместе с тем непоколебленной. Особое внимание
обращалось на "процесс генерации потомства", что выражалось в ряде корневых слов, перешедших в РИЕ язык
из бореального праязыка. Это. "беременная, рожать", "оплодотворение, зачатие", "ребенок, родить ребенка",
"благополучно выносить ребенка вплоть до родового ложа", а также в появлении новых сугубо РИЕ сем в
значении "родильные воды", "познавшая, родившая, род", "порождать", "родовой" (там же, с. 274). П-21
Зооморфная семантика ряда терминов, связанных со сферой рождения, может указывать на возросшее значение
скотоводства, его вес в обеспечении жизненными средствами (замечание о двойственной семантике терминов
см. Андреев, 1986, с. 274).
П-22 Выделение парной семьи - результат дальнейшего развития РИЕ общества. Этот факт удостоверяется
соответствующими протосемами "вы вдвоем, парная семья", "стараться ради семьи" (там же, с. 275, с. 281). П-23
Управление социальным коллективом осуществлялось вождями, о чем свидетельствуют корнесловы VI-7 в
значении "направлять, управление, в цель, счетом", III-15 со значением "предводитель". Сочетание значений
"сук" и "дубина" и "управлять" в одной протосеме говорит об определенных символах власти - посохе которыми отмечается вождь.
П-24 Существование "оборонительной организации" (выражение Андреева, 1986, с. 274) подтверждается у
ранних индоевропейцев РИЕ корнями "внимание к незнакомому", "сидеть в сторожевой засаде", "будить в
момент опасности", "сторож" (там же, с. 275). Это также предполагает существование военного предводителя. П25 Регламентация различных сторон жизни общества осуществлялась в процессе исполнения различных
обрядов, в том числе и погребальных. Разветвленная лексика, связанная с актом рождения, вынашивания плода,
детородными членами, позволяет предполагать и наличие племенных культов - культа плодородия (П-26).
Погребальный обряд, в процессе которого с умершим помещали сопроводительный инвентарь, пищу,
реконструируется на основании протосемы "класть, положенное, уставно",- одна из древнейших форм религии.
П-27 "Передача и сохранение информации", по Андрееву, в РИЕ языке переосуществлялась той же группой
корней, что и в бореальном праязыке. Ограниченность источника сдерживает научное воображение, однако
протосемы II-17 "язык, объяснять, лакающий", II-22 "зарубка, надсечь, меченый" предполагают осознание
ранними индоевропейцами в качестве средств сохранения и передачи информации языка и знаков. В целом,
раннеиндоевропейское общество представляется обществом, бесповоротно вступившим на путь развития
производящей экономики, со всеми вытекающими отсюда историческими условиями для совершенствования
социальной структуры - выделения семьи, выделения групп населения с различной функцией в обществе,
накопления, сохранения и передачи информации о взаимодействии людей между собой и с окружающим миром.
Подобный портрет раннеиндоевропейского общества может быть соотнесен с археологической культурой,
которая находится в экологической нише обитания ранних индоевропейцев, очерченной по данным лексики на
юге Центральной Анатолии, и в хронологическом промежутке, которым датируется конец мезолита,
определяющий на археологической шкале раннеиндоевропейскую эпоху. Наконец, в культуре - археологическом
эквиваленте РИЕ культуры -должны существовать обе формы производящей экономики - земледелие и
скотоводство.
В поисках мезолитической культуры-эквивалента РИЕ культуры надо учитывать, что вопреки локализации Н. Д.
Андреева РИЕ прародины в Центральной Европе, наиболее подходящими в отношении экологии РИЕ прародины
являются области Греции и Анатолии, поскольку Центральная Европа, включая Карпатский бассейн, была занята
ледником. Есть обстоятельство, вообще исключающее Грецию и Европу из зоны локализации РИЕ прародины: в
Европе в эпоху мезолита не было вообще производящей экономики (в Лепинском Вире были заготовки рыбы,
земледелия не было, как не было и одомашненных животных, кроме собаки). Глубокое родство бореального с
тюркскими ч уральскими языками, по мысли Н. Д. Андреева, позволяет локализовать бореальную общность от
Рейна до Алтая. Из этого также следует, что из всех областей, куда могли отойти носители РИЕ Анатолия
представляется единственно возможной: неширокие проливы не служили препятствием, так как ранние
индоевропейцы знали средства переправы ("лодка" зафиксирована в языке ранних индоевропейцев).
В начале мезолита зона производящего хозяйства была крайне ограничена. "Археологические исследования
последних лет позволяют выделить лишь несколько культурно-исторических областей, к важнейшим из которых
относятся лишь горы Загроса, ЮгонВосточной Анатолии, Северная Сирия, а также Палестина" (Шнирельман,
1980, с. 56).
Указания на юго-восточную Анатолию не совсем верно; правильнее было бы выделить юг Центральной и
Западной Анатолии (Хаджилар, Чатал Хююк).
Горы Загроса, Северная Сирия и Палестина не подходят по экологическим и культурно-хозяйственным реалиям,
как было показано выше, в качестве ареала РИЕ прародины. Таким образом, западная и центральная часть
Южной Анатолии остается единственной областью, где может находиться РИЕ прародина. Производящее
хозяйство, по данным исследователей, возникло в Анатолии во второй половине VIII-VII тыс. до н. э. по С 14
(или второй. половине IX-VIII по калиброванным датам). Процесс его становления прослежен на поселении
Чайону (с датой около VII тыс. до н. э.), где обнаружена "развитая архитектура, самородная медь, но керамика
еще не известна". В нижних слоях поселения найдены кости одомашненной собаки, а в верхних - частично
одомашненные козы и овцы, возможно, свиньи (комментарий Антоновой к Мелларту: Мел-ларт, 1982, с. 136;
Шнирельман, 1980, с. 62-63). Памятники Асикли Хююк, Суберде, докерамический Хаджилар, Джан Хасан III
объединяются исследователями в "единую докерамическую общность" Юго-Западной !И Центральной Анатолии,
дальнейшее развитие которой происходит в культуре Чатал Хююка (Шнирельман, 1980, с. 65). Чатал Хююк - это
поселение оседлых общин и древнейшее свидетельство проявления оседлости в Анатолии в VII-VI тыс. до н. э.
по С 14 (дата памятника устанавливается по 14 радиокарбонным датам). Поскольку до X слоя в Чатал Хююке нет
керамики, TQ он относится
докерамическому неолиту. Таким образом, вопрос хронологического -отнесения возможных рамок РИЕ культуры
и Чатал Хююка решается однозначно.
Сравнительный анализ культурно-хозяйственного типа РИЕ и Чатал Хююка проводился по всем признакам
портрета РИЕ культуры, которые могут быть материализованы, то есть иметь соответствия в археологических
памятниках. Эти признаки, перенумерованные арабскими цифрами, будут приведены в качестве отсылки к
соответствующему признаку РИЕ портрета (П-1 ..., 27).
Чатал Хююк - это древнейший памятник с двумя формами производящей экономики и культом богини-матери,
составившим, по выражению Мелларта, основу нашей цивилизации" (Мелларт, 1982, с. 79).
Чатал Хююк является "древнейшим свидетельством существования оседлых общин в Анатолии" (там же, с. 80).
Оседлость - это характеристика, связанная с производящим хозяйством, и представлена в РИЕ культуре
признаком 13.
Производящее хозяйство представлено в Чатал Хюкже "экстенсивным земледелием и скотоводством" (там же, с.
85) и соотносится с РИЕ культурно-хозяйственным типом по признаку № 1.
Большое значение охоты в обеспечении жизненными средствами наряду с новыми формами производящего
хозяйства составляет характерную черту не только РИЕ ХКТ (признак 7), но и культуры Чатал Хююка (там же, с.
94).
Производящее хозяйство Чатал Хююка представляется продвинутым в той же мере, что и в РИЕ обществе:
культивировались зерновые культуры, причем указывается, что "удивительно устойчив набор
сельскохозяйственных культур (эммер, пшеница-однозернянка, голозерный ячмень, горох, вика); были
одомашнены овцы и крупный рогатый енот, собака (там же, с. 85 и признаки 2, 11). По степени доместикации
скотоводство Чатал Хююка может также быть поставлено в связь с фазой развития скотоводства у ранних
индоевропейцев (признаки 4, 5 РИЕ ХКТ и Мелларт, с 94 и ел.). Процесс доместикации не был завершен.
Домашнее стадо еще не приобрело постоянство видов и соответствующие пропорции между ними, и в Чатал
Хююке и в РИЕ стаде есть частично доместицированные формы (Антонова указывает, что интерес к быку,
выразившийся в культе быка и разнообразной символике в рисунках и в Чатал Хююке, и в Халафе, служит
подтверждением процесса незавершенной доместикации быка - там же, с. 138). Культ быка в Чатал Хююке
занимает едва ли не первое место сравнительно с культом богини-матери и плодородия: его проявления
разнообразны (это и глиняные фигурки быка, и букрании, рисунки быка; на быке восседает мужское божество;
голова быка или барана появляется из чрева рожающей богини - там же, с. 91, рис. 32, 36, 37|(рис. 1).
Обработка земли проводилась мотыгами (признак 15 РИЕ ХКТ). Обработка продуктов земледелия производилась
при помощи каменных ступ, зернотерок, пестов. Хранились продукты земледелия в каменных сосудах (Мюллер Карпе, 1968, табл. 115; Мелларт, 1982, с. 86) (признаки 7 и 18).
Ирригационное земледелие, по предположению Мелларта (1982, с. 137, сн. 32) существовало в Чатал Хююке,
причем в той же мере предположительно, как и в РИЕ культуре, т. е. оно было еще достаточно примитивным,
чтобы о нем не говорить как об определяющем практику земледелия (признак 11).
Охота на диких животных в Чатал Хююке играла большую роль, что подтверждается как костями диких
животных (благородного оленя, дикого быка, дикого осла, кабана, леопарда, волка), так и охотничьими
сюжетами стенных росписей Чатал Хююка (там же, с. 94), (признак 7 РИЕ ХКТ). Охота велась с собаками, что
также изображено на фресках Чатал Хююка. Охота утрачивает свое значение, после III слоя Чатал Хююка, что
обозначено вырождением охотничьих сюжетов в стенописи.
Специализация трудовой деятельности населения Чатал Хююка имеет более многообразные проявления, чем в
РИЕ обществе, однако можно провести соответствия всем операциям, обозначенным РИЕ лексикой (признаки 1415), судя по кремневым, каменным и обсидиановым орудиям Чатал Хююка (там же, с. 86; Мюллер - Карпе, 1968,
с. 115). Известна в Чатал Хююке обработка кремня, камня, кости, самородной меди (не как металла, а как
камня), дерева. Население Чатал Хююка знакомо было с красителями; желтой, красной, черной краской
выполнены росписи на стенах святилищ Чатал Хююка; красной, синей или зеленой краской окрашивали область
шеи и лба погребенных (Мелларт, 1982, с. 87).
Обработка дерева была настолько высоко профессиональна, судя по деревянной утвари Чатал Хююка, что
можно предполагать и существование лодок-долбленок - средств водного транспорта (признак 17 РИЕ ХКТ).
Господство кремневого, каменного, обсидианового орудия и отсутствие в Чатал Хююке до X слоя керамики
является обоснованием отнесения Чатал Хююка к финалу мезолита-докерамическому неолиту, что
подтверждается и ранними датами: 14 радиокарбонных дат определяют промежуток существования памятника,
середина VII - середина VI тыс. до н. э. (там же, с. 83; отсутствие в РИЕ лексике корней, связанных с металлами
и керамикой, позволило помещать РИЕ эпоху в конец мезолита - Андреев, 1986, с. 39).
Предположение, но не уверенность о существовании глиняной посуды уже в период РИЕ подтверждается
переходом от докерамического состояния к керамическому неолиту на одном памятнике, непрерывно
существующем 1000 лет, в Чатал Хююке.
Существование парной семьи может подтверждаться небольшим размером жилищ, причем прямоугольной
формы, в Чатал Хююке и Хаджиларе (Мелларт, 1982, рис. 27, с. 81, 83 и замечание Флэнери о связи
прямоугольных жилищ с переменами в социальной структуре - примечания Антоновой в кн. Мелларта, 1982 с.
130, сн. 8). Эта характеристика соотносится с признаком 22.
О новой социальной функции мужчины свидетельствует культ мужского божества, связанного с доместикацией
быка. Мужское божество изображалось в головном уборе (короне ?) из шкуры леопарда, с металлическими
локтевыми браслетами (Мюллер - Карпе, 1968, табл. 117: 13), сидящим на троне (Мелларт, 1982, рис. 33),
сидящим верхом на быке (там же, рис. 32). Эта характеристика находится в полном соответствии с признаком 19
РИЕ культуры.
Культ богини-матери, который наряду с земледелием и скотоводством, составил основу нашей цивилизации, по
мнению Мелларта (1982, с. 79), зафиксированный разветвленной РИЕ лексикой (см. признак 20 РИЕ), столь же
многообразно подтверждается в культуре Чатал Хююка. Женское божество изображается в трех .ипостасяхмолодой женщины, матери и старой женщины. Богиня связана в скульптурных группах с леопардом. Это ее
символ. Иногда леопарды изображаются без антропоморфного сопровождения; иногда знаки леопарда (точки
или кресты), нанесенные на тело богини, заменяют леопарда (Мюллер-Карпе, 1968, табл. 117 : 7). Культ
плодородия в Чатал Хююке призван не только обеспечивать урожайность земли, растений, но и плодовитость
животных, что обозначается на. статуэтках Чатал Хююка рождением головы быка или барана из чрева богини
(Мюллер - Карпе, 1968, 1. II, табл. 117 : 2, 6). Соответствие этих образов раннеиндоевропейским
подтверждается зооморфной наряду с антропоморфной семантикой одних и тех же корнеслов (признак 21 РИЕ
ХКТ).
Защитную функцию в Чатал Хююке выполняла наружная стена, обводящая город. Она была сплошная,
поскольку постройки примыкали друг к другу, и глухая, так как в домах не было окон, а двери устраивались в
крыше. При подобной укрепленное™ "защитники, вооруженные луками, стрелами, пращами и копьями, вполне
могли дать отпор бандам мародерствующих разбойников, которые осмелились бы напасть на городок" (Мелларт,
1982, с. 85). Эти факты могут быть соотнесены с "оборонительной" РИЕ лексикой (признак 24).
Искусство и религия в Чатал Хююке тесно связаны, а в комплексе дают представление о сложившейся
религиозной системе, освящающей два великих открытия, земледелие и скотоводство, подготовивших появление
древнейших цивилизаций. Как любая религия, культуры Чатал Хююка отражают формы общественной жизни,
поэтому не утратившая значения с утверждением форм производящей экономики охота находит отражение в
охотничьей магии (охотничьи сюжеты на фресках святилищ Чатал Хююка); надежды на хорошие урожаи и
плодовитость животных преломляются в земледельческих и скотоводческих культах, причем последние
объединяются в общем культе плодородия. Можно предполагать, что существовал и культ вождей -предков,
соединенный с тотемизмом. Живопись Чатал Хююка воссоздает животных, на которых охотились (олень, кабан,
бык), способы охоты (лук и стрелы, пращи, загонная охота), способы приручения (олень и бык объезжаются
человеком).
"Верхом на быке", "верхом на олене" - эта позиция повторяется неоднократно в стенописи и в пластике и
соответствует протосеме "верхом" в РИЕ лексике (Андреев, 1986, с. 65, II-10). Трудно сказать, какова степень
организации религии Чатал Хююка. Некоторые исследователи делают предположение о существовании
служителей культа - жриц погребального культа (Мелларт; Иванов, 1983, с. 64, 65). Во всяком случае Мелларт
говорит о раскопанном квартале Чатал Хююка как о "жреческом", состоящем из комплекса построек с
интерьером, соответствующем месту отправления культов (росписи стен, столбы и скамьи с черепами быков,
рельефы и вырезанные фигуры с охранительной функцией и т. д.).
Одной из форм религиозной системы был погребальный обряд в Чатал Хююке. Источником наших знаний о нем
являются как погребения под стенами и полом святилищ, так и настенные росписи с изображением огромных
хищных птиц, растаскивающих плоть умерших (Мюллер -Карпе, 1968, т. II, табл. 120). В Чатал Хюкке
зафиксирована прогрессивная практика обряда погребения, которая прямо предшествует экстрамуральным
могильникам, поскольку под домами погребали только кости, завернутые в ткани или циновки, а процесс экскарнации протекал вне границ поселения. Вместе с захороненными помещался сопроводительный инвентарь;
погребальные дары дифференцируются по половозрастному признаку: с женскими и детскими погребениями
находили мотыги, костяные шпатулы, украшения; с мужскими -оружие (Мелларт, 1982, с. 96). Определенные
участки погребения окрашивались охрой. Черепа погребались как с основными костями, так и отдельно. Этот
обряд засвидетельствован в сюжетах росписи "птицы окружили обезглавленные скорченные тела".
В раннеиндоевропейской культуре, вероятно, также существовал обычай сопровождать умерших дарами
(признак 26), хотя сам обряд сохранился фрагментарно. В научной литературе представлена интересная
интерпретация архаических образов индоевропейских мифов и сказок, выступающих в виде женщин с головой
птицы, функционально связанных с потусторонним миром (Мелларт; Иванов, 1983, с. 64, 65). Если эта
интерпретация имеет силу, то это косвенно подтверждает связь погребального обряда Чатал Хююка с
раннеиндоевропейским.
Знаковая система (соответствующая признаку 27 РИЕ культуры) способствовала сохранению и передачи
определенной информации в Чатал Хююке и была представлена последовательностью (а не единичными
знаками) геометрических знаков, условных и не поддающихся толкованию (Иванов, 1983, с. 61) Иванов вслед за
Шман - Бессара считает, что знаки Чатал Хююка - "пока не разгаданная еще система письма" (Иванов, 1983, с.
62, 65).
Так называемые печати "пинтадеры", с одной стороны, представляют, возможно, знаки собственности в условиях
существовавшего обмена, региональной торговли, а с другой - на своей поверхности имеют рисунок,
приближающийся к знакам письменности, о чем пишет Иванов со ссылкой на Гимбутас, Розенкранца (Иванов,
1983, с. 72; Мюллер - Карпе, 1968, т. II, табл. 116: 18-34).
Обмен, который существовал в Чатал Хююке, способствовал консолидации населения, нивелировке культурных
отличий, позволял получить необходимые материалы и, в свою очередь, распространить свои достижения за
пределами своей эйкумены. Таким образом быстро распространились достижения протоцивилизации Чатал
Хююка в Восточном Средиземноморье, в северные и восточные пределы. Расстояния, нa которые велся обмен,
зафиксированы находками морских раковин в памятнике Чатал Хююк, удаленном от моря. Мелларт говорит, что
население Чатал Хююка обладало монополией на обсидиановые изделия и обсидиан. Таким образом, Чатал
Хююк является единственной культурой, которая по всем признакам может быть сопоставлена и имеет
параллели с раннеиндоевропейской культурой. Другого такого памятника в хронологических рамках и
экологической нише РИЕ культуры нет. Это является залогом раннеиндоевропейской атрибуции Чатал Хююка. С
другой стороны, всеми исследователями подчеркивалось влияние Чатал Хююка на древнебалканские
цивилизации и в отношении возникновения там письменности, и в отношении культов богини-матери (Гимбутас,
1973; Иванов 1983). Древнебалканские культуры исследователями рассматриваются недифференцированно, и
сходство слабо иллюстрируется. Ниже мы впервые показываем, что корни культуры Винча, которую мы считаем
древнейшей праиндоевропейской культурой в Европе, находятся в Чатал Хююке, поэтому индоевропейская
атрибуция Винчи служит косвенным подтверждением раннеиндоевропейской атрибуции Чатал Хююка.
Происхождение Чатал Хююка помогает пролить свет на механизм формирования РИЕ прародины. Через
памятники анатолийской докерамической общности Чатал Хююк связывается его первооткрывателем с более
древними памятниками Анатолии, находящимися в провинции Антальи. Это пещеры типа Белдиби, Белбаши и
другие; культура этих памятников характеризуется прекрасной росписью с изображением реалистической
манере животных, а также геометрическими орнаментами, прекрасной микролитической техникой, и
типологически восходит к мадленским памятникам Западной и Центральной Европы, существовавшим там на
протяжении 9 тыс. лет. Памятники финального мадлена исчезают в Европе с наступлением последнего
оледенения (Поздний дриас - Монгайт, 1973, с. 160). Связь анатолийских памятников типа Белдиби с
европейскими верхнепалеолитическими памятниками может объясняться только появлением в Анатолии групп
европейского населения, вызванным наступлением ледника на территории Центральной Европы. Этот переход,
по мнению Мелларта, осуществляли те, "кто совершил неолитическую революцию на Ближнем Востоке",
принадлежащие к верхнепалеолитической группе, поскольку антропологический тип погребенных в
протонеолитических могильниках принадлежит к евроафриканской расе, представляющей потомков
верхнепалеолитического человека (Мелларт, 1982, с. 81). В Южной Анатолии имеются свидетельства
"непрерывного, развития от палеолита к неолиту" (там же).
Нетрудно видеть, что эта археологическая ситуация единственным образом соответствует процессу разделения
так называемого бореального языка, когда носители РИЕ языка отделились от уральской и алтайской ветвей
бореального языка. Хронологически события, реконструированные по данным лингвистики и археологии,
совпадают. Значительность события - оледенение - соответствует значимости тех обстоятельств, которые могли
вызвать разделение праязыка на три языковых семьи. Во время оледенения будущие носители РИЕ языка
отошли от населения более восточных областей и откочевали либо в районы Южных Балкан, либо южнее - в
Малую Азию. Однако мезолита в Южной Греции, как и в остальной части Европы не обнаружено, поэтому
естественно принять предположение о притоке европейского населения в Анатолию. Совпадение экологических
реалий РИЕ прародины с ландшафтно-климатическими характеристиками Южной Анатолии (на фоне отсутствия
этого совпадения на других территориях) и адекватность всех 27 признаков культурно-хозяйственного типа РИЕ
общества, восстанавливаемого по данным РИЕ лексики, с многими ведущими характеристиками культуры Чатал
Хююка делает очень правдоподобной раннеиндоевропейскую атрибуцию, локализацию РИЕ прародины в Южной
Анатолии и концепцию трех индоевропейских прародин в целом (РИЕП, СИЕП и ПИЕП).
Отсутствие преемственности культурной традиции Чатал Хююка в культурах неоэнеолита в регионах Древнего
Востока, не считая отдельных реминисценций, указывающих только на направление заимствований, идущих из
Чатал Хююка в культуры Месопотамии, позволяет думать о ее миграции в западном и северо-западном
направлении, из районов Анатолии, что находит удовлетворительное объяснение в климатических изменениях
голоцена.
Совпадение ряда черт культуры Чатал Хююка и культуры Винча, как показано в главе 6, настолько разительно,
что учитывая уникальность сравниваемых признаков из области духовной культуры, исключающих
конвергентность, можно говорить о генетической связи Чатал Хююка с Винчей. Недостающее хронологическое
звено может быть заполнено памятниками Западной Анатолии, мало изученными, но уже включающими
комплексы, параллелизируемые с Винчей, которая, как будет показано ниже, является финалом существования
среднеиндоевропейской общности.
ГЛАВА 3
ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ НИША ПОЗДНЕИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ПРАРОДИНЫ
Горный ландшафт позднеиндоевропейской прародины подчеркивался рядом авторов, а после представленных Т.
В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Ивановым доказательств не вызывает сомнений. Составленный им список
общеиндоевропейских слов убеждает, что индоевропейцы были жителями горных или предгорных областей:
"вершина горы", "гора, скала, камень", "гора, возвышенность", "высокий" (о горе), "дуб, скала", "горный дуб",
"горный северный ветер" (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 665 - 669).
Характер растительности (широколиственные и смешанные леса) и отсутствие названий, соответствующих
высокогорной фауне (кроме барса, обитающего и в среднегорье, и даже в предгорьях), некоторые породы
деревьев (например, осина) и животные (например, бобер) создают уверенность, что индоевропейцы или часть
из них жили и ниже среднегорья.
Наконец, и общеиндоевропейское слово "болото" может свидетельствовать о том, что часть индоевропейского
населения жила в низине, скорее всего у предгорий (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 665 - 669). Таким образом,
прародина индоевропейцев должна, вероятно, занимать среднегорье, предгорье и примыкающие к ним
низинные территории. Эти данные сразу исключают из возможного варианта прародины индоевропейцев понтокаспийские степи, за исключением областей, соседних с уральскими, северокавказскими и прикарпатскими
предгорьями.
Климат позднеиндоевропейской прародины характеризуется как названиями зимнего пейзажа ("зима", "снег",
"холод, лед"), так и лета ("жара, тепло"). После установления высотного уровня локализуемой прародины такие
названия свидетельствуют скорее об умеренных широтах и делают маловероятной локализацию прародины на
Ближнем и Среднем Востоке. Этот тезис подкрепляется и уже высказанными аргументами о трех временах года,
как будто никем не поколебленными. В то же время исследования народных обрядов и ритуалов, Манном
убеждают в том, что на прародине индоевропейцев весна была достаточно продолжительной. При этом следует
учитывать, что время позднеиндоевропейской эпохи определяется, как указывалось выше, V - IV тыс. до н. э. и
относится уже к периоду голоцена, его ранняя часть "характеризовалась потеплением, которое перешло около
8000 лет назад (около 6000 г. до н. э.) в интервал, известный как климатический максимум голоцена и
продолжалось около 2500 лет (до середины IV тыс. до н. э.- В. С.). В период оптимума средняя температура
была выше современной, отмечена также повышенная влажность ...В горах повысилась граница леса, а ледяной
покров Северного океана сократился почти вдвое по сравнению с современным. По существующим оценкам в
Европе было теплее на 2'С, чем сейчас" (Лосев, 1985, с. 98). Гриббин и Лэм (1980, с. 103) считают, что
кульминационный пик послеледникового климатического оптимума "имела место 7000 и 5000 лет тому назад", т.
е. в V - IV тыс. до н. э. В этот же хронологический период существовала и позднеиндоевропейская прародина.
Более теплый и влажный климат в период существования позднеиндоевропейской прародины делают ее
локализацию в районе Армянского нагорья еще менее вероятной, учитывая подвижку в этот период
теплолюбивой флоры и фауны к северу, а локализацию в южной половине Европы, включая и ее центральную
зону, все более реальной.
Флора ПИЕ прародины представлена названиями деревьев (осина, за, ветла, береза, сосна (пихта). луб, горный
дуб, скальный дуб, тисс, граб, бук, ясень, грецкий орех) и растений (мох, вереск, роза, яблоня, - кизил, вишня,
тутовое дерево, виноград) (Гамкрелидзе, Иванов, . 612 - 665). Осина - листопадное, двухдомное дерево, быстро
растущее, живет -0 - 100 лет, распространено на севере Евразии как примесь в хвойных лесах, в степях
образует осиновые колки, (БСЭ, т. 24, кн. 1, 1976, 557). Область распространения - Европейская часть СССР,
Сибирь, дальний Восток (за исключением тундры), Казахстан, Крым, Кавказ, Западная Европа, Китай
(Маньчжурия), Северная Корея, северная часть Монголии (Деревья и кустарники, т. П, с. 192). На Кавказе осина
растет от предгорий до высокогорного пояса (Соколов, 1977, =. 85). Распространена она также в Прикарпатье и
Закарпатье (СССР, Румыния, Словакия - Соколов, 1977, с. 84 - 85, карта 65; Попов, 1949, с. 36). Несмотря на
распространение на огромных широтных пространствах, осина не встречается в основной зоне евразийских
степей, осиновые колки зафиксированы лишь на северной периферии степных районов. Это позволяет
исключить при поисках п. и. е. прародины, по крайней мере, южную половину степного простора Евразии, а
также южную половину Западной Европы, включая и Балканы, Индию, Среднюю, Переднюю и Малую Азию
(Соколов, 1977, с. 84, карта 65). Единичный известный нам экземпляр осины в Малой Азии был обнаружен В.
Сапожниковым 12 июля 1916 г. у Эрзерума. Данные палеогеографии о распространении растительных зон в IV
тыс. до н. э. подтверждают исключение указанных выше регионов из области распространения осины
(Герасимова, 1982, с. 122, рис. 71).
Таким образом, еще не выдвигавшийся исследователями "аргумент осины" исключает из зоны поиска п. и.е.
прародины все предполагавшиеся ранее азиатские территории, включая и Переднюю Азию с Армянским
нагорьем, почти все евразийские степи, кроме их северных окраин, и южную половину Западной Европы,
включая Балканы, южные склоны Альп, большую часть Франции, Аппенинский полуостров и Пиренеи (рис. 31).
Ива, ветла - "род растений сем. ивовых", представлены деревьями и кустарниками, которых около 300 видов.
Крупные деревья и кустарники растут, "главным образом, в западных областях Европейской части СССР".
Кустарниковые виды распространены в восточных областях Европейской части СССР и Сибири. Все 300 видов
ивы растут "преимущественно в умеренном поясе Евразии" (БСЭ, т. 10, 1972, с. 3). На Северном Кавказе, в
Крыму, в средней и южной части Восточной Европы распространена белая разновидность ивы (Соколов, 1977, с.
50). Можно считать установленным, что ива тяготеет к умеренному поясу. Однако ива иглолистая растет в Малой
Азии, Иране, Пакистане, Афганистане, Северной Индии (Соколов, 1977, с. 49, карта 24). Береза - "род
листопадных однодомных деревьев и кустарников, сем. березовых, живет до 150 лет, хорошо переносит сухость
воздуха" ... "Встречается в Западной Европе до 65' северной широты; в СССР- почти по всей степной и
лесостепной зоне Европейской части, в Западной Сибири, Забайкалье, Саянах, на Алтае и на Кавказе. Растет в
смеси с хвойными породами или образует обширные березовые леса" (БСЭ, т. 3, 1970, с. 220). В лесостепи
Заволжья и Западной Сибири имеются .березовые колки. Данные палеогеографии указывают, что в IV тыс. до н.
э. береза была распространена по Северному Причерноморью от низовий Буга до устья Днепра (Герасимова,
1982, с. 121- 123, рис. 71). Кроме указанных районов, береза растет на склонах Гиндукуша, в Индии, в Кумгане
и Кашмире (береза Маклеона - Деревья и кустарники, т. II, с. 298), в северной части Малой Азии (БСЭ, т. 3, с.
220), Дальнем Востоке, МНР, Китае, Северной Корее, Японии, в низовьях Днепра и Буга (береза пушистая), в
Западной и Центральной Европе, на Карпатах (Соколов, 1977, с. 89 - 100, карты 69- 72). Береза также известна
в Средней Азии (Алтайский хребет, Памиро-Алтай), на Тянь-Шане и в Америке. Береза исключает из зоны
поисков праиндоевропейской прародины восточную часть (к востоку от Дона) понто-каспийских степей, что
согласуется с данными палеогеографии и палеоботаники (Герасимова, Величко, 1982, с. 122, рис. 71). Не могли
праиндоевропейцы познакомиться с березой и на большей части Среднего и Ближнего Востока, где она растет
лишь на севере Малой Азии в узкой полосе предгорий, параллельных южному берегу Черного моря и в зоне 7-го
растительного пояса Большого Арарата - единственного и труднодоступного места на территории Армянского
нагорья. Южная граница березы в Европе сейчас проходит по широте Северных Балкан и вряд ли проходила в
эпоху климатического оптимума южнее современной. Северная граница березы достигала в этот период южной
части Скандинавии.
Сосна - "род хвойных вечнозеленых деревьев", живет около 350 лет; известно около 100 видов сосны; все
"растут в зеленой зоне Евразии и Северной Америки, реже в горах, тропиках северного полушария" (БСЭ, т. 24,
кн. 1, 1976). Сосна растет также на большей части территории Малой Азии (Джордано, 1960, с. 355). Сосна
исключает из зоны поиска ПИЕ прародины степные просторы Евразии (Соколов, 1977, с. 25 - 33, карты 8 - 10),
что согласуется и с данными палеоботаники (Герасимова, 1982, с. 121 123, рис. 71, карта 9; рис. 43). Пихта "род хвойных вечнозеленых деревьев, сем. сосновых", растет в горах и на равнине в лесной зоне; известна в
Западной Европе, Карпатах и даже Греции (Джордано, 1960, с. 252). "На Кавказе произрастает реликтовый вид
'пихта кавказская'. Пихта, так же как и сосна, исключает при поисках позднеиндоевропейской прародины степи
Евразии. Нет пихты в равнинных и предгорных районах Ближнего и Среднего Востока" (Соколов, 197?, с. 6 - 11,
карты 1 - 2; Герасимова, Величко, 1982, с. 122, рис. 71, карта 9; рис. 43).
Дуб - "род листопадных, вечнозеленых деревьев"; светлолюбив, зимостоек. Распространен по всей Западной
Европе, кроме Средней и Восточной Скандинавии. Однако данные палеографии делают возможным расширить
ареал дуба на всю Скандинавию (Герасимова, Величко, 1982, с. 121 - 123, карта 9). Дуба не было и нет почти на
всей территории Испании за исключением узкой полосы ее северо-восточной части. Дуб растет на склонах
Гиндукуша, в Малой Азии в Иране и на севере восточно-средиземноморского побережья (БСЭ, т. 8, с. 516 517;
Соколов, 1977, с. 116 - 125, карты 85 - 86). Таким образом, из зоны поиска ПИЕ прародины "аргумент дуба"
исключает значительную часть Среднего и Ближнего Востока, кроме Гиндукуша, Ирана, Малой Азии и северовосточного побережья Средиземного моря, восточную часть евразийских степей до Волги из зоны поисков
прародины все же исключить нельзя, поскольку дуб растет и сейчас по берегам Донца, дубовые реликтовые
рощи известны на островах Дона (например, остров Поречный в 120 км от устья), об этом же свидетельствуют и
данные палеоботаники и палеогеографии (Герасимова, Величко, 1982, с. 121 - 123, карта 9).
Скальный (горный) дуб имеет по сравнению с обычным дубом более узкую область распространения: "СССР Литва, Западная Украина, на восток - до верховьев Буга, среднего течения Днепра и Прута, северный Крым,
Северный Кавказ, Западная Европа - от южной Норвегии и Швеции, до северной части Балканского полуострова,
Северной Италии, Южной Италии и Скандинавии (Берг, с. 241 - 244, 265), кроме ее южных территорий.
Скальный дуб растет в некоторых районах Малой Азии (Джордано, 352 - 355), на склонах Гиндукуша (БСЭ, т. 8,
с. 516 - 517, см. карту). Граб - "род листопадных деревьев, редко кустарников, сем. лещиновых". Растет на
солнечных сухих и скалистых склонах, каменистых почвах, подстилаемых горными породами (Соколов, 1977, с.
109). Ареал распространения - Юго-Запад СССР, Крым, Кавказ, Западная Европа, Балканский полуостров,
захватывает узкую полоску Малой Азии узкую полосу вдоль южного берега Каспия, а также малоинтересные для
поисков и. е. прародины Приморский край, Японию и Корею Соколов, 1977, с. 107 - 110, карты 80: А, Б; 81: А,
Б).
Таким образом, граб исключает из зоны поиска ПИЕ прародины основную часть азиатского материка, кроме его
дальневосточной части, южных побережий Черного и Каспийского морей. В Восточной Европе, кроме Кавказа,
Крыма, Карпат и указанных выше районов Западной Белоруссии, Литвы, Латвии, Молдавии и правобережья
лесостепной Украины, где граб в настоящее время не растет. Однако данные палеогеографии и палеоботаники
показывают, что граб занимал значительную часть территории Восточной Европы, охватывая все побережье
Балтийского моря и далее на восток до верховий реки Вычегды и от Нижнего Подунавья до Нижнего
Поднепровья (Герасимова, 1982, карта 9). Из европейских территорий зоны поиска позднеиндоевропейской
прародины граб исключает понто-каспийские степи восточнее Днепра (рис. 32).
Ясень - дерево или кустарник, сем. маслиновых. Известно 60 видов ясеня. Ясень растет в Южной и Средней
Европе (Балканский полуостров, Болгария, Румыния, Турецкая Фракия), в Закарпатье, Молдавии и
Поднестровье, в центральной и южных частях Восточной Европы до Волги, а также на Кавказе, Иране, в Средней
Азии (ясень согдианский), в Сирии, Ираке, Иране, Турции (ясень сирийский), в Афганистане, Пакистане,
Дальнем Востоке, Китае, Корее и Японии (Деревья и кустарники, т. IV, с. 411 - 428; Соколов, 1986, с. 121 - 124,
карты 69 - 71).
"Аргумент ясеня" исключает из зоны поиска п.и.е. прародины степи Евразии, Сибирь, территории Восточной
Европы восточнее Волги (рис. 33). Бук - род однодомных сем. буковых. Буковые деревья представлены 10
видами и широко распространены в нетропических областях Северного полушария", в таких областях, не
имеющих отношения к индоевропейской прародине, как Япония, Китай, Корея (Деревья и кустарники, т. II, с.
404). Бук растет на севере Малой Азии и Ирана узкой полосой вдоль южных побережий Черного и Каспийского
моря (Ботаническая география, с. 63). В Западной Европе он зафиксирован в Швеции, на Балканах, где
занимает 40% лесного массива, во Франции, Дании и Швейцарии - около 20 - 30%, в Германии около 10- 15%. В
Восточной Европе буковые леса известны на Кавказе, в Крыму, Карпатах, на равнине юго-западных районов
УССР и БССР, а также в Калининградской области (Деревья и кустарники, т. II, с. 400). Таким образом, "аргумент
бука" исключает из зоны поисков позднеиндоевропейской прародины территорию почти всей Азии, кроме
дальневосточных стран и узкой полосы предгорий, параллельных побережьям Черного и Каспийского морей на
севере .Турции и Ирана (рис. 42).
Вереск, верес - род растений, сем. вересковых, "представлен всего одним видом, вечнозеленый и низкий
кустарник" (БСЭ, т. 4, М., 1971, с. 529). Растет на торфяниках, в сосновых лесах, образуя заросли. Область
распространения: Европейская часть СССР, от тундры на севере до южной границы хвойно-широколиственных
лесов на юге на восток до 49 гр. вост. долг.; почти вся Западная Европа, кроме Италии; островные
местонахождения в верховьях Камы, Восточной и Западной Сибири, в Малой Азии, в северо-западной Африке и
на Азорских островах (Деревья и кустарники, т. V, с. 347). Верес растет также в верхнем лесном поясе Карпат
(Попов, 1949, с. 37 - 38), а в высокогорном поясе Восточных и Южный Карпат "изобилуют редкостные растения
как вечнозеленый вереск" (Попов, 1949, с. 40; см. рис. 41).
Роза - род растений, сем. розоцветных, кустарник. Имеется 400 дикорастущих видов шиповников,
распространенных в Северном полушарии (БСЭ, т. 22, 1975, с. 179), в Европе, Малой Азии, Иране, Афганистане.
Для поисков и локализации п.и. е. прародины это растение не имеет значения.
Грецкий орех - сем. ореховых, естественно, произрастает в Малой Азии на Балканском полуострове, Иране,
Китае, и, как указывает Короткевич, редко встречается "в диком состоянии в Закавказье (БСЭ, т. 7, с. 315 316). Однако нам известен грецкий орех "в диком состоянии" и на Северном Кавказе, в горах у поселения
Гузерпиль (Орехов, Молодкин, Дугули, 1968, с. 81). В культуре грецкий орех растет в юго-западной части
Европы и в южной части Карпат, а также в примыкающих к ним Молдове и Молдавии. Это дает возможность
предполагать, что грецкий орех рос когда-то в Карпатском бассейне. По мнению, крупнейшего специалиста в
этой области, Форде "родина грецкого ореха, вероятно, занимает обширную территорию от Карпат до Турции,
Ирака, Ирана, Афганистана и Юга СССР и Северной Индии" (Форде, 1981, с. 596).
Таким образом, "аргумент грецкого ореха" исключает из зоны поисков значительную часть Азиатского материка,
кроме территории Турции, Ирака, Ирана, Афганистана, Индии, а также Китая и почти всю Европу, кроме Балкан
и южной части Карпатского бассейна (рис. 31).
Фауна позднеиндоевропейской прародины представлена общеиндоевропейскими названиями млекопитающих медведь, волк, лиса (шакал), рысь, вепрь, олень, лось, антилопа, дикий бык (тур, зубр), заяц, белка, хорек,
горностай, бобер, выдра, лев, слон (слоновая кость, верблюд), обезьяна, мышь, крот; пресмыкающихся - змея,
черепаха; ракообразных - краб; земноводных - лягушка (жаба), рыбы (лосось); птиц - орел, журавль, ворон,
дрозд, воробей, дятел, зяблик, гусь (лебедь, утка), тетерев (глухарь); насекомых - оса (шершень), гнида (вошь)
(Мейе, 1938, с. 397 - 398; Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 492 - 543).
Гамкрелидзе, Иванов выделили южный компонент фауны, характерной для ареала индоевропейской прародины:
леопард, лев, обезьяна, слон, краб. Наличие в словаре индоевропейских названий этих животных, по их
мнению, "исключает Центральную Европу в качестве возможной первоначальной территории обитания и. е.
племен" (Гамкрелидзе - Иванов, 1980, с. 9; 1984, с. 867).
Сразу отметим, что барс водился в Центральной Европе и Балканах в неолитическое время, т. е. в период
климатического максимума; лев обитал на Балканах еще в историческое время, а земноводные крабы там
известны и поныне (см. ниже). В то же время, если бы п. и.е. названия "слон" и "обезьяна" означали бы
пребывание этих животных на индоевропейской прародине или близких территориях, то исключались бы не
только Европа, но и большая часть Азии, в том числе и Армянское нагорье, где Гамкрелидзе, Иванов помещают
индоевропейскую прародину.
Слон, слоновая кость, верблюд - скрываются под близкими названиями в различных и. е. языках и позволяют
реконструировать общий л. е. архетип этого слова. Гамкрелидзе и Иванов (1984, с. 524) считают это слово
"ближневосточным миграционным термином, обнаруживаемым, в частности, в семито-хамитских языках". К тому
же семантическому кругу относится древний миграционный термин, обозначающий ::слоновую кость". В ходе
своих странствий индоевропейцы столкнулись, по мнению Гамкрелидзе и Иванова (1984, с. 525), "с прежде
неизвестным видом животного и перенесли название знакомого им крупного животного "слона" на "верблюда". С
этим, вероятно, надо согласиться, но нельзя не отметить, что на предполагаемый авторами родине
индоевропейцев - Армянском нагорье - как раз есть верблюды, но не слоны. Следует отметить, что отнесение
самого наименования "слон - верблюд" к общеиндоевропейскому оспаривается рядом исследователей (Дьяконов,
1982), на отсутствие единого мнения по этому вопросу указывают и Гамкрелизде, Иванов (1984, с. 525).
Последний несколько лет назад считал название "слон" заимствованием из разных языков (Иванов, 1975, с. 148
- 161). Недостоверность обитания слона в ареале позднеиндоевропейской прародины из-за перечисленных
выше причин становится очевидной.
Третье значение этого реконструируемого общеиндоевропейского архетипа "верблюд", оставляя все
высказанные выше сомнения, не служит даже аргументом для локализации ПИЕ прародины в Азии. Наиболее
северной территорией, где в древности обитали слоны, была Сирия. "В письменных документах времени Тутмоса
Ш (около 3500 лет тому назад) указывалось, что слоны в большом количестве водились в Сирии. В одну охоту
было убито 120 слонов" (Пидопличко, 1951, с. 26). Таким образом, ареал обитания слонов доходил до
Средиземного побережья Малой Азии, но у нас нет данных об обитании этих животных на более северных
территориях. Можно только предполагать, что в условиях климатического максимума голоцена ареал обитания
был более продвинут к северу и во всяком случае он был известен жителям средиземноморских районов
Анатолии. В свете изложенной выше гипотезы о раннеиндоевропейской прародине предположение о передаче
РИЕ или СИЕ (среднеевропейцами) своих познаний об этих животных в Европу не выглядит только догадкой
(рис. 72). Но под этим же "восточным миграционным термином" скрывается и "слоновая кость", торговля которой
зафиксирована в медно-бронзовую эпоху в Восточном Средиземноморье, включая и Южные Балканы. Под
названием "слоновая кость" праиндоевропейцы могли подразумевать и ископаемые бивни мамонта. Вполне
вероятно, что отдельные особи этих животных сохранились еще в послеледниковую эпоху вплоть до периода
климатического максимума голоцена. Во всяком случае, наш крупнейший палеозоолог Пидопличко не исключал
такой возможности, указав на ряд фактов сохранения в Европе фауны ледникового периода, обратил внимание,
что в Герцинском лесу водились, судя по рассказам германцев Юлию Цезарю, звери, имеющие "рога тупые, а
ноги без связок и сочленений" (Пидопличко, 1951, с. 36).
Верблюд - третье значение и. е. архетипа 'слон, слоновая кость, верблюд'. Это животное связано исключительно
со степными, полупустынными районами Африки, Азии, в том числе Анатолии. Обнаружение в Среднем
Подунавье на лендьелском сосуде "изображения верблюда, хотя он не представлен среди фауны лендьелских
поселений" (Титов, 1980, с. 402), указывает на то, что в эпоху климатического максимума галоцена это
животное было знакомо какой-то части населения этого региона, вероятно, благодаря непрекраюащейся связи с
Анатолией и Восточным Средиземноморьем (Титов, 1980, с. 390; см. рис. 7: 1).
Обезьяна как "древнейший переднеазиатский миграционный термин, засвидетельствованный во многих
ближневосточных языках, в частности, в семито-хамитских" (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 523) также могла
попасть в общеиндоевропейский язык лишь в результате связей (скорее всего, торговых) носителей и. е.
праязыка с юго-восточным Средиземноморьем, где бы ни локализовать прародину индоевропейцев в Армянском
нагорье, на Балканах или в Подунавье. Ведь это экзотическое животное с незапамятных времен было
непременным спутником купцов и мореплавателей (рис. 7: 3). Дьяконов, вслед за Гамкрелидзе - Ивановым,
подтвердил заимствование и. е. названия обезьяны из семитских языков, но указал, что носители последних,
вернее древнееврейского, сами заимствовали этот термин у древних египтян "после Ш тыс. до н. э. до середины
II тыс. до н. э." (Дьяконов, 1980, с. 24), т. е. после распада позднеиндоевропейской общности.
Таким образом, лингвистические обоснования для отнесения слов "обезьяна" и "слон - слоновая кость верблюд" к праиндоевропейскому языку не являются бесспорными. Но даже если принять их
праиндоевропейскую атрибуцию, они не могут стать полновесными аргументами для локализации
позднеиндоевропейской прародины в Азии. Изображение верблюда на лендьелском сосуде свидетельствует о
знакомстве жителей Среднего Подунавья с этим экзотическим животным. Познания об обезьяне жители этого
региона могли получить также в результате торговли с племенами Восточного Средиземноморья. О наличии
торговых связей свидетельствует распространение раковины Spondylos, находки которой распространены на
Балканах и в Подунавье, от Эгейского до Адриатического моря и объясняются Р. Родденом (1970) активными
связями во второй половине Ч - первой половине IV тыс. до н. э. винчанских "коммерсантов". Об этом же
свидетельствуют и винчанские керамические импорты, распространенные от альпийской зоны на западе и
Карпат на севере, до Черного моряна востоке и Эгейского - на юге" (Николаева, Сафронов, 1986, с. 8).
Остальные южные животные (барс, лев, краб), названия которых появились еще в период
общеиндоевропейского состояния, не исключают Балканы в Европе и прилегающие к ним южные части
Дунайско-Карпатского региона, если учитывать и данные палеозоологии.
Барс в настоящее время встречается в Малой Азии, Индии, Гималаях, Иране, в горных районах Восточного
Средиземноморья (Гептпер, 1972, с. 173 - 174) и на Кавказе, "занимает в сущности всю страну, кроме степных
пространств" (там же, с. 166). На остальных европейских территориях барса нет, однако "некоторые находки
указывают на обитание этого вида в Европе до неолита включительно" (там же, с. 174). В Ольвии, в слоях V - II
вв. до н. э. были найдены остатки барса, правда, возможно, привезенного (там же, с. 174). Наличие барса на
европейских неолитических памятниках, включая, воз- можно, и балкано-карпатские области, делают излишним
отрицание .а основании этого факта европейской территории для ПИЕ прародины (Пидопличко, 1951, с. 178, а
также Гептнер, 1972, с. 174; см. рис. 6: 2).
Лев занимает открытые пустынные пространства Африки, Передней Азии, Юго-Восточной Европы и Северной
Индии (Гептнер, 1972, :. 77). Лев был известен в восточной части Закавказья в историческое время и "исчез
лишь в Х века. В фауне Закавказья он был не случайным явлением" (Гептнер, 1972, с. 78). "В историческое
время львы водились на Балканском полуострове и заходили в его северные районы, включая Фракию и
Македонию и, может быть, доходили до Дуная. Исчезновение их в Греции относится к концу 1 в. н. э." (Гептер,
1972, с. 78). Обнаружение костей льва на энеолитических стоянах Болгарии (Тодорова, 1980, с. 39)
подтверждает это предположение (рис. 6: 1).
Краб также не указывает только на районы Средиземноморья, как подверждают Гамкрелидзе - Иванов. Подотряд
короткохвостых раков или крабов насчитывает до 3500 видов, по преимуществу морских; в северных морях
СССР живут два вида; в Черном море - 8 видов; все они колонисты Средиземноморья. В Каспийском море крабов
нет (Зернов, 1936, с. 542). На Балканах и в Закавказье .известны пресноводные крабы (там же, с. 540).
Таким образом, нет данных на основании названий "экзотических" животных относить прародину в Малую или
Переднюю Азию. Более того, нет даже оснований исключать из зоны поиска южные районы Карпатского
бассейна. Зато ряд животных и птиц (бобер, тетерев) не позволят включать в зону поисков прародины
индоевропейцев Балканы, поскольку южная граница их распространения - Карпаты, а остальной ареал лежит
севернее (рис. 6: 3).
Бобер (самый крупный из современных грызунов: вес до 30 кг) занимал в жизни индоевропейцев значительно
большее место, чем перечисленные южные животные. Так, у ранних иранцев "никто не смел убивать самцов
бобра (Вендидад, фаргард 14 содержит категорическое утверждение об этом - Этнические проблемы... с. 143),
убившего бобра ждало тяжелое наказание. Таким образом, бобр считался священным животным,
способствовавшим сильной потенции и увеличению населения" (Этнические проблемы..., с. 143). Вероятно,
древним хорошо были известны афродизические свойства "бобровой струи". Вполне возможно, что такое
отношение к бобру было и во времена п.и. е. общности. Почитание бобра, знание повадок и особенностей этого
животного могут связываться только с тем, что бобр был постоянным обитателем в зоне п. и.е. прародины, и
общеиндоевропейское название бобра получено не в результате эпизодических знакомств с ним (языковые
факты также не свидетельствуют о заимствовании этого названия от иноязычного населения в результате
контактов с ними индоевропейцев) .
Ареал бобра в раннеисторическое время охватывал лесную зону северного полушария. Бобры достигали
"наибольшей численности в зоне широколиственных лесов, проникая вместе с пойменными лесами далеко в зону
полупустыни, степи и лесотундры" (Верещагин, 1959, с. 345). Местонахождения остатков "бобра расположены в
пределах границ раннеисторического ареала, достигавшего Черного моря, Кавказского перешейка, среднего
течения р. Урал, Эльбы и степного Иртыша" (там же, с. 345). В настоящее время бобры "сохранились во Франции
(низовья Роны), ФРГ и ГДР (бассейн Эльбы), в Норвегии, в северной и западной Монголии и северо-западном
Китае" (там же, с. 346).
На юг бобры могли спускаться по поймам лесов больших рек, однако на стоянках неолита - ранней бронзы костей бобра нам известно; в скифское время они обнаруживаются в памятниках степной зоны: Никольское
(Днепропетровская область) и Ново-Георгиевка (Кировоградская область) поселения, а также Тырнавское
городище в Саратовской области, городище Бисовское (Сумская область) (Цалкин, 1966, с. 63). Последние
факты, а также присутствие в неолитических стоянках в пойме Дона (Ракушечный Яр) типичных лесных
животных делают несомненными заходы бобров в степные районы. Название бобра есть даже в самых
отдаленных и. е. языках: др.-сл. 'бобры', лит. 'bebrus', др.-в.-нем. 'bibar'. Название бобра присутствует в
ведийском, митаннииском, авестийском (Мейе, 1938, с. 396; Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 530), т. е. на тех же
территориях, где, по общему мнению, бобры никогда не водились. Указания ряда авторов, приведенные
Верещагиным (1959, с. 79) о существовании бобров в Турции и Иране помогает рассеять недоумение, каким
образом в "Авесте" сохранены мифологические и правовые представления о роли 'бобра' как священном
животном богини Анахиты" (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 966). По нашему мнению, удивления эти сообщения
вызывать не должны: ведь в средние века бобр обитал в Северной Грузии, о чем свидетельствует описание
охоты грузинского царевича Вахушты и данные топонимики (Тхивинтави - 'бобровая гора', Сатахве - 'место
обитания бобра' - Хорнаули, 1979, с. 28). Обнаружены кости бобра и в "слоях поздней бронзы на могильных
полях Самтавро близ Мцхеты" (Верещагин, 1958, с. 293).
Вряд ли правомерно недоверие Верещагина к сведениям об обитании бобра в Турции и Иране на том основании,
"что бобр питается древесиной тополя, осины, ивы, березы. Крайне сомнительно, чтобы ежевика, облепиха, мох,
карагач - основные современные кустарники и деревья, растущие вдоль рек в Иране и Турции, были для него
достаточным кормом" (там же, с. 296). К тому же ива (см. выше) есть в этих районах, как и тополь. "В Западной
и Средней Европе остатки бобров встречаются весьма часто" (Пидопличко, 1951, с. 114), обнаружены они в
период неолита в памятниках Подунавья. "Охотились на бобра" на нижней террасе Дуная" (Титов, 1980, с. 75).
Бобр найден и в памятниках КВК в Польше (Хензель, 1980, с. 165) и в энеолитических памятниках Болгарии
(Тодорова, 1980, с. 39). Таким образом, ареал бобра исключает из зоны поиски ПИЕ и области древнейшего
обитания уже отпочковавшихся от и. е. массива индоиранцев, чтивших бобра, Среднюю Азию, а также
Армянское нагорье и Передний Восток, а из европейских территорий Апеннины, Пиренеи, южную часть Балкан
(рис. 5: 1).
Тетерев - оседлая птица, совершает незначительные перекочевки, более регулярные в горных районах. Биотоп
этой птицы - лиственные и смешанные леса, светлые поляны и вырубки. Темной' тайги избегает". Тетерев
распространен в Скандинавии, Великобритании, Центральной и Западной Европе (в основном остался здесь
только в горных лесах Арденн, Альп, Рудных гор, Чешского леса, Шуманы, Судет, Карпат и гор южной части
Балкан), а также в Нидерландах, Бельгии, Дании, севере ФРГ, кроме этого на севере Монголии, СевероВосточном Китае и- Корее (Потапов, 1987, с. 237). В Восточной Европе и Сибири южная граница проходит по
лесостепи (там же). На Кавказе есть значительно отличающийся от обычного меньшими размерами и
"отсутствием белой перевязки на крыле". Кавказский тетерев - "заслуживает наибольшего внимания из всех
эндемичных кавказских птиц" (География животных, с. 319) тем, что сохраняется, вероятно, еще с
четвертичного периода. Ареал кавказского тетерева - альпийский пояс Водораздельного Кавказского хребта и
Малого Кавказа, "найден в Иране на небольшом участке северного склона Карадага, ...В Турции населяет
Понтийские горы от долины Пороха до 39'31' южнее Кысырдага (3196 м над уровнем моря). Кавказский тетерев
живет на высоте не ниже 1500 - 3000 м и потому допускает рассматривать как зону поиска ПИЕ только
альпийскую зону, непригодную для обитания таких животных как бобры и деревьев, как осины, липы, в
частности. На основании "аргумента тетерева" маловероятно вести поиск ПИЕ прародины в Северном Иране и
Северной Турции. Однако название "тетерев" может быть легко перенесено на два других вида из отряда
тетеревиных: куропатку и глухаря. Эти виды, как и все тетеревиные, дают еще более северную границу
распространения, поскольку их нет на Кавказе. Южная граница куропаткой проходит также по лесной и
лесостепной зоне. 'Глухарь'' в некоторых древних и. е. диалектах имеет ту же основу, что и 'тетерев', поэтому
можно предположить в праиндоевропейском значение или 'тетерев' или 'глухарь' (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с.
541). Ареал глухаря охватывает зону тайги до 120' вост. долг. Северная граница совпадает с границей сплошной
тайги" (Потапов, 1987, с. 173), южная граница - северной границей лесостепи. Глухарь обитает в Карпатах,
Польше, в восточных районах ГДР, "в лесах на ряде возвышенностей Западной Европы (Ардены, Рейнские и
Сланцевые горы, Гард, Тюрингский лес, Рудные горы, Судеты, Шумава, Швабская Юра, Шварцвальд, Вогезы), в
горных лесах Кантабрии, Пиренеев, Альп, Карпат, Родоп и Дина~рского нагорья" (там же, с. 174). Остатки
глухаря обнаружены в энеолитических памятниках Болгарии (Тодорова, 1980, с. 39).
Таким образом, общее название 'тетерев, глухарь' в праиндоевропейской лексике исключает из зоны поиска
прародины так же, как и бобр' территории Средней и частично Малой Азии. Передний Восток, Апеннинский, и
Пиренейский полуострова указывают на бесперспективность ее поиска на Кавказе (рис. 51). Остальные
животные имеют более широкий ареал распространения и являются предметом необходимых условий, но не
достаточных для локализации ПИЕ по фауне.
Ареал ПИЕ по данным географии растений и животных может существовать только в Европе к востоку от
западных предгорий Прикарпатья. Южной границей ареала ПИЕ является правобережье Дуная. Аргумент осины,
тетерева и бобра свидетельствует в пользу того, что основная территория лежала к северу от Дуная, а аргумент
льва указывает, что с этим животным индоевропейцы могли познакомиться v. несколько южнее, что служит
поправкой к южной границе. Верещагин допускает, как указывалось выше, что лев доходил до Дуная (1959, с.
80). Во всяком случае, они водились во Фракии, почти граничившей с Южными Карпатами, и в Македонии,
которую с Дунаем соединяет долина Южной Моравы, а расстояние легко преодолимо- 250 км (Верещагин, 1959,
с. 80).
Северную границу ПИЕ помогают определить такие деревья, как граб не выносящий заболоченности почв и,
следовательно, исключающий из возможных вариантов ПИЕ Северо-Германскую низменность, Поморское и
Мазурское поозерье. Территории севернее Карпатского бассейна - исключаются по ряду признаков: аргумент
тиса, граба, грецкого ореха, барса и др. Возможности произрастания грецкого ореха исключают даже
Прикарпатье и северные склоны Карпат, Судет и Рудных гор. В то же время осина зафиксирована на территории
Польши, ГДР и нет указаний, чтобы в сколь-нибудь значительном количестве она была на территории Задунавья.
Коррекция признаков (осина, грецкий орех, барс, тетерев) указывает на то, что северная граница должна
проходить по северным склонам Карпат, Судет, Рудных гор, Тюрингскому лесу.
Западная граница не могла заходить за пределы Рейна, поскольку территория южной половины Франции
исключается рядом признаков (аргументы граба, осины, тетерева). По этим же признакам и ряду других
(аргумент бобра) исключается Италия и южные склоны Альп. Следовательно, южная граница должна проходить
по северным склонам Альп и Дунаю до Южных Карпат.
Ряд признаков не позволяет включать в зону поиска ПИЕ Нижне-дунайскую низменность (аргумент вереска).
Горный ландшафт ПИЕ, вероятно, позволяет исключить значительную часть среднего Задунавья и
Среднедунайской низменности. Об этом свидетельствуют те же аргументы, которые были причиной исключения
Нижнедунайской низменности из зоны поиска.
Ландшафт очерченного ареала дополняют горные озера и самые большие в Западной Европе полноводные реки
с и. е. и древнеевропейскими названиями (по Крае) - Рейн, Эльба, Одер, Висла на севере и Дунай с его левыми
притоками - на юге.
Индоевропейская гидронимия этой разветвленной речной системы позволяет еще более уточнить зону ПИЕ и
найти ей археологический эквивалент. Единственной культурой с границами, которые почти совпадают с
индоевропейской гидронимией, является культура воронковидных кубков (КВК). Ареал распространения этой
культуры меньше основного ареала и. е. гидронимик и охватывает лишь часть его. Есть две культуры,
территория которых, захватывая основной ареал ПИЕ (оконтуренный по данным ландшафта, флоры и фауны), в
то же время значительно шире его. Это культура шаровидных амфор (КША) и культура шнуровых керамик
(КШК), но поскольку эти культуры связаны происхождением с КВК (см. ниже), а КВК - это культура IV- Ш тыс.
до н. э. и связана происхождением с культурой Лендьел V/IV - IV тыс. до н. э., то блок этих культур охватывает
7/IV- IV/III тыс. до н. э. и находится в ареале и. е. гидронимик, очерченном также и данными экологии. Его
целесообразно разобрать. в качестве возможного эквивалента п. и. е. культуре.
ГЛАВА 4
ПОНЯТИЕ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ. ЭТНИЧЕСКОЕ ЯДРО АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Археологическая культура, этнос, язык - эти фундаментальные понятия являются символами
междисциплинарных контактов таких наук, как археология, этнография и лингвистика в решении
этногенетических проблем, к числу которых относится и индоевропейская проблема. То, что эти понятия
связаны между собой, было ясно еще в начале века, но в какой степени они соответствуют друг другу - этот
вопрос не разрешен и поныне. Однако без определения степени соответствия и характера связи между этими
Понятиями невозможна постановка проблемы этногенеза вообще на данных археологических источников. Между
тем нельзя не отметить, что как в археологии ведутся интенсивные теоретические разработки по проблемам
"культуры и типа", так и в этнографии существуют фундаментальные теоретические труды по этносу и культуре
этноса. Хотя эти разработки не изолированы друг от друга, следует подчеркнуть более оптимистическую
позицию этнографов в вопросе соответствия этноса культуре (Бромлей, 1973, с. 63, сн. 67, 68). Лингвисты в
меньшей степени затрагивают подобные вопросы соотнесенности этноса, культуры, языка, вероятно,
довольствуясь простой аксиомой, что язык без носителей языка не существует, а этнос осознает себя при
существовании у него языка и культурной традиции в условиях противопоставления других этносам и языкам.
Характерно, что Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов также не углубляются в подобные вопросы: "Тезис о
реальном существовании праязыковой системы, соотнесенной с определенной временной перспективой,
предполагает и примерное определение границ территории, первоначального обитания носителей этого языка"
(1984, с. 865, сн. 1,, 2). Другие, лингвисты считают, что у археологов нет четкого понятия археологической
культуры, которое, естественно, должно предшествовать установлению этнического и языкового эквивалента
для археологической культуры.
Подобные недоразумения у лингвистов возникают потому, что археологи периодически возобновляют дискуссии
об археологической культуре, число определений "археологической культуры" достигло 500, причем, поводом к
таким дискуссиям служат или синкретичные памятники, или памятники контактной зоны влияния двух или
нескольких культур, или 'Вновь открываемые памятники. Любопытно, что острота дискуссий о соответствии
археологической культуры этносу не способствовала решению проблемы, а привела фактически к снижению
историзма в археологической интерпретации, к переносу центра тяжести в археологических исследованиях на
описание, решение классификационных задач. Интересно и то, что импульс к сомнениям в правомерности связи
"культура - этнос" всегда сообщали исследователи археологических источников конца I тыс. до н. э.- I тыс. н. э.
В том случае, когда можно проверить данные археологического анализа письменными источниками,
оказывается, имеет место несовпадение границ локализации этноса и соответствующей ему археологической
культуры (Монгайт, см. Клейн, 1970), а другой возможности проверки тезиса о связи "культура - этнос"
археологи не видят.
Вместе с тем нельзя, по нашему убеждению, переносить выводы такого рода на эпохи, отделенные
тысячелетиями друг от друга, пос-скольку это может привести к искажению истины. Токарев считает (Бромлей,
1973, с. 63), что "культурная общность характерна лишь для этносов родоплеменной эпохи" ,и нарушается с
приходом им на смену крупных этнических образований", другие исследователи полагают, что этносу присуща
внутренняя культурная целостность и в более поздние эпохи (Бромлей, 1973, там же, с. 63)^. Более того,
этнографы указывают, что границы отдельных проявлений культуры шире, чем границы культурного комплекса
(что имеет место и в. археологии - В. С.), но на этом основании не делают вывода о несоответствии культуры
этносу (Бромлей, 1973).
Причины расхождения археологических культур с ареалом распространения этносов, известных по письменным
источникам, кроется и в неточном выделении культур, большая часть которых была оконтурена еще в начале
века. С тех пор в археологических работах оперируют этими комплексами. Обоснованность их выделения
привлекает внимание исследователя только в случае необходимости обозначить через "культуру" новые
памятники, особенно если они находятся в зоне контакта двух и более археологических культур. В выделении
археологической культуры археологи до недавнего времени руководствовались определениями А. Я. Брюсова
(1956, с. 6, 7), М. Е. Фосс (1952, с 72- 73), А. П. Смирнова (1964, с. 3-10) и др. В 1970 году, казалось бы, была
подведена черта сомнениям и дискуссиям об археологической культуре двумя обширными фундаментальными
статьями И С Каменецкого (1970, с. 29) и Л. С. Клейна (1970, с. 37), где был провозглашен системный подход к
археологической культуре. Общим в определении "культуры" И. С. Каменецкого и Л. С. Клейна было то, что
культура была названа системой, в которой каждый признак имеет значение (хотя иерархия признаков
допускалась), но должен рассматриваться в системе с другими, а культуры должны отличаться друг от друга не
по одному-двум признакам, а по системе признаков. Такой подход, который на первое место ставил не
значимость признака и его специфичность, а систему признаков в целом, был качественно новым, отличившим
его от предыдущих решений проблемы. Однако такой подход усложнял работу и, естественно, требовал
разработки методики выделения культур, либо практических работ, базирующихся на этих определениях
культуры. В какой-то степени рекомендации И. С. Каменецкого по оценке черт сходства и различия признаков
культуры могут рассматриваться как руководство к действию, но и они требуют проверки практикой
(Каменецкий, 1970, с. 30). Таким практическим исследованием явилась диссертация Н. А. Николаевой (1987),
посвященная выделению кубано-терской археологической культуры. Николаева предложила стратегию
исследования проблемы выделения археологической культуры, разработала методику выделения, нашла метод
сопоставления памятников (через логические классификационные схемы) и метод количественной оценки
сходства и различия памятников. Вкладом Николаевой в разработку теоретического багажа проблемы является
формулирование понятия "ядра" культуры, т. е. суммы сквоз-iibix транзитных признаков культуры, которые
живут от начала до конца культуры. Это понятие важно тем, что позволяет перекинуть мост к "этническому
ядру" культуры этноса и практически подтвердить тезис о правомерности постановки вопроса о связи
археологической культуры и этноса. Определение археологической культуры Каменецким и Клейном
максимально приближено к понятию "культуры этноса" в этнографии (Бромлей, 1973, с. 18).
Определение И. С. Каменецкого таково (1970, с. 29): "Археологическая культура- это группа памятников,
занимающих сплошную территорию, границы которой могут меняться, и обладающих объективно существующим
сходством материальных и нематериальных признаков, образующих сложную внутренне связанную систему,
единообразно изменяющуюся во времени и ограниченно варьирующую в пространстве, существенно
отличающуюся от аналогичного типа систем, характеризующего другие культуры". По Бромлею (1973, с. 18),
"культура конкретной этнической общности как система составляющих ее компонентов фиксируется в
пространственно-временном континуитете, причем, системообразующими признаками в данный момент могут
быть любые, каждый из множества компонентов, входящих в данный момент в культуру". Этнографы говорят о
"культуре в узком смысле слова" и выделяют в ней этнический слой" и называют его "традиционно-бытовой
культурой", которая состоит из массовых и устойчивых традиционных элементов, а "в широком смысле слова
культура" включает еще и "обыденное сознание и обиходный язык". Этнографы рассматривают этнический слой
в культуре как состоящий из абсолютно специфических свойств, характерных только для данного этноса
(процент таких свойств невелик) и относительно специфических свойств, тех, которые выделяют данный этнос
среди соседних (Бромлей, 1973, с. 65). Этническому слою присущи и этноинтегрирующие, и
этнодифференцирующие черты, находящиеся в диалектическом единстве. Неэтнический слой состоит 'из
элементов культуры: 1) характерных для всего человечества; 2) присущих всем этносам данного хозяйственнокультурного типа; 3) являющихся общей принадлежностью соответствующей историко-этнографической области
(Бромлей, 1973, с. 64).
Перенося эти выводы на археологическую почву, можно сделать заключение, что фрагментарность, ущербность,
усеченность ископаемой материальной культуры по сравнению с культурой живого этноса, непосредственно
наблюдаемою, не может явиться основанием для мнения, что в археологической культуре нет "этнического
ядра", а следовательно, нельзя провести соответствия между археологической культурой и культурой этноса.
Напротив, требования массовости, устойчивости, традиционности, предъявляемые к "этническому слою"
культуры этноса, служит руководством к выявлению этнического слоя в археологической культуре, которым
явится наиболее массовый, устойчивый, традиционный ее компонент. В археологической культуре представлены
также элементы, общие для всего человечества; для данного хозяйственно-культурного типа (например, серпы,
распространенные в земледельческих обществах; цедилки, распространенные в культурах со скотоводческой
экономикой); для данной историко-культурной области (транзитные типы оружия, украшений и т. д.).
В развитие взглядов о "ядре" археологической культуры (Николаева, 1987, с. 2) можно сказать, что ядро
культуры и хронологические ее срезы (т. е. то специфическое, которое появляется и исчезает в пределах одного
этапа культуры), что обозначено как "портрет культуры", соответствует "этническому слою" культуры, поскольку
представляет собой и устойчивое в культуре, и специфическое, особенное. Таким образом, в каждой
археологической культуре представлен неэтнический и этнический слой, благодаря чему мы можем говорить о
соответствии культуры этносу, если мы выявили ядро культуры, установили ее периодизацию и определили
характерные для каждого этапа сумму признаков. В этой связи вновь встает вопрос, какие категории предметов,
составляющие культуры могут быть вынесены в ядро культуры.
Керамика. Эта категория археологического материала многими исследователями признается вполне
консервативной и традиционной. Керамическое производство древности несет в себе информацию о
используемых природных материалах (глины, отощители), о технологии производства (обжиг, обработка
поверхности, приспособления для изготовления формы), о формах посуды, об орнаменте (композиции, штампы,
способ нанесения), о значении керамического комплекса в обряде погребения и жилом комплексе. Каждый из
перечисленных признаков керамической традиции двуприроден, т. е. материален и нематериален, и
характеризует материальную и духовную сферу деятельности членов данной этнической общности. И только
практически все-таки доминирующую роль из названных признаков получили формы сосудов и орнаментация,
поскольку типологический анализ всегда опережает технологический анализ ввиду его доступности. Кроме того,
большая часть культур первобытности пользовалась широко распространенным сырьем, и методы анализа
(химический, спектральный, петрографический) не в состоянии уловить специфики исходного сырья. О
консервативности керамической традиции свидетельствуют наблюдения А, А. Бобринского: "Эмпирический
характер знаний гончаров делал необходимым придерживаться постоянных правил работы с глиной, что
неизбежно вело к консервации определенных приемов работы и сложению традиционных способов изготовления
керамики. ...Полное перерождение субстратных навыков способно произойти в течение 5-6 поколений гончаров
при условии, если каждое новое поколение будет вступать в контакт с носителями иных технологических,
традиций изготовления керамики" (Бобринский, 1978, с. 244).
Погребальный обряд. Относится к числу устойчивых, консервативных признаков культуры; массовая
характеристика, если культура представлена и погребальными памятниками. Если культура представлена только
поселениями, то эта характеристика отсутствует. Это ограничивает ее универсальность.
Металлический инвентарь может включаться в ядро культуры, если имеет узкий ареал распространения, либо
организован в такую систему, которая не характерна для других культур. Речь идет, в частности, об
украшениях. Например, украшения кубано-терской культуры распространены по всей полосе азовочерноморских степей, однако та система украшений, которая встречена в типичных комплексах кубано-терской
культуры на Северном Кавказе, отсутствует в древнеямной, катакомбной культурах Предкавказья и Северного
Причерноморья. Как система, украшения могут быть включены в ядро культуры, или ее хронологические срезы
(Николаева, 1987, с. 13-14), хотя каждое в отдельности украшение не может рассматриваться как
характеристика только одной культуры. В связи с металлокомплексом может возникать много частных задач,
которые должны решаться конкретно для каждой археологической культуры. Расхожее мнение, что металл транзитен, поэтому не может быть культурно-значимым признаком, суживает источниковую базу
археологической культуры в решении этногенетических проблем.
Тип поселений, укреплений, жилищ может включаться в ядро культуры, хотя универсальность и этой культурной
составляющей ограничена двумя обстоятельствами: 1) неполнота сведений об архитектуре из-за разной
сохранности поселений; 2) отсутствие поселений во многих степных культурах эпохи бронзы. В то же время эта
характеристика имеет большое значение для сопоставления между собой культур неолита, для выявления
"этнического слоя" в неолитических культурах.
Орнаментация на сосудах несет в себе информацию, которая большей частью не расшифрована
исследователями. Культово-магическая функция орнамента бесспорна, но нельзя отрицать, что орнамент - это и
искусство, которое не выделено еще из сферы культа. Общеизвестно значение для периодизации и
установления происхождения культур неолита и бронзового века орнаментации на сосудах, которая столь
специфична, что является доминирующим компонентом в "ядре" этих культур (например, культура шнуровой
керамики, культура шаровидных амфор, вучедольская культура и др.).
Из сказанного следует, что керамика, орнамент на ней, погребальный обряд, система металлокомплекса,
специфические элементы архитектуры могут быть включены в "ядро культуры"; если существуют от начала до
конца культуры, и характеризуют устойчивую часть культуры. Специфические компоненты культуры, дающие
представление 6 "портрете культуры" (терминология Н. А. Николаевой, 1987, с. 2), которые могут также быть
составлены из керамики, металлокомплекса, деталей обряда погребения и архитектуры, представляют
традиционную часть археологической культуры. Все вместе - и ядро, и хронологические срезы, т. е. портрет
культуры,- дают представление об "этническом слое" археологической культуре, т. е. о том слое культуры, на
основании которого одна культура отличается от другой.
Таким образом, если в археологической культуре выделяется слой, который может быть поставлен в
соответствии с "этническим слоем" культуры этноса, то вопрос о соответствии археологической культуры
(ископаемой культуры исчезнувшего этноса) этносу становится излишним; речь может только идти об
обедненности этнического слоя археологической культуры сравнительно с культурой некогда живого этноса.
Подобный экскурс позволяет нам считать правомерным проведение связи "культура - этнос". Если основываться
на точке зрения, выска-3dиной недавно официально признанным лидером теоретической археологии Ю. А.
Захаруком, то и такие экскурсы излишни: "Археологическая культура является совокупностью территориально и
хронологически взаимосвязанных археологических памятников определенного типа, которые отражают
территориальное распространение и этапы исторического развития группы родственных племен, говоривших на
диалектах одного языка" (Захарук, Каменецкий, 1970).
Противоположной точкой зрения является вывод А. Л. Монгайта (1973, с. 42): "И поныне этническое
определение археологических культур не обрело еще характера методического приема". Несмотря на
перечисленные ошибки воззрений и метода Г. Косинны (Монгайт, 1973, с. 41-42), Монгайт, вслед за Егерсом,
считает, что метод, практикуемый Г. Косинной, помешал разработке правильной идеи о том, что праистория
народа может быть реконструирована на основании ретроспекции археологических источников (1973, с. 41, 39).
За одиозностью фигуры Г. Косинны критики его концепции не рассмотрели того факта, что сама идея
восстановления генеалогии народов по данным археологии в ретроспекции принадлежит классику археологии О.
Монтелиусу (там же). Несмотря на то, что метод ретроспекции Монтелиуса - Косинны не реабилитирован, многие
исследователи охотно прибегают к нему. Так, Б. А. Рыбаков (1978, с. 182-196) пытается проследить праславян в
III тыс. до н. э. в культуре шаровидных амфор, не обосновывая непрерывной культурной преемственности от
культуры славян I тыс. н. э. до III тыс. до н. э. Число таких примеров можно умножить, однако наша задача
состоит не в том, чтобы показать, насколько последовательно применяется метод ретроспекции, а что он вообще
применяется в археологии.
Попыткой другого рода следует считать проведение параллелей между археологическими реалиями и культурой,
реконструированной по письменным источникам.
Локализация индоевропейской прародины может быть проведена двумя путями. Первый путь состоит в
последовательном движении от культур исторических индоевропейцев до культуры IV тыс. до н. э.хронологического промежутка, в котором существует и. е. праязык. Исторические индоевропейцы известны в
разных хронологических периодах, и последовательное приближение к IV тыс. до н. э., соблюдая условие
культурной непрерывности или генетической цепи родственных археологических культур, можно вести от балтов
I тыс. н. э., от скифов-иранцев I тыс. до н. э., от греков II тыс. до н. э. и хеттов III тыс. до н. э. Сложность таких
исследований состоит в том, что культура исторических индоевропейцев, зафиксированных Письменной
исторической традицией, мешалась с культурами субстрата, поэтому прежде чем прослеживать культурную
непрерывность, необходимо выделить "чистые" памятники и комплексы исторических индоевропейцев, а это и
составляет основную трудность. Второй путь соотнесения археологической культуры с пракультурой
индоевропейцев начинается с определения экологической ниши формирования этноса по данным лингвистики.
Если лексика языка географически детерминирует нишу формирования и. е. пранарода, то имея точные данные
о хронологии формирования языка и этноса также из данных лексики, можно точно определить культуруэквивалент по археологическим данным.
Условиями, необходимыми и достаточными для определения археологической культуры культурой-эквивалентом
и. е. пракультуре, являются:
1. Совпадение временных и ареальных характеристик (хронология, экология, гидронимия) языка и культурыэквивалента;
2. Совпадение культурно-социальных дефиниций (уровень и формы экономики; уровень производства
материальной культуры; идеологическая и духовная сфера).
3. Изменения в языковом состоянии должны находить соответствия в культурно-этнических процессах
(интеграция, ассимиляция, миграции, диффузия, эволюция и др.).
Вопрос об использовании данных лингвистики и о совмещении этих данных с данными археологии упирается в
допущение связи "культура- этнос - язык". Если такая связь невозможна, то проблема локализации
индоевропейской прародины становится беспредметной. Выше было показано, что в той же мере, как культура
живого этноса соответствует этносу, так и ископаемая культура исчезнувшего этноса соответствует этносу, т. е.
доказано, что связь "археологическая культура- этнос" существует. О связи языка с этносом этнографы не дают
однозначного ответа (Бромлей, 1973, с. 54). Часть исследователей считает, что этническим признаком культуры
может быть признан только тот язык этноса, который им создан (Токарев, Агаев, Бромлей, 1973). Другие
исследователи (Бромлей), полагают, что даже если этническая общность пользуется языком, воспринятым от
другого этноса, то и этот язык для данного общества будет выполнять этнодифференцирующую функцию. Но ни
те, ни другие не сомневаются в том, что язык является этническим признаком культуры, входя в "культуру
этноса в широком смысле слова и в узком смысле слова", в последнюю "своей содержательной стороной письменностью, устным творчеством" (Бромлей, 1973).
Чрезвычайно важно мнение этнографов, что в процессе своего становления этническая общность пользуется
одним языком, что этнос и язык формируются одновременно, причем языковая общность - хотя и важнейшее
условие формирования этноса, но не следует за ней и не предшествует этнической (Бромлей, 1973, с. 58).
Очевидно, что одновременно с формированием этноса и языка оформляется этнический слой культуры этноса.
Это дает нам право видеть в устойчивом комплексе археологической культуры, т. е. обладающей массовыми и
традиционными чертами эквивалент некоему этносу и языку, присущему этому этносу. Общность территории
этноса - важнейшее условие его формирования. Территориальное единство необходимо и для дальнейшего
воспроизводства этноса, его культуры (Бромлей, 1973, с. 32). Подчеркнем, что территория формирования этноса
должна быть относительно небольшая, чтобы одинаковые явления получали адекватные определений в языке
(если соблюдается условие одновременного формирования этноса, культуры, языка).
Соответствие одной археологической культуры только одному этносу и языку не противоречит тому, что
генетически родственные, отделившиеся одна от другой культуры, тоже соответствуют одному языку. Очевидно
также, что двукультурность праязыкового эквивалента соответствует началу процесса диалектного членения
праязыка, который представляется спонтанным, непрекращающимся процессом до выделения отдельных
языков.
Проблема этнической и языковой атрибуции связывается, таким образом, с установлением генетической
преемственности двух и более археологических культур, одна из которых определена в этническом и
лингвистическом отношении. Для установления преемственности культурной эстафеты археология располагает
методом сравнительной типологии объектов материальной культуры и методом анализа культурнохозяйственного типа (ХКТ), который используется нами на протяжении всего исследования. Для объективной
оценки сходства двух культурных комплексов необходимы количественные критерии. Традиционно
употребляемый коэффициент сходства К= s2/m*n - не пригоден в условиях работы с разными в количественном
отношении по объему комплексами. Нами использован в данной работе коэффициент совмещения,
предложенный для сравнения археологических комплексов впервые Николаевой (1987, с. 2 и ел.) .
Коэффициент совмещения определяется долей общих типов инвентаря к числу типов в меньшем из
сравниваемых комплексов.
Критерии при оценке сходства двух сравниваемых ХКТ - качественные и количественные. Залогом успеха
служит полнота сравнения, т. е. включение максимального числа характеристик, составляющих ХКТ. Для
количественной оценки сходства может также использоваться коэффициент совмещения. Прародина - это
область обитания носителей праиндоевропейского языка. Это вполне реальная дефиниция, но не постоянная в
своих границах. Главная ее характеристика - это изменение в своих территориальных и временных границах,
так как мобильность индоевропейцев известна как из фактов лингвистики (гидронимия), так и истории.
Наполнить конкретным содержанием каждую из фаз развития праиндоевропейской общности - эта задача
находиться за пределами возможностей лингвистики по крайней мере на настоящем уровне исследований.
Из всего вышесказанного следует, что изменения материальной культуры сопровождаются синхронными
изменениями в языке, поскольку в любом случае введение новых реалий не может не найти адекватного
отражения в языке. Такие значительные изменения в материальной культуре Лендьел и КВК были обозначены
нами как фазы развития позднеиндоевропейской прародины ПИЕ I - VII (Сафронов, 1983, с. 83-84). Какому
этапу эволюции праязыка соответствуют выделенные нами ПИЕ I - VII, этот вопрос решается конкретно в
каждом случае в комплексе археологических и лингвистических фактов. Вопрос генетической преемственности
культуры Лендьел от культуры Винча позволяет перейти на .данных археологии к понятию о финале
среднеиндоевропейской прародине (СИЕП), которая соответствует среднеиндоевропейской фазе развития
праязыка индоевропейцев, точнее ее концу.
Уникальные соответствия культуры Винча и культуры Чатал Хююк несмотря на территориальный и временной
разрыв позволяет ставить вопрос о раннеиндоевропейской прародине (РИЕП) по данным археологии,
соответствующей области расселения носителей раннеиндоевропейского языка, реконструированного
выдающимся лингвистом Андреевым.
Постулаты соответствия археологической культуры, этноса и языка, а также соответствия блока генетически
преемственных культур диалектам одного языка (при условии их территориального и временного стыка) и
концепция трех состояний индоевропейского праязыка, созданная Андреевым, методически обосновывают нашу
концепцию о раннеиндоевропейской прародине РИЕП, финале среднеевропейской прародины (СИЕП),
позднеиндоевропейской прародине в 5 фазах развития до распада и древнеевропейской прародине,
обозначенной ПИЕ VI и ПИЕ VII, т. е. в период, когда на севере ареала ПИЕ еще сохраняется индоевропейская
общность, а на юге образуются новые общности (представляющие собой новые культуры, возникшие на базе
праиндоевропейских, а следовательно, и новые языки). Методически обосновано отсутствие археологического
эквивалента для СИЕП, находящейся, по всей видимости, в Малой Азии. Методически правильно перенесение
модели расширения латинского языка из небольшой области Лациум для объяснения процесса развития
общеиндоевропейского праязыка (Шрадер, 1913; Гамкрелидзе, Иванов, 1984). Действительно, эта модель может
быть привлечена для реконструкции общеиндоевропейского состояния, поскольку она повторяется в развитии
греческих полисов в среде неиндоевропейского населения, хеттской федерации с включением
неиндоевропейского хаттского субстрата и даже скифского царства. Исследование взаимодействия
археологических культур-эквивалентов праиндоевропейскому и диалектам праязыка с культурами субстрата и
между собой дает новый материал для корректировки модели развития праединства и дает возможность
воссоздать правдоподобную картину исторического развития носителей индоевропейского праязыка и их
диалектов, их вклада в мировую сокровищницу культуры, великих открытий, способствуя преодолению
сложившихся стереотипов о древнейшем прошлом индоевропейских народов.
ГЛАВА 5
АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ КУЛЬТУРЫ V-IV ТЫС. ДО Н. Э.
В ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ НИШЕ ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ПРАРОДИНЫ.
ИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ АТРИБУЦИЯ БЛОКА КУЛЬТУР ВИНЧА – ЛЕНДЬЕЛ – КВК.
Археологические культуры V-IV тыс. до н. э. в зоне формирования индоевропейского праязыка, оконтуренной в
соответствии с характеристиками флоры, фауны, ландшафта и гидронимии, должны быть проверены на
соответствие культурно-хозяйственному тилу индоевропейской пракультуры, охарактеризованному по данным
лексики праязыка (нами приведен в главе 8). Хронологически существование единого праязыка индоевропейцев
перед его распадом определяется в настоящее время как IV тыс. до н. э.
В ареале к югу от Западных Карпат, Судет, Рудных год, к северо-востоку от Шуманы, восточных склонов Альп, в
Подунавье (в меридиональном течении Дуыая), Среднедунайской низменности до Южных Карпат в IV тыс. до н.
э. известно несколько археологических культур.
Культура линейно-ленточной керамики распространена в Германии, Польше, Чехии, Словакии, Венгрии, и эти
территории соответствуют ареалу прародины по данным флоры, фауны, гидронимии. В то же время культура
линейно-ленточной керамики (КЛЛК) расширяется в позднейшей фазе от Франции до Румынии, Молдавии,
вытесняясь с первоначальной зоны обитания культурой Лендьел и ее производными, и таким образом, выходит
из границ ареала ПИЕ в западной границе, поскольку КЛЛК переходит Рейн. Занимая, в основном, V тыс. до н.
э., КЛЛК представлена в IV тыс. до н. э. своими производными – группой Желиз в Северной Венгрии, группой
Железовцы – в Западной Словакии, культурой Бюкк – в Восточной Словакии, алфелдской линейной керамикой в
Потисье до Мароша, культурой накольчатоленточной керамики – в Чехии, Германии, в Польше.
Характер развития культуры меняется во времени: V тыс. до н. э.- это период преобладания гомогенной
культуры на большом пространстве; IV тыс. до н. э.- процесс дифференциации культуры. Выделяется две фазы
в развитии культуры: старшая и младшая. Хронологическая позиция КЛЛК относительно железовской культуры
доказывается вертикальной стратиграфией на поселениях в Штурово и Чатай (Западная Словакия). Старшая
фаза КЛЛК синхронизируется с культурой Старчево – Криш II-III ступени, по Д. Гарашанину. Важнейшие
местонахождения старшей фазы КЛЛК в Западной Словакии – Биня, Гурбаново, Штурово, Милановцы, Чатай
(Павук, 1980, с. 138) – многослойные поселения с 2 фазами КЛЛК.
Культура линейно-ленточной керамики в младшей фазе взаимодействует с керешским субстратом и дает в
Потисье и Восточной Словакии дериват – восточнословацкую культуру линейно-ленточной керамики, которая в
Венгерском Потисье называется алфелдской культурой линейно-ленточной керамики. Развитие последней
проходит параллельно с младшей фазой КЛЛК более северных территорий Средней Европы. Через алфелдскую
культуру устанавливается факт первых контактов с Винчей А, появление которой на Балканах вызвало
активность и смещение керешского субстрата на север, где носители Керсш и КЛЛК и вступают в первые
контакты.
Дальнейшие контакты с Винчей вызывают преобразование и младшей фазы КЛЛК, выразившееся в появлении
железовской культуры в Западной Словакии, в Венгрии и Нижней Австрии.
Словацкие археологи увязывают происхождение железовской группы памятников с младшей фазой КЛЛК,
ссылаясь при этом на Горные Лефантовицы и Дворы над Житавой. Железовская культура в Венгрии и Западной
Словакии доживает до Предлендьелского горизонта, к которому словацкие археологи относят памятники типа
Биня – Бичке, синхронизируя их с культурой Словении – Сопот Ib. Абсолютные даты памятников железовской
культуры ступени IIа и III 3565 ±120 (Штурово); 3775±140 (Горные Лефантовицы) гг. до н. э.
В Восточной Словакии железовской культуры пет, но этот период заполняется буковогорской культурой, которая
проходит в своем развитии четыре ступени – Бюкк А, Бюкк АВ, Бюкк В, Бюкк С. Эта культура более локальна,
чем железовская, но частично заходит на территорию Венгрии. Происхождение буковогорской культуры от КЛЛК
документируется памятниками в Домице, Ардово, Копчанах. Абсолютная дата буковогорских памятников ступени
Бююк В в Копчанах – 4080±75 гг. до н. э. по радиоуглеродным датам.
Для КЛЛК старшей фазы характерны небольшие поселения с несколькими домами, как определяют археологи, с
численностью населения до 100 человек. Указывают на сооружение дома, который может рассматриваться как
дом вождя или общинный дом, поскольку выделяется размерами (Титов, 1988, с. 74). Поселения не укреплены,
имеют небольшой мощности слой, что указывает на характер хозяйственной деятельности, связанной с частой
сменой мест поселений и возвратом на прежние, оставленные поселения. Площадь поселений достигает 25 га,
как в Биланах (Чехия).
Уклад хозяйства – земледельческо-скотоводческий, причем земледелие примитивное, подсечно-огневое,
связанное с лессовыми почвами, как считают исследователи. Скотоводство, практикуемое жителями поселений
КЛЛК, свидетельствует о развитии стада, продолжающемся приручении диких и скрещивании домашних
животных с дикими видами.
В обряде погребения преобладает положение на боку, скорченно, но встречается и вытянутое положение
скелета. Отмечается посыпка охрой в погребениях КЛЛК. В качестве погребального инвентаря встречались и
раковины Spondylos, указывающие на существование обмена с далекими южными территориями; а также
каменные топоры и зернотерки.
Керамическое производство КЛЛК обладает консервативными традициями. Формы однообразны (рис. 9), однако
на поздней ступени развития, в период железовской культуры появляется много новых амфорных форм
керамики, не свойственных культуре линейно-ленточной керамики, но характерных для культуры Винча
(Мюллер – Карпе, 1968, П, табл. 197 : С, Р : 3,7; 198 : В : 1, С : 1, Д : 2; табл. 216 : А : 1-4; Д :5, Е:3,8; табл.
217: 1-9,17).
Таким образом, культура линейно-ленточной керамики распространена в ареале, практически полностью
совпадающем с ареалом прародины индоевропейцев (исключение составляет южная граница: КЛЛК отсутствует
на Северных Балканах, за Дунаем, в бассейне рек Савы и Дравы, в Северо-Западной Болгарии), что привлекало
внимание исследователей к этой культуре как к возможному археологическому эквиваленту ПИЕ-культуры (Бош
– Гимпера, 1961; Девото, 1960; Ю. Неуступный, 1976; Дьяконов, 1983 и др.). Однако культура линейноленточной керамики не имеет производных, которые доживали бы до середины III тыс. до н. э. и имели бы
распространение в Восточной Европе, доходили бы до ареала картвельского языка и картвелоязычных культур.
Так, первые производные от КЛЛК – культура Желиз, культура накольчатой керамики и Бюкк не выходят за
пределы 1-й половины IV тыс. до н. э., причем, только культура накольчатой керамики вошла компонентом в
культуру Рессен (наблюдается сужение ареала от Богемии, Моравии, Средней Германии, Нидерланд, Силезии и
Малопольши, связанного с КНК, до Средней Германии, где распространена группа Рессен), которая, в свою
очередь, по мнению некоторых ученых (Косинна, 1902) послужила частично основой для появления культур
шнуровой керамики. Следует отметить тот факт, что дезинтеграция КЛЛК имеет место уже в конце V тыс. до н.
э., тогда как лингвисты определяют V-IV тыс. до н. э. еще как период существования единого праязыка
индоевропейцев.
Более плодотворные, вторые производные КЛЛК, от Кёреша, такие, как культура алфелдской линейной
керамики, дают линию полгарских культур от Сакалхат – Лебё – культуры Тиса, Тисаполгар и Бодрогкерештур.
Последние две культуры входят в первую половину III тыс. до н. э. Однако распространение этих культур только
в Потисье с небольшими заходами в Южную Польшу, Западную Украину и Молдавию, а также их исчезновение и
последующее оформление Бадена на этих территориях не позволяют считать это направление культурного
развития европейского населения индоевропейским.
Наконец, образование культуры Боян – Джулешты в результате взаимодействия племен КЛЛК и культуры Боян -Болинтенеану привело к появлению памятников культур Прекукутени II – Триполья А, развившихся под
влиянием комплексов с расписной керамикой в Кукутени А – Триполье В (Николаева, 1986, с. 11), непрерывно
развивающихся вплоть до 25-24 вв. до н. э., когда Триполье исчезает, не оставляя продуктивных производных
во II тыс. до н. э. Кроме того, культуры Кукутени – Триполье практически не меняют своего ареала, кроме
внутренних перемещений под влиянием импульсов извне.
Другие
стороны
культуры
линейно-ленточной
керамики
также
противоречат
представлению
о
праиндоевропейской культуре. Монотонность керамической традиции (фактически вариации одного
керамического типа), отсутствие стратификации в архитектуре и домостроительстве не соответствуют нашим
знаниям (по данным лингвистики) ,об индоевропейском обществе как социально-иерархизованном. Даже
скудные сведения о характере земледелия у племен КЛЛК и праиндоевропейцев свидетельствуют о
значительном различии земледельческой практики. Так, племена КЛЛК не вспахивали легкие лессовые почвы,
злаки не сеяли, а закапывали в ямки (Титов, 1988, с. 74), тогда как у праиндоевропейцев известно пашенное
земледелие, а зерновые культуры высевались (см. о одинаковых корнях для обозначения действий 'пахать',
'сеять' – Мейе, 1938, с. 388; Сафронов, 1983, с. 22).
Заслуживает внимания анализ В. С. Титова, учитывающий ведущие точки зрения западноевропейских
археологов о социальной структуре КЛЛК (Титов, 1988, с. 78). Он отмечает "в системе поселений первичного
неолита Европы один административный уровень", политическую и экономическую независимость общин КЛЛК,
представленных поселением. "Никакой интеграции выше уровня отдельной общины не наблюдается" (Титов,
1988, с. 78), Мало свидетельств о войне и военных действиях, мало укрепленных поселений, малочисленны
предметы вооружения. Общество КЛЛК рассматривается как матрилокальное. Вероятность такого вывода
подтверждается отсутствием или незначительностью военных действий, низкой политической интеграцией
(Титов, 1983, там же), зависимостью основных средств существования от женского труда. Насколько правомерен
такой анализ на археологических данных, зависит от степени разработки этих вопросов историками
первобытного общества и этнографами. Во всяком случае такая социальная интерпретация общества КЛЛК не
соответствует социальной характеристике праиндоевропейцев.
Культура накольчатой керамики занимает ареал меньший, чем ареал ПИЕ, поэтому также не может считаться
возможным эквивалентом культуре праиндоевропейцев (это территория Чехии, Средней Германии и Силезии),
причем ареал КНК больше соответствует ареалу праиндоевропейской гидронимии, находясь за пределами
ареала ПИЕ по данным флоры и фауны (рис. 10). Чайлд считал, что культура накольчатой керамики возникла из
слияния КЛЛК с более примитивными культурами местных племен, находившихся еще на стадии мезолита и
живших в гористых областях между Дунаем и Рейном и в Тюрингии, в долинах рек Североевропейской равнины
и на песчаных дюнах Польши (Монгайт, 1973, с. 234, сн. 85). Следует подчеркнуть, что отсутствие
переднеазиатских аналогов для КЛЛК делает вероятным предположение о европейской автохтонности КЛЛК. В
керамике КЛЛК (в форме и орнаменте) ощутимы звенья классической схемы начала изготовления керамической
посуды как корзины, обмазанной глиной и случайно обожженной. Форма основного типа керамики КЛЛК
напоминает корзину; орнаментация лентами напоминает корзиночные ленты. Разнообразие керамики КЛЛК
выражается не в расширении набора форм, но в разнообразии орнаментации, что также указывает на
примитивное керамическое производство. Местное происхождение КЛЛК и отсутствие видимых связей с Древним
Востоком не дает археологической основы для реализации предположения лингвистов о контактах
праиндоевропейского и прасемитского в V тыс. до н. э. (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 870),
Во второй половине VI и V тыс. до н. э. на территории Македонии, Сербии, Западной Валахии, Молдавии,
Молдове, Трансильвании, болгарской Фракии, в Бапате распространилась культура Старчево – Кереш – Криш –
Караново I (название культуры складывается из региональных названий одной культуры в Югославии, Венгрии,
Румынии, Болгарии). Ареал этой культуры совпадает только в южной части с ареалом ПИЕ; никогда культура
Старчево не появлялась в северной половине области древнеевропейской гидронимии. Хронологические рамки
культуры; вторая половина VI – первая половина V тыс, до н.э. Эта культура не дала никаких производных,
кроме как в Потисье, где Криш вошла в контакт с КЛЛК и дала производную – культуру алфелдской линейной
керамики, преобразованной влиянием Винчи А в культуры полгарского круга. Однако и это направление –
тупиковое, не имело распространения в области древнеевропейской и и. е. гидронимии на территории Польши,
Германии и исчезло с появлением Бадена в конце первой половины III тыс. до и. э. Типология керамических
форм Старчево указывает на связи с культурами Анатолии (Хаджилар IX) и Фессалии (Пресескло) (Мюллер –
Карпе, т. 2, с. 91, табл. 123 : А; 127 : А, В) как с возможными предшественниками, а также с культурами
Фессалии (Сескло) и Анатолии (Хаджилар VI) – как с синхронными и соседними культурами (рис. 8). Культура
Старчево – Кереш – Криш – Караново относится к кругу расписных культур, поскольку наряду с монохромной и
барботинной керамикой в этой культуре впервые появляется роспись на ангобированных сосудах. Интересно,
что впервые появляются спиральные и меандровые орнаментальные мотивы в Старчево – Криш – Караново I
(Мюллер – Карпе, 1968, т. 2, с. 91, табл. 142:34 и др.), предшествуя росписи в КЛЛК. Расписная керамика
Старчево объясняет появление расписной керамики в Винче, с которой Старчево синхронна на последней
стадии, в КЛЛК, с которой Старчево и синхронна, и вступает в контакт в Потисье; в культуре Лендьел, Лужайки,
в которые компонентами вошла Винча и, частично, Желиз. Роспись как орнаментация недолго удерживается в
культурах индоевропейского круга, но эстафета расписного декора удерживается в культурах Юго-Восточной
Европы, где сильнее наследие Криш и КЛЛК, т. е. в Кукутени – Триполье, в Бояне III- IV, Петрешти, Херпай.
Прямого контакта с культурами лендьелского крута у культуры Старчево нет, но в Старчево впервые появляются
сосуды на ножках, распространившиеся потом в культуре Лендьел, воспринятые, вероятно, через Винчу от
Старчево (Мюллер-Карпе, т. 2, табл. 142: 38, 39, табл. 143 : В4 сравнить с табл. 147 : 33, 36 и с табл. 203 : 31,
32).
Форма поселения культуры Старчево – тель. Экономический уклад – "кочевое" земледелие со скотоводством,
охота, рыболовство (Монгайт, 1973, с. 208). Земледелие характеризуется (также как и в КЛЛК) как
примитивное. Поселения не укреплены. Малочисленность предметов, которые могут считаться предметами
вооружения населения Старчева, указывают, как и в случае КЛЛК, на мирный характер экономики и жизни
населения Старчева, малое значение войны. Следовательно, социальная интерпретация общества Старчева
должна быть аналогична социальной характеристике культуры линейно-ленточной керамики – т. е. это
матрилокальное общество, что противоречит социальному портрету праиндоевропейской культуры как общества
с развитой троичной социальной структурой (жрецы, воины, производители материальных, благ, по Дюмезилю,
1986, с. 11).
Таким образом, ареал культур Старчево, слабая миграционность, отсутствие производных культур, которые бы
вошли во II тыс. до н. э., уклад экономики и социальная характеристика общества не позволяют считать
Старчево эквивалентом праиндоевропейской культуры.
В ареала ПИЕ в конце V – начале IV тыс. до н. э. находится культура Тиса. Территория ее распространения
ограничена Потисьем (Северо-Восточная Венгрия, Восточная Словакия). Происхождение культуры Тиса связано
с памятниками Сакалхат-Лебе, Тисадоб с основой в культуре алфелдской линейно-ленточной керамики с
сильным влиянием Винчи. Уклад хозяйства – земледелие, скотоводство; очень развито рыболовство. Форма
поселений – телли. Известны грунтовые могильники со скорченными на боку скелетами (Горша, Кекеньдомб –
Мюллер – Карпе, 1968, т. 2, с. 476, № 217,220). Керамика этой культуры представляет смесь керамики Бюкк,
КЛЛК поздней фазы, Винчи и Лендьела. Культурно-дифференцирующим признаком культуры является ее
орнаментация (резной меандр), а в форме керамики – геометричность контура (прямоугольные столики-сосуды –
Мюллер – Карпе, т. 2, табл, 188 : Е1,8; Ф1,2; треугольные). Вазы для фруктов представляют не чашу на ножке,
а биконическую конструкцию (Мюллер – Карпе, т. 2, табл. 184 : 31), что отличает эти вазы от лендьелских,
винчанских вариантов, но приближает к вазам Димини (фазы Арапи). Встречаются лицевые урны (Жентес,
Жегвер – Тюшкевес – Мюллер – Карпе, т. 2, табл. 186 : А6,7; 187:А2,3). На сосудах изображаются лица, сосуд
принимает антропоморфную форму, много разнообразных подставок со знаками принадлежности к культу.
Известна керамическая скульптура божества, сидящего на троне с серповидным оружием (Мюллер – Карпе, т. 2,
с., табл. 187 :А1). Обращает внимание, чтс несмотря на развитые культурно-дифференцированные признаки в
виде некоторых керамических форм и орнамента, в культуре Тиса живут и просто иепереработанные винчанские
формы и даже пластика. Потисье – это зона влияния Винчи, которая оставила здесь и чистые памятники
(Осентиван VIII – Винча А), и смешанные по притокам Тисы – Марошу (Винча – Тордош), и различные импорты в
виде сосудов и пластики в культурах Потисья (Бюкк – Бошод, Тиса – Лебе – Мюллер – Карпе, т. 2, табл. 184:12,
13). Такого явления не наблюдается в других культурах IV тыс. до н. э. в Подунавье.
Таким образом, локальность культуры Тиса как ареальная, так и временная (потисской культуры не было в зоне
индоевропейской гидрономии на территории Польши, Германии; по времени занимает 1-ю половину IV тыс. до н.
э.), отсутствие производных в III-II тыс. до н. э., непереплавленная в единое целое многокомпонентиость
культуры Тиса не позволяют считать ее эквивалентом ПИЕ, а лишь одной из фаз дезинтеграции массива КЛЛК
(фаза интеграции из осклочных групп алфелдской линейной керамики).
Рассмотрение археологических культур в V тыс. до н. э. в ареале ПИЕ по данным географии, флоры и фауны
показывает, что ни одна из рассмотренных культур: КЛЛК, КНК, Старчево – Кереш, и Тиса – не удовлетворяет
условиям, предъявляемым к археологическому эквиваленту пракультуры индоевропейцев. Одно из этих
требований-условий состоит в том, что формирующаяся пракультура должна сначала занимать небольшую
территорию в ареале ПИЕ, а затем расшириться так, чтобы покрыть ареал индоевропейской гидронимии, а также
иметь контакты с картвелоязычными и семитскими культурами, а также культурами-носителями северокавказских языков. Последние контакты могли происходить в Средиземноморье, на Древнем Востоке, на
Северном Кавказе, поэтому культуры-эквиваленты пракультуре индоевропейцев либо должны сами иметь
контакты с указанными регионами, либо давать производные, которые достигают регионов, где распространены
культуры-носители всех названных языков (картвельских, семитских и северо-кавказских).
Археологические культуры V, IV, III тыс. до н. э. Винча, Лендьел и КВК (которые мы опустили в
вышеприведенном экскурсе), удовлетворяющие этому условию, последовательно во времени сменяют друг
друга, причем зарождение новой археологической культуры проходит на пограпичьи с материнской и с
продвижением за ее пределы. Дочерние культуры не поглощают материнскую, напротив, последняя продолжает
существовать, а их фазы развития взаимно обогащают друг друга. Скорость перемещения значительна: одни и
те же памятники находятся на территории от Моравии до Скандинавии и трудно установить их приоритет.
Дочерние культуры IV-III тыс. до н. э. занимают территорию почти всей Средней Европы в течение 1,5
тысячелетий, а культуры III-II тыс. до и. э. занимают все степные и лесостепные пространства Восточной
Европы, Предкавказья, также степную часть от Черного моря до Минусинской котловины, достигая и мест
локализации исторических индоевропейцев и регионов, где могли осуществиться связи с картвелоязычными,
семитскими и северо-кавказскими народами.
Такими культурами являются культура Винча (середина V тыс.- кон. IV тыс. до н. э.), которая занимает
территорию культуры Старчево – Криш – Кереш, т. е. Югославию, все Подунавье (от Западного Причерноморья
до Словакии, Баната включительно), вероятно, распространяясь с востока по Дунаю. Основными культурами
винчанского круга в V и IV тыс. до н. э. являются Дудешть (в Румынии), Боян Болинтенеану, Усое I (Болгария,
Причерноморье), Хотница (Северо-Восточная Болгария), Градешница (Северо-Западная Болгария). Культурами
винчанского круга в IV-III тыс. до н. э. являются Караново VI – Коджадермен – Гумельница – Криводол –
Селькуца. Собственно концом Винчи в Болгарии, Румынии надо считать появление культур Сэлькуца IV –
Чернавода I.
Как будет показано ниже, на основе культуры Винча и субстрата КЛЛК или Старчево – Кереш возникают
памятники типа Сопот – Лендьел в Хорватии, Словении, Бичке в Задунайской Венгрии, Биня в Западной
Словакии и Лужанки. Последняя является древнейшим памятником культуры Лендьел, развивающимся на
хронологическом отрезке от 4000 г. до н. э. до 28 в. до н. э. (приблизительно), когда она была поглощена
культурами Б аденского круга, порожденными Лендьелом и дочерней его культурой – культурой воронковидпых
кубков. На протяжении более чем 1000 лет культура Лендьел соседствовала на юге с материнской культурой
Винча, а на севере, северо-востоке и северо-западе в течение 700 лет с дочерней культурой КВК (культурой
воронковидных кубков). Причем, прослеживаются отдельные фазы большого единообразия На территорий от
Балтийского моря до Балкан от Альп до Западной Украины, равно как и дезинтеграции этого массива. Уже в
самой схематической форме видно, что модель развития этих трех культур более всего соответствует
лингвистическим данным и концепции на основе этих данных существования позднеиндоевропей-ской
прародины – колыбели почти всех современных европейских народов – и является единственной гипотезой,
примиряющей аргументы в пользу европейской и азиатской прародины индоевропейцев, через промежуточное
звено малоазийского происхождения – культуру Винча.
Глава 6
КУЛЬТУРА ВИНЧА - ДРЕВНЕЙШАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ СТАРОГО СВЕТА.
ФОРМЫ ВЛИЯНИЯ КУЛЬТУРЫ ВИНЧА НА ЦЕНТРАЛЬНУЮ ЕВРОПУ.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ОБЩНОСТИ СОПОТ - БИЧКЕ - ЛУЖАНКИ – ЛЕНДЬЕЛ
(ПРАИНДОЕВРОПЕЙДЫ НА БАЛКАНАХ)
В истории Европы культура Винча имела значение, сравнимое только с ролью Греции и ее воздействием на
"варварский" мир. Сходство этих двух культурных феноменов заключается в схеме освоения пространства
(колонизация, торговля, путешествия, но не завоевание), а также в длительности и глубине воздействия.
С появлением культуры Винча в Европе, на Северных Балканах, происходит распад одной культуры или
культурно-исторической общности линейно-ленточной керамики и исчезновение другой – Старчево-Криш. В то
же время сама Винча существует с середины V тыс. до н. э. до середины IV тыс. до н. э. (по одним данным) или
до первой четверти III тыс. до н. э. (по другим данным, см. ниже), параллельно с ее существованием возникает
новая послевинчаиская Европа как результат ее воздействия на культуры субстрата. Причем, почти за
полуторатысячелетнюю историю своего существования Винча не прекращала своего воздействия, испытывая
слабые влияния со стороны вновь образующихся культур и культур субстрата. В этом проявляется уникальное
свойство
ее
культуры
устойчивость.
Окончательно
исчезает
Винча,
определив
консолидацию
центральноевропейских культур под баденской вуалью. Формы влияния Винчи на Центральную Европу
многообразны; в археологической терминологии они выглядят в качестве вариантов самой Винчи, как культуры,
в основе которых доминирует винчанский комплекс (дочерние культуры), и как культуры, в которые Винча
вошла компонентом (типа Лендьел) и т. д.
В связи с тем, что Винча на севере входит в экологическую нишу ПИЕ, а с юга имеет выход в Средиземноморье,
хронологически занимает часть V и часть IV тыс. до н. э. и имеет массу параллелей с культурами Центральной
Европы IV тыс. до н. э., чрезвычайно важно установить ее место в образовании праиндоевропейских культур и
роль в судьбах позднеиндоевропейской общности.
Сенсационные археологические открытия последних 20 лет на памятниках Подунавья и центральнобалканского
неолита – в Румынии, Югославии и Болгарии (Васич, 1932-1936; Грбич, 1933-1934; Гарашанин, 1951; Милойчич,
1949; Иованович, Глишич, 1960; Гарашанин, 1979; Брукнер, 1978), а также уточнение дат этих памятников в
пределах V -IV тыс. до н. э. на основании созданной колонки радиокарбонных дат для европейского неолита
заставляют изменить устоявшиеся представления о рассматриваемом регионе как периферии древневосточных
цивилизаций. В свете этих открытий Юго-Восточная Европа в ареале распространения культуры Винча может
быть названа одним из древнейших очагов цивилизации, более древним, чем цивилизации Месопотамии, долины
Нила и Инда.
Диагностическим признаком цивилизации является такой уровень развития производящей экономики, когда
появляется прибавочный продукт, высвобождающий часть общества для осуществления технического и
культурного прогресса (Дьяконов, 1982, с. 34-36). Этому сопутствуют значительные перемены в социальной
структуре: оформляется иерархия сословий; регулирующей жизнь общества становится власть вождя (царя) и
института жрецов. Все эти явления оставляют след в материальной культуре, а следовательно, могут быть
зафиксированы в археологических памятниках. Так, характерным внешним выражением перехода к
цивилизации является появление города (на базе даже одной территориальной общины – Дьяконов, 1982, с. 3436), а в нем – дворцов или храмов; разнообразных строений, связанных с разными их функциями,
специализированных мастерских, свидетельствующих о выделении некоторых ремесел, и, наконец,
письменности, без которой нет цивилизации.
Древняя цивилизация – это культура классового общества, овладевшего письменностью. Рассмотрим, как эти
признаки цивилизации преломляются в археологических памятниках культуры Винчи и насколько
специфическими (т. е. культурно-дифференцирующими) для этой культуры они являются.
Ранняя Винча появляется в ареале распространения культуры Старчево – Криш – Кёреш – Караново I-II
(Брукнер, 1978, с. 435), причем, характер взаимодействия пришлой культуры Винча с культурой субстрата был
мирный. (Это заключение основывается на совстречаемости в одном культурном слое поселений старчевской и
винчанской керамики, включением некоторых форм кухонной керамики Старчево в винчанский комплекс
(Брукнер, 1978, с. 435).
Ранний период развития культуры Винча (Винча – Тордош I-II, по Гарашанину; или Винча А-В, по Хольсте)
характеризуется отсутствием укрепленных поселений, что также подтверждает мирный характер включения
носителей винчанской культуры в массив носителей культуры Старчево – Кереш. Поселения ранних этапов
культуры Винча располагаются на равнине, на грядах, защищенных от половодий, и представляют собой
мощные культурные напластования, однако интенсивное нарастание слоев по вертикали еще не служит
доказательством существования в культуре Винча поселения ближневосточного типа – телля. М. Гарашапин
(1979, с. 71), который высказал эту мысль, полагает, что формирование культурного слоя на винчанском
поселении зависело от природных условий, и приводит в качестве примера поселение у фабрики фосфатов
"Фафос", которое росло по горизонтали. Мощные слои винчанских поселений в Винче, Жарково, Баньице,
Предионице, Фафосе, Горной Тузле и др. говорят об оседлом образе жизни винчанского населения и
существовании таких форм земледелия, которые обеспечивали длительное проживание на одном месте.
Следовательно, на ранней стадии существования Винчи не приходится говорить о возможности -появления
города как укрепленного культурного центра.
В поздний период развития Винчи – Винча – Плочник I-II, по Гарашанину, положение резко меняется.
Многослойные
винчанские
поселения
сменяются
укрепленными
поселками,
расположенными
на
труднодоступных холмах и скалах (Гарашапин, 1979, с. 71); появляются также однослойные поселения с
незначительным культурным слоем. Эти факты свидетельствуют о значительных переменах как в исторической
обстановке, так и появлении каких-то внутренних факторов, вызвавших необходимость защиты от внешней
опасности. М. Гарашанин (1979, с, 72), например, связывает изменение формы поселения с развитием
металлургии. Внешний вид поселков Винчи на поздней стадии развития подобен цитаделям, крепостям
микенского времени. Так, поселение Валач в Югославии находилось на отвесной скале, было ограждено
каменной стеной из необработанных или частично обработанных камней (Гарашапин, 1979, с. 72). На поселении
Градац под Злокучаном (Югославия) зафиксирован кольцевой ров, сопровождаемый палисадом (там же).
Отличие укрепленного поселения от города – слабо разработанная тема, уводящая в большую проблему
появления города как признака перехода от первобытно-общинного строя к классовому обществу. Укрепление
поселения, преследующее цель территориального обособления для охраны имущества и жизни – это одно из
условий для обозначения поселения городом. Условие необходимое, по не достаточное, В. Г. Чайлд (1950)
наметил 10 признаков для определения города:
1. Рост размеров поселения до городских пропорций. 2. Централизованное накопление капитала путем
наложения дани или налога. 3. Монументальные сооружения. 4. Изобретение письменности. 5. Развитие точных
наук и астрологии. 6. Появление и рост международной торговли драгоценностями. 7. Появление классовой
стратификации общества. 8. Освобождение части населения от производства продуктов питания для
специализации в производстве орудий труда. 9. Замена общества, основанного на родственных связях,
обществом, основанном на территориально-общинных связях (государством). 10. Появление натуралистического
или, возможно, символического искусства (Ким, с. 54).
Нетрудно видеть, что нельзя выявить признаки 2 и 9 на основании сегментированных остатков материальной
культуры, а признаки 5-7 – лишь при исключительно благоприятной археологической ситуации. Кроме того,
"Чайлд смешал признаки первичные и вторичные" (Ким, 1984, с. 54). Ряд зарубежных ученых предложил на
специальном симпозиуме Чикагского университета три универсальных признака определения города:
1. Численность населения более 5000 человек. 2. Наличие монументальных сооружений. 3. Обнаружение
письменности (Ким, 1984, с. 54).
В. М. Массой (1976, с. 144) справедливо добавляет к этим признакам наличие центров ремесленных
производств. По указанным выше причинам, для определения города необходимо и наличие фортификационных
сооружений вокруг него. Такой признак города, как численность более 5000 жителей, можно лишь условно
принимать во внимание. Следует подчеркнуть, что с городом не связывается представление о больших
размерах: Д. Л. Пейдж говорит, что пересечь Трою VI или VII из конца в конец можно за 2 минуты (Монгайт,
1974, с. 119). Другими словами, город представляет собой качественное изменение в характере поселения.
Укрепления появляются в балканском регионе в конце V тыс. до н. э. не только в культуре Винча, но и в ряде
культурных групп и культур, связанных с продвижением культуры Винча на запад и север (культура Сопот,
группа Бичке, группа Лужанки, культура Лендьел). В. С. Титов указывает .на отличие укреплений культуры
Винча от группы Бичке и связывает происхождение укреплений Бичке с контактами населения с неолитическим
населением Далмации (Титов, 1980, с. 316). Однако окончательное суждение о происхождении укреплений в
поселениях неолитической эпохи Средней Европы можно составить, исходя из хронологии этих групп и Винчи
(периода Плочник). Так, группа Бичке относится ко времени Винча В2-С; к этому же времени относится смена
Сопот IB фазой Сопот II. Следовательно, укрепления появляются к западу от основной территории культуры
Винча приблизительно в период перехода от Винчи – Тордош к Винче – Плочник и были связаны с
необходимостью защиты от автохтонов поселений-колоний, выдвинутых культурой Винча. В то же время
возникает и задача защиты поселений Винча на коренной территории, занимаемой культурой Винча.
Укрепления поздневинчанских поселений – достаточно сложные фортификационные сооружения, состоящие из
рвов, валов, палисадов, каменных стен. Естественно укрепленные места усиливались искусственными
сооружениями. Круговые обводные валы предполагали существование определенной планировки с центром и
застройкой по радиусам. В качестве примера можно привести укрепления селища культуры Градешница, которое
было обнаружено с рвом шириной 10 м и земляным валом высотой 1 м с деревянным палисадом. На селище было
63 жилых постройки. Винчанская атрибуция Градешницы доказывается и конструкцией домов, и печей, и
типологически близкой керамикой и наличием глиняных крышек, украшенных знаками письменности.
До появления более фундаментальных исследований, посвященных оборонительным сооружениям эпохи
неолита Западной Европы, можно все же заметить, что типологически сходна система укреплений в культуре
Виича и культурах к северу и западу от ее ареала: это рвы с палисадом и валами, а также каменными степами (в
одном из лендь-елских поселений во рву был найден камень – Титов, 1980, с. 370). Этот тип укреплений
удерживается и в период позднего неолита (культуры воронковидных кубков) в центре и на севере Европы.
Укрепленные места разнообразны по назначению, что находит выражение в их археологической
неоднородности. Функциональное предназначение данного укрепленного места даже далеко не всегда бывает
ясно. Эта неотчетливость накладывается и на проблему в целом выявления городских решений в культуре
Винча.
Чтобы оценить правомерность термина "город" в отношении к винчанским поселениям, следует обратиться к
домостроительству и архитектуре культуры Винча.
На раннем этапе развития культуры Винча строения на поселениях представлены как землянками, так и
наземными сооружениями. Землянки рассматриваются как временное сооружение и как явление, не характерное
для домостроительства культуры Винча (Гарашанин, 1979, с. 73). Гораздо чаще встречаются и типичные для
этой культуры наземные сооружения (Малая Грабовница, Плочпик, Баньица, Кормадин, Белетница). Дома по
форме различны. Основная форма – в виде прямоугольника с известными отклонениями. Дом может иметь одну
или больше комнат; стены сделаны из плетня, обмазанного глиной. На стадии Винча – Тордош II зафиксированы
в зависимости от размеров дома столбы, поддерживающие кровлю. Столбы размещали по длине дома.
На поздней фазе развития Винчи – Винча – Плочник – дома чаще многокомнатные и больших размеров. Так,
дома в Винче (глубина слоя в Винче 3,2 и 3,62 м) и дома из Якова – Кормадина – трехмастные (Иованович,
Глишич, 1960). Появляются дома типа "мегарона". Так, в поселении Баньица в горизонте III исследован дом 7
прямоугольной в основании конструкции с сенями-портиком размером 16,5X8,5 м. Подобная конструкция в
культуре Винча является основанием для отнесения ее к балкано-анатолийскому комплексу, так как, по общему
мнению, дома типа "мегарона" появляются впервые на Древнем Востоке. М. Гарашанин подчеркивает, что
подобные дома в Винче ничего общего не имеют с большими домами в культуре линейно-ленточной керамики и
культуре Кукутени -Триполье (Гарашанин, 1979, с. 77; Тодорович, Церманович, 1960, с. 126, рис. 29). Наряду с
большими домами (размером больше 200 кв. м) существовали небольшие дома (размером до 30 кв. м),
трехчастные с очагом в средней части. Над очагом укреплялся священный символ – букраний. Такие дома
отмечены в Кормадине, причем, они связываются с местами культа (рис. 26:3). Можно отметить, что в домах пол
был либо деревянный (продольно, поперечно и крестообразно настланный), либо из утрамбованной земли или
щебенки.
Подобные факты позволили югославскому исследователю Б. Брукнеру говорить о новых городских решениях в
домостроительстве культуры Винча: "Поздненеолитические поселения культуры Винча в Воеводине
демонстрируют новые городские решения. В период поздней Винчи дома имеют исключительно двускатную
крышу коньковой конструкции, и довольно часто над входом помещалось пластическое украшение с ясной
апотрофической охранительной функцией" (Брукнер, 1974, с. 434, рис. 13, 14, сп. 20). Другой исследователь –
М. Гарашанин (1979) – на основании тех же материалов замечает: "Материал однако недостаточен, чтобы
говорить об урбанистическом облике поселения (дома отстоят друг от друга на большом расстоянии; плотность
застройки небольшая)".
Архитектура на поздней фазе культуры Винча характеризуется прежде всего появлением строений с четко
определенными функциями *. На поадневинчанских поселениях зафиксированы три группы объектов, которые
могут быть определены как "дворцы", "храмы", "святилища" и просто как "жилой дом". Дворцы. К ним могут быть
отнесены строения больших размеров, имеющие необычную, нестандартную планировку, которая отмечается,
как правило, один раз на одном поселении для одного строительного горизонта.
[* Действительно, чтобы говорить о, городе, постройках городского типа, необходимо иметь объекты с ясно
читаемыми функциями. Так, например, С. Ллойд испытывает затруднения при идентификации дворцовой
архитектуры, даже раннединастического периода Месопотамии (когда уже достоверно существовали городагосударства, были известны храмы, и другие типы построек) из-за недостаточного понимания функции и
назначения (С. Ллойд, 1984, с. 140).]
Действительно, на поселении Баньица фазы Винча – Плочник в двух строительных горизонтах зафиксировано
два дома, размеры которых являются наибольшими для культуры Винча в целом. Дом № 4 в горизонте II имел
размеры 20Х11 м (Тодорович, Церманович, 1960, с. 126, рис. 29). Дом № 7 в горизонте III имел размеры
16,5X8,5 м (там же), являлся мегароном (рис. 27: 1).
Следует допускать особое назначение зданий в культуре Винча, площадь которых 150-200 кв. м, учитывая, что
площадь основной и наиболее распространенной постройки в культуре Винча- 15-30 кв. м. В более позднее
время в Греции на раниеэлладских поселениях конца III тыс. до н. э, (Лерна III – Блаватская, 1966, с. 154)
строения площадью 25X12 кв. м с мегароном определяются как жилища правителя. Такие строения также
являются уникальными и для каждого строительного горизонта в Лерне (рис. 27: 6).
В среднеэлладское время (поселение Дорион IV в Мессении, XIX- XVIII вв. до н. э.) крупнейшее жилое здание
"Большой дом" с мегароном на акрополе общей площадью не превышало 130 кв. м и трактуется
исследователями как центр административной власти и как дом правителя (Блаватская, 1966, с. 36), а
поселение называется "протогородом или поселением городского типа".
В микенскую эпоху в Микенском, Тиринфском и Пилосском дворцах площадь центрального помещения, которое
также по планировке было мегароном, как и винчанский дом № 7 в Баньице, находилась в тех же пределах,
150-200 кв. м (143 кв. м – площадь пилосского мегарона – Монгайт, 1974, с. 45).
В более позднюю античную эпоху мегарон еще сохраняется в греческой архаике (VIII в. до и. э.) как
центральная часть жилого дома и общественного строения, о чем можно судить по глиняным моделям домов из
Аргоса и Перахоры (Кругликова, 1984, рис. 28 : 1).
В зданиях античной Греции мегарон явился основой для создания усложненных производных в виде различных
архитектурных ордеров. Таким образом, можно считать, что появившись в Греции в IV тыс. до н.э. (культура
Димини – рис. 27:3) и несколько ранее (в позднем Сескло – рис. 27 : 2), мегарон как основной элемент в
планировке зданий общественного назначения или резиденций правителя непрерывно существует и доживает до
середины I тыс. до н. э., уступая место новым античным ордерам, сложившимся на его основе.
Мегарон – это архитектурный комплекс, состоящий из прямоугольного зала с очагом в центре, вход в который
идет через портик (пропилеи) и еще один портик (вестибюль). Мегарон составлял "неотъемлемую и наиболее
важную часть любого микенского дворца" и был сердцем его. Здесь устраивались "пиршества, официальные
приемы и аудиенции" (Андреев, 1982, с. 289). Действительно, такой зал мог вместить около 300 человек, тогда
как булевтерий в Афинах IV в. до н. э. вмещал в себя 600 человек, имея площадь 23X23 кв. м * (Кругликова,
1984, с. 44).
[* Если к раннеэлладским мегаронам еще не примыкают жилые постройки, то в ахейскую эпоху мегарон
становится центром, вокруг которого размещаются жилые комнаты, склады и т. д., и всегда выполняет функции
парадного помещения.]
На основании вышесказанного дома-мегароны поздней Винчи мы никак не можем считать рядовой жилой
постройкой, а должны рассматривать их в соответствии с аналогиями из более поздних эпох дворцами –
резиденциями правителей или общественными зданиями, где собиралось общинное собрание. В этой связи
представляется интересным коснуться проблемы происхождения мегарона.
В первой половине XX века высказывались точки зрения о зарождении мегарона в Северной Европе – прародине
индогерманцев (Монгайт, 1974). В III тыс. до н. э. раскопками в Фессалии В. Милойчичем было показано, что в
позднем неолите региона – в начале III тыс. до н. э. – в культуре Димини, находившейся, по мнению одних
исследователей, под сильным культурным влиянием Винчи, а по мнению других, возникшей в связи с
перемещением культуры Винча к югу, появляются постройки типа мегарона. Обнаружение мегаронов в
позднеубейдских слоях Тепе Гавра (слой ХIа), датирующихся 3500- 3300 гг. до н. э., казалось бы, устанавливает
приоритет ближневосточных регионов в изобретении этого архитектурного ордера. В более позднее время в
Анатолии мегарон находят в Трое I. Эта архитектурная традиция не прерывается и в Трое II, где обнаружены
две царские резиденции в форме мегарона (Монгайт, 1974, с, 122, сн. 93; Титов, 1969, с. 132, и сл.).
Бесспорно, более древними являются мегароны культуры Винчи, которые датируются 3900-3600 гг. до н. э. (см,
даты Винчи по С 14 – Долуханов, Тимофеев, 1972, с. 50-51), и естественен вывод, что мегарон как
архитектурный ордер был изобретен в Европе носителями культуры Винча на поздней фазе ее развитии.
Последнее следует подчеркнуть, так как, принимая во внимание восточно-средиземноморское или анатолийское
происхождение балкано-анатолийского комплекса, который состоит, в первую очередь, из культуры Винча,
можно было бы думать, что мигранты культуры Винча принесли с собой и такое ближневосточное новшество, как
мегарон. Однако фактами отсутствия мегарона на стадии ранней Винчи – Винча А или Винча – Тордош I
доказывается изобретение мегарона в среде культуры Винча уже в период ее развития в Европе*. Эта
архитектурная традиция распространилась не только в Греции, но и в центральной и Северной Европе и
доживает там до гальштатского времени включительно (Федерзее, Бавария).
[* В докерамичеоком неолите Иерихона ("В") постройки, по мнению Дж. Меллаарта (1982, с. 43, рис. 11б)
напомииают постройки типа мегарона, однако большой хронологический разрыв в 2,5 тыс. лет в традиции и
типологические различия (сырцовая архитектура, тогда как мегарон – это столбовая конструкция) не позволяют
прямо выводить мегароны из иерихонского варианта.]
Абсидные дома. Так обозначаются исследователями дома с закругленной торцовой стенкой. В культуре Винча
такой дом был найден на эпонимном поселении на глубине 4,1 м (Винча, Винча С – Винча – Плочпик: Васич,
1932, рис. 8: 17, 1936//IV, с. 73; Монгайт, т. II, с. 41). Размеры этого типа домов не уступают размерам
мегаронов (дом в Винче имел размеры около 100 кв. м), и все вышесказанное о значении размеров в
определении особой парадной функции мегаронов относится к абсидным домам.
Сказать что-то определенное о назначениям абсиды трудно, поскольку все предположения будут гадательными
из-за отсутствия аналогий с четко обозначенными функциями в письменных источниках и памятниках
письменной эпохи. Можно заметить только, что закругление степы влечет за собой изменение в конструкции
кровли, и, стало быть, подобное изменение в планировке дома вызвано важными обстоятельствами –
композиционно выделить часть дома, имеющую какое-то постоянное предназначение. Поиски функционально
определенных аналогии опять-таки уводят в Грецию, где они обнаружены в неолитической культуре Рахмани
(Мюллер-Карпе, 1968, т. II, табл. 135, С 7) (рис. 27:12). В раннеэлладской Греции в Лерне III (конец HI тыс. до
н. э.) отмечены постройки с абсидным завершением, две из них небольшого размера. Только одна приближается
к размерам мегарона. В Дорионе IV – среднеэлладском поселении – было раскопано "320 домов, большей частью
состоящих из прямоугольных помещений, иногда подковообразных (заканчивающихся абсидой)" наряду с
домами типа мегарона (Монгайт, 1974, с. 41).
Новые пространственные решения в планировке дома, видимо, не стали популярными у ахейских зодчих;
абсидпые дома не встречаются в архитектуре микенской эпохи, по получают распространение в XV- XIV вв. до н.
э. такие формы погребальной архитектуры, как толосы – купольные гробницы, которые представляют собой
соединение круга в плане и прямоугольника, т. е. тех же геометрических форм, которые сопрягаются и в
абсидной конструкции. В этой связи заслуживает упоминания замечание Т. Б. Блаватской, что "микенские
династы увековечивали себя в монументальной архитектуре, имевшей в III тыс. до н. э. сакральное значение".
Эта архитектура созвучна круглым домам, известным в моделях с Кикладских островов (Блаватская, 1966, с.
154).
Титов (1980, с. 372) и Судский (1969, с. 380) приводит аналогии абсидным домам культуры Лендьел в культуре
Рахмани, датируемой рубежом IV/III тыс. до н. э. и подчеркивает, что вопрос происхождения абсидного дома
решается на основании хронологии этих культур. В той же Греции можно указать аналогию абсидиому
закруглению в конструкции дома в культуре Димини (Монгайт, 1973, с. 213), на поселениях РЭ III (рис. 27: 13,
14). Хронология позволяет установить большую древность винчанского дома с абсидной и, следовательно,
приоритет культуры Винча в изобретении абсидной конструкции дома.
Таким образом, с определенной степенью достоверности можно заключить, что абсидная конструкция
использовалась для постройки домов с особой функцией, возможно, сакральной. Такие дома представляют собой
столь же единичное явление, как и мегароны, имея почти такие же размеры, что выделяет их из рядовых
строений. Эта архитектурная традиция характерна для Греции, где встречается в конце IV и III тыс. до и. э. в
домостроительной архитектуре вплоть до рубежа III/II тыс. до нп. э., а для II тыс. до н. э. сохраняется только в
погребальной архитектуре.
Изобретателями этого архитектурного стиля являются также носители культуры Винча.
Жилые строения. К ним следует относить дома столбовой конструкции с двускатной крышей, с одной и более
комнатами. Эволюция жилого дома Винчи идет в направлении увеличения площади до 50 кв. м и увеличения
числа комнат. В поздневинчанских поселениях встречаются дома из 2-5 небольших комнат с очагами в
центральной комнате. Как уже указывалось, дома были столбовой конструкции, наземные; стены сооружались
из плетней, обмазанных глиной. Полы различались тем, что их делали или из деревянного пастила, или из
утрамбованной глины (толщиной 10 см), из щебенки и камня. Ориентировка дома: ССВ – ЮЮЗ.
Над входом в дом укрепляли голову зверя – быка, оленя и др. с явной "апотропеической функцией".
Типичным домом можно назвать строение 2 в Кормадине (размены 6,7X4,7 кв. м). разделенное на 3 части
(4,7X1,6 кв. м; 4,7X2,4 кв. м; 4,7X2,6 кв. м). В среднем отделении дома была печь с ямой перед ней для золы.
Над очагом на стене был укреплен букраний. В многокомнатных домах устанавливалось по несколько печей.
В Винче прослежено несколько типов печей, из которых часть использовалась в гончарном производстве, часть
– для плавки руды, а часть – для выпечки хлеба, для приготовления пищи. Печь также декорировалась, как и
очаги, и жертвенники, пластическим орнаментом. Следует особо подчеркнуть, что конструкция печи в культуре
Винча резко выделяет эту культуру из ряда синхронных и соседних культур типа Кукутени – Триполье и, таким
образом, является культурно-дифференцирующим признаком, на что еще указывал Васич (1932, рис. 8: 17;
1936, т. IV, с. 73).
Хотя плотность жилых построек возрастает на поздневинчанских поселениях, застройка достаточно свободна,
хотя и компактна. Население культуры Винча сооружало дома, которые соответствовали размещению одной
малой семьи 7-10 человек, в отличие от больших домов культуры линейно-ленточной керамики – жилища
большой семьи.
Очаг занимал центральное место в интерьере дома и, вероятно, считался священным (букрании подвешивались
над очагом). Культ домашнего очага в развитом виде мы встречаем у греков и римлян, в пантеоне которых есть
богини-охранительницы очага, а позднее у всех индоевропейских народов. В рядовых жилых постройках
обнаруживаются атрибуты домашнего культа – разнообразная зооморфная пластика, антропоморфные
изображения, маленькие глиняные алтарики.
Наряду с наземной столбовой конструкцией жилой постройки в культуре Винча существовали землянки и
шалаши столбовой конструкции (Гарашанин, 1979, с. 73-78; Брукнер, 1979, с. 434-435). В соответствии с
локальными вариантами культуры Винча могут быть намечены и локальные варианты домостроительства этой
культуры, однако это не может изменить вывода о том, что домостроительная архитектура винчанской культуры
служит культурно-дифференцирующим признаком, выделяя памятники Винчи из ряда синхронных и соседних
культур, таких, как культура линейно-ленточной керамики, культурно-историческая область Старчево – Криш –
Кереш – Караново I-II, раннекикладской культуры, Кукутени – Триполье, и культурно-интегрирующим
признаком, объединяя памятники культуры Винча с культурами лендьелского круга и культурой воронковидных
кубков Средней Европы, с культурой позднего неолита Фессалии – Димиии, с культурами, сменяющими Винчу в
диахронии – Криводол – Сэлькуца – Бубани – Хум.
Храмы. Предметы культа. Религия. Институт жречества. Если на Древнем Востоке (в догосударственный и
раннегосударственный периоды) храмы были бифункциональны: являлись средоточием административной и
религиозной власти (Ллойд, 1984), то в Древней Европе в круге индоевропейских культур как в
догосударственный, так и в государственный период (древние германцы, древние ирландцы, славяне и др., а
также ахейские греки и эллины, италики и римляне), совершение обрядов и ритуалов происходило либо за
пределами города, поселения (святилища), либо в храме, который не являлся одновременно административным
центром. Эта европейская традиция восходит к культуре Винча, в которой выделяются светские здания –
общественные дома или резиденции правителя – и храмовые постройки, характер которых устанавливается на
основании деталей интерьера (жертвенники, священная символика) и комплекса находок (пластика, кости
жертвенных животных).
Культовые постройки имели определенную планировку, неоднократно перестраивались. Это были не
монументальные сооружения и потому храмами могут быть названы условно. На поздневинчанских поселениях
такие постройки с определимой функцией культового места исследованы, например, в Кормалине (дома № 1, 2:
Гарашанин, 1979, с. 79-80; Власса, 1972, с. 490). Эти строения имели трехчастную конструкцию общей
площадью около 30 кв. м, или двухчастную. Ориенти-рованы дома в направлении С-Ю или ССВ-ЮЮЗ. В
северной части устраивался монументальный жертвенник, над которым на столбах развешивались священные
символы – букрании. Жертвенник украшался лепным декором, метопами. Орнаментальные мотивы –
криволинейные, спиральные, угловые и прямоугольные. Общая орнаментальная схема такова, какая
применялась и в орнаментике керамики. Кроме жертвенника, в подобных постройках находились и печи. В
разных углах культовых строений находились кости жертвенных животных, зооморфная и антропоморфная
пластика.
Исследователи винчаских поселений отмечают, что эти постройки имеют несомненное культовое
предназначение.
Важным дополнением к характеристике винчанской религии служит сенсационная находка Н. Влассы в Тэртэрии
культово-религиозного объекта в яме, впущенной с древнейшего слоя поселения эпохи Винча – Тордош
(Румыния). Он включал в себя 26 идолов из глины, 2 алебастровых идола; 1 гривну из раковин Spondylos, 3
таблички из глины с резными знаками. На названных предметах лежали фрагментированные и сломанные кости
человека возраста 35-40 лет. Эта находка и до сих пор служит основанием для румынских археологов
датировать раннюю Винчу началом III тыс. до н. э. и утверждать о существовании связей с Месопотамией в это
время. Стратиграфические факты залегания этой находки бесспорны; она действительно относится к периоду
Винча -Тордош. Однако доказательства, проводимые Н. Влассой в пользу влияния месопотамской пиктографии
на табличках Тэртэрии, хотя интересны, но не убеждают, что исходный центр сложения такой системы письма
находится в Месопотамии (Власса, 1972, с. 490). Действительно, месопотамское письмо возникло в конце IV тыс.
до н. э., а ранняя фаза развития культуры Винча – Винча – Тордош-относится к V тыс. до н. э. по С 14 (см. ниже
о датировке Винчи). Показательно, что эти находки из Тэртэрии сопрягались с изображением знаков
письменности, свидетельствуя о том, что в числе прочих письменность имела в это время и культово-магическую
па-грузку (рис. 12: 34-38).
Антропоморфная, пластика. В ряду синхронных и соседних культур неолита Европы культура Вилча выделяется
самой развитой системой религиозных воззрений, если даже основываться только на большой группе
антропоморфной и зооморфной пластики (глиняные мужские и женские фигурки, а также глиняные фигурки
животных). Глиняная пластика культуры Винча поражает своей высокой стандартизацией и наряду с
монолитностью материальной культуры может свидетельствовать в пользу существования в среде винчанского
населения общих культов, наряду с местными и домашними культами. Большое число идолов, находимых как в
одном месте (Тэртэрия), так и в разных местах, разнообразных по форме и деталям изображения и в то же время
отличающихся высоким стандартом, может указывать на сложившийся пантеон в винчанской религии с
обособлением функции каждого бога. М. Васич дал первую классификацию винчанской пластики, выделив в ней
11 групп: 1 – стоящие фигуры; 2 – сидящие фигуры; 3 – куротрофные женские фигуры; 4 – стоящие мужские
фигуры; 5 – фигуры разного облика и значения; 6 – фигурки животных (коров, овец, коз, свинец и птиц); 7 –
вотивные фигурки. Черты лица на антропоморфной пластике передаются как выступом носа, так и врезными
линиями. Линия глаз в виде сегментов, которые могут огрубляться до треугольников, непрерывно переходят в
две параллельные линии – продолжение линии носа. Пластика отличается стандартностью приемов
изображения. Этот высокий стандарт служит культурно-дифференцирующим признаком винчанской культуры в
море пластики культур расписной керамики, культуры Лендьел, культур эпохи неолита Балкан, Андриатики,
Восточного Средиземноморья (рис. 1: 7-11, 19- 23; рис. 12: 20-23, 37-38; рис. 25: 1-7, 15-21).
Антропоморфная пластика дополняется крышками с антропоморфных сосудов: глаза изображались также
сегментами, ресницы – заштрихованными треугольниками; волосы -лентой с точечными наколами; юбка –
шашками с точечными наколами. Линия эволюции этих сосудов доходит до античной эпохи (Греция) и даже до
первых веков н.э. (в круге культур железного века Северной Европы). Столь долгое существование их во
времени может объясняться их сакральным предназначением (рис. 11: 2; 12: 17).
В материальном комплексе культуры Винча встречены костяные предметы неопределенного назначения
("костяные шпатулы") (рис. 12: 29). Форма этих предметов разнообразна и аналогична некоторым глиняным и
алебастровым идолам с той лишь разницей, что идолы – объемные фигуры, а "костяные шпатулы" –
плоскостные. По нашему мнению, они могут быть трактованы тоже как вотивные предметы, одновременно
являющиеся и украшениями в одежде. Серии костяных предметов близкой формы встречены в культуре Варна
(Тодорова, рис. 58), культуре шнуровых керамик (Махник, 1983), а также в ямной и раннекатакомбной культуре
Восточной Европы и кубано-терской культуре Северного Кавказа (Латынин, 1967; Сафронов, Николаева, 1975;
Васич, 1932, т. I, рис. 67-88).
В антропоморфной пластике выделяются сдвоенные фигуры, (Васич, 1934, т. III, рис. 552) как бы предвосхищая
общеиндоевропейский культ (рис. 1: 19) Близнецов, известный из мифологии индоевропейских народов
(человеческая первопара Яма и Ями в "Ригведе"; первовождь среди иранских скотоводов Йиме, имя которого
этимологически восходит к значению "пара, близнецы" в "Авесте"; Юпитер – Юнона – в римской мифологии;
Гера – Зевс, Апполон – Артемида, Кастор – Полидевк – в греческой мифологии и т. д.).
Историками и культурологами убедительно показано, что древнейшие пласты языческой религии несут следы
тотемизма – представления божества в образе барана, быка и т. д. В этом смысле скотоводческий культ
культуры Винча, о котором говорится во всех обобщающих и специальных трудах по данной культуре, и
выражающийся, как уже было показано, в помещении головы животного над входом в дом; над очагом,
жертвенником; в зооморфной пластике, сосудах в виде животных – по всей вероятности, это культ бога –
покровителя стад и охранителя животных. Параллель этому культу можно видеть в изображении бога света,
покровителя искусств Аполлона в виде барана, подразумевая тем самым древнейшую функцию этого божества –
охрану стад и животных (Мелларт, 1982, с. 91). Характерно, что хронологический диапазон букрания как
символа скотоводческих культов может быть обозначен в пределах 7 тыс. до н. э. – середина I тыс. до н. э.
(Мелларт, 1985, с. 116).
Погребальный обряд культуры Винча также свидетельствует о развитых религиозных представлениях ее
населения.
Культура Винча принесла в Европу экстрамуральные могильники. Тип могильников – грунтовый. Захоронения
были одиночные и парные. Обряд погребения – левый и правый бок; ориентировка по линии В-3 (60%) и в
направлении С-Ю. Погребенного сопровождали керамические сосуды, кости жертвенных животных, ожерелья из
раковин, каменный и костяной инвентарь, в их числе – секиры.
Кроме обряда трупоположения, практиковался и обряд трупосож-жения. Правда, исследователи (Гарашанин,
Брукнер) предупреждают осторожнее относиться к фактам кремации в культуре Винча. Сообщается, что в
основании винчанских слоев в Ви,нче найдены кальцинированные кости, однако сосуд с барботинной
орнаментацией мог относиться и к предыдущей культуре – Старчево. В Вырщице найден сосуд с
кальцинированными костями и каменной секирой. В Фессалии могилы с трупосожжением встречены в группе
Лариса, у которой фиксируются связи с винчанской группой.
Возможно, существовал культ захоронения черепов, хотя эти находки еще не имеют удовлетворительного
объяснения, поскольку могут происходить из разрушенных погребений.
Существовали и ритуальные захоронения – над очагом в Парца.х, Скелет лежал на правом боку, был покрыт
ненарушенной лепниной, Культово-магическим называет захоронение в Тэртэрии Н. Власса фрагментов
человеческих костей (что служит указанием либо на ритуальный каннибализм, либо на обычай расчленения
погребения – Гарашанин, 1979, с. 79-81).
В целом совершенно ясно, что культура Винча принесла в Европу развитый погребальный обряд, в котором
отразилось зрелое состояние религии винчапского населения, которая объясняла строгой регламентацией культа
мертвых загробное существование человека. Если учесть, что в культурах раннего неолита Средней и Южной
Европы – культуре линейно-ленточной керамики, Старчево – Кёреш – обряд погребения почти неизвестен
(интрамуральные погребения на площади поселения, без погребального инвентаря), черты винчанского ритуала
– положение погребенных на боку, скорченно; существование погребального инвентаря – керамика, бусы из
раковин и топоры из камня – в культуре позднего неолита Средней Европы, Лендьел, не случайны и возникли в
ходе прямой преемственности идеологии Винчи.
Жрецы как хранители традиции, бесспорно, существовали в обществе Винча. Это следует из того факта, что
культура Винча очень устойчива в своих проявлениях и оказывала воздействие на окружающие народы и
культуры, по обратного воздействия не испытывала. Такое состояние возможно только при бесспорном более
высоком уровне всех сторон культуры Винчи сравнительно с уровнем культуры аборигенного населения. Как
было показано выше, много фактов говорит в пользу высоко развитых религиозных воззрений,
распространенных в кругу винчанского населения. Винчанские колонисты несли вместе с формами экономики,
хозяйствования, продуктами ремесел свои взгляды на мир, человеческое бытие, т. е. были проводниками своей
идеологии. Многие черты материальной и духовной культуры были восприняты от Винчи в связи с образованием
ряда культур в Средней Европе и удерживались там по меньшей мере еще 1000 лет, точно так же, как и на
коренной территории культуры Винча специфические черты культуры практически не видоизменились вплоть до
образования баденской культуры, т. е. середины III тыс. .до н. э. Вероятно, все достижения культуры Винча, ее
производственные и экономические, ремесленные, инженерные "секреты" были закреплены в культоворелигиозной форме, в определенной обрядности и ритуале. Однако это косвенное доказательство
осуществления руководящей роли той части населения культуры Винча, в функцию которого входило
сохранение культурной традиции народа.
Только существованием института жречества можно объяснить сложение системы письма, которую не совсем
точно называют "древнебалканской системой письма" (Иванов, 1983, с. 56, рис. И). Более того, распространение
'этой системы письма в разных по происхождению культурах неолита и энеолита Средней и Юго-Восточной
Европы (культура Желиз – Железовце Венгрии, Словакии; культура Боян в Румынии; культура Кукутени –
Триполье в Румынии и Молдавии; культура Коджадермен – Калояновец – Караново VI в Болгарии) и в культуре
винчанского круга в Северо-Западной Болгарии и Олтении – Градешница С говорит и о внедрении культуры
Винча, ее традиций в окружающую среду в форме прямого идеологического воздействие, осуществляемого через
институт жречества (Гимбутас, 1973, с. 127; В. Миков, Г. Георгиев, 1969, с. 4-13). Массовые находки со знаками
письменности происходят- из памятников культуры Винча и генетически связанных с ней культур Курило и
Градешница С. К этому же кругу можно отнести и памятники культуры Лендьел, на керамике которой
встречаются резные линейные знаки при том, что резной орнамент, вообще не характерен для этой культуры.
Учитывая характер и массовость находок письменности, эту систему письма правильнее называть винчанской по
месту ее изобретения, а не по ареалу ее распространения с разной степенью эпизодичности.
Винчанское письмо представлено знаками геометрического линейного типа и толкуются как древнейшие из
известных нам надписей пока еще не разгаданной системы письма (Иванов, 1983, с. 63). Таких знаков Иванов
(1983, с. 56-57, рис. 11) приводит 210. Гимбутас иллюстрирует письменность древнебалканских культур только
39 знаками. Тодорович, Церманович (с. 41-44) – исследователи винчанского поселения Баньица – приводят
таблицу знаков, повторяющихся в ряде винчанских памятников. Знаки наносились на дно и придонную часть
сосудов, на их плечевую часть. Ими украшались и культовая пластика, и бытовая керамика. Известны и
глиняные таблички (Тэртэрия, Градешница – рис. 12; 34-36; Николов, 1970, с. 1-6; В. Георгиев, 1970 с. 8).
В существовании в Винче письменности исследователи, начиная с первооткрывателя этой культуры М. Васича,
не сомневались и до находки глиняных табличек в Тэртэрии. Датировка поселения в Тэртэрии ранним этапом
культуры Винча – Винча-Тордош – и обнаружение в этом слое табличек с письменностью свидетельствует о том,
что винчанское письмо сложилось в жреческом кругу еще до того, как оформились все признаки культуры и
экономики, которые позволяют нам утверждать существование цивилизации, археологически представленной
культурой Винча. Письменность – это необходимое, но недостаточное условие для определения уровня развития
общества как цивилизации. Вторым признаком для констатации цивилизации является классовое общество.
Таким образом, выше было обстоятельно показано, что укрепления, дворцы, храмы, равно как и
соответствующая этим косвенным атрибутам дифференциация общества – выделение сословий воинов и жрецов,
а следовательно, и военных руководителей – вождей – появляются только на поздней фазе существования
культуры Винча (Винча – Плочник I, II). Значит, будучи неместного (Происхождения, культура Винча появляется
в районах Юго-Восточной Европы в комплексе признаков, свидетельствующих о том, что общественная
организадия и экономическая структура винчанского общества еще не соответствуют требованиям,
предъявляемым к цивилизации, хотя письменность уже существует. В результате внутренних изменений
винчанское общество уже в Европе вступает в фазу формирования цивилизации, все признаки которой –
выделение части населения, осуществлявшей функцию управления, жреческие и военные функции
(материальный эквивалент которых: дворцы, храмы, укрепления, цитадели) – складываются во второй половине
существования культуры Винча. Не следует забывать, что экономическое благосостояние винчанского общества"
как и любого, основывалось на труде земледельцев, скотоводов и ремесленников. Если о существовании
эффективного земледелия мы можем судить по мощности культурного слоя винчанских поселений, которая
достигает нескольких метров, а о скотоводстве – по остеологическим материалам, которые указывают на состав
стада (60% – кости крупного рогатого скота; 17% – кости овцы и козы; 9% – кости свиньи), то достаточно
надежны и доказательства существования обособленного ремесленного производства и сословия ремесленников.
Специализированный характер некоторых ремесел ощутим уже на стадии ранней Винчи, хотя признаки его
только косвенные. Например, можно говорить об обособлении гончарного, косторезного и медеплавильного
производства, а также о существовании школы зодчих, которая должна была способствовать сохранению
строительной и архитектурной традиции. Сооружение цитадели и мощных оборонительных укреплений должно
было вызвать сплав строительных навыков с требованиями военного искусства того времени. Возведением
подобных сооружений, видимо, ведали военные специалисты.
Специализация гончарного производства должна была иметь место в винчапском обществе, поскольку этого
требовала сложная производственная технология, стандартизация продукции, большой ее ассортимент, о чем
свидетельствуют гончарные печи на поселениях культуры Винча, склады керамической продукции (Гарашанин,
1979; Васич, т. IV). Керамические печи говорят о размерах керамического производства, которые, конечно,
превышали потребности одной семьи, а также выделении мастеров-керамистов, которые могли в совершенстве
владеть сложной технологией изготовления чернолощенной керамики с капелированным декором только при
условии их занятости этим производством полностью и высвобождения от общехозяйственных забот.
Керамические склады подтверждают большие размеры производства керамики, которая заготовлялась впрок.
Керамика культуры Винча – серая и чернолощенная; восстановительного обжига, тонкостенная,
орнаментированная каннелюрами – дает, с одной стороны, высокий стандарт форм, а с другой – вариабельность
по выполнению отдельных деталей: ручек-налепов, места нанесения орнамента и многое другое (рис. 11, 12).
Косторезное ремесло в Винче также, бесспорно, имело место. Это следует из существования в этой культуре
массы костяных изделий, определенной стандартной и в то же время разнообразной формы. По назначению эти
предметы, вероятно, – идолы или амулеты (рис. 12: 29-33).
В культуре Северо-Восточной Болгарии – Хотница – по сообщению Ангелова (Тодорова, с. 46) есть косторезные
мастерские. Эта культура синхронная с культурой Винча. В Северо-Западной Болгарии есть и просто культуры
винчанского круга типа Градешницы. В самой культуре Винча производились костяные предметы, которые очень
напоминают амулеты, схематочно изображающие божества. Эти костяные предметы стандартизованы и
многочисленны (Эванс, 1971).
Таким образом, по всем признакам, наблюдаемым на поселениях культуры Винча, можно констатировать
существование городов (протогородов), а наличие письменности позволяет предположить и наличие древнейшей
цивилизации, археологически выраженной через культуру Винча. Определенно и красноречиво представлены
обособленные административные и храмовые (культовые) центры, равно как и обособленные ремесленные
центры наряду с существованием рядовых общинников, занимающихся земледелием и скотоводством. Однако,
по мнению советских историков, "городская революция", хотя и выразительный признак перехода к классовому
обществу, но и не достаточен, чтобы общество признать классовым. Для установления факта существования
цивилизации, вараженной археологической культурой Винча, достаточно наличие города и письменности. Как
показано выше, эти два признака представлены в Винче.
Прогресс в земледелии (вероятно, очень эффективном) и скотоводстве подготовил создание избыточного,
прибавочного продукта, который был использован для высвобождения части населения от общинных работ на
земле, что обусловило прогресс в общественном развитии. Укрепления свидетельствуют о возросшем богатстве
общества, сосредоточенном, возможно, и в узком кругу. Косвенно мы можем говорить и о социальной
дифференциации. Были жрецы – хранители традиции народа; была военная прослойка, которая ведала охраной
общества; существовали вожди, правители. Обособление ремесел вызвало выделение архитекторов-зодчих,
строительных мастеров; гончаров и металлургов, знатоков горного дела. Существовала торговля, поскольку во
многих могилах этой эпохи помещались ожерелья из раковин Spondylos (Роден, 1970, с. 411-413). Наряду со
всеми группами населения основа жизни общества подготавливалась трудом рядовых общинников –
земледельцев и скотоводов.
Специализированный характер медеплавильного производства реконструируется обнаружением в поселении
Винча медеплавильных печей, в которых были найдены шлаки от плавки ципобарита (Васич, 1932, с. 12, рис.
13, с. 16). Винча – это первая металлоносная культура в Европе. Находка цинобарита отмечается еще в
старчевском слое поселения Винча, однако единичность находки говорит в пользу ее винчанской атрибуции:
именно носители культуры Винча, мирно внедрившиеся в среду старчевского населения, владели искусством
плавки металла из руд, родина которого – Малая Азия. Это положение подтверждается еще и тем, что в
Югославии, в Майданпеке, найден огромный рудник с винчанскими атрибутами: в руднике, где добывалась
медная руда – цинобарит, были найдены предметы винчанской материальной культуры. Работа на руднике,
требующая больших физических затрат, совершенного владения сложной производственной технологии, знания
горного дела и т. д., предполагает обособленность труда металлургов и рудокопов.
Все приведенные прямые и косвенные данные о некоторых производствах предметов материальной культуры в
Винче делают факт специализации и обособление ряда ремесел, равно как и выделение прослойки
ремесленников, в Винчанском обществе вполне реальным.
Таким образом, по всем археологическим данным, которые получены благодаря исследованию многочисленных
поселений культуры Винча, можно констатировать процесс развития поселений в города, а общества – в
цивилизацию, в начале IV тыс. до н, э. на территории Северных Балкан и Задунавья.
Чтобы оценить правомерность применения термина 'город' в отношении винчан-ских поселений, уместно
привести еще некоторые мнения исследователей по проблеме возникновения города у фракийцев, которая
также базируется, в основном, на археологических источниках. Коррекцией служат данные письменных
источников. Фракийский период истории балканского региона обеспечен большим числом археологических
источников, а также литературными источниками VIII- V вв. до н. э. (Гомер, Гекатей, Фукидид, Ксенофонт),
которые могут скорректировать наши представления о 'городе', а также уточнить археологические признаки
города.
По мнению Т. В. Златковской (1971, с. 171 – 173), процесс перехода от деревни к городу плохо прослеживается
на археологических памятниках Фракии, но "сам факт существования укрепленных поселений от гомеровского
времени до конца истории Фракии бесспорен" (Златковская, 1971, с. 176). "В появлении укрепленных поселений
с выделяющейся резиденцией правителей" исследовательница видит признак зарождающейся государственности
и косвенного ее атрибута – города.
Многие фракийские поселения не укреплены и не имеют укрепленного центра; "дома не отличаются ни
размерами, ни архитектурой". Из известных фракийских укреплений часть представляет собой поселения с
оборонительными стенами; часть – крепости-цитадели с прилегающим неогороженным поселением. Таким
образом, интерпретация археологических источников фракийской истории затруднена, во-первых, из-за
неоднородности и неустойчивости типов поселений фракийцев, и во-вторых, из-за отсутствия классификации
функции укрепленных мест. Вместе с тем и несмотря на это, появление укрепления рассматривается как часть
городского комплекса, складывающегося во Фракии к VII-V вв. до н. э. Источники V в. до н. э. (Ксенофонт) четко
разделяют фракийские деревни и полисы греков-колонистов во Фракии, тогда как источники VI в. до н. э. в
числе полисов во Фракии называют и принадлежащие фракийцам (Гекатей). Гомер, называя одно фракийское
поселение полисом, в то же время Трою называет тремя терминами, в том числе и полисом (Златковская, 1971,
с. 171).
На основании сопоставления всех приведенных данных делают вывод, что полисной системы классического типа
во Фракии не существовало. С этим, вероятно, можно согласиться тем более, что употребление Гомером термина
'полис' также, естественно, не связано с представлением о полисной системе V в. до н. э.
Затруднительно определить содержание понятия 'полис' у Гомера, т. е. на рубеже II/I тыс. до н. э., поскольку
существовали и другие термины для комплексов, которые мы сейчас определяем как города. Однако скорее
всего содержание понятия "полис" во II тыс. до н. э. приближалось к содержанию классического термина
"полис" V в. до н. э. и связывалось с формой складывающейся государственности.
Следует отметить, что древние индоевропейцы отличали укрепленное поселение как огороженное изгородью,
оградой поселение (хет. gurta- 'крепость', тох. В мн. ч. kerciyi 'дворец', лит. gardas, cт.-слав. gradu 'крепость,
город', чеш. hrad 'крепость, дворец') от крепости-города, замка, укрепленного поселения на возвышенности,
скале (что передается двумя формами от двух основ со значением 'высокий, гора, скала', например: др.-инд. pur
'укрепление, крепость', греч. гом. Πολις 'город, укрепленный город', лит. pilis 'замок, крепость', лат. pils 'замок,
крепость' и гот. baurgs 'город, башня', др.-в.-нем. burg 'крепость', а также производные от этой основы в лат.
fortis 'сильный, твердый', др.-инд. brmati 'укрепляет, усиливает', тох. В prakre 'твердый' – Шредер, 1913;
Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 743, 744, 668). Учитывая общеиндоевропейский характер основы *g (h)(e)rd(h),
*b(h)(e)rg(h) и арийско-греко-балтийский ареал основы *p(h)el, а также время выделения анатолийских языков в
IV тыс. до н. э., можно предполагать, что эти понятия возникли в IV и даже V тыс. до н. э., а следовательно,
правомерно относить появление "города-полиса" к V/IV тыс. до н. э. Поскольку только культура Винча, от
которой произошла праиндоевропейская культура Лендьел, имела в это время такие поселения, которые
соответствуют термину 'город, крепость, замок', то именно с этой культурой в Европе следует связывать
появление города и утверждать, что культура Винча является древнейшей цивилизацией Европы и Старого
Света. Место Винчи в ряду мировых цивилизаций фиксирует хронология.
Хронология культуры Винча до сих пор является предметом острых дискуссий среди археологов. Власса (1972),
например, строит свои хронологические выводы на сходстве знаков табличек Тэртэрии со знаками древнейших
пиктограмм Урука III-IV, датируемого последним столетием IV тыс. до н. э. или началом III тыс. до н. э. (по
средней хронологической шкале – Биккерман, 1975) и делает вывод, что Винча-Тордош или Винча А, к которой
относится Тэртэрия, датируется 2900 г. до н. э. не подкрепляя свои ассоциации какими-либо типологическими
доказательствами. Этот метод датировки Винчи и Тэртэрии порочен, исходит из заведомого приоритета
письменности Шумера и основан на традиционном представлении о большей древности древневосточных
цивилизаций. В. Георгиев (1970, с. 8) датирует табличку из Градешницы серединой IV – второй половиной IV
тыс. до н. э. и считает ее винчанской письменностью, вероятно, принимая во внимание синхронность
Градешницы с поздней Винчей и происхождение Градешницы из Винчи. Примерно такие же даты дает априорная
и схематичная, но базирующаяся на современных хронологических исследованиях синхронизация X. Тодоровой
(1980, с. 66-67, табл. 21), в которой исследовательница выделяет три хронологических пласта в культуре Винча.
Ранний горизонт Винча А-В синхронизируется с Градешницей В в Северо-Западной Болгарии, с Веселиново во
Фракии, культурой Криш в Мунтении, культурой Сескло в Фессалии, буго-днестровской культурой в Молдавии,
ранней линейно-ленточной керамикой в Центральной Европе и Среднем Подупавье. Этот хронологический
горизонт, но Тодоровой, следует за памятниками Старчево-Кереш на Балканах и Среднем Дунае, Караново II во
Фракии, раннего Сескло в Фессалии.
Предшествующие Винче, родственные и параллельно существовавшие культуры – Старчево и Кереш – доживают
до середины V тыс. до н. э. (Титов, 1980, с. 108). Титовым приводятся для поздних памятников Кереш в
Подунавье следующие даты: Каталсег – 4420 г. до м. э.; Деск-Олайкут – 4655±100 гг. до н. э.; 4590±100 гг. до
н. э. (яма 8); 4460±120 гг. до н. э.; 4375±100 гг. до н. э. (яма 15). К первой половине V тыс. до н. э. относятся
известные поздние даты памятников Старчево-Обро (4830±100) и Горная Тузла (4680±75 гг. до н. э.). Дата
Карапово II, относящегося к этому горизонту, определяется около 4940±100; 4600±100; 4530±100 гг. до н. э.).
Таким образом, в системе радиоуглеродных дат (калиброванные даты дают более завышенные на 700-800 лет,
но быть приняты до окончательной апробации не могут из-за резкого расхождения с историческими датами),
культура Винча не может быть датирована ранее первой половины V тыс. до н. э., поскольку многочисленные
даты памятников предшествующих Винче культур занимают этот временной интервал и первое столетие второй
половины V тыс. до н. э.
Датировка раннего хронологического этапа культуры Винчи (Винча А-В) находится, судя по радиоуглеродным
датам самих винчанских памятников, в пределах всей второй половины V тыс. до н. э.: Осентиван (Венгрия) 4510±100 гг. до н. э.; Винча В (Югославия) – 4220±60 гг. до н. э. (Титов, 1980, с. 50, с. 156); Предиониха
(Югославия) – 4320 гг. до н. э. (Тодорович, Церманович, 1961). Последнее столетие V тыс. до н. э. приходится
на период Винча В2, поскольку он синхронизируется с группой Бнчке, второй ступенью культуры Сопот, конец
которого фиксируется горизонтом D в Бапске, датирующимся 4007±80 г. до н. э.
Датировка позднего хронологического периода Винчи (Винча С-Д; Винча-Плочник, по Гарашанину) более
проблематична, чем датировка раннего периода. Большинство радиоуглеродных дат винчанских памятников
этого хронологического периода укладываются в первую половину IV тыс. до н. э; Винча Д – 3885±160; ок.
3930±80; Бапска – 3860±80; Баньица (Винча Д) – 3931±160, 3750±80; Баньица В – 3640±160; 3470±120 гг. до
н. э.; 3750±100; 3620±160; 2797±60 гг. до н. э. (Долуханов, Тимофеев, с. 51). Исходя из этих дат, можно
утверждать, что культура Винча на позднем этапе существует в течение всей первой половины IV тыс. до н. э.
Последняя же дата, приведенная для Горной Тузлы, может быть либо ошибочна, либо может указывать на
доживание культуры Винча в горных районах до первой четверти III тыс. до н. э. Если сравнить
радиоуглеродные даты поздней Винчи и других культур неолита Центральной Европы, то Винча доживает до
начала КВК (дата Сарново – середина IV тыс. I до н. э.), до Лендьела II-III, т. е. доживает до того времени, как
началось существование блока двух праиндоевропейских культур, характеризующих позднеиндоевропейское
состояние – культура Лендьел и культура воронковидных кубков.
Синхронизация позднего хронологического периода Винчи с соседними культурами может ответить на вопрос, до
какого времени продолжали свое существование винчанские памятники.
Обнаружение единичных импортных изделий – типичной для Северо-Западной Болгарии керамики с линейным
графитным орнаментом – на поселениях Винчи С (Тодорова, с, 66) позволяет синхронизировать Винчу С с
Градешницей III фазы. Обратное влияние Винчи на Градешницу выражается в появлении письменности –
глиняных табличек Градешницы с винчанскими знаками, а также в формах керамики (Николов, 1970, с. 2).
На поселении Бубань в Югославии (слой 1а), относящемся к горизонту Криводол – Сэлькуца и датирующемся
рубежом IV/III тыс. до н. э., X. Тодорова выделила часть материала, относящегося к такой же графитной фазе
Градешницы, синхронной Винче С. На основании присутствия на поселении этого материала исследовательница
выделила горизонт Бубань 1х, предшествующий Бубань 1а (Тодорова, с. 66). Однако хотя все это очень
правдоподобно, но горизонт выделен не стратиграфически, а умозрительно. Горизонт Криводол – Сэлькуца –
Коджадермен – Гумельница – Караново VI, по существу, винчанского происхождения, его следование за
культурой Градешница не удивительно, поскольку в Северо-Западной Болгарии Градешница сменяется
культурой Криводол, продолжающей ее традиции. Обнаружение этих культур на коренных винчанских
территориях подтверждает обоснованность винчанской природы названных культур. Таким образом, юговосточная линия синхронизации Винчи позволяет предполагать ее доживание до рубежа IV/III тыс. до н. э.
Северо-западная линия синхронизации Винчи устанавливается через культуру Лендьел, обнаруживающую на
раннем этапе развития с культурой Винчи столько много общего в керамических формах, хозяйстве, архитектуре
домов и поселений, что без каких-либо натяжек можно ставить вопрос об участии винчанского компонента в ее
сложении.
В поселении Винча на глубине 5 м "были открыты обломки сосуда с черным, гладким ангобом,
орнаментированным лептой из трех процарапанных линий"; на керамическом фрагменте "отмечены следы j
красной росписи", что интерпретируется Титовым вслед за венгерскими исследователями как рапнелендьелская
керамика (Титов, 1980, с, 405-406). По периодизации Хольсте, слои Винчи на этой глубине относятся к Винче С,
поэтому полагают, что Лендьел одновременен частично Винче С. Дата Асода по С 14 позволяет его датировать в
пределах 4040-3800, а следовательно, это определяет середину периода Винча С. Однако находка лендьелского
сосуда с шишечками и спиральной орнаментацией со следами розовато-белой росписи в слоях Винчи Д1
(глубина 4-2 м в Винче) указывает, что Лендьел I-II синхронен и Винче Д1, поэтому дату для белорасписного
Лендьела (Залавармекеньи – Титов, 1980, с. 408, 410) 3450 г. до н. э. можно считать датой Винчи Д1 (с
известной степенью точности). Таким образом, периоды Винча С – Винча Д1 датируются в абсолютных датах по
Лендьелу в промежутке 4000-3450 гг. до н. э. Противоречий с юго-восточной линией синхронизации для
культуры Винча нет.
Другой культурой, импорты которой в Винче позволяют использовать радиоуглеродные даты для датировки
самой Винчи, является Тиса. Титов (1980, с. 358) приводит данные, что тисские импорты в Винче проявляются
на эпонимном поселении лишь выше б м, т. е. в Винче С. Кроме прямых импортов, в Винче прослеживается и
влияние тисской орнаментации на винчанской керамике (Титов, 1980, с. 360). Наоборот, винчанская керамика
(ступень Винча Д) найдена "на полу дома IV в Нови Бечей, относящемуся к позднему горизонту культуры Тиса в
Воеводине" (Титов, 1980, с. 360). Судя по стратиграфии Бапска и присутствию фрагментов керамики культуры
Тиса в слоях, соответствующих Винча Д1 и Винча Д1-Д2, Тиса доживает до Винчи Д2. Для Тисы существует две
близких радиоуглеродных даты – 3940 и 4045 гг. до н. э., характеризующие начало Тисы, т. е. Винча С
датируется началом IV тыс. до н. э. Очевидно расхождение датировки Винча Д1 по Лендьелу, как упомянуто
выше, и по радиоуглеродным датам Бапска (Титов, 1980, с. 63 – см. сводку углеродных дат по Бапска). Если по
датам Бапска следует Винчу С-Д помещать в промежуток V/IV тыс. до н. э. – первая четверть IV тыс. до н. э., то
по Лендьелу Винчу С-Д следует датировать в пределах 1-й половины IV тыс. до н. э.
Кроме того, можно привести для полноты картины линии синхронизации Винчи с культурами более ранними.
Так, на основании поселения Ходмезевашархей – Горжи устанавливается линия синхронности ранней
алфелдской керамики, Кереша и Винчи А. В Тордоше есть следы контактов ранней фазы алфелдской керамики и
Винчи А. Ранний Алфелд, по данным Титова (1980, с. 149), датируется серединой V тыс. до н. э. Поздний Алфелд
датируется через Тисадоб в пределах 4490-4330 гг. до н. э. Сакалхат, I-III ступени, синхронна поздней
алфелдской керамике, группе Тисадоб, Силмег и Бюкк (II ступени). Синхронизация Сакалхата с Винчей В1-В2
следует из стратиграфии на поселении Матейски Брод, где Винча – Тордош 1 перекрывалась материалами
Сакалхат и последняя перекрывалась слоем культуры Тиса. На основании синхронизации Тисы с Винчей С
следует синхронизация группы Сакалхат с Винчей В1-В2. Это подтверждается и синхронизацией группы
Сакалхат с младшей фазой КЛЛК и ранней Желиз. Существенно и то, что культура Винча А отделена от Винчи В
слоем пожарища, датируемого 4460-4240 гг. до н. э.
Существует синхронизация культуры Бонн фазы Джулешты с Винчей В1-В2, что корректирует хронологию
Гумельницы и всего горизонта Криводол – Сэлькуца – Караново VI – Коджадерман как происходящего от Бояна.
Развитие во времени и пространстве культуры Винча в системе центрально-европейского неолита можно
представить в виде следующей схемы. Винчанский комплекс в виле прото-Винчи появился впервые на
поселениях культуры Старчево – Криш – Кереш, причем внедрение его происходило мирно, хотя его появление
дает веху для финальной фазы развития культуры Старчево. На основании того, что памятники Олтении
(трансильванский вариант Винчи) содержат более чистый винчанский комплекс, выдвинута гипотеза (Брукнер,
Иованович) о движении культуры Винча с востока на запад вдоль Дуная. По мнению других исследователей
(Гарашанин, 1979, с. 125) путь носителей культуры Винча лежал через юг (струм-вардарский путь). Эта
гипотеза является некоторой разновидностью гипотезы Чайлда о вардар-моравском пути. Наряду с
миграционными концепциями появления Винчи на Балканах, существует много сторонников местного
вырастания культуры Винча из предшествующей культуры Старчево (Павук, 1969, с. 594; Неуступный, 1969, с.
593). Компромиспой можно считать точку зрения, разделяемую большинством исследователей, что культура
Винча входит наряду с некоторыми европейскими неолитическими культурами в балкано-анатолийский
комплекс.
Дальнейшее развитие культуры Винчи связано с исчезновением культурно-исторической общности Старчево –
Криш – Кереш. Взаимодействие с культурой линейно-ленточной керамики было иным: на одних поселениях
материалы этих двух культур не встречается, по опосредственно устанавливается их связь, выражающаяся в
переоформлении КЛЛК в позднюю фазу развития – младшую КЛЛК и ее региональное проявление в виде
культуры Желиз – Железовце в Венгрии и Словакии. В Желиз – Железовце много элементов, которые следует
рассматривать как винчапское влияние: это шаровидные сосуды с ручками – выступами со сверлиной;
оформление края сосудов в виде антропоморфной личины; антропоморфные изображения-прорисовки на
поверхности сосудов; большее разнообразие керамических форм. Многочисленные группы, образовавшиеся из
монолитной КЛЛК, хорошо прослеживаются в неолите Венгрии – Алфельдская линейная керамика, Тисадоб,
Сакалхат, Бюкк. Они представляют результат дезинтеграции КЛЛК под влиянием культуры Винча в большей или
меньшей степени, в зависимости от их территориальной близости к культуре Винча. Наиболее преобразованная
группа Сакалхат залегает на одних поселениях с культурой Винча.
Движение культуры Винча на северо-запад и запад выразилось а образовании культуры Сопот, которая
проходит в своем развитии три фазы (Сопот I, Сопот II – Бичке, Сопот III – Зенгеварконь) и синхронна Винче на
всем пути своей эволюции. На поселениях Сопот залегают совместно материалы Винчи и Сопот – Лендьел,
причем на коренных винчанских поселениях материалы Винчи Д перекрываются материалами культуры Лендьел
(Гомолава у Белграда: Димитриевич и др., 1971, с. 175 и сл.). Брукнер назвал культуру Сопот "послом
винчанских идей" (Брукнер, 1974, с. 303). Калиц (1972, с. 13) показал однокультурность Сопот II в Хорватии и
Бичке в Венгрии, а также однокультурность Сопот III с краснорасписным Лепдьелом типа Зенгеварконь. Вместе с
тем высказан и другой тезис, что "Сопот – Лендьел не имеет отношения к культуре Лендьел в Венгрии" (Титов,
1980, с. 321). Типологический анализ керамического комплекса Сопот и культур Бичке и Лендьел (рис. 23)
показывает совпадение Бичке и Сопот II по 8 формам. Это широкогорлые (рис. 23: 9, 18) и узкогорлые (рис. 23.
10, 19) кубки; амфоры двуручные биконической формы с ручками на линии наибольшего диаметра (рис.
23:14,22); шаровидные короткошейные и широкогорлые амфорки с ручками – выступами на линии наибольшего
диаметра (рис. 23:13, 21); миски двух форм с вертикальной и конической горловиной (рис. 23: 15 и 23: 16 и
24); вазы на полой ножке (рис. 23: 17 и 25). В Сопот II и Бичке присутствуют также керешская форма –
амфоровидный сосуд с несколькими асимметричными выступами (рис. 23: 12 и 20).
Прямое сопоставление керамического комплекса Сопот и Винчи показывает совпадение по тем же 8 формам
(рис. 23: II: 18-25 и 23: IV: 42, 43, 45-51), что и Бичке с Сопот II. Наш анализ подтверждает точку зрения
Брукнера и Калица. Сопот II – Бичке можно было бы назвать региональным вариантом Винчи В1-В2, если бы не
компонент линейно-ленточной керамики, присутствующий в комплексе Бичке, поэтому говорить можно о
сильнейшем влиянии Винчи на субстрат культуры линейно-ленточной керамики.
На следующем этапе – Винча С – в Подупавье, Западной Словакии, Моравии оформляется новая культура –
краснорасписной Лендьел как результат влияния Винчи на субстрат Биня – Бичке и прямого влияния Винчи на
Желиз – Железовце. Древнейшей фазой краснорасписного Лендьела является группа Лужанки в Западной
Словакии, которая сопоставляется с культурой Винча по 14 формам (рис. 24: 17- 30, 31-44). Прямое влияние
проходило, вероятно, в форме выведения колоний Винчи на север. Прямое непосредственное воздействие Винчи
доказывается совпадением 8 форм в культуре Лендьел и Винча (рис. 24: 1 – 16). В целом раннелендьелский
горизонт и прото-Лендьел сопоставимы с культурой Винча по 24 формам керамики: это сходство дополняется 13
параллелями в антропоморфной пластике (рис. 25).
Все это позволяет считать культуру Лендьел – производной от культуры Винча, а следовательно, наследницей
винчанской цивилизации в Центральной Европе.
Судьбы культуры Винча толкуются не однозначно. Югославские исследователи указывают на факт
сосуществования поздней Винчи на востоке ее ареала с культурами Сэлькуца, Бубани – Хум и группой Чрнобуки
(Дмитриевич, 1971, с. 285). На юге своего ареала Тисаполгар сосуществует с самой поздней фазой Винчи
(глубина 4,5 м на анонимном поселении Винча – Димитриевич, 1971, с. 281, 283). Слои Винчи на памятниках ее
классического варианта перекрываются Баденом, а на поселениях южно-моравского варианта – культурами
Криводол – Сэлькуца. В горных районах вполне допустимо, что Винча доживает до рубежа IV/III тыс. до н. э. и
даже до 28 в. до н. э. Сужение ареала культуры Винча и смещение его к югу, в горные районы совпадают с
начавшимися глобальными изменениями климата, возрастанием аридности. В главе 10 мы показали, что из
ареала культуры Винча постоянно происходила инфильтрация населения на юг Балканского полуострова, а
исчезновение поздней Винчи совпало с наступлением новой исторической эпохи на Балканском полуострове –
бронзового века (Раннеэлладский период Греции и Раннебронзовый век Фессалии), в памятники которого
компонентом вошел поздневинчанский комплекс. Культура Винча просуществовала от середины V тыс. до ч. э.
до IV/III тыс. до н. э. и в течение тысячи лет синхронно со своими производными – культурой Лендьел на севере
от ее ареала, культурой Гумельница к востоку от Винчи, культурой Димини в Фессалии. Практически винчанские
производные исчезают или переходят в новое качество в одно время, с той разницей, что элементы Винчи и Гумельницы обнаруживаются в памятниках Раннеэлладского века и Трои I, тогда как Лендьел и культура
ворокковидных кубков вошли в новое крупное образование Болераз – Баден, оставшееся в Центральной Европе.
Таким образом, для культур энеолита Центральной Европы существовала в качестве подосновы культура
Лендьел и производная от нее пракультура КВК, тогда как для энеолита более южных районов такой подосновой
в большей степени была культура Винча, с которой и связаны первые миграции на Юг Балканского полуострова
и Малую Азию. Эта археологическая ситуация, кажется, хорошо описывается лингвистической моделью
Стертеванта, предусматривающей для анатолийского языка – основы базу, отличающуюся от базы для других
позднеиндоевропейских диалектов.
Происхождение культуры Винча нельзя считать выясненным. Югославские исследователи полагают решенным
вопрос генезиса включением Винчи в систему балкано-анатолийского комплекса младшего неолита. В эту
систему включаются также памятники Парадими, Хад-жилар I, Веселиново (Караново III). Однако памятника,
адекватного Винче на территории Малой Азии, до сих пор не называют. Возможно, это связано с
неисследованностью западной оконечности Малой Азии.
Этническая атрибуция культуры Винча определяется, исходя из ее генетической связи с культурой
праиндоевропейского состояния Лендьел, с одной стороны, а также связью с раннеиндоевропейской
пракультурой Чатал Хююка, с другой стороны. Промежуточное положение позволяет говорить о ней как о
пракультуре среднеиндоевропейского состояния, точнее финала СИЕП, ввиду хронологической близости к
началу позднеиндоевропейской эпохи – рубеж IV/V тыс. до н. э.
Исследование керамического комплекса Винчи не дает падежных параллелей для уточнения ее генезиса,
поэтому следует обратить внимание на уникальные черты цивилизации Винча – ее пластику,
свидетельствующую о религии и культах, орнаментацию и знаковую систему, треножники, костяные шпатулы,
шлемовидные антропоморфные крышки и т. д., которым могут быть указаны параллели на Юге Центральной
Анатолии, в Чатал Хююке (рис. 3,2).
Для Винчи и Чатал Хююка характерны определенным образом оформленные храмовые комплексы, главной
чертой которых является монументальный очаг, с которым связаны ритуальные захоронения. Кроме очага,
украшались стены в Чатал Хююке. В Винче сохранились столбы, которые, как и в Чатал Хююке, украшались
черепами быков, оленей. Черепа животных выполняли охранительную функцию и вывешивались над входом в
храмах Винчи (рис. 2: 13). В Чатал Хююке выход охранялся зооморфным божеством с разведенными в сторону
руками и ногами (рис. 2: 1, 2). Это же божество изображается на стенах Чатал Хююка и в рельефе, и в рисунке
(рис. 2: 2, 3). В культуре Винча на сосудах в рельефе изображались зооморфные (рис. 2: 14 и 15) и
антропоморфные божества с поднятыми вверх руками.
Стилистически совпадает орнамент на сосудах Винчи (рис. 2: 21) и сцена терзания умерших людей большими
хищными птицами, изображенная на стене храма в Чатал Хююке (рис. 2: 4). Тождественны уникальные
предметы – костяные шпатулы (рис. 2: 5-9 и 16-20), которые мы рассматриваем как предметы культа.
Сравнительно-типологический анализ пластики Винчи и Чатал Хююка показал уникальное и множественное
сходство в репертуаре сюжетов, в деталях исполнения, в разнообразии форм, особенно на фоне многочисленной
пластики неолитических культур Европы и Азии, что уже указывает на неслучайность реконструируемых связей
двух культур (рис. 1).
Винчанская пластика – керамическая, а скульптура Чатал Хююка сделана, по большей части, из камня. К числу
общих сюжетов следует отнести "Акт рождения", "Мадонна с младенцем" (рис. 1: 3, 4, 8, 9), "Богиня на троне"
(рис. 1: 5, 10), "Близнецы" (рис. 1: 12 и 19). В обеих культурах представлены фигурки мужские и женские,
сидячие и стоящие, одетые и обнаженные, с прической (рис. 1: 18, 24), реалистические и условные (рис. 1: 16,
22). Положение рук: вытянуты вдоль туловица (рис. 1: 17, 23), соединены на поясе (рис. 1: 44, 13 и 20),
скрещены на груди.
Очень выразительные параллели знаменитой богини с леопардами и винчанской "Мадонны", сидящей на пятках
(рис. '1: 1 и 7). Орнаментация шкуры леопарда кружками на скульптуре Чатал Хююка (рис. 1: 2) повторяется в
орнаментации, нанесённой на бедра женской фигуры в Винче (рис. 1:7).
Уникальная скульптура из сдвоенных фигур "Близнецы" повторяется в Винче (рис. 1: 12 и 19) и не повторяется
в других культурах неиндоевропейского круга. Близнечный культ распространен в индоевропейских религиях,
отражен в их мифологии. Кроме Винчи, встречен еще в пластике Гумельницы.
В Чатал Хюкже имеются пинтадеры, которые сопоставляются с глиняными плойками культуры Винча и Лендьел,
на которых, кроме орнаментов, наносились и знаки письменности.
Наконец, уровень развития культуры Чатал Хююка, определяемый исследователями как протоцивилнзация,
сопоставим с уровнем более поздней цивилизации Винча.
ГЛАВА7
ПОЗДНЕИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРАРОДИНА ПО ДАННЫМ АРХЕОЛОГИИ.
ИНДОЕВРОПЕИЗАЦИЯ ЦЕНТРАЛЬНОЙ И СЕВЕРНОЙ ЕВРОПЫ
(ПРАИНДОЕВРОПЕЙЦЫ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ)
В монографии «Проблемы индоевропейской прародины» (Сафронов, Орджоникидзе, 1983) нами была высказана
точка зрения о праиндоевропейской атрибуции двух генетически связанных культур — культуры Лендьел (КЛ) и
культуры воронковидных кубков (КВК). Это мнение основывалось, главным образом, на том, что производные
этих культур образуют континуитет от Центральной Европы до Кавказа, по которому осуществлялись контакты
индоевропейцев с носителями пракартвельского, северокавказских и семитских языков, и в этом варианте
позднеиндоевропейской прародины реализовывалось это важнейшее требование к пракультуре
индоевропейцев, сформулированное сторонниками азиатской прародины индоевропейцев и являвшееся камнем
преткновения в гипотезах об европейской локализации прародины. Нами было показано, что КЛ и КВК
находятся в экологической нише, оконтуренной по данным лингвистики о флоре и фауне прародины, а также в
зоне древнеевропейской/индоевропейской гидронимии. Хронологические рамки культуры Лендьел (IV тыс. до н.
э.) соответствуют дате для пракультуры (V—IV тыс. до н. э.), выведенной в последнее время лингвистами.
Однако не только названными аргументами было продиктовано определение блока культур — КЛ и КВК — в
качестве эквивалентов поздней индоевропейской пракультуре. Их культурно-хозяйственный тип полностью
соответствует аналогичным характеристикам пракультуры индоевропейцев, реконструированным по данным
лингвистики, тогда как все другие культуры неолита в хронологическом интервале V—IV тыс. до н. э., в
экологической нише и. е. прародины — Закарпатье с придунайскими и задунайскими землями — не
соответствуют по своим характеристикам реконструированной и. е. пракультуре, к таковым относятся культура
линейно-ленточной керамики (КЛЛК), Старчево-Кереш, краткая характеристика которых дана в главе V. Эти
культуры, кроме того не дают производных культур в III—II—I тыс. до н. э. И, таким образом, не связывается с
культурами исторических индоевропейцев в диахронии. Тот факт, что ареал индоевропейской гидронимии шире
территории экологической ниши индоевропейской прародины, получает удовлетворительное объяснение
впервые и только в единстве блока культур Лендьел и КВК и в последующем расширении КВК на север,
названном нами колонизацией Северной Европы.
Древнеевропейская и индоиранская гидронимия в Восточной Европе, выявленная исследователями (Трубачев,
1968; Абаев, 1965; Абаев, см. Членова, 1984, с. 259—268) получает объяснение в распространении к востоку и
юго-востоку производных от праиндоевропейского блока культур Лендьел и КВК, а именно в распространении
до Среднего Поднепровья первых производных от КВК —культуры шаровидных амфор (КША) и культуры
шнуровых керамик (КШК); до Средней Волги — фатьяновской культуры — производной от КША и КШК, или
второй производной от КВК; до Северного Кавказа — кубано-терской культуры — производной от КША; по
Северному Причерноморью до низовьев Кубани — кубано-днепровской культуры, производной от КША; от
Прикарпаться по Северному Причерноморью — древнеямной культуры (ДЯК) —первой производной от
пракультуры КВК (рис. 45). Концепция праиндоевропейской атрибуции блока культур Лендьел — КВК объясняет
появление протогреков на юге Балкан .через ревизию тезиса о связи «минийской» керамики —
археологического символа исторических греков — с баденской культурой (Чайлд, 1950).
Процесс генетической преемственности от КВК осуществляется на севере, в юго-восточной Прибалтике, где «со
времени существования культуры шнуровой керамики (производная от КВК — В. С.) до времени исторических
балтов не наблюдалось существенных передвижений населения, которые нарушили бы преемственность
развития культуры» (Монгайт, 1973, с. 286). В Южной Скандинавии также не наблюдалось разрыва культурной
традиции, начиная с 3000 г. до н. э., когда первые поселенцы КВК освоили эти территории (Монтелиус,
Стернбергер).
Таким образом, комплекс признаков, присущих блоку культур Лендьел и КВК, удовлетворяет условиям,
сформулированным выше к археологическому эквиваленту и. е. пракультуры, и не существует ни в одной
культуре неолита, бронзового века Европы. Процесс развития культуры Лендьел и КВК представляет
материализованную историю развития праиндоевропейской культуры. В развитии каждой культуры существенны
вопросы происхождения, судеб и контактов с другими культурами. Решение этих вопросов приближается к
достоверности, если решены вопросы периодизации и хронологии. Именно эти вопросы и разбираются в этой
главе.
Ареал культуры Лендьел охватывает географически Среднее Подунавье и западную часть Карпатского бассейна,
включая междуречье Савы и Дравы на юге и Силезию и Малопольшу на севере. Эта территория входит
административными подразделениями в несколько государств— Венгрию, Чехословакию, Австрию, Польшу,
Югославию, поэтому культура Лендьел исследуется учеными разных стран, что обуславливает региональный
подход к проблемам лендьелской культуры. Исследования по культуре Лендьел во всем ареале как единому
целому практически отсутствуют, но задачу интеграции исследований по Лендьелу выполняют международные
симпозиумы. В то же время эти симпозиумы выявляют и большие расхождения в вопросах синхронизации
памятников Лендьела с предшествующими и соседними культурами, происхождения культуры Лендьел. Это
находит выражение, в частности в нескольких периодизациях памятников культуры.
Периодизация культуры Лендьел разработана словацкими археологами. Согласно Я. Лихардусу (1970), развитие
КЛ проходило в течение пяти фаз: Лендьел I — Лендьел V. Согласно В. Немешовой — Па-вуковой (1970),
развитие КЛ проходило в четырех фазах: Лендьел I-Лендьел IV. Венгерские археологи следуют разработанной
ими трехступенчатой периодизации (Титов, 1980, с. 402), которая охватывает только три ступени словацкой
схемы развития Лендьела. В своем исследовании мы -пользуемся четырехступенчатой схемой эволюции
культуры Лендьел. Первая ступень КЛ носит название «краснорасписного Лендьела», но ее подразделяют на две
фазы Лендьел Ia, и Лендьел Ib. Вторая ступень КЛ называется «белорасписным Лендьелом». Третья ступень КЛ
— это нерасписной Лендьел. Четвертая ступень КЛ ознаменовалась образованием отдельных археологических
культур — иор-дансмюльской (или йордановской), бжесць-куявской и луданицкой группой. При том, что говорят
об отдельных культурах, сохраняет свое значение и ступень Лендьел IV.
В настоящее время выделяется на территории Словакии, Венгрии, Югославии и даже Западной Болгарии
предлендьелский горизонт (Павук, 1969; Калиц, 1972). Это имеет большое значение для выявления
происхождения культуры Лендьел. Если раньше дре:внейшие памятники Лендьела синхронизировались с концом
культуры Желиз, то в настоящее время после открытия этого горизонта лендьелские памят-чики помещают
после Желиз, а синхронизируют с последней памятники предлендьелского горизонта. Черты сходства
предлендьелского горизонта и древнейших памятников Лендьела позволяют рассматривать их происхождение в
одной связке. Абсолютные даты культуры Лендьел получаются либо непосредственно из датирования по С 14,
либо косвенно через лендьелские им-порты в культуре Винча и определяют границы существования этой
культуры от 4100 г. до н. э. до 28 в. до н. э. (дата для Болераза по С 14, приведенная в работе В. Немешовой —
Павуковой, 1981; появление Болераза ознаменовало исчезновение культуры Лендьел в Карпатском бассейне).
Таким образом, эта культура прошла более, чем тысячелетний ^ путь развития. Рассмотрим основные вехи этой
эволюции, учитывая региональную специфику и изменения границ культуры Лендьел во времени. Лендьел 1
представлен памятниками «краснорасписного Лендьела» (название дано по способу украшения керамики
росписью — желтой и красной краской, наносимой после обжига). Эта ступень представлена на территории от
Дравы до Верхней- Силезии: в Венгрии, Западной Словакии и Моравии. Отдельные элементы обнаруживаются в
памятниках культуры накольчатой керамики в Чехии и Польше, что характеризует форму появления носителей
КЛ в Карпатском бассейне. Это позволяет составить систему взаимных соотношений культуры Лендьел с
культурами Карпатского бассейна. Абсолютная дата этой ступени — первая половина IV тыс. до н. э. (Титов,
1980, с. 409 и сл.). Импорт лендьелской керамики в слоях Винчи С позволяет сопоставить КЛ с древнейшей
цивилизацией Старого Света и определить ее относительное место. На территории Венгрии, в Дунантуле,
памятники ступени Лендьел I сменяют культуру Сопот — Бичке, выделенную Н. Калицем в 1972 году в
предлендьелский горизонт. Памятники предлендьелского горизона в Венгрии следуют за, финальными
памятниками Желиз (стратиграфия поселения в Бичке). Калиц является выразителем крайней точки зрения,
выделяющие памятники типа Бичке из стратиграфического горизонта последней производной культуры линейноленточной керамики— культуры Желиз (Калиц, 1972, с. 13). В.С. Титов приводит данные о синхронизации Бичке
с поздней частью группы Желиз в Бечехее, считая, что они свидетельствуют 6 связях двух групп памятников, но
не о генетическом родстве (Титов, 1980, с. 320). Вместе с тем он говорит о существовании «единого
хронологического горизонта: поздняя ступень Желиз — группа Бичке — начало культуры Тиса» (там же).
Происхождение Бичке Титов видит в культуре Сопот, вслед за югославскими исследователями и Калицем (та
же), поскольку на ступени Сопот II появляются памятники типа Бичке. Конец Бичке по С 14 датируется 4007±80
г. до н. э. На винчанской временной шкале Бичке занимает переход — Винча В2/С.
На территории Западной Словакии предлендьелский горизонт типа Бичке — Биня был выделен Ю. ПавукоМ в
конце 60-х годов. Этот горизонт сменяется памятниками группы Лужанки, которые являются древнейшими
памятниками краснорасписного Лендьела в этом регионе. Памятниками, предшествующими предлендьелским, в
этом регионе относятся так же, как и в Венгрии, к культуре Желиз (Павук, 1969, с. 346— 358; Павук, Шишка,
1980, с. 139).
На территории Моравии памятники краснорасписного Лендьела появляются в виде отдельных элементов в
массиве памятников культуры накольчато-ленточной керамики, на ступени I С развития этой культуры. В конце
этой ступени в комплексах Лендьела нет элементов культуры накольчатой керамики (Подборский, 1970, с. 273—
274).
На территории Чехии (Богемии) элементы краснорасписного Лендьела встречаются эпизодически. Чехия
представляет твердыню культуры накольчатой керамики вплоть до времени Лендьела IV, когда в этом регионе
появляются памятники культуры Иордансмюль наряду с памятниками культуры воронковидных кубков
(Доистория Чехии, с. 236). В зону распространения классического расписного Лендьела входят области Верхней
Силезии и Малопольши (Неолит Польши, 1969, с. 207), причем в лендьелских памятниках идет до 40%
включения керамики КНК (культуры накольчато-ленточной керамики) (Каменска, 1969, с. 208). Устанавливается
стратиграфическое следование лендьелских памятников за горизонтом поздней железовской культуры (там же,
с. 213). В Прикарпатье, где отмечается ступень белорасписного Лендьела, памятники краснорасписного
Лендьела пока не обнаружены.
Древнейшими памятниками классического (расписного) Лендьела мы вслед за словацкими археологами (Павук,
1969; 1980; Точик, 1969, Дискуссии, 1969 и др.) считаем группу Лужанки в Юго-Западной Словакии,
относящуюся к рубежу V/IV тыс. до н. э. Положение группы Лужанки зафиксировано как в системе
относительной, так и абсолютной хронологии. На своей коренной территории на поселении в Млы-нарцах
керамика Лужанок залегала в яме совместно с керамикой Желиз и накольчатой керамикой. Достоверность этой
стратиграфии, правда, поставлена под сомнение исследователями (сравнить Новотный, 1962, с. 223 и
Дискуссии, 1969; Павук, с. 595; Лихардус, с. 592—593). На основании этой стратиграфии Б. Новотный (1962, с.
201, 226) обозначил горизонт: поздняя спирально-ленточная керамика — Железов-ский тип — Накольчатоленточная керамика — Бюкк — Тиса и начало группы Лужанки. Павук и Лихардус, указав на переотложенность
материалов на объектах в Млынарцах и Лужанках, опровергли правомерность выделения такого горизонта
(Дискуссии, 1969, с. 595). Существенно то, что Лужанки следуют за памятниками предлендьелского горизонта в
Западной Словакии. Аналогичная ситуация наблюдается и в других локалитетах. Так, в Хорватии на поселений
культуры Сопот лендьелская фаза этой культуры — Сопот III-— следовала за предлендьелским горизонтом,
составленным культурой Сопот III--Бичке, (Бапска: горизонт В содержал 115 фрагментов керамики, начала
культуры Сопот — Бичке и керамику Винчи В2; следующие, горизонт от 3.00—2,75 м, содержал импорт Винча С;
горизонты С2 и Д содержали керамику культуры Лендьел и Винчи С—С/Д1 — Дмитриевич, Иовано-зич, Тасич,
1971, с. 194). Следование венгерского краснорасписного Лендьела за группой Бичке обосновывается
венгерскими исследователями и излагается Титовым (1980, с. 321).
Таким образом, все локальные группы краснорасписного Лендьела следуют за памятниками предлендьелского
горизонта — культурой Сопот II — Бичке — и там, где его нет, в Силезии и Малополыне, в Богемии — за
позднежелезовскими памятниками, и появляются там в массиве культуры накольчато-ленточной керамики.
Следование группы Лужанки за памятниками предлендьелского горизонта Биня — Бичке автоматически
переводит Лужанки в хронологический промежуток, отводимый для памятников краснорасписного Лендьела. В
этой связи выглядит неожиданной и непонятной фраза Титова: «Иногда в качестве древнейшей ступени
культуры Лендьел рассматривают группу Лужанки, представленную пока только в Западной Словакии и
имеющую прочные связи с предшествующей ей группой Железовце. Но группа Лужанки является во многом
самостоятельной, и ее, пожалуй, нельзя рассматривать как часть первой ступени культуры Лендьел» (Титов,
1980, с. 402). Вопрос отнесения вновь обнаруженной культурной группы к известным культурам, как это обстоит
в случае Лужанок и Лендьела, не может решаться субъективно. Кроме того, есть и другие мнения о соотношении
и характере связи Лужанок и групп венгерского Лендьела. Так, Точик относит Лужанки к ступени Лендьел Iа,
характеризуемой красной и желтой росписью без прочерченного орнамента, сосудами колоколовидной формы
(Точик, 1969). Калиц показал, что развитие краснорасписного Лендьела шло в 2-х фазах (на основании
горизонтальной стратиграфии Асода), причем Асод относится к древнейшей фазе венгерского Лендьела и имеет
много параллелей с Лужайками (Калиц, 1970, с. 439 и ел..). Таким образом, сопоставление разных точек зрения
исследователей лендьелского материала показывает, что Лужанки рассматриваются древнейшим локальным
вариантом культуры Лендьел и помещаются за предлендьелским горизонтом, составленным памятниками Бичке
— Сопот II — Биня. Их позиция в системе относительной хронологии определяется ступенью Лендьела Iа. В то
же время есть и мнение Новотного, удревняющёго Лужанки до конца Желиз и, таким образом, это может служить
обоснованием частичной синхронности с Бичке, а следовательно, с предлендьелским горизонтом.
Для решения нашей проблемы подобные нюансы датировки большого значения не имеют. В то же время вопрос
отнесения группы Лужанки к культуре Лендьел существенен, поскольку керамический фонд Лужанок
значительно расширяет базу для решения вопросов происхождения этой культуры. И хотя в однокультурности
Лужанок и Лендьела никто не сомневается, кроме Титова, целесообразно остановиться подробнее на
доказательствах однокультурности двух групп памятников, тем более, что развернутой аргументации этого
тезиса нам не известно.
Перефразируя Васича, можно сказать, что история Лужанок, как и других групп культуры Лендьела, записана в
их керамике (рис. 15). 97.
Сравнительный анализ керамического фонда группы Лужанки и культуры Лендьел (тип Зенгеварконь, Лендьел
Ib по периодизации словацких археологов), культуры моравской расписной керамики (КМК I ступени по
Подборскому) показывает, что из 17 форм керамики группы Лужанки полное соответствие в культуре Лендьел
Венгрии находят 13 форм; в культуре моравской расписной керамики -16 форм. Используя методику сравнения
культур с большими объемами керамических комплексов (Николаева, 1987, с. 2), можно оценить объективно
степень сходства сравниваемых сводных комплексов культурных групп. Так, коэффициент совмещения
керамического комплекса Лендьела с комплексом Лужанок равен 0,76. Этот коэффициент рассчитывается из
доли одинаковых, тождественных форм в сравниваемых выборках, взятой от числа сосудов в большем
количественном комплексе (в данном случае, это комплекс Лужанок, где взяты для сравнения 17 форм).
Коэффициент совмещения комплекса Лужанок с КММК равен 0,96. Это очень высокие показатели,
свидетельствующие, что мы сравниваем не комплексы локальных вариантов, а практически памятники одного
варианта (рис. 22). Сравниваемые выборки из трех групп памятников представляют собой набор типов
керамики, приближающийся по составу и структуре к сводному комплексу каждой культурной группы. Так, 17
типов керамики Лужанок полно отражают все массовые типы и редкие формы в сводном комплексе Лужанок
(рис. 15). Сложнее оценить представительность выборки венгерского Лендьела и культуры моравской расписной
керамики. В первом случае за сводный комплекс можно взять классификацию керамики Зенгеварконя, по Я.
Домбаи (рис. 17), в которой выделено 34 типа, и в таком случае взятая нами выборка составляет около 40%
сводного комплекса, при этом следует учесть, что в классификации Я. Домбаи представлены не только типы, но
и варианты типов, тогда как в нашей выборке — только типы. С учетом этого, наша выборка по Лендьелу будет
отражать около 60% сводного комплекса. Представительность выборки по культуре моравской расписной
керамики — 16 и 18 типов, имеющихся в сводном комплексе КММК (рис. 18 и рис. 22: 16—22, 38—46) достигает
90%. Показательно то, что три ступени развития культуры моравской расписной керамики связываются между
собой в одну культуру по меньшему числу форм, т. е. хронологические варианты менее сходны, чем
территориальные (сравнить рис. 18, 19, 20).
Структура сводных комплексов в Лендьеле Венгрии, Лужанках и КММК одинакова. Под структурой комплексов
мы понимаем соотношение между ведущими керамическими формами в сводных керамических комплексах
(Николаева, 1987). Ведущими керамическими формами в трех культурных вариантах являются тюльпан о
видные кубки — небольшие сосуды объемом до 0,5 л, украшенные росписью (рис. 22: 5, 13, 19; 6, 14, 20);
кувшинообразные сосуды (рис. 22: 1, 9, 16; 2, 10, 17) с росписью и без нее, о пластическими украшениями в
виде симметричных выпуклин на месте наибольшего диаметра; сосуды на «пьедестале» (рис. 22: 7, 21, 8, 15,
22); чаши расписные и без росписи, украшенные выпуклинами (рис. 22: 26—27, 33—35, 41—43). Причем,
следует подчеркнуть характерную особенность лендьелской керамики, проявившуюся во всех вариантах
Лендьела. Это составной характер сосудов на пьедестале, верхняя часть таких сосудов — это мисы, чаши и даже
сосуды, которые существуют отдельно без пьедестала. Видимо, такая особенность возникла при широком
использовании подставок, пьедесталов для сосудов, и перешла в конструктивный прием керамистов. Несмотря
на то, что конструкция едина, слитного впечатления от формы не возникает, и она читается как составленная из
двух форм. На поздних стадиях Лендьела эта конструктивная особенность пропадает. Все перечисленные формы
в разных комбинациях входят в состав погребальных комплексов. Вместе с парадной керамикой помещают
небольшие сосуды и кухонную керамику (рис. 16: 20—25). Керамический комплекс поселений аналогичен
керамическому комплексу погребений.
Локальные различия сравниваемых культурных групп отражены в орнаментации керамики (сравнить: рис. 15,
16, 18). Если для керамики Лужанок и КМК характерны плавные соединения частей сосудов, то для венгерского
Лендьела свойственна уступчатость и соединение углами частей сосудов (рис. 17: 1, 3, 7). Последняя черта
сближает венгерский Лендьел с керамической традицией культуры Сопот (рис. 23: 1—3).
Таким образом, сравнение керамических комплексов локальных вариантов культуры Лендьел, включая и
Лужанки, показывает сходство в деталях их керамической традиции. Одинаков состав комплекса; одни и те же
ведущие формы керамики (кувшин или амфоровидный сосуд, кубок, чаша, чаша на пьедестале); одинаковая
орнаментация -пластическая и роспись. Мотивы и элементы орнаментации совпадают (это меандры, «бегущая
волна», зигзаг, дуги и т. д.). Нет сомнений, что керамика Лужанок относится к керамике лендьелского круга.
Сравнение культурно-хозяйственного типа группы Лужанки и расписного Лендьела проведено нами в
соответствии с характеристикой этих групп, данной Новотным (1962) и Титовым (1980, с. 366 и сл.). Территория
распространения группы Лужанки — Юго-Западная Словакия от склонов Малых Карпат и реки Ваг — на западе
до реки Нитра — на востоке. Территория распространения венгерского Лендьела— Дунантул, т. е. Западная
Венгрия. Вторым очагом краснорасписного Лендьела является культура моравской расписной керамики,
захватывающая и Западную Словакию, получившая там название словацко-моравской расписной керамики.
Ареалы всех трех локальных вариантов смыкаются.
Памятники группы Лужанки и расписного Лендьела — это поселения с мощными слоями, а также
экстрамуральные могильники (таковые известны в этот период только в культуре Винча — могильник Богаш —
Гарашанин, 1979). Правда, в культуре Лендьел I—II еще встречаются захоронения на поселениях.
Погребальный обряд Лужанок и Лендьела сходен в деталях. Могильники грунтовые. Обряд погребения —
трупоположение на боку, скорченно. Ориентировка по линии В—3. Характерны кенотафы. Есть следы возможной
антропофагии. В могилы, форма которых не прослеживается, помещают погребальные фары и пищу. В качестве
инвентаря используется керамика, иногда топоры, украшения.
В обеих группах представлена кремневая и каменная индустрия. С появлением Лужанок в этом регионе
появляются проушные топоры. Носители обеих групп были знакомы с обработкой меди. Так, в группе Лужанки
(Млынарцы, яма № - 23) встречено медное шило -древнейшая поделка в Словакии. В культуре моравской
расписной керамики медь встречена позже. В культуре Лендьел медь появляется в относительно большом
количестве. Изделия (шилья, украшения, бусы, кольца, подвески, браслеты) —древнейшие медные изделия в
Задунавье (Титов, 1980, с. 391). В Европе находки меди устанавливаются с периода Старчево IIb и связываются
с приходом культуры Винча. В культурах периода, предшествующего Лендьелу, в Желиз, появление находок из
меди следует рассматривать в связи с влиянием Культуры Винча на северную периферию.
Металлообработка, как и высоко развитая керамическая индустрия, свидетельствуют о специализации ремесла.
Подтверждением этому служат находки керамических кладов в культуре Лендьел (Хензель, 1980, рис. 32).
Таким образом, сравнение культурно-хозяйственного типа Лужанок и Лендьела показывает их единство, которое
особенно выразительно на фоне различных культурных групп, образовавшихся после исчезновения — культуры
линейно-ленточной керамики (сравнить с культурно-хозяйственным типом КЛЛК, приведенным в главе V).
Установив генетическое родство древнейших памятников культуры Лендьела — Лужанок — с памятниками
классического Лендьела, можно переходить к вопросам происхождения, выделяя местную традицию, уходящую
корнями в культуры предлендьелского горизонта (Сопот — Бичке —Биня) с растворенными в нем элементами
Желиз— деривата культуры линейно-ленточной керамики, и пришлую — с более южных регионов, на которые
указывают лендьелские импорты в слоях винчанских поселений.
Местный компонент (в связи с выделением предлендьелского горизонта) в сложении расписного Лендьела
следует искать не в памятниках Желиз, а в памятниках Сопот II — Бичке — Биня. Комплексы предлендьелского
горизонта — культуры Сопот II-Бичке — Биня (по Калицу— Павуку) и комплексы расписного Лендьела
неравноценны в количественном отношении. Это осложняет сравнение. В подобной ситуации можно применить
способ сравнения через совмещение, по методике, разработанной Н. А. Николаевой (1987, с. 2—16). Все 8 типов
целых форм Бичке находят полные аналогии в керамических формах краснорасписного Лендьела (рис. 23: 18—
25 и 23: 32—41). Объективной характеристикой этого сходства может служить коэффициент совмещения,
равный 1,0 (о расчета коэффициента см. выше). Приведены формы культуры Сопот II, полностью
тождественные культурной группе Бичке (рис. 23: 18—25 и 23: 9—17). Коэффициент совмещения этих выборок
также близок к 1,0. На основании этого сравнения можно сказать, что компонент Сопот II —Бичке — Биня
полностью вошел в состав лендьелского культурного комплекса.
Происхождение предлендьелского горизонта, таким образом, увязывается с происхождением лендьелской
культуры. Разработки венгерских (Калиц, 1972), словацких (Павук, Лихардус, Шишка, Точик) и югославских
археологов (Брукнер, 1969; 1974) показывают, что результирующее научное мнение склоняется в пользу
трактовки памятников Сопот, Бичке как колоний культуры Винча. Поскольку памятники Бичке наслаиваются на
субстрат Желиз (Калиц, 1972, с. 13), то элементы Желиз в керамическом комплексе Лендьела, рассматриваемые
рядом археологов как праформы для керамики Лендьела в культуре Желиз (Точик, 1969), являются
опосредованными через предлендьел-ский горизонт (Павук, 1969, рис. 1). Сравнение керамики Сопот II — Бичке
с культурой Винча (рис. 23:, II и 23: IV) показывает, что все формы этой культуры находят аналогии в Винче (9
форм). Комплексы Сопот II — Бичке и Винчи не равноценны в количественном отношении, поэтому и в данном
случае следует применять коэффициент совмещения для оценки сходства двух групп памятников. Коэффициент
совмещения комплекса Сопот II-Бичке с Винчей равен 1,0. Однако в керамическом комплексе культуры Лендьел
существует и другой компонент, который не может быть выведен из культуры Солот II — Бичке. Генетические
истоки неместного компонента культуры Лендьел как ее классического, так и древнейшего варианта ведут к
культуре Северных Балкан — Винче, характеристика которой была дана выше, в главе 6. Сравнение
керамического комплекса, а также других составляющих культурного комплекса Лужанок и Винча (рис. 24: 17 —
44) показывает сходство двух культур, которое выходит за рамки ареальных связей, которое можно
интерпретировать только как генетическое родство двух культур. 14 форм керамики, которые составляют 11
типов, в Лужанках находят полные и тождественные соответствия в керамике Винчи. Вопрос о
представительности выборки керамики Лужанки решается методом совмещения всего комплекса керамики
Лужанок и данной выборки. Всего в комплексе Лужанок — 14 типов, таким образом, 80% комплекса Лужанки
находит точные и полные аналогии в керамике Винчи, и это сходство может быть интерпретировано как
генетическое родство (рис. 24: 17—44). Все ведущие формы сосудов Лужанок — кувшинообразные сосуды с 4-я
симметричными выпуклинами (рис. 24: 17 и 31), кубок (рис. 24: 18 и 32), чаши (рис. 24: 27—29 и 41—43), чаши
на пьедестале (рис. 24: 26, 30 и 40, 44) находят аналогии в культуре Винча. Уникальные составные сосуды (рис.
24: 24, 25 и 38, 39) также характерны для двух культур.
Культурно-дифференцирующими признаками двух культур Лендьел и Винча служат орнаментация каннелюрами
(характерна для Винчи и отсутствует в Лендьел, хотя присутствует в Бичке), роспись (характерна для Лендьела,
но отсутствует в Бичке и Винче). Эти же признаки являются культурно-определяющими для этих культур.
Сходство Лужанок и Винчи может быть подкреплено сравнением комплексов классического Лендьела и Винчи
(рис. 24: 1—16). Всего к сравнению привлечено 7 форм из Зенгеварконя — памятника венгерского Лендьела и 1
форма культуры моравской расписной керамики (рис. 24: 1—8). Все формы находят адекватные аналоги в
винчанском керамическом комплексе (рис. 24: 9—16), в том числе 6 форм представляют массовые формы в
обеих культурах. Таким образом, всего сопоставляется с Винчей 21 керамическая форма, представляющая ядро
лендьелской культуры и ее массовые типы. Еще более разительным, представляется сходство лендьелской и
винчанской пластики (рис. 25). Эта пластика и антропоморфная, и зооморфная (рис. 25: 17, 24, 20, 27). Она
включает отдельно стоящие (рис. 25: 1, 8, 3, 10, 11) и сидящие фигурки (рис. 25: 2, 4, 9, 12), одетые (рис. 25:
3) и обнаженные (рис. 25: 3, 10, 11, 12). Стиль изображений условный. Руки показаны укороченными
коническими выступами, грудь — круглыми налепами. Фигурки богини-прародительницы или женщины с
ребенком трактованы одинаково: руки скрещены на поясе, младенец — с левой руки, показаны колени , (рис.
25: 2, 9). Знаки, которые изображены на винчанской статуэтке (рис. 25: 1), повторяются на лендьелских
фигурках (рис. 25: 8). Общим для Винчи и Лендьела является изображение фигуры в рельефе на стенках
сосудов с воздетыми руками, разведенными ногами (рис. 25: 6, 7, 14). Для культуры Винча характерны лицевые
урны, которые в Лендьеле почти не встречаются (рис. 25: 21 и 28). Алтари — столики на ножках с углублением
в центре — встречены в обеих культурах, причем, это истоки той формы, которая встречается во всех
индоевропейских культурах III—II тыс. до н. э., и возможно, проясняют происхождение так называемых
курильниц катакомбной культуры II тыс. до н. э. (рис, 25: 19, 26; рис. 26: 2, 8, 9, 17). Зооморфные ручки
сосудов характерны для Лендьела и Винчи (рис. 26: 17, 24). Зооморфные сосуды, впервые появляющиеся в
Винче и Лендьеле (рис. 26: 1, 16), имеют своим завершением аски (рис. 25: 16). Отсутствующие в Винче модели
жилища, но имеющиеся в Лендьеле, могут быть дополнены пластическими украшениями в виде головы
животного в Винче (рис. 26: 3), обычно вывешиваемыми над входом в дом, как можно судить по модели дома в
КМК (рис. 26: 10). Картина сходства двух культур была бы неполной, если не вспомнить проушные топоры,
плоские каменные тесловидные топоры, а также костяные, каменные бусы и подвески из клыков (рис. 26: 4, 5,
6, 11, 12, 20, 21 13—15), встреченные в обеих культурах — Винче и Лендьел. На основании проведенного
анализа правомерно говорить/ о доминирующей роли винчанского компонента в сложении культуры Лендьел и
ее древнейшего варианта — Лужанок. Ареал Сопот II — Бичке смыкается с Винчей на своих восточных границах,
а с Лужайками — на северной границе. Так осуществляется принцип непрерывности территории при
доказательстве происхождения культуры Лендьел от Винчи. Далее, если один компонент, слагающий культуру
раннего Лендьела (Лужанок), Сопот II — Бичке, происходит из Винчи, и второй компонент развитого
краснорасписного Лендьела происходит также из Винчи, то в целом можно говорить о миграционном
происхождении культуры Лендьел от Винчи. Механизм участия Винчи в образовании ряда
центральноевропейских неолитических культур представляется следующим образом.
Культура Винча, появившись как сложившийся культурный комплекс на Северных Балканах, в массиве
памятников культурно-исторической области Старчево — Криш — Кереш, во второй половине V тыс. до н. э.
оказывала все возрастающее влияние на северную периферию. Может быть выделено несколько
хронологических периодов влияния Винчи на северные области, в один из которых наступила дезинтеграция
монолитной культуры линейно-ленточной керамики, что выразилось, в частности в образовании культуры
Желиз. На последующих стадиях Винча В1—В2 влияние Винчи на северозападную периферию сохранилось, о
чем свидетельствует существование в этом регионе винчанских памятников (Осентиван в Венгрии, Тордош в
Румынии) и памятников культуры Сопот I—II, в которой исследователи видят «посла винчанских традиций»
(Брукнер, 1974, с. 303). Влияние Винчи в северо-восточном направлении на Потисье выразилось в
дезинтеграции массива культуры алфелдской линейной керамики и образовании групп типа Сакалхат-Лебе.
Характеристика этой группы в отечественной литературе впервые дана В. С. Титовым (1980, с. 158—181). По
отношению к памятникам Сакалхат-Лебе винчанекий компонент признается Титовым без всяких колебаний
(1980, с. 180), тогда как в отношении лендьелских памятников, имеющих больше аналогий в Винче,
исследователь воздерживается от однозначной оценки, сочувственно излагая точку зрения Д. Срейовича,
полагающего, что Винча не играла роли в сложении культуры Лендьел (Титов, 1980, с. 411). В этой связи
интересно провести сравнение керамики Сакалхат и Винча (рис. 13). Выборка Сакалхат (рис. 13: 1—7, 15—18)
содержит амфоры и амфоровидные сосуды, горловина которых украшается антропоморфной личиной (рис. 13:
3, 4), Сосуды на ножках, миски, орнаментация выпуклинами (рис. 13: 5—7) имеют аналогии не только в Винче,
но и в Лендьеле. Характерным новым типом керамики является двуручный сосуд, который широко
распространился в Средней Европе только в период баальбергской стадии KBК (рис. 13: 18). Особенно роднит с
Винчей орнаментация широкими меандровыми полосами, украшенными наколами (рис. 13: 1, 2). Всего 12 форм
Сакалхат-Лебе находят аналогии в Винче, из них 5 форм находит аналогии в Лендьеле (рис. 13: 5—7, 15—17).
Если принять во внимание сказанное выше о 21 аналогии сосудам Лендьела в Винче и серии параллелей
лендьелской пластике, зооморфным сосудам и т. д. в Винче, то еще раз можно (на фоне аналогий Сакалхат-
Лебе) определенно сказать, что культура Лендьел — миграционная в Средней Европе и возникает на основе
доминирующего влияния Винчи. Что касается венгерского Лендьела, то Титов говорит о группе Бичке как
предтече Лендьела (Титов, 1980, с. 412). Наш взгляд на происхождение Лендьела исходит из трех фактов:
исключительной роли Винчи в сложении культуры Лендьел, трехэтап-ности влияния Винчи на Среднюю Европу,
а также существовании предлендьелского горизонта. Эта точка зрения не исключает Бичке из схемы
образования лендьелской культуры, но не позволяет рассматривать Бичке как единственный компонент
Лендьела. Распространение но всей территории Западной Венгрии краснорасписной керамике можно связывать
лишь с сильным культурным влиянием из районов Западной Словакии и Моравии, поскольку древнейшим
вариантом Лендьела является группа Лужанки в Западной Словакии, о чем свидетельствует и большое
количество параллелей между Лужайками и Асодом — древнейшим памятником венгерского Лендьела (Калиц,
1970).
Процесс сложения краснорасписного Лендьела является, по нашему мнению, отражением в материальной
культуре процесса формирования позднеиндоевропейской общности. Так, он является сложным
взаимодействием двух разных, но генетически связанных групп (Со-пот II — Бичке и Лужанки), корни которых
— в культуре Винча. Даже субстрат, на который наслаиваются памятники предлендьелского горизонта (культура
Желиз), оказывается также облученным культурой Винча, представляющей собой древнейшую цивилизацию
Старого Света. Сопот, Сопот II — Бичке — Биня, Сакалхат и Лужанки — разновременные вехи колонизационного
движения этой древнейшей цивилизации Европы. Решающая роль Винчи в формировании Лендьела,
позднеиндоев--ропейскую принадлежность которого мы обосновали в предыдущей монографии (Сафронов,
1983), делает ее ответственной за передачу лендьелцам «праиндоевропейской языковой эстафеты». Таким
образом, учитывая, что Лендьел является культурой поздне-индоевропейского состояния, образующей с
культурой воронковидных кубков последнюю прародину индоевропейцев перед распадом их единства, мы
должны видеть в процессе формирования культуры Лендьел процесс сложения позднеиндоевропейской
общности, а культуру Винча считать предшествующей и частично синхронной позднеиндоевропейскому
состоянию праиндоевропейской общности. Процесс формирования культуры Лендьел начался с появления
группы Лужанки в Юго-Западной Словакии, а закончился становлением краснорасписного Лендьела на
территории Венгрии.
Ареал первой позднеиндоевропейской прародины (ПИЕ I) (рис. 42; 2) образовался в последнее столетие V тыс.
до н. э. и очерчивается границами группы Лужанки. Он должен быть занят этнически однородным населением и
в силу территориальной компактности (120—130 км в поперечнике), и в силу однообразия и устойчивости
материальной культуры немногих памятников лужанской группы. Различные коллективы «лужанского»
населения благодаря территориальной близости постоянно могли легко общаться друг с другом. Однородность
материальной культуры как раз и свидетельствует о тесных контактах ее носителей. Это исключает наличие
диалектов внутри языка «лужанского» населения. Ареал второй позднеиндоевропейской прародины (ПИЕ II)
(рис. 43: 1) образовался на рубеже V—IV тыс. до н. э. (дата поселения Асод в Венгрии—4040—3880 гг. до н. э.—
Титов, 1980, с. 409). По территории ареал ПИЕ II больше ареала ПИЕ I (400 км с севера на юг и 200 км с востока
на запад), но его земля сплошной полосой занята памятниками краснорасписного Лендьела ступени Ib. Участие
в формировании краснорасписного Лендьела двух разных, хотя и родственных групп Лужанки и Бичке, делает
вполне возможным наличие диалектного членения в языке носителей культуры этих памятников, но
археологически выявить это не представляется возможным, хотя памятники южного венгерского Лендьела этого
периода несколько отличаются от более северных комплексов моравской расписной керамики. Этот период
окончательного формирования лендьелской культуры, включившей в себя не только лужанские, но и элементы
субстрата и группы Бичке. Ареал третьей позднеиндоевропейской прародины (ПИЕ III) образовался в конце
первой половины IV тыс. до н. э.; характеризуется ступенью II развития культуры. Лендьел, отличительной
чертой которой является белая роспись в керамике (Титов, 1980, с. 409—410), а также фактом отпочкования в
это время от лендьелской культуры памятников новой культуры, генетически связанной с Лендьелом,—
культуры воронковидных кубков (рис. 43: 2).
Генетическая связь культуры воронковидных кубков (КВК) с куль-Турой Лендьел (КЛ) фактически никем не
обосновывалась, хотя сторонники гипотезы «южного происхождения» (Милденбергер, 1953, с. 82), указывая на
сходство отдельных керамических форм КВК и КЛ, считали эту связь генетической (Беренс, 1973, с. 81). КВК
широко распространена во времени (сер. IV—III тыс. до н. э.) и пространстве (от Южной Скандинавии и
Балтийского моря — на севере, до Дуная — на юге, от Нидерландов — на западе, до Прикарпатья — на востоке).
Сложнее определить время существования каждого регионального варианта и хронологическую позицию
древнейших памятников КВК в каждом из них. Периодизация и хронология датских памятников КВК установлена
известным датским археологом Беккером (1958) на основании совстречаемости форм сосудов в керамических
(поминальных) комплексах торфяников Дании. Беккер разделил керамику КВК на 5 типологических групп (А—
Е). Сопоставление выделенных групп с известными к тому времени неолитическими комплексами керамики
Северной и Средней Европы при учете палинологических анализов и дат торфяников по С14 показало
хронологическое значение этого распределения. Периодизация Беккера (1947/1948, с. 5 и ел.) была образцовой
в течение четырех десятилетий. Почти в неизменном виде она остается и сейчас единственной для памятников
КВК Северной Европы. По периодизации Беккера корректируют свои региональные схемы исследователи
неолита-энеолита Польши, Чехии, Моравии, Германии (Ковальчик, Запотоцкий, Хоуштова, Беренс). Лишь
положение о последовательности двух древнейших хронологических этапов КВК в схеме Беккера,
характеризуемых кубками А и кубками В, подверглось сомнению (Стенбергер, 1977, с. 46—52). Древнейшими
Беккер считал комплексы с плоскодонными кубками А, носители которых были первыми неолитическими и
земледельческими племенами Северной Европы. Со торой миграционной волной в эти же районы и с другим
народом он связывал появление круглодонных кубков В.
По нашему мнению, кубки А и кубки В типологически близки друг другу (воронковидное горло, плавные
очертания тулова) и отличаются только формой дна. Одинакова и невыразительная орнаментация в виде
наколов, ногтевых вдавлений, хотя во время бытования комплексов с кубками В появляется новый элемент —
шнуровая орнаментация горизонтальными линиями несколько ниже венчика. Новый орнаментальный штамп и
новая керамическая форма — воротничковая фляга с округлым туловом — широко распространены в Средней
Европе и в более поздних, чем ступени КВК А и КВК В в Швеции и Дании, в последней фазе IV КВК в Моравии,
на рубеже баальбергской-зальц-мюндской ступени КВК в Германии, и на ступени С I—С II КВК в Чехии. Эти
факты и убеждают нас в справедливости предложенной Беккером последовательности стадий А и В. Однако
многие археологи отметили недостаточную аргументированность этой последовательности и даже возможность
обратной стратиграфии. Так, Стернбергер (1977, с. 46—52), указывая на единую этническую принадлежность
носителей КВК в Южной Швеции на основании типологического анализа инвентаря, пришел к выводу, что кубки
В древнее кубков А и что последние развились на неизвестной пока родине КВК из круглодонных кубков В.
Полемика привела к тому, что археологи стали рассматривать комплексы с кубками А и В как единый
хронологический горизонт АВ. По наличию кубков и других керамических форм, сопровождающих кубки типа А
и В, комплексы этого древнейшего горизонта КВК — КВК АВ были обнаружены в Центральной Польше (Сарново:
I этап КВК по схеме К. Сюшинского), Западном и Восточном Поморье, Куявии, Ма-зовии, Малопольше (?) (Неолит
Польши, с. 198—199, табл. 106), в Верхней Силезии (Петровице Велки — Козловски, 1970, с. 543), в Моравии (I
этап по периодизации Е. Хоуштовой, 1960, клады Божич в Зноймо и Малице), возможно, в Чехии (Шленьска
Гора: IA по периодизации чешских археологов — Доистория Чехии, 1978, с. 238, 239), гипотетично в СаксоТюрингии. Подобная география распространения древнейших комплексов воронковидных кубков может
свидетельствовать либо почти об одновременном конвергентном их возникновении на разных территориях
(полицентризм), что возможно только при наличии общей подосновы; либо о быстром их распространении из
одного центра (моноцентризм). В пользу моноцентрической гипотезы свидетельствует отсутствие западных
генетически близких культур субстрата на западных и северных территориях распространения кубков А—В. Так,
в Дании и Швеции КВК наслоилась на мезолитическую культуру Эртебёлле и некоторой время существовала с
этой культурой. Предположение Троелс — Смита (1954) о том, что на ее основе под влиянием юго-западных
элементов возникла КВК, не только лишено оснований, но и перспектив из-за невозможности объяснить
появление развитого неолитического комплекса И полной смены культурно-хозяйственного типа в этом регионе.
Таким образом, Северная Европа не могла быть родиной КВК. Западная (приальпийская) концепция
происхождения КВК от ми-хельсбергской культуры, выдвинутая Беренсом (Ковальчик, 1970), также может быть
легко опровергнута на основании хронологических данных, поскольку михельсбергские элементы не
встречаются в древнейших памятниках КВК на ступени АВ. Хотя, по нашему мнению, кубки В вполне могли
переоформиться из плоскодонных кубков А под влиянием круглодонных михельсбергских форм. Существование
же михельсбергской культуры в период бытования кубков А и В доказывается целой серией из восьми дат из
михельсбергского поселения Эренштайн (Долуханов, Тимофеев, 1972), относящихся к концу 3-й — сер. 4-й
четверти IV тыс. до н. э. Однако и радиокарбонные данные указывают на то, что КВК возникла на три века
раньше михельсбергской культуры, и ее ранние памятники датируются по С 14 последним столетием первой
половины IV тыс. до н. э., а по увязке с белорасписным Лендьелом — серединой IV тыс. до н. э. (см. ниже).
Безусловная близость некоторых керамических форм михельсбергской и КВК восточной группы скорее
свидетельствует о взаимовлиянии керамических традиций обеих культур. В михельсбергской культуре есть
формы, восходящие к еще более древней, лендьелской традиции в керамике. Вероятно, не лишена оснований
гипотеза тех исследователей, которые «считают михельсбергскую культуру периферийной культурой области
воронковидных кубков» (Монгайт, 1973, с. 255). Эту гипотезу подтверждает появление на стоянках
михельсбергской культуры рвов, частоколов, сложных воротных сооружений, полностью совпадающих с
фортификационными сооружениями КВК и Лендьела (Хахман, 1973, с. 79—107). Сформировавшаяся под
сильным влиянием КВК, михельсбергская культура, продолжая впитывать культурные элементы КВК —
Лендьела, и сама оказывала влияние на эти культуры. Особенно явно это ощущается в появлении круглодонных
форм в иордансмюльских комплексах лендьелской культуры, баальбергских памятниках КВК (рис. 29: 7, 26, 27,
29), а позже в памятниках зальцмюндской ступени КВК. При такой ситуации решающее значение в пользу
происхождения КВК от лендьелской культуры имеет хронология памятников КВК, преемственность ее
архитектурного и фортификационного наследия, типа хозяйства и керамической традиции от лендьелской
культуры (рис. 28).
Южное происхождение КВК от лендьелской культуры представляется единственно возможным, поскольку в этом
случае находится объяснение возникновению яркого керамического комплекса КВК, почти все формы которого
восходят к лендьелской керамической традиции (рис. 31, 28), а удивительное сходство культурнохозяйственного типа и архитектуры обеих культур убеждает в их генетической связи (см. ниже). Наконец,
данные радиокарбонного анализа подтверждают большую древность южных памятников. Если наиболее древние
памятники КВК в Южной Швеции датируются по С 14 2950 г. до н. э. (Стернбергер, 1977, с. 51), в Дании
(Коненсхой)—последней четвертью IV тыс. до н. э., в ГДР (Кмелен) —третьей четвертью IV тыс. до н. э., в
Польше (Сарново) —около 3600 г. до н. э. (Долуханов, Тимофеев, 1972, с. 57), то для находок в Моравии,
Верхней Силезии нет радиокарбонных дат, но они прочно синхронизируются по находкам белорасписной
керамики Лендьелом II, памятники которого датируются по С 14 серединой IV тыс. до н. э. (Лентенье —
Сенткересдомб -3510±120; Залавар —Мекень —3450±80 гг. до н. э.—Титов, 1980, с. 409—410). По
устоявшемуся представлению появление новой археологической культуры отмечается новой керамической
традицией. В культуре воронковидных кубков новой, ведущей и определяющей формой является воронковидный
кубок или формообразующий элемент, встречающийся и на других сосудах в рамках этой керамической
традиции, выраженый в преувеличенно раскрытой горловине в виде воронки (рис, 29: 7). в развитии
керамической традиции КВК намечаются периоды, первый из которых характеризуется набором форм,
типологических близких к лендьелским (рис. 28); воронкообразная горловина на отдельных сосудах еще не
гипертрофированно увеличена, а соизмерима с пропорциями сосудов. Число сосудов, входящих в состав самого
раннего комплекса КВК ступени АВ (по Бекеру), невелико, поэтому можно привести каждому из них конкретные
аналогии, фиксирующие связи сосудов КВК с культурой Лендьел (рис. 29: 23—29, 28).
Сосуд с воронковидной горловиной и овоидным туловом с небольшим донцем из Маломериц (Моравия, КВК I, по
Хоуштовой) находит аналогию в типичном лендьелском кубке с воронковидной шейкой, обычно украшенной
четырьмя круглыми шишечками на месте наибольшего диаметра (Балатонендред, по Титову, 1980, с. 375, рис.
227: 3) рис. 16: 6). Тот факт, что маломерицкий кубок (рис. 28: 11, 19) составляет основу, на которой в
последующие периоды развиваются многообразные сосуды, объединяемые общим элементом —
воронкообразной горловиной, не вызывает сомнений из типологического сопоставления его с более поздними
воронковидным кубками. Существенно и то, что лендьелские кубки с воронкообразной горловиной не единичны,
а типичны для лендьелской керамической традиции, (рис. 21: 8; 18: 2,3,7). Вторая характерная форма для
комплекса как раннего КВК, так и для более позднего — это сосуд, в котором верхняя часть представляет собой
цилиндр, а нижняя часть — усеченный конус, причем диаметр максимальный придонной части равен диаметру
цилиндрической верхней части. В этом сосуде нет разделения на горловину, плечевую часть. На венчике —
очень часто «воротничковый» налеп. Происхождение этой специфической формы мы видим также в лендьелском
комплексе Виланы — Кевешд (Мюллер-Карпе, 1968, табл. 187: 9) и Зенгезарконь (Домбаи, I960), (рис. 29: 14,
29; рис. 28: 20). Третья форма, присутствующая в раннем комплексе КВК, имеющая много продуктивных
производных в последующих периодах развития этой культуры, а также производных от нее — КША, КШК — это
амфоры с шаровидным туловом и небольшим плоским дном, с узким цилиндрическим горлом (соотношение Д1/Д1/3, где Д1—диаметр горловины, а Д— диаметр сосуда; соотношение HI/H-1/6, где HI — высотa горловины, Н —
высота сосуда). Такая амфора снабжена уже не выступами, как первые амфоры в культуре Винча или
кувшинообразные сосуды Лендьела, а ручками, и это характерный признак, отличающий лендьелскую
керамическую традицию от раннего комплекса КВК (рис. 29: 23, 25). Для позднего Лендьела (Лендьел III—V),
нерасписного, ручки на сосудах—неотъемлемый их элемент, а мы подчеркиваем разницу для расписного
Лендьела и КВК (раннего), появление же ручек на поздней ступени Лендьела считаем результатом влияния КВК
на культуру Лендьел. Строго говоря, нам неизвестна точная аналогия амфоре из Божице (Моравия, КВК I по
Хоуштовой) в лендьелских комплексах, равно как и вообще такой элемент, как ручки, но нельзя пройти мимо
таких лендьелских сосудов, как биконические со сглаженным ребром и цилиндрической горловиной или со
слегка вогнутыми очертаниями. Соотношение Д1/Д у таких сосудов — такое же: 1/3, a HI/H-1/5—1/9. Подобные
сосуды имеют также большую высоту: экземпляр из Печенад имел 43 см. Для первой ступени чраснорасписного
Лендьела такая форма не характерна, но появляется она именно на второй ступени (рис. 28: 1, 7). Полных
аналогий в отношении этой формы в сосудах КВК и Лендьела не будет потому, что данная амфоровидная форма
— развивающаяся и в самой культуре Лендьел. Проливает свет на происхождение этой формы аналогия из
культуры Винча ступени Винча — Тордош II (по Гарашанину, 1979, табл. 91). Для культуры Винча древней фазы
развития (Винча —Тордош I, II, по Гарашанину) амфоры являются характерной чертой керамической традиции.
Они многообразны по оформлению деталей, орнаментов, второстепенных пропорций, но вместе с тем и очень
стандартны. Важно и то, что наряду с небольшими амфорками есть амфоры значительных размеров и даже
пифосы в человеческий рост (размеры сосуда также являются характеристикой керамической традиции). На
основании того, что выше было показано, что доминирующий компонент культуры краснорасписного Лендьела
имеет винчанское происхождение, сравнение амфоры из Божице с амфорой из культуры Винча правомерно,
учитывая полное отсутствие подобных форм в синхронных и соседних культурах нелендьелского круга и
существование нестабильной формы в культуре Лендьел.
В раннем комплексе появляется также новая форма сосуда — амфора с биконическим туловом и высокой
цилиндрической или вогнуто-цилиндрической горловины с двумя петлевидными ручками на переходе от
горловины в плечевую часть (рис. 29: 23). Все вышесказанное о ручках, не характерных для Лендьела, следует
отнести и к данному случаю. Форма двуручной амфоры с цилиндрическим горлом КВК из Могильниц (Хоуштова,
1960, табл. IX: 10) совпадает с типично лендьелской формой из Лужанок (рис. 15: 7), которая традиционно
украшалась шишечками по месту наибольшего диаметра и не имеет ручек (Новотный, 1962; Мюллер-Карпе,
1968, табл. 204). К сказанному можно было бы добавить и сходство некоторых производных форм от
воронковидного сосуда из Маломериц с лендьелскими формами (рис. 18: 2, 7) и формами горшков из культуры
Сопот. Выше обосновывалась связь культуры Сопот с группой Лужанки в Западной Словакии, Бичке в Западной
Венгрии. Культура Сопот на II ступени развития представляет собой культурное единство с группами Бичке и
Биня в Словакии (по Калицу, 1972, с. 13; Брукнеру, 1974; Павуку, 1969, с. 345). На третьей ступени развития
культура Сопот включает столько импорта из Зенгеварконя, что исследователи говорят об этой ступени как о
лендьелской культуре (рис. 23). Не удивительно, что некоторые сопотские формы перешли в КВК через
посредство культуры Лендьел, не прижившись в последней.
В раннем комплексе КВК АВ в Моравии присутствует слабопрофилированный с невыделенной горловиной сосуд,
украшенный сосцевидными налепами и горизонтальными ручками (Хоуштова, 1960, табл. III: 5), аналогия
которому представлена в комплексе Лужанки (Новотный, 1962, табл. XXXIV: 1; Мюллер-Карпе, т. 2, табл. 204:
65). Мисы на ножке как тип представлен в раннем комплексе КВК АВ (Хоуштова, 1960, табл. IV: 5). Эта форма
сосуда гораздо более представительна в комплексе Лужанок (Мюллер-Карпе: т. 2, табл. 202: 17—22), однако
имеется и точная аналогия в виде биконической вазы на ножке (Мюллер-Карпе, 1968, т. 2, табл. 203).
Таким образом, весь ранний комплекс КВК ступени АВ, по Беккеру, находит полную аналогию в культуре
Лендьел I, однако гораздо более полные аналогии, находит КВК АВ в белорасписном Лендьеле (Лендьел II),
которому синхронен ранний комплекс КВК АВ. Проведенное нами графическое сравнение учитывает все типы
раннего комплекса КВК и все имеющиеся в наличии формы моравского комплекса КВК АВ (рис. 28). I тип —
узкогорлые амфоры (высота 30—40 см); отношение диа- метра горловины к диаметру тулова — 1:3 Украшаются
жгутовидными ручками в придонной части или зооморфными ручками на плечевой части (Хоуштова, 1960, табл;
II: 2, 3 и табл. II: 1). В белорасписном Лендьеле — культуре моравской расписной керамики подобные амфоры
таких же размеров встречаются, но уже с горизонтальными ручками, укрепленными на наибольшем диаметре
(рис. 28: 1 и 7).
II тип — широкогорлые амфоры с цилиндрическими и воронковидным горлом с 2-я ручками с горизонтальным
отверстием (высота около 30 см). Соотношение диаметра горловины к диаметру тулова-5:6. В белорасписном
Лендьеле есть аналогичные формы — двуручные сосуды, однако они не имеют выделенной горловины (рис. 28:
2 и 8). III тип — узкогорлые амфорки (высота 15 см). Две ручки на основании горловины. Находят аналогии в
Лендьеле II (рис. 28: 3 и 9).
IV тип — амфоры с воронковидным горлом и 4-я ручками на основании горловины (рис. 28: 4 и 10).
V тип — воронковидные кубки (высота — 30 см).
Воронковидная горловина выделена, хотя не столь гипертрофированн, как на поздних экземплярах. Кубки
варьируют по орнаментации (рис. 28: 11, 12, 20). В сравниваемых сосудах Лендьела II такие кубки
декорируются симметричными выступами на линии наибольшего диаметра (рис. 28: 5). Сопоставление кубков
Лендьела и КВК подтверждает высказываемую гипотезу о происхождении воронковидного кубка из культуры
Лендьел.
VI тип — кубковидные сосуды, представляют собой форму с невыделенной горловиной, но плавно
суживающейся верхней частью. Они украшаются налепом («воротничком» — рис. 28: 20) или язычковыми
выступами (рис. 28: 19). Названные формы имеют хорошие аналогии в белорасписном/Лендьеле (рис. 28: 14 и
19; 28: 15 и 20).
VII тип — мисы на ножках («вазы для фруктов») —не является новой чертой в комплексе КВК. Эта форма
керамики восходит к Лендьелу, Винче и Старчево (рис. 28: 16, 17 и 21).
VIII тип — сковороды (рис. 28: 18 и 23). Форма находит полные аналогии в лендьелском комплексе.
Таким образом, сравнение по типам керамики комплекса КВК АВ (моравский вариант по Хоуштовой) и
сарновской (Неолит, 1979, с. 198) с белорасписным Лендьелом Моравии и Польши показывает, что ранний
комплекс КВК выкристаллизовался из лендьелского комплекса, отличаясь только большим однообразием и
вариантными деталями (ручки, декор, отсутствие росписи в КВК). Наш вклад состоит не столько в том, что мы
впервые выделили эту проблему, но в том, что мы проследили графически для каждой конкретной формы связь
двух культур в древнейшем звене. Следует подчеркнуть, что в археологической литературе только в самое
последнее время обратили внимание на синхронизацию КВК с культурой Лендьел. Эти две культуры никогда не
рассматривали в системе. Хотя отдельные гипотезы о происхождении керамической формы — кубка — в КВК
иногда выдвигались, они не стали аксиомой для археологов. Между тем именно этот блок культур Лендьел и
КВК, сосуществуя на протяжении почти тысячи лет, определил развитие позднего неолита-энелиота
Центральной Европы и предопределил культурное развитие региона в эпоху бронзы.
Ранний комплекс культуры воронковидных кубков (КВК А и КВК В по Беккеру, или континентальная фаза КВК
АВ, по Беккеру— Запо-тоцкому) распространен от Чехии, Моравии на север до Польского Поморья (рис. 43) на
запад до Голландии и Скандинавии, причем он хронологически не расчленен. Это объясняется как
малочисленностью, так и однообразием находок. Ареал распространения белорасписного Лендьела гораздо
меньше: это Моравия, Словакия, Силезия, Малополь-ша, Северное Прикарпатье, Волынь. Древнейший комплекс
КВК ДВ появляется на окраине культуры Лендьела, определяется как новое культурное явление (культурноспецифические формы керамики, отсутствие орнамента на ней, новый погребальный обряд в виде
мегалитических обкладок под курганом и т. д.) и является своеобразной «подвижной частью» культуры Лендьел.
Однако уже на следующей фазе КВК —баальбергской — происходит такое сильное взаимовлияние двух культур,
что в культуре Лендьел происходит переход от расписной к нерасписной фазе — Лендьел III (рис. 43: 2; 44: 1).
Ареал III позднеиндоевропей с к о и прародины (ПИЕ III — рис. 43: 2) качественно отличается от ареала I и II
ПИЕ именно своей двукультурностью (сосуществованием двух генетически родственных культур — Лендьел и
КВК).
Другим отличительным признаком ПИЕ III от ПИЕ I и ПИЕ II является отсутствие компактности и разбросанность
ее памятников на большие расстояния друг от друга (сравни карты: рис. 42 и 43: 1 с 43: 2). ПИЕ III
характеризуется памятниками белорасписного Лендьела II, которые распространены в Моравии (моравская
расписная керамика: местонахождения Морава над Вахом, Велки Костоляны, Чабу-Силы, Вычапы — Опатовцы в
Комятиче (Павук, Шишка, 1980, с. 141), в Словакии (в Западной Словакии — Печенады, Валки Костоляны,
Требатицы, Краковани на Повяжи и др.; в Восточной Словакии — Чес-халом — Оборин — Павук, Шишка, 1980, с.
141), в Чехии (отдельные комплексы белорасписного Лендьела в массиве культуры накольчатой керамики
стадии ПС — Доистория Чехии, с. 214), в Силезии и Мало-польше (люблинско-волынская группа, малицкая —
Неолит, рис. 39, 43), в Венгрии (белорасписной Зенгеварконь), в Нижней Австрии (расписная керамика типа
Стрелиц в Эгенбурге, Лангенцерсдорфе, Пойсдорфе— Мюллер-Карпе, т. II, с. 488), на Северных Карпатах и
Волыни.
Немногочисленные памятники КВК этого периода концентрируются на западных и северных границах
лендьелской культуры. Все эти комплексы являются древнейшими в региональных периодизациях КВК ((Божич в
Зноймо, Маломерицы, Малицы в Моравии — КВК I, по Хоуштовой, 1960, с. 61—70; древнейший этап КВК IA в
Чехии гипотетичен, отдельные находки в слое мощностью 0,3 м в нижяем слое I на Шлянська Гора —МюллерКарпе, 1974, т. III, с. 927, № 430; Cap-ново, Рацибож, Петру Велки, Пикутково — КВК I, II ступени, по Сюшинекому, 1973, с. 515 и ел.). Относительная хронология этих комплексов КВК и КЛ устанавливается на
основании совстречаемости в одних ямах на поселении расписного Лендьела (Хауштова, 1960, с. 63), на
поселении финальной фазы культуры накольчатой керамики в Чехии, Силезии (Рацибож — Очице — Козловский,
1970). Типологически улавливается стык бело-расписного Лендьела с культурой накольчатой керамики, что
выражается в совстречаемости декора двух культурных традиций на одних керамических формах.
Синхронизация КВК АВ во всем ареале от Южной Скандинавии до Моравии устанавливается типологически.
Датирование памятников КВК АВ показывает большой разброс дат по С 14: так, Сарново (памятник КВК на
Среднем Одере и притоке его — Варте) датируется по С 14 3620±60 гг. до н. э., а Вэрби —Бара —2950±110 гг.
до н. э. Почти полтысячелетия разделяет, судя по С 14, эти два памятника с одинаковой типологически
керамикой, что вызывает сомнение в единствен-венной дате Сарново, тем более, что керамика Сарново
включает и баальбергские формы (рис. 29: 20 — 22). Польские исследователи помещают КВК АВ в
хронологический промежуток 3300 — 3200/3100, выделяя с вопросительным знаком Сарново в древнейшую
фазу до КВК АВ (Неолит, 1979, с. 198, рис. 106). Обращает внимание и то, что древнейший по С 14 памятник
КВК АВ находится на расстоянии более 300 км по прямой от эйкумены культуры Лендьел.
Локализация памятников КВК АВ и датировки их по С 14 позволяет поставить вопрос о колонизации Северной
Европы племенами земледельческой культуры воронковидных кубков в конце IV тыс. до н. э.
Колонизация племенами КВК Северной Европы на начальном периоде проходила, вероятно, мирно в результате
относительно коротких миграций отдельных коллективов праиндоевропейцев по рекам, берущим начало в
предгорных районах Центральной Европы и впадающим в Балтийское море. Продвигаясь к северо-западу,
носители КВК вступали в активные отношения с населением приальпийских областей, в результате чего,
очевидно, имело место сложение михельсбергской культуры со специфическими круглодонными и
воронковидными кубками, обнаруживаемыми в обеих культурах.
Вероятно, связями с местным населением следует объяснять появление нордического типа в КВК, который имеет
много общих черт со средиземноморским типом, характерным для памятников лендьелской культуры.
Антропологические исследования на поселении КМК Тешетицы — Киевцы (Лоренцова, 1976, с. 196) показывают
существование двух типов — долихокранного, принадлежащего культуре накольчатой керамики, и
брахикранного, мезоринного, характерного для моравской расписной керамики. В КВК Чехии присутствует
грацильный тип нордического облика, либо преобладающий, либо смешанный со средиземноморскими
элементами с включением лаппоноидного и кроманьоидного (в других памятниках КВК преобладает
средиземноморский тип — Доистория Чехии, с. 237, сн. 5). Примесь кроманьонского антропологического типа,
известная и в памятниках раннего Лендьела, увеличивается по мере продвижения этой культуры и КВК к
северо-востоку. (Палеоевропеоидный тип зафиксирован в датских памятниках культуры Эртебёлле —
Кондукторова, 1973, с. 48.) При продвижении Лендьела и КВК на север и северо-запад в антропологическом
типе его носителей появляются палеоевропеоидные и лаппоноидные антропологические типы, а также
смешанные с ними гибридные типы (Хензель, 1980, с. 81). Это может свидетельствовать лишь об относительно
медленной и относительно мирной ассимиляции редкого аборигенного населения севера Европы, стоявшего к
моменту появления здесь праиндоевропейцев на мезолитической стадии развития, что хорошо иллюстрируется
отмеченным уже исследователями сходством кремневого инвентаря в ранних памятниках Дании и Швеции и
мезолитической культуры Эртебёлле в тех же районах. Тесные связи КВК с западными соседями, включение в
свой состав редкого аборигенного населения, удаленность датских и шведских памятников КВК на 750—850 км к
северо-западу от центрально-европейской эйкумены способствовало языковому обособлению северных групп
населения КВК. Из-за полного сходства их матеральной культуры, а также близости древнейших КВК и
памятников белорасписного Лендьела нельзя предположить выделения языков в период ПИЕ III, учитывая еще и
кратковременность (два-четыре века) процесса колонизации племенами КВК севера Европы.
Диалектное членение праязыка в ареале ПИЕ III — третьем ареале индоевропейской прародины — несомненно,
поскольку оторванные от своей эйкумены вследствие далекой миграции на северо-запад, коллективы
праиндоевропейцев не могли поддерживать регулярную связь со своей юго-восточной родиной. Отношения с
основным массивом индоевропейского населения становились эпизодическими и у одиночных членов
мигрировавшего коллектива, забывались и видоизменялись традиции, а вместе с ними и часть слов родного
языка. Так, согласно эмпирическому правилу М. Сводеша «базовый словарь языка, состоящий из числа слов,
которые по характеру выражаемого ими содержания (общечеловеческие понятия; числительные; части тела,
общечеловеческие состояния и действия, самые общие явления природы) не нуждаются в заимствованиях из
других языков, тем не менее около 15% этого словаря замещается в течение тысячи лет» (Дьяконов, 1984, т. 2,
с. 4—5); около 28% за 2000 лет, 48% за 4000 лет. Слова, относящиеся к культурной лексике, заменяются
значительно быстрее, так как «в области именно культурной лексики происходят заимствования вместе с
заимствованиями предметов и понятий» (Дьяконов, 1984, с. 7). Заимствование носителями КВК и усвоение ими
ряда элементов материальной культуры у западных соседей и северных аборигенов, а также свидетельства о
слиянии носителей КВК с аборигенным, вероятно, приальпийским населением, выражающемся в изменении
антропологического типа, как раз и предполагает существенные, без сомнения, уже диалектные изменения
языка у праиндоевропейского населения, мигрировавшего на северо-запад. Это хорошо согласуется с
выделением в праиндоевропейской языковой общности древнейшего (западного, по Крае, а точнее — северозападного) древнеевропейского диалекта и. е. праязыка и восточного (точнее, юго-восточного)
праиндоевропейского ядра. Выделение древнеевропейского диалекта праиндоевропейского языка научно
обосновано Крае (1957, с. 1—16), который указывал, что германские, кельтские, иллирийские, окско-умбрские,
латинский, венетский, балтийские и, в меньшей мере, славянские языки «имеют отличительные признаки
лексики и грамматики и отмежевываются от остальных индогерманских (и. е.— В. С.) языков» (Крае, с. 287).
Географическое распределение исторических языков и данные гидронимии позволили Крае утверждать, что
древнеевропейский диалект находится на западном краю ареала праиндоевропейского языка.
Действительно, все перечисленные языки в раннеисторическое время занимали северо-западные
индоевропейские территории, а остальные языки (греческий, тохарский, индоиранские) занимали по отношению
к ним юго-восточное положение. Совершенно такое же соотношение мы видим в географическом распределении
двух генетически связанных между собой археологических культур: Лендьел и КВК. Отпочкование КВК от
Лендьела на северо-западных границах последней, территориальный разрыв между памятниками КВК Дании и
Швеции от основной эйкумены обеих культур, заметные различия при общей близости их материальной
культуры, некоторое изменение антропологического типа КВК за счет включения аборигенного и западного
компонента позволяют считать КВК эквивалентом древнеевропейского диалекта праиндоевропейского языка.
Ареал IV позднеиндоевропейской прародины (ПИЕ IV) (рис. 44: 1) простирается от Венгерского Задунавья на
юге до Южной Скандинавии на севере, от Альп на западе до Малопольши и Западной Украины на востоке.
Археологическим эквивалентом пра-культуре индоевропейцев ПИЕ IV являются те же две культуры — Лендьел и
КВК, находящиеся на других хронологических уровнях разви-тия. Хронологические рамки ПИЕ IV
обосновываются датами по С 14. Нижняя граница более проблематична, поскольку зависит отжаты стадии КВК
АВ, а поскольку памятников этой ступени немного, то и число дат ограничено. Верхняя хронологическая
граница, вероятно, связывается с 30—29 вв. до н. э., судя по датам С 14 (см. ниже). Лендьелский комплекс в
Словакии представлен памятниками Брод-зани — Нитра или Лендьел III (по Немешовой — Павуковой); в
Моравии— нерасписной стадией культуры моравской расписной керамики; КМК IV (Подборский, 1970, рис. 13);
в Венгрии — нерасписным Лендьелом, Лендьел III (Титов, 1980, с. 410); в Средней Германии — груп-пой
Гатерслебен (Беренс, 1973); в Силезии — группой Очице I (Неолит, 1979), на Западной Украине — памятниками
типа Гоща — Вербковицы (Пелешищин, 1985, с. 271—272).
Баальбергский комплекс (КВК.), синхронный Лендьел III, представлен как новое культурное явление только в
Средней Германии (Беренс, 1973, с. 79). В Чехии, Моравии, Польше он проявляется в большей или меньшей
мере: баальбергские элементы в комплексах позднего неолита этих регионов служат хронологическим репером,
отмечающим появлением нового культурного качества. В Моравии бааль-бергская фаза КВК обозначается
Евишовичи С2 (Хоуштова, 1960, с. 63 и ел.). В Чехии — ступенью КВК IB—1C ( Доистория -Чехии, с. 237).
Баальбергские элементы присутствуют также в КВК Польши, определяя синхронизацию фазы Пикутково и
частично Вюрека в польских памятниках КВК с Баальбергом Средней Германии (Неолит, 1979, с. 198, 199, рис.
106).
Непрерывность лендьелской традиции при переходе от расписного Лендьела I—II к нерасписному Лендьел III
доказывается фактом непрерывного развития этой культуры на ее основных местонахождениях— Венгрии,
Моравии, Словакии. Преемственность баальбергской фазы КВК с фазой КВК АВ требует доказательств,
поскольку для территории Моравии, Польши баальбергские памятники считаются пришлыми (Хоуштова, 1960, с.
63 и ел.; Неолит Польши, рис. 106), а в то же время именно Моравия, Куявия являются центрами возникновения
континентальной фазы КВК АВ.
Основные керамические типы КВК баальбергской фазы развития являются продолжением типов КВК. АВ, хотя
набор форм баальбергской керамики пополнился очень характерными и специфическими формами, которые
являются отличительными признаками данной хронологической ступени КВК. I тип — узкогорлые амфоры — в
баальбергском варианте украшаются вертикальными жгутовидными ручками (рис. 29: 1—3; Мюллер-Карпе,
1974, т. III, табл. 459: 15, 25) на линии наибольшего диаметра в верхней трети сосуда и у основания горловины.
Абсолютные и относительные размеры сосудов этого типа в КВК АВ (рис.х29: 23, 20; 29: 1) и в КВК
баальбергской ступени (рис. 29: 1) одинаковы.
II, III типы — амфоры с цилиндрическим горлом и двумя ручками на переходе от горловины в тулово (МюллерКарпе, 1974, т. III, табл. 459:2).
IV тип — амфорки с цилиндрическим и кубковидным горлом и 4-я ручками на линии наибольшего диаметра и у
горловины (рис. 29: 5, 6). В КВК АВ встречен вариант этого типа с широкой горловиной (рис. 29: 24).
V тип — кубки — представлен в большом числе вариантов в баальбергской фазе (рис. 29: 7), один из которых
является культурно-специфическим для всей культуры КВК, так и для данной фазы его раз-вития; это кубок с
преувеличенно расширенным воронковидным горлом, причем воронкообразная горловина составляет 3/4 высоты
(Лас Стоцки, гробница XII— Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 483: Н:1).
VI тип — кубковидные сосуды — представляют практически мало отличающийся от этого типа сосуда КВК АВ
(рис. 29: 26, 29) (Клос-тер — Гронинген: Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 459: 29). VII — мисы на ножках —
более редкая форма керамики для бааль-бергской фазы КВК, хотя существующая до конца КВК. VIII —
сковороды — также не характерная форма для КВК баальбергской фазы развития.
Хронологически значимой керамической формой для баальберг-ской фазы становится так называемая «лампа»
— узкогорлый сосуд с горизонтальным валиком на середине горловины (рис. 29: 15). Типологически эта форма
меняется в незначительных деталях в ареале КВК и во времени, но раньше Баальберга она вообще не
встречается, хотя встречается как заимствование от КВК в Лендьеле иордансмюль-ской ступени (Мюллер-Карпе,
1974, т. 3, табл. 458: 36).
IX тип, появившийся с баальбергской фазы КВК,— кувшины (рис. 29: 9). Они существуют на всем протяжении
КВК, эволюционируя в форме, пропорциях и декоре (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 459: 7, 5, 23). Для
баальбергской фазы КВК характерны кувшины с цилиндрической горловиной, которая составляет около 1/3
высоты сосуда. Ручка ленточная или жгутовидная от середины горловины (или основания ее) до наибольшего
диаметра кувшина. X тип, также появившийся в КВК баальбергской (фазы, представляет собой кружки; высота
их меньше диаметра, а диаметр устья бЛи-. зок к наибольшему диаметру (рис. 29: 10; Мюллер-Карпе, 1974, т. 3,
табл. 459: 11, 12, 18; Неолит, рис. 93: 14).
XI тип — двуручная чаша с ручками, приподнятыми над плоскостью устья сосуда (рис. 29: 18; Мюллер-Карпе,
1974, т. 3, табл. 459: 28). Аналогичный тип сосуда встречен в культуре Иордансмюль (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3,
табл. 458: 39), в культуре Гумельница (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 671: 21, 14—16, 21, 24—26), в
Луданицкой группе культуры Лендьел (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 456: 9, 15), в Винче-Плочник (МюллерКарпе, 1974, т. 3, табл. 453: 11). Двуручный сосуд не становится излюбленной формой для керамистов КВК, но
утверждается в раннеэлладской керамике Средней Греции и энеолитиче-ской — раннебронзовой керамике
Фессалии (Аргиса— Магула, III—IV строительный горизонты; Зигуриес; Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 403, А:
19) (рис. 39).
Разнообразие керамических форм КВК практически исчерпывается названными типами керамики, однако
вариации возможны и на пос-следующих фазах развития КВК: они обеспечиваются сочетанием ручек с
безручными формами керамики на более ранних ступениях КВК, а также новыми мотивами в орнаментах и
орнаментальных штампах. Так, на поздних фазах КВК более характерными становятся сосуды; представляющие
собой глубокие миски с 2 и 4 ручками на ребре (рис. 29: 13; Неолит, рис. 95: 1, 21, рис. 100: 12; 102: 14).
Таким образом, сравнительно с фазой КВК АВ керамические формы баальбергской ступени КВК включают
сосуды с одной и двумя ручками. Последние формы сосудов стали продуктивными для культур последующего
времени, поскольку они имеют вполне однозначную бытовую функцию (кружки, кувшины, чаши).
На принадлежность баальбергской культуры Средней Германии и Богемии и приальпийских культур Альтхайм,
Пфин, Михельсбергский срез поздненндоевропейского состояния на этапах эволюции праиндоевропейской
общности дает комплекс археологических культур, что объясняет неудачу исследователей, пытавшихся найти
археологи-ческий эквивалент позднеиндоевропейской языковой и этнической общ-исти в одной культуре.
одному большому североальпийскому кругу указывал Дрихаус (Беренс, 1973, с. 79), тогда как Милденбергер
(1953, с. 85) рассматривал область от Моравии, Южной Польши до Северной Германии и Южной Скандинавии
как единый комплекс КВК с корнями в дунайских культурах. Эти тезисы не получили развития и подтверждения
в графических доказательствах. Культуры приальпийской зоны, родственные КВК баальбергской ступени, имеют
более обедненный набор керамических форм, чем богемский, среднегерманский и силезский вариант
Баальберга, как показывает проведенный нами сравнительный анализ керамики названных культур (рис. 30).
Наиболее полно баальбергские формы представлены в культуре Альтхайм (рис. 30: 10—18): I тип — амфоры с 4
ручками на линии наибольшего диаметра (рис. 30: 10, Мюллер-Карпе, т. III, табл. 473: 24, 26); VI тип —
кубковидные сосуды (рис. 30: 14, Мюллер-Карпе, там же, табл. 473: 9, 10, 14, 15, 22); II тип КВК широкогорлые амфоры с 4 ручками (рис. 30: 11, Мюллер-Карпе, т. III, табл. 473: 12); IX тип КВК-—кувшины
(рис. 30: 15, Мюллер-Карпе, ,974, т. III, табл. 472: 7—9, 14, 15); X тип КВК —кружки (рис. 30: 16). Часть
керамических форм культуры Альтхайм характерна для культуру Лендьел III и Кортайо. Они украшены
шишечками под венчиком и на линии наибольшего диаметра (Мюллер-Карпе, 1974, т. III, табл. 472: 16, 19, 21,
25, 26, 29). Чуждыми Баальбергу являются стака-юобразные сосуды Альтхайма (Мюллер-Карпе, 1974, т. III,
табл. 473: 5, 18, 28). Однако количественно в культуре Альтхайм преобладают баальбергские формы, хотя с
некоторыми региональными вариациями основных типов. В культуре Михельсберг имеются аналогии 6 типам
керамики из 9 типов КВК, которые составляли выборку сосудов для сравнения рис. 30: 25—30). В культуре
Пфин представлены 3 типа КВК — куб-човидные сосуды, кувшины, мисы (рис. 30: 31—33). Облик
приальпийских культур наглядно показывает процесс внедрения в этих регионах элементов Баальберга в
культуры субстрата и преобразования последних.
Следует остановиться также на доказательствах тезиса о сходстве керамическими комплекса Баальберса и
Лендьел III (рис. 31). Лендь-слский комплекс Средней Германии представлен группой Гатерслебен Беренс,
1973). Число керамических типов в этой выборке— 10, из них типов находят полные аналогии в керамических
выборках типа Бааль-5-ерга Германии (рис. 31: 1—14). Также были сопоставлены IV (не--зсписная) стадия
культуры моравской расписной керамики, соответствующей Лендьел III Словакии, и КВК III стадии Польши (рис.
31: 18—27 и 28—38). Имеется совпадение двух керамических выборок, со-ставленных из 10 типов — амфор
(рис. 31: 18 и 28), кубков (рис. 31: 22 и 33), ваз на ножке (рис. 31: 23 и 34), кружек (рис. 31: 27 и 37), ми-гэк
(рис. 31: 25, 26 и 36,37) и других. Коэффициент совмещения выборок равен 1,0, а выборки КМК составляют
более 60% всего числа ти-юв в керамическом комплексе КМК (сравнить: Подборский, рис. 13).
Сходство Лендьел III (Бродзани — Нитра, Очице I) в Словакии и Польше проявляется также с культурой
Тисаполгар, из которой ряд норм, в частности узкогорлые амфоры с горизонтальными ручками, вошли в
культуры Лендьел IV — бжесць-куявскую, Очице II, плешувскую и иорданувскую (Мюллер-Карпе, 1974, т. III,
табл. 450: 29, 451: 34) и Неолит, с. 113, рис. 51: 11 и 56: 17). Таким образом, несмотря на огромное сходство
керамики Лендьел III и Баальберга — КВК III стали (по Сюшинскому) в зависимости от ареальных связей в
монолитной области, которая охватывается этими двумя культурами, намечается деление на две зоны. Западная,
где доминирует традиция КВК-Моравия, Чехия, Средняя Германия, североальпийские предгорья, и восточная
зона — Польша, Силезия, где КВК оформляются под сильным влиянием культур лендьелско-полгарского круга.
Словакия — это территория, где Лендьел III и Тисаполгар сосуществуют, а КВК отсутствует. Все южные
импульсы в КВК проходят через лендьелско-полгарскую среду: например, амфорные формы, развиваемые в
культуре Винча на поздних фазах ее развития; орнаментация в виде борозд, появившаяся в культуре
Иордансмюль (Лендьел IV и КВК С), а затем в виде канелюр (группа Болераз и вальтерниенбург-бернбургской
группы КВК). Даты ПИЕ IV зависят, как было выше сказано, от хронологических рамок для ПИЕ III, которые
находятся в пределах от середины IV тыс. до н. э. до последних веков IV тыс. до н. э. Этот период отмечен
сравнительно малым числом памятников, поэтому вряд ли ПИЕ III занимала всю вторую половину IV тыс. до н. э.
Часть этого хронологического промежутка приходится на ПИЕ IV. Радиокарбонные даты для памятников ПИЕ IV
показывают, что все они укладываются в промежуток 30—29 вв. до н. э. (Броночицы — 2990±125; 2850d=70:
Грудек Надбужный — 3080±160 — Сюшинский, 1973, с. 513; Крук. 1977, с. 223; Хензель, 1980).
Радиокарбонные даты культур приальпийской зоны находятся в промежутке 34—30 вв. до н. э. (Ридшахен,
Таузенрид, Эренштайн, относящиеся к культурам Шуссенрид и Михельсберг, показывают даты — последние века
IV тыс. до н. э., а культура Пфин показывает начало III тыс, до н. э. — Долуханов, Тимофеев, 1972. с. 66), из
чего следует, что памятники западной зоны — более древние. Более многочисленные и точные даты позволили
бы ответить на вопрос о степени взаимовлияния Михельсберга и Баальберга, о путях появления собственно
формы «воронковидный кубок», который является культурно-специфической чертой КВК.
Две первые фазы развития (зарождение и формирование, консолидация керамического комплекса) КВК АВ и
Баальберга проходят под знаком теснейшей связи с культурой Лендьел II и III. Это служит несомненным
свидетельством в пользу генезиса КВК из культуры Лендьел, однако эта гипотеза, которая имеет уже своих
сторонников, встречает сильные возражения в лице польского исследователя К. Яджеевского, который полагал
ее абсурдной из-за якобы существующих различий в культурно-хозяйственном типе двух культур — КВК и
Лендьел. Ниже (глава 8) мы подробно останавливаемся на сравнительной характеристике культур Лендьел и
КВК и соответствии их праиндоевропейскому культурно-хозяйственному типу. Здесь подчеркнем, что
наблюдается полное совпадение по более, чем 20 признакам культуры Лендьел и КВК.
Сравнительный анализ культурно-хозяйственного типа культуры Лендьел и КВК проводился на основании ряда
обобщающих работ (Мюллер-Карпе, 1968, 1974, т. 2 и 3; Титов, 1980; Хензель, 1980; Неолит Польши, 1979, с.
95—200 и др.). Типы памятников, характерные для культуры Лендьел (КЛ) и культуры воронковидных кубков
(КВК),—одни и те же. Это поселения и экстрамуральные могильники, клады (в КЛ — Зенгеварконь. Асод,
Лендьел, Лужанки, Абрахам, Сводин, Оборин; в КВК — Макот-раш, Евишовичи С2, Броночицы, Шленьска Гора,
Сарново, Огрозим Слатинки).
Топография поселений культуры Лендьел связана с естественно укрепленными холмами, лессовыми
возвышенностями (Зенгеварконь -Мюллер-Карпе, 1968, № 244, с. 480; Завихошче Подгоры —Неолит Польши,
1979, с. 104. Оба поселения характеризуют краснорасписной Лендьел). Естественными преградами,
используемыми для укрепления поселения, были протоки, колено реки.
Поселения КВК были как долговременными, так и сезонными, Большие поселения редки. Я. Крук выделяет по
размерам три типа поселений —большие, средние, малые (1977, с. 205—206). Топография разных типов
поселений может варьировать. Однако так же, как и лендьелские поселения, поселения КВК размещаются на
лессовых воз-вышенностях над поймой рек (Броночицы — Крук, 1977, с. 207), на ес-тественно укрепленном
месте между двумя протоками (Макотраш: До-история Чехии, с. 239). Более интенсивное нарастание
культурного слоя по горизонтали, не по вертикали обусловило развитие поселений КЛ и КВК по типу, отличному
от телля. При долговременном обитании такой характер формирования культурного слоя обусловил большие
площади поселения. Площадь поселений культуры Лендьел больше 1 га и достигает нескольких десятков
гектаров (Шё — 1 га; Асод — 20 га — Титов, 1980, с. 327 и сл.). Поселения КВК соизмеримы с лендьелскими:
площадь Макотраша—100 га; Броночицы на старшей фазе достигали 10 га, и на младшей — более 50 га (Крук,
1977, с. 207). В Средней Европе известны поселения КЛЛК, развивающиеся, как рассматриваемые поселения КЛ
и КВК, не по типу телля. Они слу-жат фоном, на котором связь поселений КЛ и КВК по топографии, по площади
нельзя считать случайной. По сообщению Титова (1988, с. 74 -76), поселения КЛЛК тяготеют к самым нижним
склонам, в непосредственной близости к пойме реки, на лёссах. Площадь поселений КЛ Л К в среднем
составляет 2—3 га, но если поселение неоднократно возрождалось, то его площадь может достигать 10—50 га
(Биланы, Олшаница — Титов, 1988, с. 76), поскольку новое поселение отступает от мест старой застройки.
Одновременно на поселении КЛЛК существо-зало 7—12 длинных домов, в то время как в Бжесць Куявском (КЛ)
одновременно функционировал 41 дом (Мюллер-Карпе, 1968, т. 2, с. 507).
В противоположность поселениям КЛЛК лендьелские поселения большей частью укреплены. Укрепления на
поселениях позднего неолита и энеолита Центральной Европы — эпохальное явление, связанное с
продвижением культуры Винчи на север, с возникновением культуры Лендьел и свидетельствующее о
враждебном соседстве с населением КЛЛК и культуры накольчатой керамики. Поселения КВК в зависимости от
региона бывают укрепленными и неукрепленными. В окружении среднеевропейских культур поселения КВК
укреплены. Однако с движением на север и занятием незаселенных областей Северной Европы и Скандинавии,
вероятно, необходимость в укреплении мест своего обитания у носителей КВК отпадала. В северо-европейских
областях в ранних периодах КВК меньше укрепленных поселений.
Система укреплений, сложившаяся в Средней Европе на рубеже V—IV тыс. до н. э., связана с появлением в этом
регионе культуры Винча и с импульсом, который был задан культурой Винча к сложению культур лендьелского
круга. Эта система включает рвы, валы, деревянные палисады (частоколы на дне рва), изгороди-заборы, выносные воротные сооружения. Укрепление своих поселений носителями культуры Лендьел вызвало ответную
реакцию у аборигенного европейского населения — носителей культуры накольчато-ленточной керамики
(поселения культуры Рессен укрепляются также палисадами: Гольдберг — Мюллер-Карпе, 1968, т. 2, с. 495, №
339).
Укрепления КВК включают все лендьелские элементы укреплений.
Остродонная форма рва характерна как для КЛ, так и для КВК старшей фазы (Титов, 1980, с. 370; Хензель, с.
102). В младшей фазе КВК распространены плоскодонные рвы с частоколом (Макотраш в Чехословакии—
Доистория Чехии, с. 239; Броночицы в Польше — Крук. 1977, с. 207 и сл.; Хензель, с. 102). Площадь,
оконтуриваемая рвом, в культуре Лендьел имеет трапециевидную форму (Бжесць — Куявский, Злота в Польше —
Хензель, с. 75, рис. 48) или форму круга, овала (Шанцбодене в Нижней Австрии, Крепице в Моравии — МюллерКарпе, 1968, т. 2, с. 484, № 263).
В КВК укрепленная площадь имела или форму прямоугольника (Макотраш) или трапеции (Броночицы и другие
поселения КВК в Польше — Хензель, с. 81—110). Размеры огражденной части поселения: в культуре Лендьел —
300X50—90 кв. м и 400X400 (Шанцбодене — Титов, 1986, с. 83), т. е. от 1,5 до 16 га; в культуре КВК (Макотраш
— Доистория Чехии, с. 239) — 300X300 кв. м, т. е. около 9 га. Титов указывает, что в Деренбурге, (ГДР)
«поселение было окружено рвами и палисадами с трех сторон, четвертую сторону защищал крутой склон.
Укрепленный район имел площадь 2,5—3 га» (1988, с. 84). Укрепление только части поселения, характерное как
для культуры Лендьел, так и для КВК, имеет свою предтечу в культуре Сескло поздней фазы (Мюллер-Карпе,
1968, с. 453, № 130, № 123), в культуре Димини (там же, с. 445, № 102), так же, как и аналогии в более
поздних памятниках раннеэлладского (Лерна) времени, в «акрополях» микенских и греческих крепостейдворцов. Вопрос о приоритете в укреплении центральной части поселения с особой постройкой или мегаронного
типа, или абсидного дома не решается в настоящее время однозначно (Титов, 1966). Однако, на наш взгляд,
«акрополь» в культуре Сескло появляется только в позднюю фазу, когда на Северных Балканах появилась
культура Винча (о мегаронах и укреплениях Винчи см. в главе 6). Следует упомянуть, что на поселениях КВК
были обнаружены замощенные улицы шириной до 10 м (Мюллер-Карпе, 1974, III/2, с. 1020).
Домостроительство и в культуре Лендьел, и в КВК представлено наземными сооружениями столбовой
конструкции и полуземляночными постройками также столбовой конструкции, причем, дома разной конструкции
встречаются на поселениях в одном строительном горизонте. Ряд исследователей (Чайлд, Пигот, Хензель, Титов)
указывают на связь домостроительной традиции КВК с дунайскими культурами - КЛЛК и КЛ (Титов, 1988, с. 83).
Действительно, оба типа построек имеют общие элементы — стены, кровлю, характер несущих конструкций.
Стены домов КЛ и КВК были глиняные на плетневом каркасе. Стены крепились на опорных столбах, которые
вкапывались на глубину до 1 м. Столбы вкапывались в ямы или обводные канавки по периметру дома, поэтому
дом обнаруживается либо по ямкам от столбов, либо на канавке, либо по скоплениям глиняной обмазки плетней,
если столбы не вкапывались). Хотя в керамике КВК нет росписи, но имеются сведения (Хензель, 1980, с. 103),
что дома КВК расписывались и украшались лепным орнаментом.
Крыша в домах культуры Лендьел была либо плоской, либо двускатной коньковой, либо шатровой
(реконструкции: Домбаи, 1960). Плоская крыша (есть, модели дома с такой крышей — в Асоде) не требовала
несущих столбов по центру и опиралась на стены. Двускатная крыша реконструируется на основании моделей
домов (Яромерицы-Мюллер-Карпе, там, же, табл. 208: 34) и на основании центровой линии столбов которая в
Лендьеле в отличие от КЛЛК, только одна (например, Томичи в ПНР — Неолит Польши, с. 104, рис. 41).
Шатровая крыша реконструировалась венгерскими исследователями (Домбаи, 1960, рис. 18, 19) для
полуземлянок в Зенгеваркони.
Наземные сооружения классифицируются в КЛ и КВК по форме плана и размерам.
Большие «длинные» дома культуры Лендьел имели трапециевидную, подковообразную и прямоугольную форму
плана (Ключов в Ко-лине —Чехия; Злота в Польше; Веспрем — Фелсебудулаш — Венгрия; Брежно в Луни;
Биланы № 500—Чехия; Плотиши — Чехия; Зенгевар-конь — в Венгрии). Размеры таких домов от 96 кв.м до 216
кв. м Размеры абсидного дома в Веспреме— 108 кв. м (Титов, 1980, с. 372—376). Обращает внимание размер
столбов, которые использовались в этих строениях: они имели в диаметре до 50 см и были вкопаны в землю на 1
м. Такие опоры могли поддерживать высоко расположенную кровлю, а стало быть, длинные дома — это и
высокие дома. Интерьер таких домов двухчастный. В связи с трапециевидными домами, характерными как для
КЛ и КЛЛК, так и для КВК, встает вопрос о происхождении трапециевидной формы дома. Известно, что для КЛЛК
характерна прямоугольная форма плана большого дома, но в то же время в Биланах и в Постолопортах
зафиксированы трапециевидные дома (Судский, 1969, с. 375—376). Эти находки были интерпретированы не как
принадлежность КЛЛК, а постройки раннелендьелского горизонта. Таким образом, была решена и проблема
происхождения домов трапециевидного плана: такие дома связываются с формированием культуры Лендьел.
Аналогично решается и вопрос о принадлежности абсидных домов на поселении КЛЛК: абсидные дома также
связываются с КЛ (Постолопорты, дом Mb 15; Биланы, № 500 — Судский, рис. 1: 3; Мюллер-Карпе, 1968, с. 482,
№ 250, табл. 194: Н, табл. 195: 4). Если трапециевидная форма плана дома — сугубо среднеевропейское
явление, то абсидные дома широко распространены в эгейской области и островной Греции (рис. 27: 11, 14). В
сводке (Мюллер-Карпе, 1974), перечисляются находки абсидных домов ранне- и среднеэллад-ского времени в
Кораку (там же, табл. 401: Д: И), Лерне (там же, табл. 397: А: 4), Орхомене (там же, табл. 404: С: 1), Термосе,
Делосе, Паросе. Указывается, что в областях Эгейи и Средиземноморья абсидные дома по времени следуют за
домами прямоугольного плана (Мюллер-Карпе, 1968, т. 2, с. 410—411). Таким образом, большие дома
трапециевидного плана и абсидные дома культуры Лендьел имели особое предназначение, что подчеркивается
их единичностью в строительном горизонте, высотой, размерами, интерьером и новой архитектурной
планировкой — мегароном (зданием с двухчастной структурой с открытым навесом-портиком и антами). Есть
данные, что такие дома перестраивались до трех раз (Титов, 1980, с. 372—376). В KBК также есть
трапециевидные, абсидные и прямоугольные дома с длинной стеной от 10 до 15 м (Заребово— ПНР; Завихост
под Сандомиром; абсидные дома — Трольдебьерг в Дании — Монгайт, 1973, с. 275). Как и в лендьелских домах,
интерьер домов КВК был двухчастным с портиком (Броночицы — Хензель, 1980, с. 102). И лендьелские дома, и
дома КВК украшались или пластическим воспроизведением головы зверя-тотема (?) или символа плодородия,
или зооморфного божества (сравнить скульптурное украшение конька на модели из Стрелиц и украшение домов
КВК рогами оленя -— Хензель, с. 103). Этот ритуал восходит к культуре Винча и упоминается Б. Брукнером
(1974) и В. Гарашаниным (1979).
Все сказанное о предназначении и особом характере больших домов в культуре Лендьел можно отнести к домам
на поселениях КВК. Это, безусловно, или общественные здания, или дворцы-резиденции правителя. Во всяком
случае существование таких домов в обеих культурах говорит о сходной социальной организации населения,
соответствующего этим культурам.
Наряду с большими домами и в КВК, и в Лендьеле имеют место постройки — жилища для малой семьи размером
от 15 до 24 кв. м (в КВК) и от 20 до 35 кв. м (в культуре Лендьел). Наличие таких построек отличает
домостроительство КЛ и КВК от культуры линейно-ленточной керамики, где, по сводке Титова (1988, с. 76), в
одну хронологическую фазу было по 7—12 домов, а в каждом доме жило по 4 семьи. В домостроительной
традиции заложена информация о социальной структуре если не в абсолютной, то в относительной форме,
которая может быть использована в сравнительном анализе. Полуземлянки есть как в культуре Лендьел
(прямоугольного плана с плоской крышей до 40 кв. м, в Асоде; круглые в плане с шатровой крышей до 35 кв. м,
в Семейе — Домбаи, 1960, рис. 18) так и в КВК (шалашовые полуземлянки в Польше — Неолит, 1979, с. 102).
Из приведенных фактов можно сделать заключение, что домостроительная архитектура культуры Лендьел и КВК
выражается в сооружении больших домов с парадной планировкой типа мегарона или домов с необычной
закругленной торцовой стеной в виде абсиды, которые занимают центральное положение на поселении. Наряду
с такими домами — зафиксированы обычные жилые дома наземной или полуземляночной конструкции, а также
культовые места — святилища (Судский, 1969, с. 375).
Хозяйство культуры Лендьел и КВК. — земледельческо-скотоводческое с прогрессивными формами земледелия,
обеспечивающими долговременное пребывание на одном месте. Достаточно сказать, что насыщенность слоев
культуры КВК — 165 тыс. предметов на 1565 кв. м. Земледельческая экономика Лендьела знала спельту,
которая отлична от древнейших видов пшеницы, выращиваемых на Балканах, в Потисье эммера и однозернянки,
по мнению Титова (1980, с. 393), однако спельта иходит в пять видов пшениц, известных в культуре КВК.
Ячмень и просо известны и в КЛ, и в КВК. Из технических культур в КВК есть лен, для которого существует
общеиндоевропейское название.
Расчистка участков для посева и пастбищ проводилась выжиганием (Титов, 1988, с. 79).
Земледелие в культуре КВК и Лендьел предполагается плужным (Титов, 1980, с. 394; Титов, 1988, с. 79). В
качестве доказательств исследователи используют прямые и косвенные данные. В числе первых отмечают
«следы вспашки под курганными насыпями КВК в Сарново (ПНР) и Стененге (Дания)» (Титов, 1988, с. 79).
Гимбутас упоминает деревянное орудие типа плуга в кургане КВК в Дании (1970, с. 483—488). К косвенным
данным относят кастрацию быков (практика которой имелась и в КЛЛК, и в КЛ), предполагающую превращение
быка в упряжное животное; существование парной запряжки для волокуши или повозки усматривается в
пластическом декоре в виде двух волов в ярме из Цмелюва (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 483: B)v а также на
сосуде из Кренжницы Яры (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 483: С). Медная скульптура двух волов в ярме — более
полное доказательство существования парной запряжки, которую могли впрягать и в плуг, и в повозку. Титов
указывает в качестве косвенного свидетельства существования колесного транспорта на «многочисленные
деревянные вымостки длиной 1200 м на болотах Англии и Голландии того времени» (Титов, 1988, с. 79). По
общему мнению, земледелие в Скандинавии появилось вместе с племенами КВК. Особый характер земледелия
Винчи, КЛ и КВК особенно высвечивается в сравнении с культурой линейно-ленточной керамики, с культурой
Кукутени — Триполье; в КЛЛК земледелие было мелкомасштабным,- экстенсивным, мотыжным; семена
закапывались, а не сеялись. С этой формой экономики связан и характер поселений КЛЛК. В трипольскокукутенской экономике земледелие было, по общему мнению, мотыжным (Титов, 1988, с. 82). Таким образом,
особый характер «индоевропейского земледелия» подчеркивается сопоставлением с культурами
неиндоевропейского круга. Скотоводство в культуре Лендьел и КВК характеризуется составом стада, в котором
преобладал крупный рогатый скот, что не было чуждо и трипольцам. Однако если для трипольского стада
характерен крупный рогатый скот, а на поздних этапах развития — мелкий рогатый скот (Титов, 1988, с. 82), то
в КЛ крупный рогатый скот составлял 75—85%, мелкий рогатый скот — 7%, а свиньи от 2 до 7%, тогда как в
КВК крупный рогатый скот — от 50 до 75%, мелкий— 10%, а свиней — до 20%. Носители КЛ и КВК занимались
селекцией скота: отмечается существование недавно доместицированных форм в стаде и КЛ, и КВК, и в
культурах Карпатского бассейна. Состав стада свидетельствует об оседлости населения культур КЛ и КВК.
Животноводческие знания выражались не только в доместикации, но и в кастрации быков для получения
тягловых животных. Эти знания поддерживали и хранили жрецы.
Охота сохраняла определенное значение. Видовой состав костей диких животных указывает на фауну, которая
окружала население Средней Европы. Среди костей диких животных, которые составляют 10% от всех костей на
поселении КВК, есть кости тура, зубра, медведя, лося, оленя, косули, тарпана, волка, лисы, барсука, выдры,
зайца, куницы, бобра. На поселениях КВК встречены кости болотной черепахи. Лендьелцы охотились также на
зубра, оленя, кабана, косулю, зайца; есть кости дикого кота (Титов, 1980, с. 395; Хензель, с. 89).
О специализации ряда ремесел в культуре Лендьел и культуре во-ронковидных кубков свидетельствует ряд
фактов. Обращает внимание разнообразие форм керамики и высокая степень стандартизации ее, что говорит о
выделении ремесленников-гончаров. Это подтверждается находками керамических кладов в КЛ (Злота,
воеводство Тарнобжеское, клад белорасписных сосудов — Неолит, рис. 55, с. 108) и в КВК (Пикутково, Куявия
— клад сосудов: Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, № 643; Божице, Зноймо, Моравия: Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, №
409). Металлургическое производство было специализировано и в культуре Лендьел, и в КВК, об этом говорит
литье круглой скульптуры из меди, зафиксированное в двух медных бычках с остатками ярма из Бытина
(Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 483 А).
Продвигаясь на север, носители культуры Лендьел и КВК отрывались от медных рудников Альп и Карпат.
Необходимый материал для орудий труда находили в кремне. Для КВК характерно огромное количество (более
тысячи в Кшеменках глубиной от 4 до И м) кремневых шахт. Такое трудоемкое производство требовало
накопления навыков и поддержания традиции, что приводило к обособлению горнодобывающего ремесла и
выделению ремесленников-рудокопов. Добыча кремня в столь больших масштабах предполагала добычу и
других горных пород, в том числе и руд. Находки кусочков меди на древнейшем поселении КВК в Дании, Баркер
(Мюллер-Карпе, 1974, III/3, с. 1020) свидетельствует, что на севере Европы носители КВК никогда не забывали
традиции металлообработки. О специализации отдельных общин на добыче кремня и руд в глубоких шахтах
упоминает Чайлд (1950, с. 384—389; Монгайт, 1973, с. 255) в связи с поселением михельсбергской культуры в
Спиенне (михельсбергская культура, как было сказано выше, составляет часть североальпийского круга
культур, родственных КВК).
Одинаковая домостроительная традиция у носителей культуры Лендьел и КВК говорит об ее сохранении в среде
КВК. Поддерживать традицию могли лишь группы строителей и зодчих. Не исключено, что рядовые общинники,
занимающиеся обработкой земли и скотоводством, владели элементарными строительными навыками, однако
возведение более сложных построек, а также укреплений требовало специальных знаний. Духовная культура по
археологическим данным может быть охарактеризована погребальным обрядом, глиняной пластикой и
орнаментом, различными традициями и ритуалами, суммой знаний, преломленных в объектах материальной
культуры. Погребальный обряд культуры Лендьел и КВК полиритуален (Сафронов, 1983, с. 75—76), однако
доминирует обряд ингумации. Вместе с тем практиковался и обряд кремации (Гатерслебен: из 12 могил этой
группы в могильнике Рессен 9 могил были с трупосожжением — Мюллер-Карпе, 1968, т. 2, с. 502; № 377;
трупосожжения были отмечены в Лужанках (Лендьел 1а)—Мюллер-Карпе, т. 2, с. 484, № 265; в Ма-котраше,
поселении КВК в Чехии, найдены 7 полусожженных скелетов). О ритуале трупосожжения в. КВК см. Хоуштова,
1960, с. 64. Могильники КЛ и КВК экстрамуральные, хотя в обеих культурах встречаются отдельные захоронения
на поселении (Новотный, с. 221).
Для КЛ известны очень большие могильники: Асод, Зенгеварконь. Это грунтовые могильники, содержащие
мужские, женские, детские захоронения, одиночные и парные (5%), а также кенотафы. В Зенгеварконе
преимущественно левобочные захоронения (290/339), (где 339-число всех погребений Зенгеварконя),
ориентированные в основном СВ—ЮЗ или В—3; в меньшем числе — правобочные захоронения (36/339),
скорченные на спине (3/339) и на груди. Могилы грунтовые и неглубокие. Все погребения сопровождались
инвентарем (кроме 30 погребений). Это очень высокий процент инвентарных погребений. Наблюдается
намеренное помещение в могилу вазы на ножке, отмеченной в 208 могилах; в 196 могилах — кубка. Топоры
отмечены в 65 могилах (топоры со сверлиной); в 67 могилах встречены плоские топоры. Украшения из меди
(кольца и браслеты) встречены в 10 могилах. Из другого инвентаря — обсидиановые лезвия, кости животных,
грузила, пряслица (Домбаи, 1960, с. 196).
Зафиксирован обряд погребений без черепов (33/339). Строго выдерживающийся ритуал говорит о
сложившемся культе мертвых. Отправление культа требовало существования института жрецов. Керамика
определенных типов, которая помещались в могилы, свидетельствует о меморативной функции некоторых
сосудов, что широко прослеживается в более поздние эпохи на территории распространения индоевропейских
культур. Погребальный обряд группы Лужанки в Словакии показывает единство с памятниками венгерского
краснорасписного Лендьела (Новотный, 1960). Лужанские погребения совершены на левом боку с
ориентировкой по линии В—3, Руки перед грудью или лицом. Ямы не прослежены, возможно, имели форму
овала. Кремация совершалась на стороне (Новотный, 1960, с. 221). Имеются кенотафы. В могилах находились
кости животных, как и в Зенгеварконе, выполнявшие функцию жертвенника. Для раннего периода КВК АВ нам
неизвестны крупные могильники. Погребения одиночные. Если считать в соответствии с датой по С 14 (3600 г.
до н: э.) Сарново древнейшим памятником КВК, то следует принять во внимание, что мегалитические могилы под
длинным курганом появляются с самого начала культуры воронковидных кубков. Однако материал Сарново —
двуручные амфоры, «лампы», кубок — не противоречит отнесению его и к баальбергской фазе КВК. Для
баальбергской фазы характерен и земляной курган, и грунтовые могилы без каменных обкладок и перекрытий,
равно как и каменные ящики, перекрытые каменной плитой (Баальберг, Мюллер-Карпе, т. 3, с. 944). Ранние
погребения КВК в Чехии совершались на правом боку, головой на запад (Брандышек в Кладно №73); в Германии
на левом боку, скорченно. Могильное сооружение КВК на раннем этапе — яма или каменная ограда с
перекрытием досками (Велки Жерносеки в Чехии). Известны и групповые захоронения (Велки Веш на Пражске в
Чехии). Ритуальные захоронения на Макотраше известны в виде распределения костных останков 25 детей в 18
ямах (Доистория Чехии, с. 239 и сл.).
Таким образом, для КВК характерны и грунтовые могилы, и могилы под круглым и длинным курганом с
каменными обкладками в основании кургана (прообраз кромлехов степных курганов — В. С.). Учитывая
трапециевидные дома, характерные для КЛ и КВК, мы констатируем, что эволюция погребального культа идет по
пути привнесения черт жилых построек в «дома мертвых» (ср. с аморфной формой ямы у раннелендьелских
погребений). В полиритуальности обряда КЛ и КВК при доминанте бочных захоронений можно видеть либо
результат неустоявшегося обряда из-за включения новых культурных элементов, либо результат постоянного
совершенствования культа мертвых. Апогей усложнения погребального культа и оформления идеологии как
суммы представлений о мире в обществе КВК произошел на стадии перехода от старшей фазы КВК к младшей, т.
е. от Баальберга к Зальцмюнду, в виде усвоения мегалитической архитектуры в погребальных сооружениях КВК.
В отдельных регионах КВК произошел переход от бочных захоронений к вытянутым. Это положило грань между
лендьелскими погребальными памятниками и КВК. Несмотря на это, нельзя не видеть того, что все элементы
погребального ритуала Лендьела повторились в ранних памятниках КВК (трупосожжение, неполное сожжение,
ингумация, ориентировка по линии В-3, грунтовые могилы, левобочные и правобочные захоронения, помещение
рук перед лицом, канибаллизм, ритуальные захоронения на поселениях и-т. д.). Ни одна из европейских
культур, кроме Лендьела, не может рассматриваться в качестве предтечи для культов и ритуалов КВК.
Исследование пластики культуры Лендьел и КВК должно было бы ввести в трудно доступный мир религиозных
воззрений, но пластика культуры Лендьел, по мнению Титова (1980, с. 400), недостаточно изучена и
фрагментарна. Все же можно видеть, что антропоморфная пластика вводит нас в лендьелский пантеон, основной
фигурой которого является женское божество. Этот культ восходит к средиземноморским культам плодородия и
богини-матери, по мнению исследователей. Характерно, что и антропоморфная пластика расцветает на Балканах
и в Средней Европе с приходом носителей культуры Винча. Существует сходство во многих деталях,
антропоморфной пластики Лендьела и Винчи (рис. 25). Винчанская пластика (рис. 25: 1—7, 15—21) развита и в
сюжетном плане, и технологически, высоко стандартизирована, и обладает значительным элементом стилизации
и условности. Лендьелская пластика более реалистична, (ср. Мюллер-Карпе, 1974, III/3, табл. 449 и МюллерКарпе, 1968, II, табл. 189: 4—8, табл. 205) (рис. 25: 8—14). Реалистичность выражается в моделировании рук и
ног, всей фигуры (рис. 25: 10—13) и в отдельных случаях лица (Мюллер-Карпе, 1968, т. 2, табл. 205: 6). Однако
чаще лицо изображено условно: нос защипом или выступом, глаза — ямками. Хотя есть стремление к стандарту,
но в лендьелской пластике каждая фигурка очень индивидуальна. Канонизация касается не способа
изображения, а позы фигурки, положения рук (воздеты вверх, горизонтальны в виде выступов, согнуты в локтях
и направлены перед собой). Есть сидящие фигурки (Мюллер-Карпе, т. 2, табл. 208: 10), но больше стоящих
фигурок. Если сравнить фигурки из Нитрянского Градека (рис. 25), Оборина (рис. 25), Яромериц (рис. 25),
Глубоких Машувок (рис. 25), Стрелиц (рис. 25) — местонахождений расписной моравской керамики — и
фрагмент фигурки из нерасписного Лендьела в Польше — Рацибож-Очице (Неолит Польши, рис. 82), то нельзя
не видеть и устойчивого воспроизведения определенного образа, и в этом состоит канон лендьелской пластики
(Мюллер-Карпе, т. 2, табл. 199: А1, 1:1, табл. 205: 1, 205: 33, 205: 8).
Антропоморфная пластика Лендьела проявляется как в круглой скульптуре, так и в виде пластического
орнамента на сосудах («Мадонна из Зенгеварконя» — Мюллер-Карпе, т. 2, табл. 189: С4) (рис. 25: 9).
Зооморфная пластика более редка в Лендьеле, распространены зооморфные сосуды, которые ставились в
качестве погребального инвентаря (Мюллер-Карпе, т. 2, табл. 18: В5) (рис. 25: 27). Протомы животных
помещены на горловине и тулове амфоры из Стрелиц (там же, табл. 189), (рис. 21: 6). При сравнении с КВК
можно указать на два общих момента: в КВК так же, как и в Лендьеле, антропоморфными изображениями
украшались сосуды, и лендьелский «стандарт» в изображении божества выдержан и в объектах глиняной
пластики КВК. Так, в южной группе КВК Польши встречен сосуд, ушко которого сделано в виде стилизованной
человеческой головы — круглой с отверстиями вместо глаз и защипом вместо носа (Хензель, 1980, табл. 70).
В то же время следует указать, что сравнительно с лендьелской культурой, не говоря уже о культуре Вннча или
таких культурах, как Кукутени — Триполье, Гумельница, антропоморфной пластики в культуре воронковидных
кубков гораздо меньше, но очень развита зооморфная пластика, изображающая баранов, быков (Мюллер-Карпе,
1974, табл. 483 С). Это может свидетельствовать в пользу усиления скотоводческих культов, что было связано с
возрастанием значения скотоводства в жизни носителей КВК. Некоторые исследователи говорят о зооморфном
изображении (в виде барана) божества в пластике КВК, что совпадает с представлением древнейшими
индоевропейцами своих богов в виде животных. У древних греков баран рассматривался как воплощение
Аполлона. Зооморфные изображения помещались на ручки сосудов и служили их декоративным оформлением.
Но сосуды с протомами животных на ручках, вероятно, были ритуальными. Интересные этнографические
параллели в дагестанском материале видит Подковинска: «Сосуд с ушком считался охраняемым, заговоренным,
а сосуд без ушка надо было закрывать» (Черныш, 1982), Таким образом, в отношений зооморфной пластики
Можно проследить преемственность от винчанской керамики в лендьелскую и далее в керамику КВК. Других
культур, которые могли бы быть прототипами пластике КВК, в Европе нет. Эти данные наряду с информацией,
извлекаемой из анализа домостроительства, экономики, позволяют говорить и о сходной структуре общества,
для которого характерна «малая семья», иерархия в виде правителей, военного сословия, жрецов, рядовых
общинников и ремесленников. На поздней фазе КВК (синхронно Лендьелу IV) оформляется выделение правящей
верхушки идеологически через восприятие мегалитических ритуалов. Вероятно, новая социальная структура
требовалась перед началом древнейших миграций индоевропейцев. В КВК и позднелендьелской культуре
(бжесць-куявская) получает преобладание скотоводческое направление в экономике, что могло способствовать
закреплению патрилинейного родя и военизированной организации общества.
Таким образом, типологический анализ инвентаря КЛ и КВК, анализ экономической структуры в каждой
культуре, сравнительный анализ духовной культуры дает все основания считать КВК культурой, возникшей в
недрах культуры Лендьел, отпочковавшейся от нее, разместившейся на древнейшей стадии по периферии КЛ.
Керамические формы обеих культур поначалу имеют такое сходство, что различаются практически лишь по
более ярко выраженным формам воронко-видных кубков (рис. 28). Ранние памятники КВК немногочисленны.
Трудно провести границу между ними и комплексами раннего расписного Лендьела. Все же количество новых
этно- и культурно-дифференцирующих признаков оказывается большим, чем этноинтегрирующих, для того,
чтобы КВК была выделена в отдельную культуру. Действительно, выделяется ядро культуры — сумма признаков
КВК, которые живут в течение всего периода существования КВК, и вместее с тем выделяют КВК из окружающих
культур, в том числе и КЛ. Южная граница ПИЕ IV не меняется сравнительно с ПИЕ II—III. Меняется западная
граница: культура Лендьел доходит до Средней Германии. На севере, в Силезии и Куявии, образуется бжесцькуявская культура которая, по мнению исследователей, частично уже синхронна Лендьел III: в ней ощутимы как
следы контактов с культурой накольчатой керамики, так и с культурой Бодрогкерестур, синхронной Лендьелу
IV). Особенно показателен район Польши, где существует несколько групп культуры Лендьел и КВК, что
свидетельствует о чересполосном сосуществовании от Силезии до Балтийского моря племен КЛ и КВК. Судя по
числу памятников этого периода, этот регион в период Лендьел III—КВК баальбергской стадии (или IV/III тыс.
до н. э. — 29/28 вв. до н. э.) уже, густо заселен.
В результате произошли значительные изменения в культуре Лендьел в сторону инноваций, явственно
выраженных уже в древнейших памятниках КВК. Полностью утрачивается традиция росписи сосудов, не
связанная с генетическими истоками Лендьела, уводящими к куль-туре Винча, а приобретенная лужанскими
племенами, вероятно, в результате контакта с носителями культур расписных керамик и включения элементов
субстрата в свою среду (Кереш, Желиз). Наблюдаются выравнивания керамических типов КЛ и КВК. При полном
совпадении культурно-хозяйственного типа отмеченные выше памятники обеих культур трудно отличить друг от
друга.
С массовым продвижением Лендьела и КВК к северу и северо-западу заполнился территориальный разрыв
между северными и южными памятниками КВК, что способствовало интеграции их материальной культуры так
же, как и продвижение к северу лендьелской культуру и чересполосное существование с ней КВК
способствовали тесному сближению материального и хозяйственного облика обеих культур.
Ареал IV позднеиндоевропейской прародины (ПИЕ IV) характеризуется, вероятно, ,и языковой интеграцией, и
территориальной целостностью праиндоевропейского массива в связи с массовой колонизацией
праиндоевропейцами Северной Европы. В это время в регионе благодаря новой волне родственного
праиндоевропейского населения двух древнейших диалектных групп и смешению его со старым
«древнеевропейским» населением нивелируются в значительной мере языковые различия. В то же время
археологические материалы указывают на несомненные и постоянные контакты северных областей с южными и
юго-восточными регионами праиндоевропейской общности. Вряд ли можно сомневаться, что северные языковые
нововведения не затронули этих областей. Вероятно, язык праиндоевропейцев в этот период становится более
однородным и общим. В последний раз перед распадом праиндоевропейской общности происходит ее
консолидация в. ареале от Альп и Карпат до Скандинавии, которая, однако, не могла стереть диалектные
различия, возникшие в предшествующий период. Это связано с тысячекилометровой протяженностью прародины
с севера на юг и с запада на восток и однокультурностью в этот период Скандинавии и Дании и западных
областей побережья Балтийского моря.
После этого наступает период дезинтеграции единства КВК и КЛ, характерного для ПИЕ V. Эта разобщенность
выражается в образовании локальных групп в КЛ и КВК, вплоть до выделения их в отдельные археологические
культуры. Ареал V позднеиндоевропейской прародины (ПИЕ V) (рис. 44: 2) соответствует периоду Лендьел IV
(по Немешовой — Павуковой) или Лендьел V (по Лихардусу) и фазам развития КВК, датирующимся началом
первой трети III тыс. до н. э.
Территориально прародина V расширяется в своих северо-западных и северо-восточных границах. К концу ПИЕ
V памятники КВК доходят до Голландии, до Поморского Поозерья и левобережья Вислы в ее нижнем течении. В
содержании ПИЕ V появляется много новых характеристик, хотя ее по-прежнему составляют памятники двух
праин-доевропейских культур — КВК и КЛ. Памятники КЛ ряд исследователей выделяет в отдельныее, хотя и
производные от лендьелской, культуры. Такими культурами часть археологов считает бжесць-куявскую
культурную группу на территории Великопольши и Куявии, группу Балатон I на территории Венгрии (памятник
которой Фенекпушта датируется по С 14 2920±80,2810, что скорее соответствует Лендьел III, который в Венгрии
не выделяется надежно), (Титов, 1980, с. 402; До-луханов, Тимофеев, с. 52) группу Луданица в Западной
Словакии (в развитии Луданицы выделяется Ю. ПавуКом три фазы; в настоящее время из Луданицы
исключаются памятники типаБайч — Ретц, «являющиеся отрицанием Луданицы» — Павук, Шишка, 1980, с. 142,
154). На территории Средней Германии, Силезии, Чехии, Моравии распространяются памятники
иордансмюльской (иорданувской) культуры, в которой включением вошли баальбергские элементы,
позволяющие уточнить ее хронологическую позицию, а также определенный юго-восточный импульс, принесший
орнаментацию бороздами, двуручные сосуды. Природа этого импульса анализируется ниже. В Польше памятники
Иордансмюля развиваются одновременно с Очице II, бжесць-куявской культурой, синхронны в части КВК баальбергской и зальцмюндской ступени. В Приальпийской зоне Иордансмюльской культуре соответствует культура
Шуссенрид (табл. 467: В, в Мюллер-Карпе, т. III/3).
Единство памятников баальбергского типа сменяется в ареале ПИЕ отчетливо выраженными вариантами КВК: в
Средней Германии-зальцмюндским вариантом КВК, в котором сочетаются лендьелская орнаментация выпуклины на вспученности сосудов — с высокими кубровидными кружками грядущего Бадена и штриховой
«паркетной орнаментацией», отмеченный в Болеразе, с одной стороны, и Иордансмюле, другой (Мюллер-Карпе,
т. III/3, табл. 500: А); в Чехии зальцмюндские памятники обозначаются КВК II стадии, в Моравии — памятникаОхрозим, Слатински (охрозимская фаза КВК — Хоуштова, 1960, 64), занимающими промежуточное положение
между Евишовичи С2 Евишовичи С1 (баденского времени), в Польше — младшей Вюрекской стадией КВК
(Неолит, рис. 106) и раннелюбоньскими памятни-ши КВК (Радзиев —2710±380 гг. до н. э.; Зарембово —
2655±40; Цмелюв —2645±40; 2680±40; 2750±40; 2800±40; 2710±ПО гг. до н. э.). В этот период наблюдается
воздействие потисских культур на Лендьел IV, что позволило установить словацким и польским исследователям
синхронизацию Бодрогкерештур I, Луданицы и бжесць-куявской культуры (Павук, Шишка, 1980, с. 142).
Характерно, что определен-(я однородность культурного типа в Западной и Восточной Слова-аи (Потисье)
наблюдается и в период Лендьел III — Тисаполгар и в период Лендьел IV — Бодрогкерештур, хотя генетически
эти культуры мнятся.
В бжесць-куявской культуре проявляются ряд черт, свидетельствуют о расшатывании земледельческого
хозяйственно-культурного типа, захоронение в отдельных могилах домашних животных говорит о возросшем
значении скотоводческих культов, а стало быть и скотоводства в жизни северных лендьелцев.
Антропологический состав бжесць-куявской группы также отличается некоторым своеобразием, которое
выражается в процентном соотношении антропологических типов. Если ранних группах расписного Лендьела
наблюдается преобладание средиземноморского типа, а кроманьоидного меньше, то антропологический состав
бжесць-куявского населения выглядит следующим образом: кюманьоидный — 40 %, средиземноморский — 22,5
%,. нордический -% (более характерный для КВК) и 7,5 % —лопаноидный тип (Хенргль, с. 81). Отличие
материально-хозяйственного комплекса и количественное своеобразие антропологического состава позволяют
нам присоединиться к мнению польских археологов о правомерности выделения бжесць-куявской культуры,
производной от Лендьела III—IV. Ареал ПИЕ V характеризуется по археологическим и антропологическим
данным началом процесса дезинтеграции на диалекты индоевропейской общности, приведшей в юго-восточной
части ареала, вероятно, и к более глубокому ее расчленению, что выражается в образовании новых культур на
лендьелской основе. Если северные и северо-восточные территории заняты КВК, представляющей, по нашему
мнению, эквивалент древнеевропейского диалекта, то при описанной выше археологической ситуации на юге мы
можем констатировать начало процесса обособления юго-восточного крыла индоевропейской общности,
соответствующего, вероятно, началу процесса обособления греко-индоиранской общности в центральной и
восточной части ареала.
Начало дезинтеграции ПИЕ V в археологическом выражении следует связывать с сильным воздействием с юга
культуры Сэлькуца, которая, по характеристике Д. Берчу (1966, с. 1191—1192) является региональным
проявлением Гумельницы, перекрывает слои поздней Винищ С, происходит от цивилизации Винча,
перекрывается слоями Коцофени и содержит в своей последней фазе — Сэлькуца IV — элементы Бадена.
Традиции культуры Винча в конце IV тыс. до н. э. продолжаются в горизонте культур Криводол -- Сэлькуца Гумельница - (Караково VI — Бубани Хум I. В начале III тыс. до н. э. на юго-востоке от ПИЕ V появляются
памятники Чернавода I - Сэлькуца IV, интерпретируемые исследователями как «степная инвазия» (Тодорова,
1980, табл. 21), ответственные за исчезновение культурного горизонта Криводол — Сэлькуца - Гумельница,
оказавшие сильное воздействие на позднеиндоевропейские культуры, прежде всего культуру Лендьел.
Появление этих памятников составляет эпохальное событие, поскольку Оно вызвало процесс распада и
выделение новых .культурных групп на всех территориях ГШЕ V. В Силезии (ПНР) на основе КВК возни кают
памятники типа Петровице Велки, Ракув; в Малопольше на основе лендьелско-полгарских памятников и KBK
возникают группа Лажняны, которая всеми иследователями исключается из ступени Лендьел IV, но не всеми
включается в последующую болеразскую ступень (Сохаадкий - 1981, с. 61 - например, включает их в
болеразскую ступень Бадена); в Карпатской котловине — Словакии и Венгрии — появляются памятники БайчРетц и Лажняны, предшествующие и синхронные болеразским; в Моравии к таковым памятникам относят Брно —
Лишень (Мюллер - Карпе, III/3, табл. 490: А). В Средней Германии и Чехии развивается вторая стадия КВ'К -
средняя ступень ззльцмюндской культуры; в Польше ей соответствует поздневюрекская стадия, .которая
разделяется с любоньской стадией болеразскими элементами (Неолит, 1979, рис. 106, с. 198).
Таким образом, если дезинтеграция КЛ проходит с выделением групп, которые не считают уже лендьелскими, то
расслоение КВК на отдельные культуры проходит с сохранением культуры ядра. Процесс распада пракультуры
индоевропейцев - культуры Лендьел и КВК -проходит в два этапа. На первом из них возникают памятники
Болераза, которые сначала были выделены Немешовой-Павуковой только для Юго-Западной Словакии (1964, с.
163—268), а в настоящее время обнаруживаются по всей территории, где позже появляются баденские
памятники (Сохадкий, 1981, с. 61) и включаются в раннюю, болеразскую ступень Бадена. На втором этапе
появляются памятники классического Бадена, исчезает КЛ, но существует КВК.
Таким образом, если юго-восточный импульс Сэлькуца IV - - Чернавода I вызвал перегруппировку
позднелендьелских памятников и образование болеразских памятников, то в ареал КВК этот импульс доходит
только частично в виде отдельных элементов, не доводя до культурного перерождения КВК.
Ареал VI позднеиндоевропейской прародины (ПИЕ VI - рис. 46) характеризуется сосуществованием
праиндоевропейской культуры КВК в виде ряда локальных групп и новых общностей, представленных
памятниками болеразской группы ,н а юге праиндоевропейского ареала и культурой погребений с охрой в
Потисье (продолжающей развитие древнеямной культуры Северной Молдавии, возникшей в предыдущий
период, ПИЕ V). Ареал ПИЕ VI, строго говоря, следовало бы ограничить ареалом только. КВК как единственной
праиндоевропейской культурой. Однако поскольку изменения в ПИЕ VI сравнительно с ПИЕ V носят характер
перегруппировки праиндоевропейских культур без перемещения их, то условно название ПИЕ VI сохраняется за
всем ареалом. Ниже в главе 11 мы подробно останавливаемся на обосновании происхождения ДЯК от блока
культур КВК и Лендьел. В данном контексте можно только подчеркнуть, что связь ДЯК, КВК и Лендьел
обеспечена аналогиями в антропологическом типе, керамическом инвентаре и погребальном обряде.
Древнееямная (индоиранская атрибуция устанавливается в ретроспекции) культура в Венгрии и Румынии имела
полукочевое хозяйство, ведущей отраслью которого было скотоводство, а хозяйство болеразской группы носило
земледельческо-скотоводческий характер. Это обусловило и некоторые различия в материальной культуре. В то
же время немногие керамические комплексы в курганах древнеямной культуры на территории Венгрии трудно
отличить от болеразской керамики (Кетедьхаза, к. 5, 6 — Эчеди, табл. 12). Значительно большие различия
имеются в керамике памятников древнеямной культуры юго-западного варианта, охватывающего Нижнее
Подунавье, Буджакскую степь и северо-западную Молдавию. Эти памятники являются наиболее древними в ряду
древневнеямных памятников Восточной Европы и датируются рубежом IV/III тыс. до н. э., в рамках
относительной хронологии Трипольем ВI или BI—ВII (соответственно по Черныш и Виноградовой), о чем мы
сообщали в ряде работ (Сафронов, 1983).
Сравнение 13 основных типов керамики юго-западного варианта ПЯК, выделенных Яровым (1986, рис. 19—22)
обнаруживает параллели c керамическими формами культуры воронковидных кубков и позднего Лендьела (рис.
51), с которыми граничили в Прикарпатье носители ДЯК.
Антропологические данные свидетельствуют о полном совпадении краниологических серий КВК и серий ДЯК
юго-западного варианта. Западные памятники ДЯК древнее восточных, а дунайские и потисcкие памятники
древнее восточных, но моложе прикарпатских (подробнее см. ниже). Ранний возраст западных памятников
древнеямной культуры и связь их с южными районами через культуру Сэлькуца IV подчеркивается и
нахождением в ранних ямных комплексах зооморфных скипетров, которые были найдены в слоях, следующих за
горизонтом Криводол — Сэлькуца (т. е. в Селькуце IV) и в слоях поздней Гумельницы. Таким образом, западные
находки скипетров относятся ко времени конца первой четверти III тыс. до н. э., судя по относительной
хронологии культур в Юго-Восточной Европе. Появление их действительно соответствует значительным
переменам в истории региона (ем. о скипетрах ниже), однако эти события требуют иной интерпретации. На юге
индоевропейского ареала мы уже не прослеживаем отдельно памятников КВК. или Лендьела, как это имело
место в ПИЕ V. Их место занято памятниками болеразского типа, возникшими на основе двух культур КВК и
Лендьел. Впервые памятники болеразского типа были выделены В. Немешовой-Павуковой в 1964 году, на
материалах Словакии (1964, с. 163—268). В 1981 году Сохацкий отнес к Болеразу памятники пост-лендьелекого
горизонта в Польше (Лажняны — Вы-шенце — Злотники), в Словакии, в Венгрии (И фаза культуры Балатон),
Румынии (Чернавода III), в Болгарии—(ранняя фаза Эзаро). Эти памятники он обозначил как раннюю
(болеразскую) стадию 6а-денокой культуры, Баден I. В своих разработках периодизации баден-:кой культуры
Немешова — Павукова (1981) болеразские памятники отнесла к Баден Iа. Сравнительно с болеразской ступенью
Бадена, по Немешовой-Павуковой, болеразская стадия Бадена, по Сохацкому — более многослойная и шире
территориально. Расхождение точек зрения Сохацкого и Немешовой-Павуковой и в том, что последняя считает
определяющим в образовании Болерлза юго-восточный импульс в в виде культуры Чернавода III, а Сохацкий
отрицает генетическое родство Болераза и Чернаводы III, констатируя только ареальные связи.
Включение Болераза в древнейшую ступень Бадена не вызывает дискуссий. Речь идет о том, считать ли Болераз
саморазвитием и консолидацией двух культур КВК и Лендьел под влиянием какого-то внешнего импульса или
считать внешний импульс вошедшим в Болераз как генетическое звено. Механизм образования Болерааа состоит
не c распространении одной культуры из одного центра по столь обширной территории (в этом случае памятники
были бы монолитны), а в распространении определенного интеграционного импульса на региональные варианты
одних и тех же культур КВК и КЛ (об этом свидетельствует различение компонентов КВК и КЛ в болеразских
памятниках, которые к тому же имеют очень много общих черт с КВК и КЛ).
Для доказательства этого тезиса мы провели сравнительный анализ керамических комплексов КЛ, КВК,
Болераза и Бадена (рис. 38). Болеразские и баденские памятники связываются Немешовой — Павуко-вой (1981,
рис. 1, 2, 3) по 10 типам (рис. 38: 20—41), которые отражают на 100% керамический комплекс Болераза. Нами
показано, что существует даже 11 параллелей между керамическими комплексами Болераза и Бадена. Связь
Болераза и КВК осуществляется по 8 типам (рис. 38: 11—19), а с КЛ — по 10 типам керамики (рис. 38: 1—9).
Если принять комплекс Болераза за меньший, то коэффициент совмещения его с комплексом КВК и КЛ будет
равен соответственно 0.9 и 0.7 (см. о методике расчета коэффициента в главе 4). Такое значение коэффициента
позволяет говорить и о генетической связи, и о принадлежности к одному культурному кругу Болераза, культуры
Лендьел и КВК.
Исчезновение двух культур, которые мы считаем праиндоевропейскими, К.Л и КВК, к началу болеразской
ступени Бадена, которое датируется по С 14 2825±60 и 2720±40 гг. до н. э„ т. е. 29—28, вв. до н. э. (Немешова-
Лавукова, 1981, с. 286, рис. 16, объекты 1 ступени Бадена в Глинско) означает, что на юге праиндоевропейского
ареала ПИЕ V единство общеиндоевропейского состояния кончилось, и границы ТШЕ сместились к северу.
'Распад позднеиндоевропейской общности на севере, а точнее распад древнеевропейской общности начался
фактически только с ПИЕ VI, когда появляются новые культуры, производные от КВК, культура шаровидных
амфор и культура шнуровых керамик. После образования этих культур КВК продолжала существовать и
занимать основную часть территории. Синхронизация памятников севера и юга ПИЕ обеспечивается
нахождением в комплексах Зальцмюнда капеллированной керамики, т. е. когда на юге ПИЕ VI существуют
памятники Болераза, на западе и северо-западе продолжается развитие КВК.
На крайнем северо-западе ареала ПИЕ VI носители КВК начинают осваивать земли в низовьях Рейна (Голландия,
Одорн, 2620±80: До-луханов, Тимофеев, 1972). Вступление в контакт с культурами североевропейского
мегалитического круга и, вероятно, связанные с этим далекие экспедиции в Средиземноморье привели к
выделению в ареале континентальной КВК двух областей — Средней Германии с зальцмюндской группой КВК и
Северной Германии с вальтерниенбург-берн-бургской группой КВК. Эти две зоны перекрывались:
вальтерниенбург-бернбургские памятники известны в области Эльбы - - Заале, но их связи обращены к более
северным территориям, тогда как связи Залыц-мюнда определяются юго-восточными территориями (Мюллер Карпе. 1974, с. 209—214). Памятники Зальцмюнда плохо расчленяются стратиграфически с Вальтерниенбург Бернбургом, но обе группы моложе Баальберга, о чем свидетельствуют данные стратиграфии курганов в
Германии (Мюллер-Карпе, 1974, т. HI, № 553, 589, 590, 610). Стратиграфия среднегерманских курганов
указывает на большую древность памятников Зальцмюнда относительно памятников КША и КШК, а также
бернбургской группы КВК (Мюллер-Карпе, 1974, т. III, с. 211, сн. 2 с обобщением данных Фишера и
Милденбергера). Связь Зальцмюнда с Болеразом осуществлялась через юго-восточную группу КВК, любоньской
фазы КВК Польши (Неолит, 1979, рис. 106; Мюллер - Карпе, т. III, 1974, с. 211); о связях с культурами юговостока Европы позволяют говорить присутствие асков в комплексах Зальцмюнда (рис. 32:11).
Археологические материалы позволяют говорить и о более далеких связях КВК, а именно с культурами
островной Греции и даже Кипра, что выражается в появлении орнаментации на керамике вальтерниен-бургбернбургской группы и вазах Зальцмюнда и в занесении в керамический комплекс КВК Южной Скандинавии так
называемых «сковород», характерных для культуры Керос-Сирос и Раннэлладского II—III периодов в Греции
(Агиос-Космас: Мюллер-Карпе, 1974, т. ЛI, табл. 406:25—28). Ранее (Сафронов, 1983, с. 62) мы приводили эти
факты для подтверждения гипотезы о морских связях североевропейской группы КВК с Восточным
Средиземноморьем. Интересно, что аналогии двум керамическим (формам баденской культуры - - миске с
перегородкой (Неуступный, 1973, с. 323, рис. 2) и черпаку со сдвоенной ручкой (Немешова-Павукова, 1981,
рис. 5 тип Е) обаруживаются также в кипрских памятниках III тыс. до н. э.
Существует определенное сходство в ряде форм керамики КВК Скандинавии и Вальтерниенбург-Бернбурской
группы КВК и керамики памятников Апулии (Целлино Сан Марко, Латерца — Мюллер-Карпе, 1974, т. III, табл.
431, 432). Это сходство, вероятно, не случайно, поскольку эти памятники образуют северное южное «рыло пояса
мегалитических культур.
Этап развития КВК Зальцмюнда и Вальтерниенбург-Бернбурга до появления дочерних культур КША и КШК - это этап территориальной целостности древнеевропейокого диалекта. Наиболее ранний памятник КШК в Халле
Долау Хайде датируется по С14 2570±1;10 гг. до н. э. (Беренс, 1958, с. 213); учитывая участие в сложении КШК
культуры воронковидных кубков, эта дата будет определять хронологическую дату распада древнеевропейского
диалекта. Другая дата, определяющая начало этого процесса, 267б±40 для древнейших проявлений КША
(Зарембово: Хензель, 1980, с. 50). Совстречаемость материалов КВК поздневюрекокой стадии и КША в
Зарембово, Радзеюве позволяет говорить о доболеразском возрасте древнейших памятников КША, а дата
Зарембово по С14 указывает, что болеразские элементы появляются в Польше после середины 27 в. до н. э., т.
е. позже, чем на юге.
Несмотря на общее признание факта происхождения КША от КВК, никем не доказывалось это предположение, а
тем более графически, иллюстрациями.
Сравнительный типологический анализ керамики двух культур, КВК и КША, проведенный нами (рис. 35, 36)
показывает совпадение большого числа основных типов керамики. Существенна при этом представительность
анализируемой выборки, т. е. в какой мере эта выборка отражает сводный керамический комплекс культур КША
и КВК. Представительность выборки по КША определяется сравнением с классификационными схемами КША Т.
Вислянского и С. Носека (1966 и 1967, соответственно) (рис. 37). О представительности выборки КВК; можно
судить из сравнения со сводными керамическими комплексами Баальберга (рис. 29), Зальцмюнда,
Вальтерниенбург-Вернбурга (рис. 31, 32). Результатом сравнения оказываются параллели 13 формам и 10 типам
керамики двух культур — КША и КВК Германии и Чехии (рис. 36). Все типы КША, по классификации Т.
Виелянского, находят аналогии в керамике КВК, а недостающие аналогии в германских памятниках КВК
восполняются формами керамики из памятников, польской группы КВК (рис. 35). При всем сходстве керамики
КША и КВК следует видеть и черты различия, которые обосабливают КВК и КША в отдельные культуры. Прежде
всего удельный вес параллельных форм различен, а преобладание круглодонной шаровидной амфоры с 2 и 4
ручками в КША и отсутствие ее в КВК делает этот признак культурно-дифференцирующим для памятников 2-х
культур. Существуют расхождения и в обряде погребения, и в погребальном комплексе, однако обосновывать
отделение КША от К'ВК не входит в нашу задачу. Косвенным выражением сходства двух культур является тот
факт, что до середины 30-х годов эти две культуры рассматривались как одна.
Хронологическая позиция памятников КША определенна. В Польше могилы КША занимали верхнее
стратиграфическое положение в куявских курганах, относящихся к КВК (Вислянский, 1970). Существует ряд
данных вертикальной стратиграфии, указывающих на более древнюю хронологическую позицию
вальтерниенбург-бернбургской группы КВК в Германии относительно КША и КШК. Так, к ним относят Гарцерхоф около Ростока; Латдорф, Погендорф форст (Мюллер-Карпе, 1974, № 567, 590, 606/. В Южной
Скандинавии КВК продолжает свое развитие, когда одноименные памятники исчезают в Средней Германии. На
территории Западной Украины КВК сосуществует с КША (Свешников, 1983, с. 18). Синхронность КША и КВК с
позднетрипольскими памятниками доказана материалами Польши и Западной Украины (Свешников, там же). Из
этого следует, что КША появилась в древнейшем варианте в бассейне Средней и Нижней Одры и Варты в
доболеразском горизонте КВК (с датой около 2800—-2700 гг. до н. э.) и просуществовала почти до 22 в. до н. э.
(дата Клементовиц Д 4190±40, 4145±69, т. е. 2240 и 2190 гг. до н. э. - - Долуханов, Тимофеев, 1972, с. 58).
Подробная хронология, относительная хронология с КВК, со-встречаемость в одних памятниках с КВК и
типологически тождественные лараллели между керамикой КША и КВК делают гипотезу о происхождении КША
из КВК почти аксиомой. Интересно, что модель образования КША и распространения этой культуры аналогична
модели сложения КВК на базе Лендьела и распространения ее на север, восток и запад.
Действительно, на запад носители КША продвигаются до Рейна и верховьев Дуная (Хензель, 1980, рис. 75), на
юг — до Восточной Чехии я Северной Моравии (Хензель, там же) и на юго-восток до Среднего Пюднепровья
(Даниленко, 1974, с. 84; Свешников, 1983, с. 21). В 1974 году мы показали, что КША достигает предгорий
Западного Кавказа, о чем свидетельствуют дольмены Новосвободной (Николаева, Сафро-нов, 1974). Таким
образом, в конце существования ПИЕ VI, на рубеже 28/27 вв. до н. э. на основе КВК возникает производная от
КВК - - культура шаровидных амфор, а затем в 27/26 вв. до н. э. - - северо-западная производная КВК - культура шнуровых керамик. Сложение древнейших памятников КША происходит на периферийных территориях
KBK, в Куявии аналогично тому, как ранее в середине IV тыс. до н. э. проходило зарождение КВК на окраине
ареала культуры Лендьел. Позднее носители КША продвигаются на запад и занимают территории
вальтернненбург-бернбургекой группы КВК с отдельными проходами до Рейна (Хензель, 1980, рис. 75), на юг -до Восточной Чехии и Северной Моравии (Хензель, там же), а затем на восток - - до Днепра (Свешников, 1983,
с. 21) и Северного Кавказа (Николаева, Сафронов, 1974). Появление на западном и восточном крыле
позднеиндоевропейской эйкумены или древнеевропейской прародины - в археологическом выражении культуры
воронковидных кубков - двух культур КША и КШК -- характеризует распад единства материальной культуры в
указанном регионе, занимаемом ранее одной культурой КВК, что соответствует, вероятно, началу распада
древнеевропейского диалекта и. е. праязыка.
Устойчивость и чистоту древнеевропейской гидронимии в Центральной и, особенно, в Северной Европе можно
объяснить более долгим (в течение периодов ПИЕ III—VI) непрерывным существованием древнеевропейского
диалекта, представленным археологическим эквивалентом КВК, в отличие от юго-восточной (грекоиндоираноязычной) группы, представленной культурой Лендьел.
Если учесть, что образование болеразских памятников на южном крыле позднеиндоевропейской эйкумены - это конец процесса исчезновения горизонта Гумельницы и родственных ей культур, начало движения на запад
носителей выделившейся культуры индоиранской атрибуции ДЯК, образование на краю эйкумены КВК—
.культуры шаровидных амфор, то можно "констатировать, что начало болеразского горизонта - - это и есть
конец о)бщеиндоевропейского состояния и начало членения древнеевропейской общности. Если вспомнить, что
импульсом к появлению болеразских памятников послужило возникновение памятников типа Селькупа IV,
которые являются проявлением позднейшей Винчи, то нетрудно связать конец тысячелетней культуры Винча на
Балканах, перегруппировку и исчезновен>ие ее дочерних производных типа Гумельницы, консолидацию
носителей КВК и КЛ в новой группировке Болераз в историческое событие, которое вызвано одной причиной.
Такой причиной, вероятно, была нарастающая аряд-ность, смена хозяйственного типа, .которая повлекла и
изменения в материальной и духовной культуре.
ПИЕ VII характеризуется противостоянием праиндоевропейской культуры КВК на севере ареала и ее дочерних
производных—КША и КШК, а на юг-е баден-ско и культуры как новой фазы интеграционного импульса, в
которой объединяющие черты преобладают над своеобразием каждой из включенных в нег культур (рис. 45).
Баденская культура классического типа в этот период занимает юг праиндоевропейского ареала -- территорию
Моравии, Словакии, Венгрии, Н-ижней Австрии. Она заходит также в Югославию. Родственные баденской
культуры обнаружены в Румынии (культура Коцофени), Болгарии (Эзеро VI—IV, Михалич), во Фракии (ДикилиТаш, Сита-грой) (Немешова-Павукова, 1980, карта, рис. 18). В степных районах Венгрии и Западной Румынии
наблюдается чересполосное существование этой культуры, Баден I, II, с древнеямнрй — ДЯК (Зчеди, 1980;
Зирра, 1960), памятники которой продолжают существовать и в период, соответствующий ПИЕ VII (Кетедьхаза:
2295±80; 2263±160).
Баденская культура знаменует отсутствие праиндоевропейских культур в ареале ПИЕ (в южной части его), а
следовательно, и прекращение общеиндоевропейского состояния в этом районе. Существенно важна
территориальная близость памятников Бадена как к курганным погребениям древнеямной культуры (ДЯК), так и
к памятникам ранней бронзы Фессалии, поскольку ДЯК имеет индоиранскую атрибуцию, а памятники Фессалии
конца III тыс. до н. э. с так называемой «минийской» керамикой близки к памятникам Греции Раннеэлладского
периода середины III тыс. до н. э. и, таким образом, определяют возможность их протогреческой «атрибуции.
Однако баденская вуаль покрывала не только протогреков, но и палеобалканский субстрат - носителей
фракийского, фригийского, карийского, македонского языков, по Откупщикову (1988). Если на Дунае баденская
культура налагается на две праиндоевропейекие культуры - Лендьел и КВК, то на юге ее памятники сменяют
памятники культур, производных от Винчи (Гумельница, Сэлькуца). Синтез баденской культуры с культурами
субстрата позволяет предполагать, что под баденской вуалью в этническом отношении скрывается более
архаичная по языку индоевропейская этническая группа. Появление юго-веточных баденских элементов в
Анатолии несколько проясняют этническую атрибуцию юго-восточного крыла баденской культуры как
анатолийской (хеттолувийской).
Свою точку зрения об археологических компонентах культуры фессалийских памятников раннебронзового века
мы сформулировали ниже (глава 10). Укажем только, что в памятниках Фессалии III тыс. до н.э. есть общие
элементы с культурами Иордансмюль (двуручные сосуды -рис. 39: 9—14), Болераз (керамика с валиковой
орнаментацией, глубокие миски с поднятой над краем ручкой — рис. 39: 31), Гумельница (аски — рис. 40: 13),
Коцофени (амфоры —рис. 39: 28), Баден (миски, амфоры, кружки с высокими ручками).
Таким образом, генетическая связь «минийской керамики» с керамикой Раннеэлладского и Раннебронзового
века Греции, а по цепочке аналогий и с центральноевропейскими культурами Болераз, поздний Лендьел и
Баден, позволяет видеть в культурах южного крыла праиндоевропейского ареала археологический эквивалент
протогреков и палеобалканского субстрата. В этом же ареале находятся и индоиранцы (ДЯК), поскольку связь
ДЯК через полтавкинскую культуру со срубной культурой, связанной с североиранскими племенами, по мнению
многих исследователей, утверждает индоиранскую принадлежность ДЯК.
Этническая атрибуция культуры дольменов Новосвободной как протохеттская, установленная нами в 1983 году
(Николаева, Сафронов, 1983; Сафронов, 1983), получает дополнительное подтверждение в новых параллелях с
болераз-баденской культурой, 7 керамических типов (что составляет большую часть болеразского комплекса и
около половины новосвободненских типов), орнаментации канеллюрами и т. д. (см. главу 13). Связь
Новосвободной с кубано-днепровской культурой, для которой Нами установлена индоарийская атрибуция (CM.
главу 12), позволяет локализовать центры сложения этих культур вблизи болераз-баденской культуры.
Так выглядит схема эволюции блока праиндоевропейских культур Лендьел и КВК и доказательства их
праиндоеврепейской атрибуции.
Позднеиндоевропейская прародина не представляет в свете этих данных чем-то застывшим, неизменным.
Напротив, это динамичная система взаимодействия археологических культур, выделяющихся из
праиндоевропейских культур на разных хронологических отрезках, определяющих иерархию их родства с
позднеиндоевропейскими культурами Лендьел и КВК и с культурой финальной поры среднеиндоевропейского
состояния—Винча (рис. 43—45). И может быть самый главный вывод состоит в том, что хронологический срез
позднеиндоевропеиского состояния на этапах эволюции праиндоевропейской общности дает комплекс
археологических культур, что объясняет неудачу исследователей, пытавшихся найти археологический
эквивалент позднеиндоевропейской языковой и этнической общности в одной культуре.
ГЛАВА 8
ПОРТРЕТ ПРАИНДОЕВРОПЕИСКОГО ОБЩЕСТВА ПО ДАННЫМ ЛИНГВИСТИКИ И АРХЕОЛОГИИ
(СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ КУЛЬТУРНО-ХОЗЯЙСТВЕННОГО ТИПА ПОЗДНЕИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ
ОБЩНОСТИ И КУЛЬТУР ВИНЧА, ЛЕНДЬЕЛ И КУЛЬТУРЫ ВОРОНКОВИДНЫХ КУБКОВ)
В предыдущих главах мы часто затрагивали вопрос о культурно-хозяйственном типе (ХКТ) культур Винча,
Лендьел и КВК для доказательства генетической связи трех культур. Для обоснования индоевропейской
атрибуции этих культур, помимо уже доказанной выше соотнесенности области формирования п. и. е.
прародины с ареалом праиндоевропейской флоры, фауны, гидрономии, необходимо провести соответствие
между признаками ХКТ индоевропейской пракультуры, реконструируемыми, исходя из анализа
общеиндоевропейской лексики, и археологическими характеристиками ХКТ Винчи, Лендьел и КВК.
Исследование общеиндоевропейской лексики давно привело лингвистов к заключению о высоком уровне
развития праиндоевропейской культуры.
Крайним выражением этой точки зрения является тезис Т. В. Гамкрелидзе - Вяч. Вс. Иванова (.1984, с. 884-885)
- "праиндоевропейская цивилизация относится типологически к кругу древневосточных цивилизаций". Казалось
бы, отсутствие "а ближнем "Востоке в период общеиндоевропейского единства, в V-IV тыс. до н. э. цивилизации
не позволяет использовать в качестве решающего аргумента локализации прародины индоевропейцев только на
Ближнем Востоке "типологическую близость" и. е. пракультуры к ближневосточным цивилизациям, однако
Тамкрелидзе и Иванов "понижают" уровень и. е. пракультуры перечислением черт отличия ее от цивилизации
("отсутствие ^письменности, централизованной государственной власти, искусственной ирригации и сословия
торговцев" - там же, с. 886). Такая оговорка, по логике исследователей, должна оправдывать сравнение и. е.
пракультуры с археологической культурой Верхней Месопотамии -халафаской -датируемой V-IV тыс. до н. э.,
которая хотя и не относится никем к цивилизации и даже не имеет производных в III тыс. до н. э.,
характеризуется рядом признаков индоевропейского ХКТ, таких, как: "возделывание пшеницы двузернянки и
ячменя, наличие двух пород крупного рогатого скота, овец, коз, свиней; текстильное производство,
существование металлургии, гончарного производства, знаков собственности, товарообмена и букраниев" (там
же, с. 891).
Невысокая избирательность "индоевропейских" характеристик в халафской культуре, т. е. распространенность
подобных признаков в Азии и Европе в рассматриваемый период, делают неубедительной представленную
Гамкрелидзе и Ивановым индоевропейскую атрибуцию халафской культуры. Осознавая ущербность
"праиндоевропейского облика" халафской культуры, авторы этой гипотезы привлекают еще и культуру III тыс.
до н. э., генетически не связанную с халафской, куро-аракскую культуру Закавказья, в которой находят
недостающие существенные характеристики праиндоевропейского ХКТ, а именно повозки (точнее модели
повозок).
Однако и это допущение позволяет лишь частично приблизить этот блок археологических культур (халафскаяшому-тепинская - куро-аракская) к ХКТ и. е. пракультуры, но приходится жертвовать такими важнейшими
характеристиками праиндоевропейского ареала, как гидронимия, экология. Кроме того, приходится поступиться
методологическим принципом, согласно которому сравнение ХКТ праиндоевропейской общности должно
проводиться только с ХКТ синхронных археологических культур. Куро-аракская культура возникла после
распада праиндоевропейской общности, в III тыс. до н. э. и не дала никаких производных в культуре бронзового
века в Европе, в том регионе, где должны бы находиться индоевропейцы в III и II тыс. до н. э. И нет никакой
связи между этими культурами и древнеямной, носители которой образуют древнеевропейскую общность в
(Восточной Европе, по мысли Иванова и Гамкрелидзе. Как будет нами показано ниже, др-евнс-ямные памятники
Юго-Запада Восточной Европы значительно древнее древнеямных комплексов, лежащих к востоку от Днепра и
восходят археологически и антропологически к KBK и Лендьел (Сафронов, 1983; Шевченко, 1984).
Портрет праиндоевропейской культуры и обще-ства может быть достаточно полно составлен на основании
усилий лингвистов многих поколений (см. список литературы по историографии индоевропейской проблемы к
главе 1). Особенно следует подчеркнуть использованные нами работы Шрадера, Мейе, Девото, Дюмезиля,
Гамкрелидзе - Иванова, Елизаренковой и Топорова.
Как показывает анализ общеиндоевропейокой лексики, праиндоев-ропейцы представляли общество со сложной
структурой (разветвленная система родства и свойства), иерархизированное (род, племя, племенной союз,
народ), имущественно - и социально-дифференцированное (имущественное расслоение выражается в
существовании терминов власть имущие, богатые и бедные, обездоленные, рабы; выделяются социальные ранги
независимых членов общества - жрецов, воинов, и в разной степени зависимых пахарей, пастухов,
ремесленников). Хотя нет свидетельств существования централизованной власти, символом единства и
благополучия праиндоевропейского сообщества был священный царь. Социальная жизнь строго
регламентировалась институтом жречества, который выполнял как ритуальные, так и правовые функции, и
таким образом, можно допустить разделение функций управления обществом между жрецами и предводителями
родов, племен.
Основу экономики составляли земледелие и скотоводство с приоритетом земледелия, хотя и интенсивное
пашенное земледелие могло появиться при развитом скотоводстве (об этом свидетельствует исчисление времени
по земледельческим циклам и обозначение пастбища как 'невозделанного поля'). Прогрессивные формы
земледелия создали: базу для роста поголовья стада, накопления богатства в виде стад, создали предпосылки
для обособления и выделения ремесел.
Накопление богатства, выраженное такими терминами, как 'добро', 'богатство', 'дворец', вызвало к жизни новые
отношения обмена (существует понятие обменного эквивалента). Необходимость охраны стад, домов вызвала,
появление людей, овладевших воинским искусством, а также объединений их в виде 'войска', во главе с
военными предводителями. Возникают крепости со сложными фортификационными сооружениями; города как
объединение нескольких поселений (фиксируемые общеиндоевропейской лексикой различные обозначения
города отражают разные формы его образования).
Праиндоевропейцы владели многими ремеслами - ткачеством, гончарным, плотницким делом, кожевенным
делом, металлообработкой, обработкой кости и камня, строительным делом. Революционные изменения в
экономике (использование упряжных пахотных орудий с помощью парной запряжки быков, волов, приведшее к
интенсификации земледелия) после изобретения колеса, вероятно, также в среде праиндоевропейцев,
подготовили изобретение колесного транспорта, открывшего перед праиндоевропейцами огромные возможности
в освоении широких пространств, позволявшие перейти к далеким миграциям.
Высокие проявления духовной культуры праиндоевропейского общества и отражение в них "социальных
процессов фиксируются сложением и эволюцией пантеона богов, оформлением представлений о загробной
жизни в погребальных культах, в сложении календарной системы и системы десятичной счета, накоплении
научных знаний.
Открытие в 'Индоевропейскую эпоху поэтического языка и его метрической структуры неизбежно 'ставит вопрос
о древнейшей" в мире поэтической традиции и поэтической культуре, возникшей в праиндоевропейсиой
общности. Портрет праиндоевропейского общества как древнейшей мировой цивилизации следует завершить
данными, позволяющими на языковых фактах ставить вопрос о наличии древнейшей в мире
праиндоевропейской системы письма, поскольку цивилизация -это классовое общество, овладевшее
письменностью (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 890).
Преемственность культуры Лендьел традиций древнейшей цивилизации Старого Света - культуры Винча позволяет предполагать, что именно в этой культуре, ареал которой лежит в области праиндоевропейской
флоры, фауны и гидронимии, находится эквивалент охарактеризованной выше культуры праиндоевропейцев.
Земледелие у праиндоевропейцев по данным общеиндоевропейской лексики было пашенным с использованием
упряжных пахотных орудий типа рала, сохи. Об этом свидетельствуют общеиндоевропейский термин 'пахать,
обрабатывать землю' с диалектными производными в значении 'плуг', 'пашня' (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с.
687-688); две реконструируемые основы 'тянуть' и 'царапать, делать в земле углубление, яму' производные от
которых образуют слова со значением, с одной стороны, 'плуг', а с другой - 'борозди' (там же, с. 689-690). Для
обозначения пахотного орудия существуют названия, происходящие от общеиндоевропейской основы со
значением 'ветвь', 'кол, шест' (там же, с. 690). Отсутствие общеиндоевропейского термина со значением
'упряжное пахотное орудие типа рала' говорит, что функционально определенное орудие не было конструктивно
закреплено за одной устоявшейся формой. Как орудие первой необходимости, упряжное пахотное орудие все
время совершенствовалось; этим объясняется разнообразие терминов. Интересно замечание Гамкрелидзе и
Иванова, что значение 'тянуть' перешло на 'плуг', 'борозду', поскольку плуг тянули животные - быки, волы, и
назывались 'тянущие плуг' (там же, с. 689, сн. 1). Сочетание двух значений способа внесения зерна в землю в
одной общеиндоевропейской форме 'сеять вдавливать, закапывать в землю' говорит о том, что переход от
мотыжного земледелия, с которым связано закапывание зерен в землю, к пашенному земледелию с характерным
для него высеванием зерен совершился в позднеиндоевропейскую эпохи, а также и то, что мотыжное
земледелие не потеряло значения, сузив сферу применения, с внедрением пашенного земледелия. Те термины,
которые возникли в общеиндоевропейском языке .в связи с новыми прогрессивными формами земледелия,
указывают на то, каковыми должны быть материальные свидетельства пашенного земледелия в археологических
культурах. Это - следы борозд от вспашки; это - собственно пахотные орудия типа рала, сохи из дерева или
рога; свидетельства запряжки, поскольку семантика терминов, связанных с земледелием, указывает на их
соотнесенность с тягловыми животными.
Земледельческий характер культур Винча, Лендьел и КВК не вызывает сомнений. Появление земледелия в
Северной Европе связывают только с культурой воронковидных кубков, а событие это датируют рубежом IV/III
тыс. до н. э. (Стернбергер, с. 47). К моменту появления культуры Винчи на Северных Балканах обитатели этих
районов - носители культуры Старчево-Криш - знали земледелие, однако оно было качественно отличным от
винчанского земледелия. Тип земледелия, практикуемого в Старчево-Керш, обозначается как "кочевое" или
мотыжное.
В Центральной Европе у носителей культуры Лендьел были также предшественники, знакомые с "кочевым"
земледелием. Это племена культуры линейно-ленточной керамики (КЛЛК). Тип земледелия КЛЛК находит
отражение в структуре слоя поселений КЛЛК, который похож на слоеный пирог со стерильными прослойками,
свидетельствующими о периодическом запустении поселения с последующим возвращением носителей КЛЛК.
Такая необходимость возникала с истощением лессовых почв. На этом фоне отчетливо высвечивается особый
характер земледелия в Винче, Лендьеле и KBK, для которых характерны либо тель с очень мощными
наслоениями (несколько метров), либо поселения большой площади с достаточно мощным, непрерываемым
слоем.
Все поселения культур Винчи, Лендьел и KB К на ранних стадиях тяготеют к лессовым почвам. Топография
поселений указывает на приоритет земледелия. Памятники поздних этапов этих культур занимают территории, с
более тяжелыми для обработки почвами. Характер зависимости от почв становится иной, что, конечно, связано с
прогрессом земледелия и действием других существенных причин - например, обеспечения безопасности.
Следы вспашки отмечены "под курганными насыпями КВК в Польше и Дании" (Титов, 1988, с. 79), причем этот
памятник и КВК в Cap-ново относится к древнейшим КВК и имеет дату 3620 г. до н. э. Упряжные пахотные
орудия в виде рала или сохи, но не плуга использовались во всех -трех культурах - Винча, Лендьел и КВК. Так,
есть указания на существование рала или сохи в культуре Вэдастра -региональном варианте Винчи (Титов, 1088,
с. 80), в культуре Гумельница - производной Винчи (Тодорова, с. 37; Титов, 1988, с. 80). Предположение об
употреблении орудий из рога в качестве наконечников рала в культуре Сава, генетически связанной с Винчей
(Тодорова, рис. 50), позволяет атрибутировать аналогичные земледельческие орудия в культуре Винча как
упряжные пахотные (Гарашанин, 1979, с. 1.2).
Существуют данные об употреблении деревянного рала в поздних вариантах культуры Лендьел (Хензель, с. 63),
а также есть наблюдения Я. Домбаи, что земледелие в Лендьеле носило плужный характер (Домбаи, 1960, с. 304
и Титов, 1980, с. 394). Об особой роли земледелия в культуре Лендьел судят по большому количеству костяных
и роговых орудий и их частей, которые могли употребляться в качестве составных в упряжных пахотных
орудиях (мнение Н. Калица см. Титов, 1980, с. 388).
В культуре воронковидных кубков найдено примитивное пахотное орудие типа рала, названное М. Гимбутас
плугом (Гимбутас, 1970). Орудие деревянное.
Трудности обнаружения древнейших упряжных пахотных орудий заключаются, вероятно, в том, что эти орудия составные, судя по позднейшим конструкциям рала, сохи, плуга. Часть орудия, скрепляющая оглоблю с
наконечником рала, была деревянной. Собственно ральник мог быть сделан из дерева, кости, рога (см.
Тодорова, рис. 50). Конец рабочей части - наральник - мог укрепляться и быть каменным. Из этого следует, что
в особых случаях могла сохраниться деревянная часть рала или сохи. Чаще сохранялись и должны чаще
встречаться в памятниках роговые и костяные составляющие рала, которые похожи на мотыги. Убеждают в том,
что орудие - не мотыга, а часть рала, квадратные отверстия для крепления стоек, элементов соединения с
рукояткой, грядилем - деревянной частью рала. Таким образом, не видеть в части роговых, костяных орудий
древнейшие рала - это одна крайность. Другой крайностью является именовать древнейшие примитивные
упряжные пахотные орудия плугами, и земледелие называть плужным. По Д. К. Зеленину (Краснов, 1987, с. 4),
традиционные пахотные орудия делятся на три группы: бороздящие (делающие борозды и не имеющие
отвальных приспособлений), пашущие (бороздящие и отваливающие и разрыхляющие, перемешивающие землю)
и плужные (не только бороздящие, разрыхляющие и перемешивающие, но и полностью или частично
переворачивающие пласт земли). Соответственно в зависимости от группы пахотных орудий, применяемых в
земледельческой практике, земледелие называется бороздящим, пашенным И плужным. Рала -- это бороздящие
и пашущие орудия, и земледелие в таком случае называется нашейным. Сохи и плуги - оборачивают полностью
или частично пласт земли и являются плужными орудиями. Сохи могут быть бороздящими и пашенными
орудиями. Таким образом, основные две ошибки, которые повторяются в специальной археологической
литературе -- это перенос термина 'плуг' в значении просто упряжного пахотного орудия на древнейшие орудия
типа рала, сохи; определение техники земледелия как плужного, хотя в качестве пахотных орудий используется
не плуг, а рало. В. отношении земледелия культур (Винча, Лендьел, КВК можно, вероятно, говорить как о
пашенном (хотя X. Тодорова обозначает аналогичной практики земледелие в энеолитических культурах
Болгарии "как бороздящее - Тодорова, с. 37), но не как о плужном. Первым древнейшим упряжным пахотным
орудием в этих культурах может реконструироваться по археологическим, материалам только рало (в случае
двузубого орудия - соха). (Подробнее о конструкции рала, сохи, плуга см. Краснов, 1987, рис. 1, рис. 2, рис. 3,
с. 6, 7, 15, 72, 79, 81 и др.).
Особо следует упомянуть точку зрения Ю. А. Краснова на археоло-1ическую аргументацию по вопросу
возникновения пашенного земледелия в Европе (сводит к нулю любую реконструкцию и доверяет только хорошо
читаемому изображению или находке пахотного орудия полной сохранности, что в археологии крайне редко
(Краснов, 1987, с. 15).
Парная запряжка тягловых животных - это необходимая предпосылка появления упряжных пахотных орудий,
поэтому факты ее существования - косвенное свидетельство бытования упряжных пахотных орудий, даже если
последние не найдены. Только в рассматриваемых нами в качестве эквивалентов и. е. пракультуре - культуре
Лендьел лексике, так как с продвижением на плодородные равнины Северной и Центральной Европы отпала
необходимость в ирригации.
Зерновые культуры, выращиваемые праиндоевропейцами, были, судя по общеиндоевропейским названиям
растений, ячмень, пшеница просо (Гамкрелидзе- Иванов, 1984, с. 655-659). Из технических культур
выращивался лен(там же, с. 669).
В культуре Винча были найдены несколько сортов пшеницы (однозернянка, двузернянка, спельта), два вида
ячменя (Гарашанин, 1979), вика, чечевица, горох (Тодорова, с. 37). В культуре Лендьел выращивались несколько сортов пшеницы, в том числе, однозернянка, двузернянка, спельта, два вида ячменя - однорядный и
многорядный, два вида овса, просо, жито, горох, фасоль, чечевица. (Хензель, с. 63). В КВК известны .несколько
видов пшеницы, в том числе однозернянка, двузернянка, спельта; ячмень многорядный, горох; из технических
культур- лен (Хензель, с. 87) *.
Уборка урожая и заготовка сена, вероятно, производилась серпами, о чем говорит общеиндоевропейское слово
'серп' ('Гамкрелидзе - Иванов, 1984, с. 691).
Исследователи указывают на существование двух форм хранения зерна - посевного в снопах, непосевного -обмолоченным в больших сосудах или корзинах, обмазанных глиной. Такова практика у носителей культуры
Винча (Тодорова, с. 38), культуры воронковидных кубков. Указанные выше факты свидетельствуют о
важнейшей роли зерновых в жизнеобеспечении винчанского и лендьельского общества, а также земледельцев
КВК, это подтверждают и сохранившиеся остатки серпов. В Винче обнаружены кремневые серпы с деревянными
рукоятями (Тодорова, с. 39); на составные серпы в Лендьеле указывает Титов (1980, с. 388); о кремниевых
серпах в КВК из прямых пластин длиной более 20 см сообщает Черныш (1982, с. 260).
Обработка продуктов земледелия заключалась в обмолоте, измельчении зерен злаков до крупы, муки
посредством зернотерок, жерновов, ступ с пестами, о чем свидетельствуют соответствующие
общеиндоевропейские семантемы. Известно, что праиндоевропейцам была знакома выпечка хлеба. Есть
сведения о зернотерочных сооружениях в региональных вариантах Винчи (Тодорова, с. 38); много зернотерок и
пестов происходит из поселений Лендьела и КВК ((Хензель, Ковальчик; Титов, 1980, с. 394) Тодорова указывает
на ритуальные "хлебцы" - - глиняные предметы овальной, круглые, булкообразной формы, где с глиной было
замешано и зерно. Аналогичные предметы известны из памятников КВК - глиняные "булки" и "бублики"
(Тодорова, с. 38; Титов, 1980; Хенаель, рис. 65).
Земледелие было основой благосостояния праиндоевропейского общества, о чем свидетельствует развитая
земледельческая лексика (дифференцированная лексика сельскохозяйственных циклов и многочисленные
названия культурных растений). Вне всякого сомнения высоко развитое интенсивное земледелие Винчи,
Лендьела и КВК на плодородных лессовых почвах во время "климатического оптимума голоцена", т. е. в период,
наиболее благоприятный для ведения этой отрасли хозяйства, также было основой благосостояния населения
трех указанных культур. Основная роль отводилась зерновым, главным образом, пшенице. В то же время
многообразие культивируемых видов растений обеспечивало сбалансированную пищу.

Указывают, что сорта пшеницы в Лендьеле были неизвестны в Старчево, раннем и среднем неолите
Европы (Титов, l980, с. 393).
"Высокий уровень энеолитической агротехники, достаточное количество влаги и неистощенность почв
обеспечивали богатые урожаи и высокое качество зерна, что констатировано всеми ботаниками, проделавшими
метрические исследования проб зерновых" (Тодорова, с. 38). Последние данные позволяют предполагать
сооружение искусственных дамб для задержки воды и ила при разливах рек (Тодорова, с. 38).
На более низком уровне агротехники (мотыжное, подсечно-огневое земледелие) ирокезы создавали запасы
кукурузы, которые могли их обеспечить на 3-4 года; запасы зерна у ирокезов на душу населения достигло почти
11 тонн (Румянцев, 1987, с. 254-255); норма прибавочного продукта у индейцев Мезоамерики, по подсчетам
Румянцева, равнялась 77% (там же). Высокий процент прибавочного продукта способствовал образованию и
становлению древнейшей цивилизации Старого Света и всех ее выдающихся для своего времени достижений в
области архитектуры, фортификации, металлообработки, организации социального коллектива, духовных
проявлений, изобретении письменности и много другого, а также способствовал росту народонаселения и
территориальному расширению в виде производных культур Винчи - Лендьела и КВК.
Значение этого события - - введения пашенного земледелия - запечатлелось в легендах и сказаниях
индоевропейцев. Один из древнейших греческих мифов о Триптолеме рассказывает, что богиня земледелия
Деметра научила земледелию царя Элевсина - Триптолема, который вспахал трижды "поле ллугом и бросил в
землю зерна пшеницы, данные ему богиней. Поле дало -богатый урожай, а Триптолем по повелению Деметры
облетел на крылатой колеснице все страны -и везде научил людей земледелию. Посетил он и Скифию, где его за
науку вознамерился убить царь этого народа, желая отнять славу учителя земледелия. Народная память связала
несколько важных моментов. Земледелию учит богиня, которая не принадлежала к первоначальному греческому
пантеону, образ .которой восходил к средиземноморской богине-матери. По многим землям быстро разнеслась
наука о земледелии, в том числе и Скифию (обозначение (Восточной Европы). Так велика слава творцов
земледелия, что есть желающие отнять ее. Этот миф перешел в греческие легенды из общеиндоевропейских
мифов, поскольку и греки, и протогреки были знакомы с земледелием и не могли с такой силой выразить пафос
этого события. Это предположение подтверждается и историческими сведениями. Геродот (VI, 137) вспоминает,
что до ионян, которые несколько раз меняли свое самоназвание, поселившихся в Афинах, на этой земле жили
пеласги, которые так превосходно умели обрабатывать землю, что у них плодоносили и камни. Ионяне не
владели в такой степени этой сложной наукой и оставили пеласгов жить на этой земле, в благодарность за
переданную им науку до той поры, пока не произошел между ними конфликт. Эта легенда, по Геродоту, связана
со II тыс. до н. э. и поскольку греки выступают здесь земледельцами, правда, менее грамотными, чем пеласги,
то миф о Триптолеме отражает еще более глубокую древность.
Садоводство у праиндоевропейцев вполне вероятно. Об этом свидетельствуют общеиндоевропейские названия
'яблоня', 'виноград', 'грецкий орех' 'кизил', 'вишня', 'тутовое дерево' (Гамкрелидзе, Иванов, 1980, с. 67). Хотя
все перечисленные деревья растут в Карпатском бассейне, данных о культивация их в садах нет на памятниках
культур Лендьел и КВК. Некоторый свет на происхождение садоводства у древних европейцев проливают
находки а свайных -поселениях культуры Кортайо, где культивироались яблоня и, возможно виноград"
(Монгайт, с. Это сравнение правомерно, поскольку этой культуре близка по инвентарю культура Михельсберг,
являющаяся, как следует из вышесказан-ного, региональным вариантом КВК, образующая с альтхаймской,
пфинской, шуссенридской культурами круг энеолитических .культур, по которым по мнению исследователей шло
распространение меди. Можно поэтому утверждать, что именно здесь были окультурены яблоня и виноград,
которые были затем распространены на всю территорию, занимаемую праиндоевропейцам и, где, конечно, были
для этого подходящие условия. Не следует думать, что у носителей КВК было развитое садоводство. Первым
этапом окультуривания был лесосад. И до настоящего времени мы можем наблюдать, как расчищаются
естественные заросли грецкого ореха и превращаются в лесосады.
Скотоводство у праиндоевропейцев было уже полифункциональным: скот использовался как тягловый;
сложилось молочное хозяйство; на конец, домашнее стад-о обеспечивало как потребности в мясе, так и в сырье
(кожа, шкуры, шерсть, жилы и т. д.). Об этом свидетельствуют общеиндоевропейские семантемы - - упряжка,
ярмо; доить, давать молоко, вымя, молоко, масло, сливки; кожа, шкуры, шерсть, руно, рог. Большой
прибавочный продукт в виде зерна позволил создать дополнительную кормовую базу к традиционным кормам - сену. Выпас проводился как на участках, близких к пахотным, так и на отдаленных. Необходимость охраны стад
выдвинула новую фигури - пастуха. Пастух, пасти, пастбище - - это общеиндоевропейские семантемы
(Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 694, 695). Поголовье стада было большим. Очевидно разделение его на крупный
рогатый скот и мелкий рогатый скот. Эти термины являются также общеиндоевропейскими (Гамкрелидзе,
Иванов, 1984, с. 565).
Праиндоевропейцам были известны все виды домашних животных, которые существуют вплоть до настоящего
времени. Это бык, корова; овца, баран, ягненок; коза, козел; свинья, поросенок; конь, лошадь; осел; собака
(Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 565, 577, 587, 593, 544, 562, 589).
Идентификация скотоводства в культурах - эквивалентах Лендьел и КВК, а также в культуре Винча с
праиндоевропейским встречает определенные методологические затруднения: все праиндоевропейские
домашние животные были известны и в культурах раннего неолита Европы и в Азии, ,в период,
предшествующий появлению праиндоевропейцев. Так, в Старчево-Кереше преобладал мелкий рогатый окот, был
крупный рогатый скот и свинья в соотношении 70% : 26,5% : 3,5%. В культуре линейно-ленточной керамики
наоборот преобладал крупный рогатый скот (75%), второе место занимало свиноводство, третье -мелкий
рогатый скот. Известна коза (Титов, 1980, с. 280, 281). Осел известен в Моравии, в памятниках культуры
линейно-ленточной керамики - Штурово (Павук, 1969, рис. 31). Отдельные кости лошади также встречаются и в
памятниках Кереш-Старчево и в КЛЛК, не говоря уже о собаке.
При сравнении признаков скотоводства раннего неолита Европы и культур Винча - - Лендьел - - КВ'К обращает
внимание, что ранненеолитическое скотоводство было неустойчивым по составу стада: в одних культурах
преобладал мелкий рогатый скот, в других - - крупный рогатый скот. Это связано с тем, что скотоводство велось
на естественных выпасах, зависело от ландшафта и кочевого образа жизни, который задавался формами
земледелия. Кочевому земледельцу некогда было интенсивно заниматься охотой на крупных животных, поэтому
костей диких животных на неолитических поселениях ранней поры значительно меньше, чем Домашних. В
культурах Винча - Лендьел - КВК процент диких особей в остеологическом материале приближается к 40%.
Увеличение костей диких животных в рассматриваемых культурах имеет место и потому, что продолжается
доместикация видов, а основной способ доместикации - импретинг - связан с отловом детенышей, взрослая
особь при этом становилась просто объектом охоты. В пра-индоевропейском словаре зафиксирован имлретинг и
терминах приручать', и 'детеныш дикого животного'. Лучше других изучено стадо культуры Лендьел
(Краснорасписного), поскольку на материалах лендьелских поселений работал палеозоолог Ш.^Бекени. Он
установил наличие в лендьелском стаде недавно доместицироващных форм" (Титов, 1980, с. 395). Селекция
стада для его лучшего приспособления к местным экологическим условиям проводилось носителями Винчи,
Лендьел и KBK и 'путем скрещивания особей крупного, а также мелкого рогатого скота и даже кабана (Титов,
1980, с. 395-396; 1988, с. 81; Шнирельман, 1980, с. 234).
Мелкий рогатый скот в Винче, Лендьел и КВК представлен так же, как и в словаре праиндоевршейских семантем
козой и овцой.
Утверждение Гамкрелидзе и Иванова (1084, с: 868), что "в Центральной Европе овцеводство ... почти полностью
отсутствует до I тыс. до н. э., а разведение коз отмечается в Европе позднее, в том числе и в Восточной",
следует считать недоразумением.
С самого раннего неолита с первой половины VI тыс. до н. э. мелкий рогатый скот играл значительную роль в
жизни населения Центральной Европы, появившись там за тысячелетие до возникновения Винчи и Лендьела. "В
Венгрии в культуре Кереш преобладали мелкий рогатый скот - козы и овцы. В Марошлеле - Папа, например,
70% костей домашних животных принадлежат мелкому рогатому окоту" (Титов, 1980, с. 95). В Винче мелкий
рогатый скот - овцы и козы - составили 17% (см. главу 5).
oПоголовье мелкого рогатого скота в раннелендьелском стаде составляет 2-7%. Оно значительно уменьшается
сравнительно с его удельным весом (17%) в винчанском стаде. Это объясняется, по мнению Бекени,
(Шнирельман, 1980, с. 213-'214) неприспособленностью мелкого рогатого скота к новым экологическим
условиям Карпатского бассейна. Раннелендьелские скотоводы прилагают творческие усилия для улучшения
стада. В результате скрещивания "барана медного века" и торфяниковой овцы (Титов, 1980, с. 394), широко
распространенной в районах с умеренным климатом Европы (Монгайт, 1973, с. 249) была получена "древняя
европейская первобытная порода овцы". О значении мелкого рогатого окота свидетельствует зооморфная
пластика Лендьела, которая носит культовый характер (см. ниже).
В стаде KBK процент поголовья мелкого рогатого скота уже приблизительно такой же, как в Винче - от 11% в
Цмелюве до 17% в Зимно (Черныш, 1982, с. 260), позднее процент мелкого рогатого скота сильно варьирует в
№К и в зависимости от условий выпаса. Так, в приалыпийских вариантах этой культуры мелкий рогатый скот
составлял значительно более половины поголовья стада, а крупный рогатый скот - менее 10% (Мюллер-Карпе,
1968, т. II). Это свидетельствует о наличии отгонного скотоводства, практикуемого населением приальпийской
части КВК. Существование отгонного скотоводства находится в полном соответствии с предположением
Гамкрелидзе и Иванова (1984, с. 580) о локализации индоевропейской прародины в области, "где уже в то
время одомашненные овцы были представлены в большом количестве" и в то же время делают наглядным
необоснованность предположения этих авторов о почти полном отсутствий до I тыс. до н. э. козьего хозяйства и
овцеводства а Центральной Европе (там же, с. 868).
Использование мелкого рогатого скота у праиндоевропейцев можно подтвердить на основани развитой
овцеводческой терминологии. От праиндоевропейского слова 'овца' в индоевропейских диалектах образовались
слова со значением 'чесать', 'чесало', 'шерсть', 'руно', 'волос' (там же, с. 578).
Использование мелкого рогатого скота в хозяйстве Винча, Лендьел, КВК, вероятно, также имело основной целью
получение шерсти. Предположению об основной роли мясного или молочного направления противоречит
сравнительно небольшой процент его поголовья (за исключением приальпийской зоны) по сравнению с
поголовьем крупного рогатого скота.
Мнение Гамкрелидзе и Иваном, основанное на устаревших данных Кларка, Шнирельмана (1980, с. 296), об
отсутствии в памятниках Европы до II тыс. до н. э. находок шерсти и следующий отсюда вывод о приоритете
шерстоткачества в Месопотамии а основании находок шерстяных тканей в гробнице Ура середины III тыс. до н.
э. (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 581) неверно.
Древнейшие свидетельства шерстоткачества обнаружены в Центральной Европе на тысячу лет раньше. В
неолитических памятниках приальпийской зоны второй половины IV тыс. до н. э. "найдены разнообразные
изделия из льна и шерсти" (Монгайт, 1973, с. 249). При-альпийская зона, как уже указывалось, отмечена
сильным влиянием КВК и образованием здесь региональных вариантов этой культуры, таких как Пфин,
Альтхайм, Михельсберг. Это с полным основанием позволяет предполагать наличие шерстоткачества и в
культуре Лендьел, в памятниках которой были обнаружены медные бусы с обрывками крученой нити в
отверстии. Сделана ли пряжа "из растительного волокна или шерсти" (Титов, 1980, с. 381), установить не
удалось.
Приоритет шерстоткачества в культурах Лендьел и КВК делает возможным наличие шерстоткачества и в
культуре Винча, где обнаружены пряслица от ткацких станков. В любом случае шерстоткачество в указанных
культурах Европы значительно древнее этого ремесла в странах Древнего Востока. Лишь Чатал Хююк, где по
свидетельству Мелларта (1982, с. 86) "обнаружены прекрасные ткани (возможно, шерстяные)" может
претендовать на мировой приоритет в изобретении шерстоткачества. В таком случае мы должны констатировать,
что это изобретение произошло в праиндоевропейской среде. С шерстоткачеством связано понятие "священного
руна" и, вероятно, культовая значимость овцы и барана в индоевропейских культах. Культовая значимость козла
и барана в праиндоевропейском обществе засвидетельствована в письменных традициях древних
индоевропейских народов. Аргументы Гамкрелидзе и Иванова в пользу этого положения (1984, с. 581-587) не
вызывают сомнения. Однако вывод о локализации прародины в передневосточном регионе на основании того,
что "наиболее ранние иконографические свидетельства" и "статуэтки козлов ритуального назначения, открытые
в погребении царицы Шубад в Уре, середины III тыс. до н.э." (там же, с. 588) являются древнейшим
свидетельством почитания этих животных малоубедителен ввиду очевидной асинхронности "этих свидетельств" с
праиндоевропейской эпохой V-IV тыс. до н. э., а также в связи с обнаружением удивительно реалистических
воспроизведений (в скульптуре, рельефе) козлов и баранов в Среднем Задунавье и более северных районах
Центральной Европы в памятниках Винчи, Лендьел и КВК.
Генетическое родство изображений мелкого рогатого скота в Винче, Лендьел и КВК несомненно ввиду их
большого типологического схождения.
Форма и виды изображений разнообразны. В Винче периода В и в Лужанках были распространены совершенно
идентичные сосуды в виде животного (барана, козы) (рис. 26: 1, 7) (Мюллер-Карпе, т. II, табл. 144: 30 и 202:
3). В раннем Лендьеле и КВК такие сосуды превращаются в скульптуру. (Хензель, 1980). Продолжается
винчанская традиция украшать сосуд головками животных в виде зооморфных ручек, которые призваны играть
охранительную роль (Мюллер-Карпе, т. II, табл. 207: 16 и Хензель, 1980, с. 103, рис. 68). Сосуд из Стрелиц
(Подборский, и рис. 19: 1) рассматривается Мюллер-Карпе как культовый. Действительно, под венчиком сосуда
- лепные изображения головок козы, а на плечиках сосудах антропоморфные изображения (Мюллер-Карпе, т. II,
табл. 207: 37, 41). Определенный культовый характер статуэток барана подтверждается канонизацией формы со
сходством до деталей, обнаруженных экземпляров в Иордансмюле и южной группе КВК в Польше (МюллерКарпе, т. III, табл. Хензель, 1980, рис. 67) (рис. 25: 20, 27).
Нахождение двух подобных зооморфных сосудов с изображением пары козлов в культуре моравской расписной
керамики и в Винче (рис. 25: 20, 27) позволяет вспомнить козлиную упряжку, на которой выезжали боги
древних индоевропейских народов (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 586-587).
Индоевропейский обычай жертвоприношения козла засвидетельствован в ряде "древних индоевропейских
традиций, в частности, в германской, римской" (там же, с. 587). В древнеиндийском (ведийском) ритуале
АШВАМЕДХИ "перед конем убивают козла" (там же).
Ритуальное жертвоприношение козлов и коней, калькирующее ритуал "ашвамедхи", обнаружено на памятнике
лендьелской культуры Вешанцы (Польша - Хензель, 1980, с. 67).
Таким образом, в V-IV тыс. до н. э. в культуре Винча, Лендьел, КВК не только был известен мелкий рогатый скот,
но и шерстоткачество. Свидетельства праиндоевропейской лексики об этом виде ремесла являются
древнейшими, как и данные о шерстоткачестве в Лендьеле и КВК" и, возможно, в Винче. Они датируются IV тыс.
до н.э. и даже его началом. Вероятность находки шерстяных тканей в Чатал Хююке (сохранились лишь
отпечатки) велика, поскольку "сведения о наличии шерстистых овец появляются в Передней Азии в начале VII
или VI тыс. до н. э. (Шнирельман, 1980, с. 225). В таком случае приоритет в изобретении шерстоткачества не за
блоком культур Винча, Лендьел, КВК, а за культурой Чатал Хююк, в которой, в конечном счете, и лежат истоки
трех названных культур. Указанные факты и уникальные свидетельства культовой значимости барана и козла в
культурах Винча, Лендьел, KBK, находящие детальные подтверждения в праиндоевропейской лексике и
традициях, укрепляют уверенность и в праиндоевропейской атрибуции названных культур.
Роль крупного рогатого скота в жизнеобеспечении праиндоевропейского общества по данным и. е. лексики
велика и разнообразна.
С большими стадами крупного рогатого скота многие древние и. е. народы связывали вероятно, как и
праиндоевропейцы, свое благополучие, а охрану стад считали делом, достойным героя; почитали первейшей
обязанностью и долгом. (Пасти, охранять" обозначается одним и тем же словом в и. е. праязыке. Крупный
рогатый скот хотя и частично обеспечивал потребности праиндоевропейского общества в мясе, однако
подтверждением этого служит одна праиндоевропейская лексема "мясо", Мясное направление в скотоводстве
праиндоевропейцев подчеркивается тем,, что скот приносится в жертву богам, однако считать его главным в
доминирующим у нас нет данных. Молочное хозяйство у праиндоевропейцев характеризуется несравненно
большим количеством и. е. праязыковых фактов; характеризуется общеиндоевропейскими терминами "доить",
"доение", а также и. е. словами, обозначающими продукты, молочного хозяйства "молоко", "масло", "сливки".
Поэтическим образом всяческого изоби-билия является "общеиндоевропейская символика "вымени" и "дойной
коровы" (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 567-671).
Крупный рогатый скот в жизнеобеспечении населения Винчи, Лендьел и КВК, без сомнения, играл важнейшую
роль. Его поголовье в Винче составляло 60%, в Лендьеле - - 77-80%, в КВК - от 50 до 75% (Титов, 1980, с. 394;
Черныш, 1982, с. 260).
Охрана стад и выпас должны были быть основной заботой скотоводов, вероятно, с этим связана мобильность
праиндоевропейцев, если судить о расширении территориальных границ их первоначальной эйкумены. Мясное
направление в скотоводстве этих культур и значение крупного рогатого скота подчеркивается указанным
процентом соотношением костных остатков на поселениях трех указанных культур. Если же учитывать большой
процент 20-40% диких животных, то станет ясно, что крупный рогатый скот удовлетворял не более половины
потребностей населения Винчи, Лендьел, КВК в мясе и доказывать его приоритет перед молочным хозяйством на
данных археологии не представляется возможным.
Молочное хозяйство как направление в скотоводстве Винчи, Лендьел и КВК подтверждается фактами
обнаружения в памятниках этих культур керамических форм, предназначенных для переработки продуктов
молочного хозяйства -- дуршлагов для приготовления сыра, сосудов со сливами, вероятно, маслобоек, натеками
на сосудах от подгоревшей молочной пищи, сосудами без дна, служащими воронками для слива молока
(Черныш, 1982, с, 261; Пелещищин, 1985, с. 278; Мюллер-Карпе, т. III: 13, табл. 448: 23). В КВК широко
распространены сосуды на ножках в форме вымени (например, Хензель, 1980, рис. 51 а). Это согласуется со
стремлением носителей КВК "заговаривать" сосуды с соответствующей функцией соответствующей атрибутикой
божества, с охранной миссией.
Молочное хозяйство у праиндоевропейцев, зафиксированное по данным лексики и в материальной культуре
Винча, Лендьел и КВК, относятся к середине V-IV тыс. до н. э. и являются самыми древними свидетельствами
этого вида производящей экономики в мире. Лишь через тысячу лет молочное хозяйство возникло в Египте,
затем в Месопотамии (Шнирельман, 1980, с. 220). Молочное хозяйство "одна из важнейших предпосылок
возникновения полукочевого и кочевого хозяйства" (там же, с. 219), что, вероятно, и обеспечивало мобильность
и быстрое расселение праиндоевропейцев в Центральной и Северной Европе, а потом явилось и причиной
великих миграций индоевропейцев на восток, юго-восток *.
Использование крупного рогатого скота в качестве тягловой силы нашло отражение в и. е. лексике, а также в
памятниках культур Винча,
* Наличие молочного скотоводства в КВК признается и специалистами по про-исхождению скотоводства.
Шнирельман (1980 с. 224) указывает, что "самые ранние его симптомы наблюдаются в культуре воронковидных
кубков", Лендьел, КВК и было разобрано выше. Можно только добавить, что в словаре праиндоевропейских
семантем достаточно много лексических свидетельств приручения крупного рогатого скота. Праиндоевропейское
обозначение "быка" от основы "укрощать, обуздывать, насиловать" является отражением "факта участия
носителей общеиндоевропейского языка в процессе доместикации дикого быка" (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с.
575). Выделяется "два основных ареала быка -- европейский, где дикими предками быка были огромные быкизубры и западно-азиатский" (там же, с 573). Древнейшие свидетельства одомашнивания быка обнаружены в
Чатал Хююке. Гамкрелидзе и Иванов остроумно выделяют две основы со значением "бык" в
праиндоевропейском. Одна из них, по их мнению, носит "переднеазиатский миграционный характер", другая - восходит к древней общеиндоевропейской праформе (там же).
Доместикация крупного рогатого скота зафиксирована в памятниках Лендьел, Винча и КВК (Титов, 1980, с. 396;
Хензель, 1980, с. 90). Нет свидетельств ее в памятниках археологии Восточной Европы, что говорит в пользу
проникновения скотоводческих групп населения в восточную Европу (вместе со скотом), поскольку "зубр" в этом
регионе не мог быть одомашнен.
Вывод о происхождении крупного и мелкого рогатого скота и свиньи "с запада из Средней и Южной Европы"
вслед за Громовой поддерживает Цалкин (1970, с. 257-258), также отвергающий "представления об автохтонной
доместикации в Восточной Европе крупного рогатого скота, овец, коз и свиней". Проникновение крупного
рогатого скота из Малой Азии на Балканы, а затем в Центральную и Северную Европу для специалистов
очевидно. Вероятно, оттуда же в указанные районы проник мелкий рогатый скот и свиньи. Творчески
доместицированный и приспособленный к местным экологическим условиям Центральной и Северной Европы
скот был приведен в Восточную Европу переселившимися группами населения из Северной, Центральной
Европы. Без сомнения, основную роль в распространении производящего хозяйства в Восточной Европе сыграло
население Винчи, Лендьела и КВК. Таким образом, приоритет в возникновении скотоводства, по крайней мере,
крупного рогатого скота принадлежит к малоазийскому раннеиндоевропейскому населению, а в его
распространении по Европе поздние индоевропейцы сыграли одну из главных ролей. Специализация хозяйства
и отделение ремесел по данным и. е. лексики прослеживается на немногих примерах. Индоевропейские корни
"тесать" и "прясть" (Мейе, 1938, с. 388) могут в одинаковой мере свидетельствовать о специализации, не
исключая и всеобщего участия в этих операция без специализации. То же следует сказать и о терминах
"шерсть", "лен", и терминах гончарства (Мейе, с. 402), существование .которых - еще не достаточное
свидетельство выделения отдельных коллективов людей, специализирующихся только на изготовлении
керамики. Единственным термином, бесспорно характерным обозначением существования вида ремесла,
является слово "ковать" (общеевропейский корень и. е. языка).
Специализация хозяйства и выделение ремесел в КЛ и КВК зафиксировано на тех же видах человеческой
деятельности. Присутствие в инвентаре памятников КВК больших серий каменных клиновидных топоров и
лесные районы, в которых обнаружены эти памятники, говорят о постоянной обработке дерева, хотя и не
свидетельствуют, как и языковые данные, о выделении специфической операции - - плотницкого ремесла.
Косвенными данными о высокоспециализированных навыках в обработке дерева служат свайные поселения
соседней, синхронной и, возможно, родственной культуры Кортайо, где благодаря хорошей сохранности
материальных остатков в торфе обнаружено значительно больше свидетельств специализации в плотницком
деле: челны-однодеревки, остатки деревянных домов, "первая в истории человечества деревянная мебель скамьи, столы и сундуки" (Монгайт, 1973, с. 249). Наличие многочисленных находок пряслиц (Доистория Чехии)
и семян льна свидетельствуют о существовании специализации населения KB К в ткачестве, что соответствует
словам в общеиндоевропейском языке "прясть", "лен". В КЛ и КВК не обнаружено остатков шерсти,
засвидетельствованной в общеиндоевропейской лексике, однако, постоянное присутствие костей мелкого
рогатого скота , (на третьем месте в составе стада) при преобладании крупного рогатого скота и свиньи
косвенным образом свидетельствуют об использовании овцы не только для мяса, но для шерсти.
Находки в культуре Кортайо разнообразных изделий "из льна и шерсти - нитки, шнурки, веревки, тесьма, сети,
ткани и вязаные изделия, а также орудия производства - льночесалки, деревянные веретена, вязальные крючки,
ткацкие челноки и части ткацких станков" (Монгайт, 1973, с. 249) рассеивают всякие сомнения не только в
существовании обработки шерсти носителями КВК, но и сомнения в специализированном характере ткачества.
Гончарство в и. е. лексике отражено немногими терминами, обнаруживающими общность корневого элемента,
однако, общие слова в отдаленных языках (санскрите и европейских языках) - "чаша" и "сосуд" - могут лишь
свидетельствовать, что посуда производилась в относительно близких центрах, и, вероятно, распад общности
произошел не ранее неолита.
Гончарство культуры Лендьел и воронковидных кубков позволяет уверенно судить о выделении этого ремесла,
что, вероятно, способствовало долговечности керамической традиции, выражающейся в высокой стандартизации
некоторых форм, существующих на протяжении 1000 лет, переживших саму культуру и зафиксированных в КША
и КШК, генетически связанных с КВК. Разнообразный керамический набор: кубки различных форм, "вазы для
фруктов", баночные сосуды, бутыли, амфоры, "пифосы", кувшины, миски, тарелки, "сковородки", "лампы",
душлаги, "чайники" и др.; богатая орнаментация, большое число штампов, использование инкрустации белой
пастой, скульптурные детали на сосудах, зооморфные ручки (Монгайт, с. 272-278; Энеолит СССР, с. 260-261)
свидетельствуют не только о развитой гончарной традиции, но и выделении гончарного ремесла.
Металлообработка у праиндоееропейцев по данным лексики устанавливается лишь на основании корня "ковать",
характерного для европейских языков, хотя знакомство с медью, серебром и золотом зафиксировано наличием
общеиндоевропейских названий этих металлов и в и.-и. языках (см. выше). Это свидетельствует о том, что
индоиранцы до выделения их из индоевропейского массива были только знакомы с указанными металлами, но
не знали его обработки. В то же время знакомство с обработкой металлов (корень "ковать") могло произойти в
то время, когда племена, говорившие на европейских диалектах и. е. языка, находились еще в относительной
близости к друг другу.
Металлургия (литье, производство металла) в общеиндоевропейской лексике не отражена, это говорит о том, что
распад основной части индоевропейской общности произошел до освоения техники литья металлов. Это
обстоятельство при учете того, что процесс распада ПИЕ начался не ранее второй половины - конца IV тыс. до н.
э., служит одним из аргументов помещения прародины в Европе, поскольку в районах Ближнего (Востока
техника плавления и литья металла была освоена к рубежу VII-VI тыс. до н. э., а в Анатолии, в частности в VI
тыс. до н. э. (Рындина, с. 104-105). Лишь Европа до III тыс. до н. э. не знала металлургии. Даже у таких
сложных форм из металла, как топоры-мотыги "проушины были получены пробивкой" (Рындина, с. 104). Это
делает обоснованным вывод Рындиной о том, что "эти формы были заимствованы европейской металлургией,
находившейся еще в зачаточном состоянии и не освоившей еще технических требований их исполнения".
Рындина вполне убедительно показала "полное отсутствие каких бы то ни было археологических свидетельств
наличия литейной техники в древнейших металлоносных культурах Юго-Восточной Европы" (Рындина, с. 103).
Первые литейные формы и тигли в Европе обнаружены, по ее мнению, в культуре Тисаполгар (Рындина, с. 103),
более поздней, чем ранние фазы КВК и, вероятно, синхронной на ранней стадии Триполью В1 (Энеолит СССР,
1982, с. 175). На этом основании Рындина подчеркивает "кузнечный характер первоначальной европейской
металлообработки" (Рындина, с. 104). Наличие общеиндоевропейского корня "ковать" в европейских языках
свидетельствует о том, что их отделение произошло именно в период кузнечной металлообработки до появления
техники литья.
Кузнечная металлообработка в КЛ и КВК засвидетельствована находками медных предметов в комплексах КЛ
старшей фазы культуры КВК на поселении Макотраш в Чехии (спиралька, кружок с выбитыми отверстиями). Не
установлен местный или привозной характер этих изделий. Однако находки в более поздних памятниках
обнаружены по всей территории К Л и КВК, что свидетельствует об их местной обработке - по крайней мере,
подправке, доделке, проковке на месте. Металлургия в КВК обнаружена на памятниках самых поздних периодов
КВК, сосуществующих с КША и КШК, т. е. после частичного распада КВК и отделения от нее вышеназванных
культур.
Таким образом, данные о металлообработке в и. е. лексике и в памятниках КЛ и КВК совпадают и позволяют
обозначать знакомство с металлом их носителей периодом кузнечной металлообработки. Колесный транспорт в
общеиндоевропейской лексике занимает немаловажное место. Названия, имеющие отношения к колесному
транспорту, многочисленны: колесо, ось, ступица иго (узда), ярмо, повозка, воз, везти, ехать. (Гамкрелидзе,
Иванов, 1984, с. Мейе, с. 387). Эти слова позволяют утверждать не только наличие транспорта у
индоевропейцев, но и то, что транспорт играл особую роль в жизни индоевропейцев, позволяя им легко
перемещаться на большие расстояния. Тем самым он обеспечивал технические средства для далеких миграций,
поэтому индоевропейцы должны были ознакомиться с колесом до распада и е. единства, или распада и. е.
континуитета.
Наличие в общеиндоевропейском указанных слов свидетельствует уже о достаточно развитом транспорте у
праиндоевропейцев, а / элементов конструкции (ступица, ось) показывает важную роль отдельных деталей
повозки, которые ремонтировались в дороге, заменялись другими, были, одним словом, объектом особой заботы
и внимания.
Использование вола для транспортных целей праиндоевропейцами зафиксировано в и. е. лексике наличием
названия 'ярмо' и терминами, свидетельствующими о кастрации быков. Ведь в упряжке можно использовать
лишь кастрированного быка (вола). Колесный транспорт в КВК зафиксирован в позднем варианте КВК в
Нидерландах, где найдены в торфяниковых болотах деревянные трехчастные колеса с выделенными ступицами
для крепления колес на оси (Ван-дер-Ваальс, Мюллер-Карпе - рис. 48). Такие находки предполагали и
существование повозки у носителей КВК. И действительно, как сказано выше, при раскопках в Броночицах в
Польше в слое КВК был найден сосуд, на котором было нанесено условное изображение 4-х колесной повозки с
тягловой упряжкой. Сосуд по форме несколько выбивается из числа типичных для КВК. Хронологическое его
положение также не совсем ясно: либо относится к древнейшим участкам поселения, либо к более поздним
участкам, но во всяком случае не к участкам с керамикой группы Лажняны, которая относится в настоящее
время польским археологом Сохацким к проявлению Болераза на территории Польши. Следовательно, это
определяет дату изображения в хронологическом промежутке до 28-27 вв. до н. э., исходя из датировок
Болераза по С 14 (Немейцова- Павукова, 1981, табл. 16). Аналогичные изображения имеются на покровной
плите мегалитической могилы культуры воронковидных кубков в Зюшене (Хойслер, 1981, рис. 18:1).
Броночицкая и зюшенская прорисовки парных запряжек с повозками выполнены в том же стиле, с теми же
условностями изображения, что и рисунки повозок и парной запряжки на плитах Каменной могилы в Приазовье,
на что также указывал А. Хойслер (1981, рис. 18:2; Даниленко, 1986, рис. 21). Броночицкий сосуд с
прорисовкой повозки аналогичен по форме одному из сосудов новосвободненской культуры, с которой связана
кубано-днепровская культура - - культура погребений с повозками сер. III - начала II тыс. до н. э., генетически
связанная с древнеямиой и КША (Николаева, 1980; Николаева, Сафронов, 1983) (рис. 48: 5).
Начала геометрии зафиксированы у носителей КВК на ранних этапах развития культуры. Наиболее
выразительные данные сообщаются исследователями поселения КВК - Макотржасы (район Кладно, Средняя
Чехия). Поселение КВК, Макотржасы, занимало площадь около 100 га, а укрепленная часть -- 9,33 га была
связана с древней стадией этой культурой - баальбергской. Укрепление имело квадратную форму с тремя
сторонами по 300 м и одной стороной - - '320 м. "В переводе на мегалитические ярды общая длина сторон равна
числу 360". (Плеслова - Стикова, 1976, с. 170, рис. 1). Полагают, что объект имел астрономическую и
геометрическую ориентировку и, таким образом, являлся выражением календарной системы, обеспечивал
изложение годового лунарного цикла (12 месяцев по 29,5 дня). Существование подобного идеологического
центра было связано с новой практикой экономики и дополнительной ее специализацией, находящейся на более
высоком уровне, необходимостью учитывать природную цикличность, и предполагает как высокий уровень
экономики, так и жреческого института, ведающего этими знаниями. Аналогичные культовые центры выявлены и
на поселениях культуры Лендьел. Так, на поселении культуры моравской расписной керамики в Тешетицах Киевицах (Моравия, район Зноймо), исследованном в течение 10 лет В. Подборским (Подборский, 1976, с. 183)
была выявлена кругообразная, укрепленная территория, имеющая астрономическую ориентировку. Помимо
социальной, оборонительной и экономической функции объект мог служить культовым целям: "в Качестве
обсерватории для регистрации календарных периодов (солнцестояний, лунарных циклов), ...места для обрядов,
связанных с культом природных сил (плодовитость, плодородие)" (Подборский, 1976, с. 183). Культовый
характер площадки 40x40 кв. м, 1,6 га, окруженной, четырьмя рвами, подтверждается комплексами женских
идолов и желто-белой расписной керамики в ямах диаметром 2,5 м. "По культовой интерпретации можно
утверждать, что объект был предназначен для нескольких целей: в качестве обсерватории для регистрации
основных календарных периодов (солнцестояний, лунарных циклов), далее, как место собраний совета родовых
старейшин или родственников рода и, конечно, как места для обрядов, связанных с культом природных сил
(плодовитость, плодородность). Возможно, все селение в Тешетицах-Киевицах служило в качестве центрального
поселка, объединяющего группу кровных родов, которые принимали участие и в строительстве, и в уходе за
этим архитектурно трудоемким сооружением" (Подборский, с. 183). Использование вола для транспортных
средств в качестве тягловой силы в КВК подтверждается медной скульптурой бычков в ярме (Хен-зель, рис. 54),
протомами голов быка на ручках и частях сосудов КВК. Надо сказать, что в КВК в отличие от КЛ развит культ
божества, в зооморфном изображении, поэтому таких свидетельств об использовании крупного рогатого скота
как тягловой силы в скульптурном виде для культуры Лендьел мы не имеем. Чрезвычайно важным также для
соотнесения КВК и КЛ с и. е. общностью явился установленный по костным остаткам факт практики кастрации
быков носителями КЛ и КВК (Шнирельман, 1980, с. 227; Титов, 1980, с. 395).
Лошадь и ее значение в культуре праиндоевропейцев составляет вопрос, в достаточной мере запутанный
методологически археологами. Присутствие костей лошади едва ли не является однозначным и точно
индоевропейским атрибутом для памятника, где эти остатки были найдены. По этому поводу существует
мистификация о связи доместикации лошади в IV тыс. до н. э. и фактом первичности зарождения псалий для
колесничной запряжки во II тыс. до н. э. Разрабатывая проблему происхождения псалий II тыс. до н. э. и
уточняя центр зарождения этого элемента конской упряжки, исследователи совершенно неоправданно
переносили результаты своих наблюдений на IV тыс. до н. э., полагая, вероятно, статичное состояние
этнических массивов в ареале от Греции до Приуралья в течение двух тысячелетий. Однако даже вопрос
доместикации не так однозначен, как его представляют исследователи. Ученые ставят .вопрос о двух
одновременных центрах доместикации - В Центральной Европе и понтийских степях, после чего лошадь
распространилась по Европе, и совершенствоваться упряжь могла независимо в разных местах. Вряд ли
возможно такое совпадение, что лошадь была одомашнена там, где две тысячи лет спустя появился псалий и
конская запряжка. Коль' скоро таковой зоной названо Приуралье ,и степи Восточной Ецропы, то и
праиндоевропейцы должны были обитать там же. Комментарии здесь излишни. На основании таких заключений
можно еще раз вспомнить, что индоевропейская задача может быть решена при одновременном включении "всех
каналов ее решения", а по одному факту нельзя даже и думать изменить версию о локализации прародины
индоевропейцев. В то же время нет оснований отрицать складывание ритуалов с участием коня в
праиндоевропейской культуре IV/III-III тыс. до н. э. Это подтверждается ритуальными захоронениями целых
скелетов коней в Бжесць-Куявские (КЛ) и производной от нее культуре шаровидных амфор в Польше
(Свешников, 1983). Что касается датировки Телегиным среднестоговской культуры, где в позднем ее периоде
были найдены памятники с большим количеством костей лошади, что указывало, по Телегину, на ее
индоиранскую, или и. е. атрибуцию, то она диктуется трипольскими импортами B2/G1. Это соответствует
предболеразскому горизонту и моложе на 500 лет КВК, где найдены кости лошади и бжесць-куявской культуры.
Следовательно, делать заключение по большому количеству остатков лошади об индоевропейской атрибуции
культуры и памятника неправомерно. По данным лингвистики реконструируется достаточно высокий уровень
духовной культуры индоевропейского общества в период до распада, характеризуемый социальной
дифференциацией с выделением правителей, военных вождей, царей (древнее название царя в санскрите и в
западных диалектах - - см. Мейе, с. 394), выделением такого социального института как жречество (параллели
названию "жрец" в умбрском языке и языке Вед и Авесты - Мейе, с. 401). Развитой социальной структуре,
которая по письменным источникам представляется троичной - - жрецы, военная аристократия и рядовые
общинники (Этнические проблемы, с. 107) o - соответствует и религия, представленная пантеоном богов с одним
верховным божеством (приводились параллели между мифологией ариев, отраженной в Ведах, Авесте и
мифологией греков -- там же, с. 37). Бог в разных и. е. языках обозначается близкими словами.
Поскольку духовная культура определяет уровень развития материальной, то в археологическом выражении она
представлена, в частности, и остатками материальной культуры. Как было показано выше, накопление
агротехнических знаний имело место в КЛ и КВК, равно как и навыков в селекции крупного рогатого скота,
выведении новых пород (попытка скрещивания домашнего быка с диким отмечена в материалах культуры
Лендьел - Титов, с. 394). В конце существования культуры Кортайо вместо мелкой "торфяниковой" породы
появляются крупные особи. Такие знания при отсутствии письменности должны были поддерживаться не только
общественной практикой, но и существованием особой группы общества - хранителей традиций, знаний жречества.
Особенно показательная роль жречества в закреплении в общественной практике более сложных понятий метрической и календарной системы, начал геометрических знаний, которые отмечены у носителей КВК. Более
того, с конца баальбергской культуры на КВК оказывает сильное воздействие мегалитическая традиция, которая
сыграла особую роль в сложении религиозных и обрядовых воззрений у носителей КВК. В этой связи следует
вспомнить и астрономическую обсерваторию в Стохендже (Англия), которая служит ярким свидетельством
существования жреческой касты и дает право считать, что именно с момента воздействия мегалитической
традации на КВК обозначился поворотный момент в оформлении идеологии праиндоевропейского общества. Как
эта картина представлена в археологических материалах? Погребальный обряд КВК. и КЛ не выглядит чем-то
неустойчивым. Наибольшее разнообразие его форм наблюдается в восточной группе, а именно в
среднегермайской подгруппе. Начиная с баальбергской культуры, происходит усложнение погребального
ритуала, что выражается в увеличении числа форм могильных сооружении (от простой ямы в ранней фазе
баальбергской культуры до 5 форм в вальтерниенбург-бернбургской культуре), оформлении надмогильного
сооружения в виде кургана, земляного - в баальбергской культуре или каменного -в вальтерниенбургбернбургской культуре (Фишер), появлении полиритуальности (скорченные на боку, на спине, вытянутые,
парные, коллективные до 50-78 индивидуумов), разных групп ориентировок: 3 -В, С -Ю. Разнообразие ритуала
достигает апогея в вальтерниенбург-бернбургской группе КВК, где представлены: 1) мегалитические могилы
(Фишер, табл. 24); 2) гробницы из каменных плит (Фишер, табл. 25: 2); 3) гробницы из булыжной кладки
(Фишер, табл. 25: 3, 4); 4) деревянные гробницы (Фишер, там же); 5) могилы под плитой (Беренс, с. 107).
Таким образом, если в ранней фазе культуры Лендьел и КВК погребальный ритуал характеризовался
экстрамуральными могильниками, грунтовыми, с земляными ямами, однородностью обряда погребения, что не
свидетельствовало о социальной дифференциации, то уже в Баальберге (КВК) появляется земляной курган как
поминальное место. С мегалитами связаны стелы, отмечавшие места погребения. В Польше длинные курганы
(или куявские) также должны были отвечать задаче особого выделения места погребения. Кроме того они
воспроизводили форму длинных домов, которые были жилищами людей при жизни. Существование
коллективных погребений, длинных курганов говорит об отсутствии социальной стратификации общества
северной группы КВК. От мегалитической религии носители КВК восприняли существенные стороны
заупокойного культа: отверстие во внутренней перегородке мегалитической камеры, возможно, связано с
понятием о душе и усложненных верованиях. С мегалитами связано и изображение божеств заупокойного культа
в виде стилизованных рисунков и рельефов, а также менгиров.
Особая роль в погребальном ритуале отводилась огню. Обряд трупосожжения известен у хеттов (Гамкрелидзе Иванов, 1980, 1981). Судя по письменной традиции, часть индоиранцев также знала обряд трупосожжения
(Этнические проблемы... с. 107).
Обряд трупосожжения не распространен в одинаковой мере во всех группах КЛ и КВК и их хронологических
ступенях, однако следует особо подчеркнуть использование огня в погребальном ритуале как в КВК и КЛ, так и
в культурах-дериватах от КВК-культуре шаровидных амфор, культуре шнуровых керамик (см. выше). В
Чехословакии за пределами поселения Макотраш известна группа могил с полуспаленными скелетами,
помещенными в каменные ограды. Погребенные лежали лицом к северу, головой на В (Доистория Чехии, с. 241).
Другой чертой погребального ритуала было присутствие в насыпи и могилах человеческих костей, что может
рассматриваться как ритуальное жертвоприношение или каннибализм. Помещались дробные части скелета:
части ног или голова. Это чрезвычайно любопытная черта ритуала отмечается и в культурах-дериватах КВК на
Северном Кавказе. Впервые отмечена в раскопках Самоквасова, после чего неоднократно подтверждалась
раскопками Апухтина, Гуми-левского и Ртвеладзе, Самоквасов, столкнувшись с этим обрядом, трактовал его как
каннибализм.
Все вышесказанное приводит нас к выводу, что в культуре Лендьел и культуре воронковидных кубков при
общем культурном единстве, выражающемся, главным образом, в керамике, имеются различия в погребальном
ритуале, что говорит о каких-то процессах интеграции при консервативно сохраняющихся отличиях. Участие в
сохранении подобных традиций жрецов представляется бесспорным, а такое состояние культуры соответствует
первоначальному культурному единству, которое было прервано с распадом и. е. общности.
ЧАСТЬ II
РАСПАД ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ОБЩНОСТИ И ВЕЛИКИЕ МИГРАЦИИ
ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ В III ТЫС. ДО Н. Э.
ГЛАВА 9
ПРИЧИНЫ ЕВРАЗИЙСКИХ МИГРАЦИЙ ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ.
ИЗОБРЕТЕНИЕ КОЛЕСНОГО ТРАНСПОРТА
К рубежу 1V/III тыс. до н. э. закончилась индоевропеизация Центральной Европы и колонизация Северной
Европы земледельческими племенами праиндоевропейцев. Мощные индоевропейские коллективы, жившие в
долговременных хорошо укрепленных поселениях, оттеснили
к западу за Рейн племена культуры линейно-ленточной керамики, занимавшие земли Подунавья и Центральной
Европы, и ассимилировали редкое мезолитическое население Северной Европы, о чем говорит наличие в
антропологическом типе КВК и в северных вариантах культуры Лендьел лаппоноидного компонента.
Эти процессы протекали в наиболее благоприятный для земледелия период – климатический максимум
голоцена, когда среднегодовая температура была на 2-3 градуса выше современной, а влажность была
значительно более высокой (Ложек, с. 109, 114). Неистощенность плодороднейших лессовых почв Центральной
Европы, мягкий влажный климат, хорошая водообеспеченность создали мощный агроклиматический потенциал,
в который включаются три фактора: почва, температура, влажность (Долуханов, 1984, с. 30).
Изобретение праиндоевропейиами упряжных пахотных орудий (соха, рало) позволяло долгие годы получать
значительный прибавочный продукт, что способствовало и процветанию многолюдных индоевропейских
коллективов (площадь поселений культуры воронковидных кубков достигала 100 га). В разросшихся больших
земледельческо-скотоводческих общинах позднеиндоевропейцев происходила сегментация, приводившая к
колонизации новых и новых земель. Отлив населения и освоение новых плодородных земель, вероятно, был
нормой в жизнеобеспечении общества у праиндоевропейцев. Мифы, сказки, легенды индоевропейских народов
сохранили сюжеты на эту тему, в которых прославлялись герои, открывающие новые земли. Там, в далеких
землях, аргонавты искали золотое руно; за земными пределами находится "светозарный остров Шветодвипа,
берега которого омывает молочное море, "вместилище амриты" – напитка бессмертия, сохранившийся в памяти
древних иранцев, древних индийцев, древних греков.
В условиях практически непрекращающегося оттока населения на новые земли были созданы в процессе
тысячелетней практики хозяйственные и технические достижения, подготовившие базу для великих азиатских
миграций индоевропейских народов. Основным достижением следует считать молочное хозяйство, которое
является "одной из важнейших предпосылок полукочевого и кочевого хозяйства" (Шнирельман, 1980, с. 219).
Это достижение не привносное, оно возникло в недрах праиндоевропейского общества (см. главу 8).
Вторым великим изобретением праиндоевропейцев, подготовившим почву для миграций, является волокуша.
Появление волокуши было вызвано изобретением в среде ираиндоевропейцев упряжных пахотных орудий (см.
главу 8). Массовые передвижения праиндоевропейцев в период общеиндоевропейского единства проходили по
рекам, однако для освоения речных долин требовались перемещения тяжелых грузов по земле, что
осуществлялось с применением "волокуши", название которой восходит к раннеиндоевропейскому языку, как и
обозначение "каток". Эти факторы стимулировали изобретение повозки в конце праиндоевропейской эпохи.
Распад индоевропейской общности относится к рубежу IV/III тыс. до п. э., как это следует по данным археологии
(см. главу 7). Это явление поразительно совпадает с наступлением "периода определенного понижения
температуры и переменного повышения континентальности" (Ложек, с. 114), сменившего эпиатлантический,
наиболее благоприятный период голоцена. Наступление "глобальной аридности климата в III тыс. до н. э."
(Долуханов, 1984, с. 31) привело к понижению агроклиматического потенциала (там же), а самое главное, не
давало гарантированных урожаев. Основной акцент в создании средств жизнеобеспечения переместился на
скотоводство. Увеличение стада требовало расширения кормовой базы, что могло быть достигнуто расширением
пастбищ и поиском новых территорий, каковыми стали бескрайние просторы степей Евразии.
Глобальная аридность вызвала смещение в горные районы носителей культуры Винча, однако миграции
праиндоевропейцев принимали иной характер в зависимости от ландшафтных характеристик Балканского
полуострова и форм винчанской экономики. Это вызывало в течение всего III тыс. до н. э. приток небольших
сравнительно коллективов индоевропейцев, которые ввиду малочисленности не смогли подавить культуру
балканского субстрата, что привело к созданию своеобразия Раннеэлладского I-III, сочетающего балканосредиземноморский и центральноевропейский и северо-балканский компоненты. Территории культуры Винча
занимают культуры болеразско-баденского круга. Это последняя интеграция южного крыла индоевропейцев
вызвана усилившимися перемещениями в пределах Центральной Европы в связи с меняющейся в структурой
скотоводческо-земледельческого хозяйства. Эти процессы, вызванные наступившей
аридностью
и
приспособлением к ней индоевропейских коллективов, заканчиваются миграциями протогреков, лувийцев,
хеттов, индоиранцев, индоариев, которыми было охвачено все III тыс. до н. э.
Особый размах миграции приобрели с изобретением колесного транспорта и техническими разработками этого
изобретения, а также с приручением и использованием для верховой езды лошади носителями КВК и ДЯК.
Колесный транспорт позволил племенам со скотоводческим укладом хозяйства перейти к подвижному образу
жизни, раскрепостил их, обеспечил передвижение с домашним -инвентарем, женщинами и детьми на большие
расстояния (в отличие от отгонно-пастбищного скотоводства с периодическим возвращением на место
поселения). Все это явилось залогом сложения нового хозяйственно-культурного типа в среде индоевропейцев –
номадизма и перехода части индоевропейцев, как индоиранцы к полукочевому хозяйству.
Методика решения проблемы колесного транспорта сложилась на основе практических разработок и сводится к
локализации древнейших в Старом Свете центров с находками колесного транспорта или его атрибутов; к
установлению хронологического и приоритета в изобретении колеса, парной упряжке быков, появлении
пахотных упряжных орудий и волокуши; к определению путей распространения колесного транспорта из
исходного центра.
В научной литературе существует два подхода к проблеме зарождения колесного транспорта, один из которых
предполагает зарождение колесного транспорта в одном центре и распространение изобретения во времени и
пространстве. Его родоначальником был Чайлд (1951; 1954), а в качестве древнейшего центра колесного
транспорта выдвигалась Месопотамия, поскольку там возникла древнейшая цивилизация, письменность,
металлургия, металлообработка (без чего невозможно получение колеса в виде круга), возникли древнейшие
пахотные орудия в парной запряжкой кастрированных быков и были известны праформы колесного транспорта в
пиктограммах Урука IVa.
Другим подходом к этой проблеме является допущение нескольких центров в зарождении колесного транспорта.
Разброс научных точек зрения выявил "ахиллесову пяту" в решении этой проблемы. Синхронизация очагов
локализации древнейших свидетельств колесного транспорта недостаточно надежна, поскольку интервал, в
котором находятся археологические памятники с колесным транспортом, соизмерим с погрешностью датировок
памятников III тыс. До н. э. и равен примерно 300-400 годам. Кроме того, центры, где обнаружен колесный
транспорт, удалены друг от друга, и их относительное датирование затруднено, а абсолютные даты, выводимые
путем построения хронологических цепочек разной длины и прочности, не позволяют пока надежно определить
центр зарождения колесного транспорта. Единственный путь решения проблемы – установление более надежных
хронологических связей, что может быть достигнуто сопоставлением систем хронологии, в которых находятся
памятники, и уточнении исторической ситуации, обуславливающей правомерность таких хронологических
соответствий.
Проблема колесного транспорта входит составной частью в индоевропейскую проблему таким образом, что то
или иное решение о древнейшем центре колесного транспорта и путях его распространения корректирует
локализацию прародины индоевропейцев и уточняет пути миграции индоевропейцев. Все многочисленные
термины, имеющие отношение к колесному транспорту, восходят к праиндоевропейской эпохе, т. е. колесный
транспорт, по данным лингвистики, был уже известен праиндоевропейцам до распада и начала их миграций.
Этот тезис детерминирует и хронологический промежуток, в котором следует искать древнейший колесный
транспорт. Если принять дату для праиндоевропейской общности V-IV тыс. до н. э., согласно Гамкрелидзе и
Иванову, то и колесный транспорт должен был появиться уже в это время, что отразилось бы в археологических
памятниках. Напротив, все археологические свидетельства существования колесного транспорта, которые
приводились исследователями, относятся только к III тыс. до н. э. В концепции индоевропейской прародины
Гамкрелидзе и Иванова этот хронологический разрыв в определении времени явления по данным лингвистики и
археологии не получает никакого объяснения. В культурах – эквивалентах и. е. пракультуре, согласно
Гамкрелидзе и Иванову, нет повозок вообще. Для целостности концепции о локализации прародины
индоевропейцев это противоречие должно быть снято. Оно может быть снято "только при обнаружении
колесного транспорта в археологической культуре, которая обоснована в качестве эквивалента и. е.
пракультуре. В связи с находкой изображения повозки на сосуде из Броночиц – поселения польской группы
культуры воронковидных кубков – и на основании приведенных выше доказательств в пользу выдвижения КВК в
качестве эквивалента и. е. пракультуре, это противоречие снимается. Дата древнейшего изображения повозки
согласуется с концом существования праиндоевропейской общности (ПИЕ У – см. главу 7); совпадение этих двух
хронологических рубежей не случайно, поскольку именно изобретение колесного транспорта позволило
осуществляться массовым передвижениям, что и вызвало распад индоевропейского единства.
Сведения о колесном транспорте, по данным лингвистики, приведены Гамкрелидзе, Ивановым (1984, с. 717757). Общеиндоевропейскую древность 'повозки' и 'колеса' исследователи иллюстрируют, кроме
лингвистических выкладок, "культурно-историческими свидетельствами о наличии колесных повозок в каждой
из древних индоевропейских традиций, начиная с древнейших датируемых материалов как письменных, так и
археологических" (там же, с. 724).
Терминология колесного транспорта многочисленна и разветвленная, Это обозначения "колеса", "колесной
повозки", "езды в повозке", "упряжи" и ее частей: "дышла, ярма", "оси"; это термины "вращения".
Хронологически они относятся к праиндоевропейской эпохе, согласно мнению лингвистов (там же, с. 171-724).
В праиндоевропейском языке существовало две основы со значением "колесо, повозка" – это *ki[h]°el, *rot[h]°(Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 718-779), а в тохарском и анатолийских языках есть еще одна основа с тем же
значением, *Hцer-t[h], *Hцer-g[h].
Глагольные основы, от которых происходят термины, обозначающие "колесо", "повозку", относятся к сфере
движения, но не прямолинейного, а с поворотом или вращением. Таким образом, в качестве определяющего для
повозки праиндоевропейцы выбрали признак вращения колес и маневрирования, разворачивания ее, что также
подтверждает, что повозке предшествовали в истории развития транспортных средств волокуша, катки.
Существование трех основ со значением "колесо", "повозка" в индоевропейских языках указывает если не на
полицентризм появления колесного транспорта у индоевропейцев, то на некоторую этапность прохождения этого
изобретения от "колеса" до "повозки" в связи с тем, что значение технического решения транспортных узлов
доминировало над идеей собственного колесного транспорта, что, возможно, было причиной появления и новых
названий для "повозки". Эти наблюдения на лингвистических материалах имеют корреспонденции в данных
археологии (см. ниже о соотношении очагов колесного транспорта в Европе).
Факт существования трех основ в праиндоевропейском языке со значением "повозка" практически никак не
интерпретируется лингвистами, поэтому при археологическом исследовании этой проблемы на вооружение
можно взять только то, что праиндоевропейцы были знакомы с повозкой в варианте, достаточно совершенном в
техническом отношении, а памятники с древнейшими повозками должны относиться к IV тыс. до н. э.
Возможно, открытие и исследование раннеиндоевропейского языка Н. Д. Андреевым даст новые материалы для
решения проблемы колесного транспорта. В РИЕ языке существует корень со значением "волокуша, переезжать,
катковый, повозка" (Андреев, сема У1 -10, с, 165- 166), Этот корень продуктивен и входит в состав сложных
корней, образуя новые значения, но с усилением оттенка старого значения "повозка" (Андреев, 1986, с. 300301, номера биномов старшего слоя – №№ 110, 121, 124, 181).
В качестве индоевропейского двуосновного корня – бинома – Андреев приводит бином № 202 (там же, с. 309) со
значением "повозка". Составляющими бином являются РИЕ корни: "повозка" = "возящая" + "ходко".
Если повозка не являлась изобретением праиндоевропейцев, то вместе с повозкой был воспринят и
миграционный термин, не было бы необходимости изобретать его, к тому же из архаичных
раннеиндоевропейских корней.
Следовательно, по нашему мнению, данные раннеиндоевропейской лексики также подтверждают приоритет
индоевропейцев в изобретении колеса и повозки.
Характеристика источниковой базы. Археологический аспект проблемы происхождения колесного транспорта в
историографии.
Основными источниками по колесному транспорту являются остатки колес, кузова, рамы, дышла, оси от
перевозок, помещаемых в могилы; модели повозок из. металла и глины, а также модели колес; изображения
повозок в рисунке и рельефе на сосудах, печатях, каменных и костяных предметах.
Совершенно очевидно, что названные виды источников имеют разную значимость для решения проблемы
происхождения колесного транспорта. Для решения этой проблемы должны использоваться только древнейшие
свидетельства колесного транспорта, относящиеся к IV- III тыс. до н. э.
Такая постановка вопроса выдвигает на первое место создание каталога древнейших свидетельств
существования колесного транспорта, в который составной частью должны войти источниковая база,
использованная исследователями при сложении концепций о появлении колесного транспорта, и новые
памятники. Поскольку лингвистами не снято хронологическое противоречие между датой колесного транспорта,
по данным лингвистики, IV тыс. до н. э. и данными археологии – вторая четверть III тыс. до н. э., (Сафронов,
1983), то исследователи археологического материала "подтягивают" все даты древнейших памятников с
повозками к рубежу IV/III тыс. до н. э., выбирая древнейшую и используя большой разрыв между шкалой
"длинной", "средней" и "короткой" хронологии, пытаясь таким образом ликвидировать хронологическое
противоречие между лингвистическими и археологическими источниками. Однако это не решение вопроса. Свое
понимание "даты распада позднеиндоевропейской прародины" мы сформулировали в главе 7, выделив
несколько хронологических уровней существования ПИЕ прародины и определив последний рубеж
существования индоевропейского единства в пределах 30-28 вв. до н. э., что позволяет считать находки
колесного транспорта в Европе в этом хронологическом промежутке праиндоевропейскими.
Открытия в 20-30-х годах на Древнем Востоке царских гробниц Ура, могильников Киша, датируемых
Раннединастическим III периодом, (25-24 вв. до н. э. по шкале "средней хронологии", создали представление о
существовании колесного транспорта в столь древнюю эпоху и о погребальном ритуале для персон царского
ранга на повозках. Аналогичные памятники были обнаружены в Эламе, в той же эпохе (могильник Донжон, РД
III – Ур III).
Наряду с повозками в могилах, в этих же памятниках были обнаружены изображения повозок на "шта-ндартах",
на сосудах, что уравняло эти два вида источников и позволило рассматривать иконографию повозок как
самостоятельный вид источника. Существование в одних и тех же памятниках моделей повозок (Мари, Хафадже,
Тель Аграб, Тель Асмар), цилиндрических печатей с изображением повозок и "штандартов" (Киш, Ур) уравняло и
эти виды источников (рис. 46, 47, 49-1,5).
Многочисленные глиняные модели повозок и двухколесных тележек, а также, модели колес и упряжных
животных (бык, лошадь?) были найдены в цивилизации Хараппы. Удаленность нового очага колесного
транспорта от месопотамского поставили вопрос о древнейшем центре колесного транспорта.
Древнейшие находки колесного транспорта в ареале от Малой Азии, Северной Сирии до долины Инда и от
Главного Кавказского хребта до Персидского залива составили первую источниковую базу для постановки
вопроса о происхождении колесного транспорта и путях диффузии этого великого изобретения в Европе и Азии.
Чайлд впервые обобщил и связал всю сумму археологических данных по колесному транспорту с
индоевропейской проблемой. Он сделал вывод, что повозка и колесо были одновременно изобретены в Шумере,
в период урука до 3500 г. до н. э. (Чайлд, 1951, с. 178), откуда они распространились через Кавказ в
Восточную, а затем в Западную Европу. Месопотамский центр был предопределен методически, исходя из
неразрывность таких явлений, как "цивилизация" – "металообработка" – "колесо" – "повозка", согласно
воззрениям Чайлда. По Чайлду, древневосточные повозки были древнее европейских почти на 2000 лет.
Конечно, при таких данных приоритет древневосточного очага в изобретении колесного транспорта был более,
чем очевиден.
Спустя 20 лет были оспорены древнейшие свидетельства колесного транспорта IV/III тыс. до н. э. в
пиктограммах Урука (Николаева, Сафронов, 1983, с. 48), правда появилось еще более сомнительное
доказательство существования повозки в Месопотамии в IV тыс. до н. э., приведенное Гореликом (1985, табл. 2:
1) на сосуде Тель Халаф. Претерпели изменения и системы дат древневосточных памятников, и сами даты
памятников, по Чайлду (Николаева, Сафроиов, 1983, с. 48) (подробнее см. ниже в Каталоге).
Дальнейшее исследование проблемы шло по пути уточнения путей диффузии из месопотамского центра (Бона,
1960; Калиц, 1976; Пиготт, 1968; Сулимирский, 1968; Кузьмина, 1974; Кожин, 1985). Поводом для них служили
новые находки в баденской культуре и в древнеямной культуре. Однако колебания в датах баденской культуры
в пределах нескольких столетий не позволили уравнять в хронологическом отношении месопотамский и
центральноевропейский очаги колесного транспорта. В то же время не оспаривалась никем особая древность
месопотамских находок.
Восточная Европа была включена в зону распространения колесного транспорта на основании находки повозки
и модели повозки в раннекатакомбном погребении в урочище "Три Брата" в Калмыкии (Синицын, 1948, с. 147).
Незамеченным прошло открытие более древней повозки в погребении кургана "Сторожевая могила" в Нижнем
Поднес ровье (Тереножкин, 1951, с. 117-119). Погребение было определено как древнеямное и пребывало в
безвестности почти 30 лет. По достоинству оно было оценено, когда стали проводиться массовые раскопки в
Нижнем Поднепровье (Ю. А. Шилов, 1975, 1977, 1979, 1982) и в Нижнем Прикубанье (Козенкова, 1973, с. 60) и
стали обнаруживаться повозки в массовом количестве.
Несмотря на это еще почти 10 лет все эти повозки определялись как древнеямные (Козенкова, 1973, с. 64-66;
Шилов, 1975, 1977; Кузьмина, 1974).
Первая отечественная археологическая сводка по повозкам так называемой древнеямной культуры появилась в
1974 году (Кузьмина, 1974, с. 68 и сл.). Целью работы было поддержать концепцию Гимбутас о прародине
индоевропейцев в понто-каспийских степях, поэтому все находки повозок в III тыс. до н. э. в этом регионе
относились к древнеямной культуре, археологическому эквиваленту праиндоевропейцев, по Гимбутас.
В 1978 году, раскапывая курганы в Нижнем Прикубанье в 20 км от Новотитаровской, где в 1970 году были
найдены первые повозки, открыли большую серию повозок с погребениями, образующими культурное единство
с погребениями без повозок по ряду признаков погребального обряда (повозок – около 20; погребений – около
200) *.
[* С учетом раскопок других экспедиций, копавших в этом районе, начиная с 1979 года (СКАЭ ИА АН СССР –
рук. И. С. Каменецкий, А, Н. Гей) это число, вероятно, может быть удвоено. Точное число, пока не может быть
указано. ]
В 1979 году мы заявили об открытии новой археологической культуры, которая по керамике была близка
Новосвободненской, а по обряду трупоположения – древнеямной (Сафронова, Николаева, 1979), но и отлична от
древнеямной рядом характерных деталей (обряд новой культуры был определен нами как "на боку с
отклонением на спину"). Хронологические рамки новой культуры были определены нами от дольменов
Новосвободной до раннекатакомбной культуры. На основании предложенной нами хронологии северокавказского бронзового века, созданной на базе раскопок нашей экспедиции в Северной Осетии и Прикубанье,
мы выделили культуру погребений с повозками (Сафронов, 1980; Николаева, 1980), установили диапазон ее
существования, выявили генетическую связь с памятниками Новосвободной, Кеми-Обы.
В выборе названия для новой культуры мы руководствовались тем, что это культурное явление выходит за
границы Предкавказья и характерно для черноморо-азовских степей: "Таким образом, погребения повозок
доямного периода представляют собой культурное явление, выходящее за границы Северного Кавказа.
Атрибуция этих памятников определяется их связью с новосвободненскими" (Николаева, 1980, с. 29).
Одновременно эти памятники с повозками были включены нами в источниковую базу для диффузии колесного
транспорта в среде индоевропейцев.
Подтверждение высказанным нами взглядам было вскоре получено после работ Ю. А. Шилова (1979, с. 16-18),
где автор отошел от своих прежних взглядов на погребения с повозками в Нижнем Поднепровье как атрибут
древнеямной культуры ** и выделил их в старосельскую группу, в кеми-обинском хронологическом горизонте.
Вопрос о связи нижнеднепровских и нижнекубанских повозок Ю. А. Шиловым не ставился. Скорее всего увидеть
эту связь мешало отсутствие надежных хронологических схем, объединяющих памятники двух регионов,
разнообразие обрядов Нижнего Прикубанья сравнительно с устойчивостью обряда погребения старосельской
группы памятников.
[** Ю. А. Шилов в первой публикации (1975, с. 61-72) повозок называет их принадлежащими к ямнюй культуре.
Во второй публикации (1977, с. 65-73) он выделяет кеми-обинские погребения, но погребения в повозках
относит к амной культуре. В 1979 г. на основании керамики в погребениях с повозками он синхронизировал их с
кеми-обинскими и вслед за нами (1974, с. 174-199) с новосвободненскими и указал на кратковременную
миграцию кеми-обинцев, и старосельцев на Кавказ. О связи нижнеднепровских и прикубанских повозок им
вопроса не ставилось.]
В 1982 году вышла статья А. Хойслера "К древнейшей истории колеса и повозки северопонтийской территории"
(Хойслер, 1981, с. 581- 647), где автор дает каталог древнейших повозок от Урала до Голландии, от Кавказа до
Альп и приходит к выводу, что все находки в Северном Причерноморье и Предкавказье происходят из
погребений старшей фазы культуры окрашенных костяков. И эти повозки не дают оснований выводить их
происхождение из Передней Азии или Закавказья. Не видит А. Хойслер оснований для выведения
западноевропейских повозок из северопонтийского региона. Автор подчеркивает, что немногочисленные данные
(имея в виду колесо в горгенской культуре, изображение парной запряжки и повозки на плите в Зюшене,
парных запряжек в культуре воронковидных кубков и изображения повозки на сосуде в KBК) говорят о
независимости западноевропейского центра от восточноевропейского. Вместе с тем А. Хойслер поддерживает
мысль Чайлда, что существует связь между цивилизацией, металлообработкой и изобретением колеса и повозки
(Хойслер, 1981, с. 639).
К нашим выводам о существовании особой культуры в Прикубаньс, отличной от древнеямной, существующей в
рамках от Новосвободной до раннекатакомбных памятников Предкавказья, присоединились Трифонов (1982) и
А. Н. Гей (1983, с. 112-113), однако эти авторы предлагают другую терминологию (название для выделенной
нами культуры) – новотитаровская культура.
В 1983 году мы составили каталог древнейших находок колесного транспорта в Восточной Европе, выделили
кубано-днепровскую культуру, связав два ареала Северного Причерноморья – Нижнее Под-непровье и Нижнее
Прикубанье, вывели генезис керамики двух вариантов кубано-днепровской культуры из культуры шаровидных
амфор; указали на ареальные и генетические связи с Кеми-Обой и Новосвободной у кубано-днепровской
культуры, и, наконец, определенно высказались, опираясь на разработки О. Н. Трубачева, об индо-арийской
атрибуции носителей кубано-днепровской культуры.
В 1986 году Гей высказался о связях новотитаровской культуры с старосельскими погребениями с повозками.
Рассмотрим подробнее основания схемы распространения колесного транспорта, сформулированные Чайлдом, и
основания приоритета Южной Месопотамии в изобретении колесного транспорта.
ЮЖНАЯ МЕСОПОТАМИЯ (рис. 46: XVIII)
Киш, могильник "гамма", погребения № 237, 357, 529. Датируются, по Чайлду Раннединастическим I. Содержали
повозки с костными остатками упряжных животных (онагров, лошедей?). Беренс (1964, с. 12-15) датирует эти
погребения Раннединастическими II-III; Мюллер-Карпе 1068, i!9l7,4|, с. 774) определяет хи даже РД III. Беренс
полагает, что в могиле 237 было две квадриги и пара эквидов, а в могилах 357 и 529 содержалось три квадриги
без остеологических остатков (Беренс, 1964, с. 15-16).
Ур, царские погребения Раннединастического III. Повозки находились в 4 из 16 царских могилах. Это могила
580, где была обнаружена повозка, скелет быка, копыта от трех других быков.
Ур, царские погребения Раннединастического III. Могилы 789 и 800. Содержали две повозки и двух онагров.
При датировке этих погребений Беренс (1964, с. 12-15) использует корреспонденции с IV-V династиями Египта,
что в абсолютных датах определяется 2723- 2423 гг. до н. э. Однако в настоящее время РД III по месопотамской
линии хронологии датируется 2500-2315 гг. до н. э. (Биккерман, 1975).
Повозки из Ура и Киша указывают после коррекции их дат на появление погребального обряда с повозками в
Южной Месопотамии только с 3-й четверти III тыс. до н. э. Уместно в данной связи вспомнить даты для печатей
из Ура и Киша с изображением повозок с онаграми и возницами, по Горелику (1985, табл. 2: 4, 7, 8). Эти даты
находятся в npeделах 28-26 вв. до н. э. и никак не комментируются .автором статьи. Все изображения
типологически относятся к Раннединастическому III, что по Биккерману датируется 25-24 вв. до н. э. Поскольку
мы работаем в древневосточными датами в системе дат Биккермана, то следует оговорить эту коррекцию дат,
чтобы у читателей не создавалось впечатления, что в Южной Месопотамии есть повозки ранее конца Раннединастического II – РДIII.
ЭЛАМ (рис. 46: XIX)
Могильник Донжон (Сузы), могилы с повозками № 280, 322. Открыты три могилы с остатками повозок и
упряжных животных (Чайлд, 1951), которые датируются по Чайлду, Раннединастическим I. Могила 32|2
содержала керамику с изображением повозки с бычьей упряжкой, а также остатки повозки на краю могилы и в
могиле с быками и возницей (Чайлд, с. 178). Могила 280, расположенная стратиграфически выше и датируемая
Чайлдом также РД I, передатирована Беренсом (1964, с. 12-15) Раннединастическим III, т. е. 2500-2316 гг. до н.
э.
Дата могилы 322 может быть уточнена по керамике с изображением повозки, которая аналогична вазе из
Хафадже (Чайлд, 1956, с. 150, рис. 84). На этой вазе (рис. 48: 5) изображена сцена погребения на повозке, с
четверкой эквидов. Подобная расписная керамика находилась в царских могилах под храмом Иштар в Мари.
Могилы были аналогичны царским гробницам Ура со сводчатыми конструкциями, содержали в инвентаре вазы с
росписью, украшения из золота, серебра, ляпис-лазури, зеркало, топор с гребнем, две длинные медные булавки
(Чайлд, 1956, с. 149). Дата инвентаря не выходит за границы РД П/РД III, поскольку храм Иштар датируется РД
III.
Таким образом, корректировка дат памятников, которые послужили Чайлду базой для выдвижения Южной
Месопотамии в древнейший центр колесного транспорта, показывает, что все древнейшие, по Чайлду, находки
повозок или их изображений датируются в узком хронологическом промежутке РД III, от середины III тыс. до н.
э. до Саргона (т. е. 25-23 вв. до н. э.). Этот тезис подтверждается и тем, что в Раннединастическом I-II мы знаем
только волокушу (рис. 47: 3).
СРЕДНЯЯ И ВЕРХНЯЯ МЕСОПОТАМИЯ (рис. 46: XV, XVII)
Из этих регионов происходит довольно большое число моделей повозок, причем наблюдается большая
вариабельность форм четырехколесной повозки, и устойчивость двухколесных.
Модели повозок Чайлд относит к эпохе Саргонидов. В системе современных дат модели четырехколесных
повозок из Тель Асмара, Хафадже, Тель Хуэйры и других в Средней и Верхней Месопотамии относятся к
Раннединастическому III.
ИНДИЯ (рис. 46: XXIV)
Модели повозок в культуре Хараппы были использованы в схеме эволюции и распространении колесного
транспорта. Чайлд подчеркивал, что доказательств диффузии повозок из долины Инда в долину Тигра нет. В то
же время Е. Маккей, раскопавший Чанху-Даро, 1935-36 гг. сообщает, что "собственно повозок нет в МохенджоДаро и Хараппе, но они известны в шумерских памятниках. Хараппа поддерживала связь с Шумером. Трудно
сказать, откуда появились повозки, но на рисунках и мозаике Шумера повозки выглядят менее примитивными"
(Маккей, 1943, с. 164). Модели изображают 2-х и 4-х колесные повозки,, колеса с двусторонней ступицей и
трехчастной конструкции (трехчастность показана росписью – Маккей, 1943, рис. 58: 20).
В настоящее время влияние цивилизации долины Инда выявлено в памятниках конца РД I – начала династии
Саргонидов, по Г. Фрэнкфорту, что по системе дат Биккермана датируется 27-23 вв. до н. э.
Конец цивилизации Хараппы относится к 1700 г. до н. э. и связывается с приходом ариев (Брей, Трумп, 1979) *.
[* Любопытно, что характеристика Е. Маккея этих повозок (1943, гл. XI, с. 163, рис. 618 : 19) в корне меняет
трактовку аналогичных моделей повозок в восточноевропейских круганах, которые до сих пор назывались
"люльки", "саночки"]. Их находили преимущественно, в раннекатакомбных погребениях донецкого горизонта
(17-16 вв. до н. э.). "Эти повозки имели 4 колеса, а передняя стенка служила щитом для стоящего". Еще в 1974
году мы назвали эти предметы моделями повозок (Сафролов, 1974, с. 96, рис. 17 : 4), относя их к СБ IВ/с.]
Таким образом, даты повозок Месопотамии и Хараппы близки друг к другу. Факт контактов между двумя
регионами установлен. Однозначно определить приоритет одного из регионов в изобретении колесного
транспорта затруднительно из-за широкого диапазона датировок Хараппы и моделей повозок в ней.
СРЕДНЯЯ АЗИЯ, ИРАН (рис. 46: XXII, XXIII)
Шах-Тепе, 5 моделей колес. Анау III, модель повозки. Характеризуют, по Чайлду, центральноазиатский очаг
колесного транспорта.
Хронологическая позиция Шах-Тепе определяется синхронизацией с Сиалком IV, где встречены печати Джемдет
Наср, которые с учетом запаздывания на севере датируются Раннединастическим I (Энеолит СССР, 1982, с. 13).
Анау III следует за Намазгой III. Намазга III датируется первой четвертью III тыс. до н. э. Импорты Намазга III
встречены в Шахри-Соте I с печатями Джемдет Наср, что позволяет датировать их Раннединастическим I i(27502615 гг. до н. э. по Биккерману), а, возможно, и позже, учитывая переживание сюжетов на севере.
Для уточнения соотношения центрально-азиатского, месопотамского и индского очагов с колесным транспортом
необходимы более серьезные и углубленные хронологические изыскания, однако нас удовлетворяет один
вполне однозначный вывод, что колесный транспорт на Древнем Востоке появился практически одновременно в
Месопотамии, Центральной Азии и в долине Инда. Древневосточные находки не могут быть никоим образом
удревнены даже до рубежа IV/III тыс. до н. э., потому что нет никаких оснований считать древнейшими
свидетельствами существования колесного транспорта знаки на пиктограммах Урука IVa. Первые повозки в
натуральную величину встречены только в памятниках РД III, т. е. 25-24 вв. до н. э. Все модели повозок,
изображения повозок на печатях относятся также к РД III, кроме металлической модели двухколесной повозки
из Тель Аграба (конец РД II),
Чайлд отверг возможность зарождения колесного транспорта в Европе следующими рассуждениями:
"Фантастично, чтобы даны или све-вы I Северной культуры (культуры воронковидных кубков – В. С.) могли
своими каменными топорами построить даже повозку для бычьей упряжки, не говоря уже о военной колеснице...
Я сомневаюсь, чтобы орудия народа Бадена или Глины были столь изощренны, чтобы обработать колесо"
(Чайлд, 1950).
Вероятно, сомнения Чайлда были бы развеяны, если бы он знал о металлических топорах Винчи-Плочник,
Тисаполгар, Бодрогкерештур, Ледьел IV, Все названные культуры предшествуют появлению шумерской
цивилизации Раннединастического I. Как уже указывалось выше, Чайлд придавал большое значение не только
фактам обнаружения повозок и их атрибутов на Древнем Востоке в III тыс. до н. э., но и тому, что только в этом
регионе, по его мнению, возникли предпосылки для такого изобретения, которые были и только и могли быть
связаны с цивилизацией (парная упряжка волов, эквидов; упряжные пахотные орудия, волокуша; развитая
металлообработка). Дата месопотамской цивилизации определялась им серединой IV тыс. до н. э., что в
настоящее время пересмотрено и определяется первой четвертью III тыс. до н. э. (по Биккерману). В то же
время все предпосылки изобретения колеса и повозки, названные в числе признаков цивилизации,
существовали в Европе, но на 1500 лет ранее, в культуре Винча (см. главы 6 и 8). На рубеже IV/III тыс. до н. э.
в Европе появился и колесный транспорт в виде четырехколесной повозки. Все сказанное позволяет сделать
вывод, что применяя методику Чайлда к вновь открытым фактам, связанным с проблемой колесного транспорта,
можно сделать единственный вывод, что колесо и повозка возникли там, где появилась древнейшая
цивилизация, т. е. в Центральной Европе.
Это заключение меняет пути распространения великого изобретения, каким является колесо и повозка. Чайлд
полагал, что "идея колеса и правила его изготовления, также обряд захоронения людей королевского ранга в
колесных повозках была передана через понтийских пастухов (ямная культура – В. С.) из месопотамских
городов-государств в поздненеолитические племенные сообщества Европы" (Чайлд, 1957, с. 40). Исторически
движение повозки в Западную Европу было связано с первыми миграциями индоевропейцев. Этот тезис Чайлда
в настоящее время должен быть также пересмотрен и благодаря тому, что пересмотрена локализация
индоевропейской прародины (см. глава 1 и 7), а также на основании того, что древнейшая цивилизация
возникает на Балканах, а древнейшие свидетельства колесного транспорта зафиксированы в культуре
воронковидных кубков АВ и старшей фазы КВК, генетически связанной с археологическим выражением
древнейшей цивилизации – культурой Винча.
Новые находки моделей четырехколесных повозок в баденской культуре, в Центральной Европе вызвали серию
работ (Бихир, Бона, Сулимирский, Пигот, Ганчар, Фолтини, Сопрони, Смолиан, Немешова-Павукова и др.),
которые не внесли корректировок в локализацию центра зарождения колесного транспорта, но дали много
гипотез о путях распространения колесного транспорта из Месопотамии в Европу либо через Кавказ, либо через
Подунавье, либо через Апенины. Отсутствие твердой хронологической шкалы для памятников баденской
культуры не позволило исследователям поставить вопрос о приоритете центральноевропейского региона в
изобретении повозки. Поскольку не были предложены археологические культуры – посредники в передаче этой
идеи из Месопотамии в Европу, то все названные исследования не вышли за рамки гипотез.
В связи с находкой модели повозки с протомами быков из энеолитического поселения Словакии – Радошина
болеразской группы Немешова-Павукова (1977, с. 445) определяет, что типологически эта находка примыкает к
повозкам Раннединастического Месопотамии. Исследовательница отмечает, что в Малой Азии есть модель,
относящаяся ко времени Аладжи, т. е. 25-23 вв. до н. э. Это металлическая модель четырехколесной повозки с
парной запряжкой волов (рис. 48). Более поздние разработки (Немешова-Павукова, 1980) позволяют
определить хронологическую позицию болеразской группы словацкого энеолита как 28/27 вв. до н. э., а начала
баденской культуры как середина 26 в. до н. э. В соответствии с этими данными центральноевропейские
находки 28-26 вв. до н. э. оказываются в одном культурном блоке и хронологически предшествуют
месопотамским повозкам и анатолийской модели повозки. Даже на основании этих фактов необходим пересмотр
концепции Чайлда о приоритете месопотамского центра, однако никем из исследователей так проблема не
ставилась.
Соотношение центральноевропейского и восточноевропейского очагов колесного транспорта сводится к
хронологическому соотношению древнеямной, кубано-днепровской и баденской культур, где найдены
древнейшие повозки и модели повозок. Древнейшие памятники древнеямной культуры, где найдены деревянные
сложные конструкции, которые интерпретируются нами как части повозок, были обнаружены в Центральной
Европе, в Северо-Восточной Венгрии в могильнике Кетедьхаза в стратиграфическом узле с памятниками
Болераз-Чернаво-да III: памятники ДЯК следовали за болеразскими помятниками, а возможно, и были
синхронны с ними.
Чтобы выявить центр происхождения колесного транспорта, необходимы тонкие хронологические соответствия
всех европейских находок колесного транспорта в пределах первой половины III тыс. до н. э., поэтому ниже мы
приводим наш комментарий к хронологии каждой находки, о которой сообщаются необходимые каталожные
сведения. (Римскими цифрами обозначены регионы, а арабскими цифрами – конкретный памятник в
европейских регионах с колесным транспортом).
ЦЕНТРАЛЬНАЯ ЕВРОПА. СЕВЕРО-ВОСТОЧНАЯ ВЕНГРИЯ (рис. 46: III)
Кетедьхаза, курганное поле (раскопки Д. Газдапустаи, 1966 г. и И. Эчеди, 1968г.). Древнеямная культура, по
Эчеди (1979).
Тип погребений "с деревянными конструкциями", выделенный Эчеди, находит аналогии в памятниках Венгрии из
раскопок более раннего периода Ж. Чалога, и по мнению всех исследователей, эти конструкции могут иметь
отношение к повозке (Эчеди, 1979, сноска ПО).
1. Кетедьхаза 3/7 – основное погребение (Эчеди, 1979, с. 22), установлено по выкиду, после удаления которого
были расчищены деревянные конструкции. Конструкция состояла из 4 продольных брусов, положенных как
перекрытие могилы, поверх которых было положено 11 поперечных брусов разной толщины, сделанных из
толстых веток, расщепленных пополам (Эчеди, 1979, рис. 11). Кроме надрезки и расщепления, никаких следов
обработки дерева (скрепления, связывания) не было отмечено. В двух метрах от могилы находилось место, где
подготавливали эту конструкцию – следы коры, ветвей. Скелет человека лежал на спине, головой на 3., с
руками, протянутыми вдоль туловища и согнутыми в коленях ногами, упавшими направо. Таковы наблюдения
полевых исследователей.
Судя по рисунку и фотографии, описание памятника можно уточнить. Четырех продольных брусов не видно,
однако отчетливо видно, что на восточной стороне могилы три бруса лежали впритык друг к другу; в западной
стороне нет следов продольных брусьев. При этом вся середина перекрытия сохранилась, поскольку
конструкция только просела, а не обрушилась, поэтому не должно быть ссылок на фрагментарность перекрытия.
Более того, с западной и восточной стороны -длинные широкие плахи, с северной и южной стороны – плахи
такой же толщины, но в середине над могилой – более тонкие брусья. Если учесть, что с северной и южной
сторон плахи приподняты и расположены наклонно к могиле (Эчеди, 1979, фото 5: 3, 4), то может быть
реконструирована картина: телега с бортами по 50 см высоты была поставлена над могилой; когда борта
развалились под давлением насыпи, то они упали на края могилы, на которой лежала земля выкида, которая
сообщила им наклон к могиле. С восточной стороны могилы отмечена еще длинная тонкая жердь – фрагмент
дышла или оглобли. В юго-западном углу на фотографии отмечена площадь тлена, которая больше, чем ширина
плахи; это место углублено относительно края могилы. Вполне вероятно, что это остатки тлена от колеса.
Архаичность памятника подчеркивает инвентарь, состоящий из серебряных колец с несомкнутыми концами,
ожерелья из клыков животных; астрагалов, куска охры.
2. Кетедьхаза 3/6 – первое впускное в курган 3 погребение (Эчеди, 1979, с. 22- 23). "Могила была перекрыта
деревянной конструкцией, основа которой подобна конструкции в могиле 3/4" (Эчеди, 1979, с. 22). "Были
соединены между собой большие брусы, предварительно подогнанные друг другу". Над скелетом лежали узкие,
толщиной до 2 см планки. "Скелет лежал на спине, головой на 3. Обе руки были согнуты и лежали на тазу, а
ноги распались ромбом. К деревянной конструкции относились кожаные покрытия в 3 слоя, которые
поднимались над деревянной рамой" (Эчеди, 1979, рис. 10, табл. 5: 1-2).
Таким образом, на дне могилы был положен щит из рамы с поперечными планками. Скелет лежал на
возвышении по отношению к плоскости рамы на 20 см. Деревянная конструкция, включавшая три слоя кожаных
покрывал, находилась выше скелета.
По отношению к основной могиле деревянные конструкции этой впускной могилы выглядели несколько иначе,
но остов повозки со снятыми колесами выглядел совершенно так же, как и рама погребения 3/6. Кожаные
покрывала – существенная деталь – находит параллели в нижнекубанских памятниках с повозками.
3. Кетедьхаза 3/5 – впускная в кургане (Эчеди, 1979, с. 22).
В могиле находились "остатки колоды", которая была покрыта кожаными покрывалами с четко различимыми
заплатами, светло-коричневого и красно-коричневого цвета. Содержала захоронение ребенка.
Эчеди включает погребение в группу памятников с деревянными конструкциями; описание кожаных покрытий
напоминает описание нижнекубанских находок (Козенкова, 1973, с. 60 и сл.).
4. Кетедьхаза 3/4 – впускная могила в кургане (Эчеди, 1979, с. 21). Была перекрыта "деревянной
конструкцией", состоящей из 4 прямоугольных брусьев. Брусы были соединены между собой шипами,
вставленными в гнезда. Рама была покрыта тонкими жердямии кожей. Конструкция перекрытия рухнула со
временем на скелет. Под скелетом также отмечены жерди. Обряд погребения – на спине, скорченно; ноги упали
на левую сторону. Ориентировка – головой на 3. (Эчеди, 1979, рис. 9). Скелет был покрыт мелом. Инвентарь
состоял из серебряных подвесок и кусочка охры.
В отличие от выше перечисленных конструкций здесь рама намеренно скреплена, хотя необходимости скреплять
плахи перекрытия нет, что.может свидетельствовать о том, что и эта рама представляет основание повозки.
Число таких погребений с "деревянными конструкциями" может быть умножено, если учесть раскопки более
раннего времени. Самыми информативными являются раскопки Ж. Чалога в Кацахоттлахом-Балмажуйварош,
Дебрецен-Васахалом (Эчеди, 1979, сноска 110). Автор раскопок отмечал такие элементы покрытия, как "пол",
"плетни", "ограда" и т. д.
Древнеямная культура хорошо исследована в отношении погребальных конструкций во времени и на большом
пространстве от Венгрии до Урала и Кавказа; конструкция перекрытия, в основном, однотипны: поперечный и
продольный настил плах с циновками на них. Сама по себе сложность надмогильных деревянных конструкций
над древнеямными могилами Венгрии уже может служить указанием на неординарность этих конструкций, а
опыт исследования нами повозок в Нижнем Прикубанье разной степени сохранности свидетельствует о том, как
хрупки остатки повозок, как легко может быть утрачено звено, необходимое для установления семантики
конструкции, что позволяет нам усматривать в венгерских конструкциях – части повозок.
Конструкции в древнеямных могилах Кетедьхаза использованы не для того, чтобы напрямую сравнивать их с
болеразской и баденскими моделями повозок, но с целью употребить данные стратиграфии, связывающие
болеразские, баденские и древнеямные памятники в прямой, а не многозвенной цепочке.
Дата древнеямных памятников в Венгрии определяется данными стратиграфии Кетедьхаза. Курганы в
могильнике Кетедьхаза частично перекрывали поселение культуры Бодрогкерештур. Погребения 4/1 и 4/2 были
впущены в слой поселения. Дата финальной фазы Бодрогкерештур устанавливает древнейший предел для
древнеямных памятников в этом регионе (Эчеди, 1979, с. 26).
Время основных погребений в курганах 5 и 6 определяется датой керамики жертвенников вокруг могил. Эта
керамика относится к фазе Болераз-Чернавода III (Эчеди, 1979, с. 29). Болераз-Чернавода III сменяют
памятники культуры Бодрогкерештур в этом регионе, поэтому нижний хронологический уровень для ДЯК в
Венгрии – это дата Болераза, который по радиокарбонным датам начинается с рубежа 28/27 вв. до н. э. В то же
время Эчеди не считает возможным распространить эти даты на все древнеямные погребения Венгрии. Он
приводит радиокарбонную дату погребения Кетедьхаза 3/4-2315+/-80 (Эчеди, 1979, с. 52), что, по нашему
мнению, может характеризовать только самое позднее погребение в кургане с деревянными конструкциями типа
повозки и служить terminnus post quem для начала движения индоариев в Северное Причерноморье и
Предкавказье.
Если часть погребений ДЯК в Кетедьхазе синхронные Болеразу, который согласно современным воззрением
(Немешова-Павукова, Сохацкий) является древнейшей фазой баденской культуры, то другая часть погребений
ДЯК сосуществовала чресполосно с баденскими памятниками, причем это выражалось в том, что курганы ДЯК
занимали водоразделы и высокие места, а грунтовые могильники баденской культуры занимали низкие места в
окружающем ландшафте. Этот факт сосуществования двух археологических культур, одна из которых (ДЯК)
имеет индоиранскую атрибуцию (Сафронов, 1983), а другая – протогреческую (согласно гипотезе Чайлда),
может соответствовать ситуации, обозначенной лингвистами как греко-арийское единство.
5. Радошин, Топольчаны. Словакия. Группа Болераз (Немешова-Павукова, 1977; Владар, 1979). Модель повозки
с парной упряжкой волов (рис. 48). Представляло собой "корыто почти квадратной формы. По краю –
орнаментальные наколы в два ряда. Стенка, на которой укреплены протомы быков, имеет над краем
жгутовидную полудугу. Скульптурные воспроизведения парной запряжки только наполовину выступают из
плоскости стенки. Колес не было. Длина повозки – 10,5 см. Высота – 6,2 см. Калиц (1976, с. 115) относит
находку к баденской культуре, что не противоречит действительности, учитывая, что Болераз – древнейшая
ступень Бадена, однако в данном случае существенна хронологическая позиция Болераза и модели повозки из
Радошина, в ряду баденских моделей повозок как древнейшей.
Значение болеразской модели повозки состоит в том, что именно к этой культурной группе относятся фрагменты
керамики в жертвенниках вокруг основных могил в курганах Кетедьхаза, в том могильнике, где, представлены
нам, вполне достоверно реконструируется обряд захоронения с повозками. Эта находка и основные погребения
в курганах 5 и 6 в Кетедьхаза с "деревянными конструкциями" являются единственным стыком
центральноевропейского и восточноевропейского колесного транспорта III тыс. до н. э. И этом узел может быть
развязан только единственным образом, а именно выводом, что приоритета в изобретении колесного транспорта
нельзя доказать ни для одного из этих регионов и этих двух культур, основываясь только на этих фактах.
Исходя из того, что эти находки являются древнейшими из известных европейских моделей повозок и древнее
месопотамских, то дальнейший поиск может вестись на основании того, что компонентом в Болераз и
древнеямную культуру входит праиндоевропейская культура – культура воронковидных кубков, в которой уже
находили колеса (Ван дер Ваальс, 1964). На находках изображения повозок в КВК (Броночицы и Зюшен) мы
остановимся ниже в разделе "Происхождение колесного транспорта".
Диффузия колесного транспорта по Восточной Европе проходила с миграциями индоевропейцев: индоиранцев и
индоариев.
Получил дальнейшее развитие колесный транспорт и в баденской культуре. Некоторые погребальные традиции
баденской культур позволяют предполагать включение повозки в погребальный инвентарь. В то же время
модели повозок приобретают явно ритуальное значение.
6. Будакалаш, около Будапешта. Венгрия. Грунтовый могильник. Раскопано 400 могил в 1950 году. Ямы
овальной формы содержали скелеты на правом и левом боку, парные и одиночные; есть вытянутые
захоронения. Руки часто помещались перед лицом. Использовались каменные заклады могил. Есть
трупосожжения, характерные для Болераза. Длинные могилы содержали также захоронения животных, на
основании чего Калиц и Чалог делают предположение, что народ баденской культуры производил захоронения в
повозках (Калиц, 1976, с. 106-116; с. 111).
Модель повозки из Будакалаша представляет собой изолированную находку, не связанную с комплексом
керамики. В то же время нет сомнений в принадлежности: ее к баденскому комплексу, что впоследствии было
доказано обнаружением аналогичной повозки в Сигетсентмартоне. В целом в могильнике обнаружены
разнообразные вазообразные сосуда, верхняя часть которых была подобно "корытцу", орнаментированному
зигзагом (Баннер, 1956, табл. 59: 38, гр. 3, гр. 19) и аналогична модели повозки только без колес. Связь модели
повозки с сосудами указывает, по мнению исследователей, на культовый характер модели (Калиц, 1976, с. 112).
Повозка, которая может быть реконструирована по модели в Будакалаше, была четырехколесная с высотой
бортов около 1 м. Высота бортов может указывать на их защитную функцию и делает возможным
предположение, что такие повозки служили для военных целей. Площадь их по дну была около 0,7 кв. м, т. е.
на нее могли встать 2 человека.
7. Сигетсентмартон. Погребение с моделью повозки баденской культуры (раскопки Т. Каменцеи, публикация
Калица, 1976, с. 106-117).
"Глиняная модель повозки или в подражение модели повозки в виде сосуда с вертикальной ленточной ручкой.
Модель повозки была связана с выразительным комплексом баденской культуры" (Калиц, 1976, рис. 3). Обряд
погребения – левый бок, ССЗ. Погребение связано с грунтовым могильником баденской культуры.
Модель повозки из Сигетсентмартона более стилизована, чем модель из Будакалаша, однако тип повозки
совершенно такой же. Приведем выдержки из статьи Калица по вопросам датировки, происхождения повозок и
связи со степными народами: "На основании релятивной хронологии можно представить, что знакомство с
повозкой приходит с востока" (для этого мнения нет оснований именно по причине относительной хронологии с
теми погребениями с повозками, которые в Восточной Европе относятся к кубано-днепровской культуре – В. С.).
Далее Калиц продолжает: "Между степными и баденскими повозками или их моделями нет никакого
типологического сходства". Такое заключение трудно сделать, поскольку в Бадене пока не найдено повозок в
натуральную величину, а в кубано-днепровской или древнеямной культурах пока нет моделей повозок. Калиц
оставляет нерешенным вопрос о хронологическом соотношении баденской и древнеямной культур и о
приоритете региона в изобретении повозки. В то же время он заключает, что "южное происхождение повозки
более вероятно, однако нельзя и полностью исключить восточные степные влияния" (Калиц, 1976, с. 116).
К сожалению, ни один из выводов Калица ничем не подкрепляется, а все поставленные им вопросы успешно
решаются, как показано выше, хронологией Болераза по С 14 и стратиграфией Болераза и ДЯК в Кетедьхазе.
Все восточноевропейские находки повозок моложе погребения ДЯК в Кетедьхазе и Болераза.
СЕВЕРНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ (рис. 46: VI-XII)
8. Плачидол. Северо-Восточная Болгария. Курган 1. Погребение 1. Погребение с повозкой. Обряд погребения –
на боку, с отклонением на спину. В могиле находилось 4 колеса и остатки повозки. Атрибуция – древнеямная
культура, по Панайотову, Дергачеву (1983, 1984) или кубано-днепровская культура, по Николаевой, Сафронову
(1983, с. 59). Дата по С 14 для этого погребения – 2220+/-50 г. до н. э., что не расходится с датой для
Кетедьхазы 2315+/-80. Этот пункт является самым западным для погребений с повозками, не считая
дееревянных колес из КВК в Нидерландах, которые также предполагают существование повозок в этом регионе
и в этой культуре.
9. Маяки. Днестра-Дунайское междуречье, Одесская область (раскопки Днестро-Дунайской экспедиции ИА АН
УССР и Одеского археологического музея – Шмаглий, Субботин, 1968, с. 256). Погребение с остатками повозки.
Впускное при основном усатовского времени, со скелетами на спине с подогнутыми ногами.
ПОИНГУЛЬЕ (рис. 46: VIII)
10-12. П о д к у р г а н н ы е погребения с повозками у с. Софиевка. 1/9; К о н с т а н т и н о в к а, Отрадный
26/п Новобургского р-на Николаевской области (раскопки Ингульской экспедиции ИА АН УССР в 1966-1967 гг.,
рук. О. Г. Шапошникова: 1971, 1977, 1980).
Софиевка 1/9 – впускное в кургане; основное для 3-й насыпи. Основным и предшествующими в кургане были
древнеямные погребения с западной ориентировкой с обрядом положения на спине, скорченно. Обряд
погребения в Софиевке 1/9 – правый бок, скорченно, головой на С., руки у колен. Могила перекрыта повозкой и
плитой каменной. Инвентарь состоял из кремневого наконечника.
Следует особо подчеркнуть, что автор раскопок О. Г. Шапошникова продолжает атрибутировать и подобные
погребения на боку с повозками как ямные (1985, с. 345, 348), не учитывая существование других точек зрения
на принадлежность подобного обряда бочных захоронений с повозками (Ю. А. Шилов – старосельская группа; В.
А. Сафронов – кубано-днепровская культура), и датирует последней четвертью III – началом II тыс. до н. э.
(1977, с. 27). Следует особо подчеркнуть и то, что в Софиевке 1/9 сочетается каменное перекрытие с повозкой,
что не встречается в более восточных районах. Это погребение относится О. Г. Шапошниковой ко II типу
погребений, а последний в 4 случаях перекрывается I, II, IV, VI типами погребений и, следовательно,
сосуществует с I типом (на спине, скорченно под плитой). О. Г. Шапошникова также отмечает, что в Поингулье
ямные погребения впускные и позже усатовских. Единственное погребение с керамикой типа Михайловки II не
противоречит этой дате. Это Привольное 1/4.
НИЖНЕЕ ПОДНЕПРОВЬЕ (рис. 46: IX)
13. Подкурганное погребение с повозкой "Сторожевая могила", Нижнее Поднепровье правобережье, 18 км к югу
от Днепропетровска (раскопки 1949 г. А. И. Тереножкина) (Тереножкин, 1951, с. 53-54).
Повозка была обнаружена на уступе впускной, древнеямной, по Тереножкину, могилы. Колеса находились по
одну сторону; части повозки – на другом уступе. Было обнаружено только два колеса, что дало основания
Тереножкину и другим исследователям, их упоминавшим, говорить о двухколесной арбе. Сохранность дерева
хорошая. Колеса сделаны "из сплошного куска дерева, рассеченного продольно диаметром 50 см со ступицами и
круглыми отверстиями для осей". Длинная плаха на уступе связывается Тереножкиным с дышлом. Кроме того,
выявляется ряд деталей конструкции повозки, которые не прослеживаются в других случаях – "столбикибалясники". Обряды погребения – яма с уступом; на спине, ноги скорчены, головой на СЗ. Требует уточнения,
действительно ли на спине лежал скелет, поскольку описывает погребение с повозкой А. И. Тереножкин иначе,
чем основное, которое совершено по древнеямному обряду. Основное погребение находилось в яме, окруженной
кольцом из камня; на спине скорченно, с согнутыми и упавшими направо ногам, головой на СВ.
Это была первая находка повозки в причерноморских степях и вторая – в Восточной Европе (первая – в урочище
"Три Брата" в Калмыкии в 1936 г.). Хотя в начале 50-х годов фактологическая база о повозках была ничтожна,
исследователь памятника правильно датировал находку 2-й половиной III тыс. до н. э. и связал ее с
никопольской группой древнеямных памятников, по Б. Н. Гракову. Значение находки оценивалось следующим
образом: "Глубокая древность арбы не вызывает сомнения в ее местном происхождении: последнее закономерно
связано с ранним возникновением и значением здесь пастушеского скотоводства" (Тереножкин, 1951, с. 54).
14-18. По гр е бе ния с повозками у с. Первоконстантиновка, Староселье. Нижнее Поднепровье (раскопки
Херсонской экспедиции ИА АН УССР – Ю. А. Шилов, 1977-1982).
Первоконстантиновка 1/6. Основное (Шилов, 1975, с. 55, рис. 1: III) в могиле трапециевидной формы.
Содержало повозку, от которой сохранились продольные плашки длиной 1,2 м, шириной до 7 см, толщиной до
1,5 см; два колеса диаметром 69 см. Диаметр ступицы – 24 см; диаметр отверстия – 16 см. Высота ступицы -9 см.
В плашках есть пазы (пазы отмечаются и в Кетедьхазе, см. выше). Скелет на правом боку (углы скорченности
90/45°), с отклонениями на спину, головой на СВ. Безинвентарное.
Первоконстантиновка 1/19. Основное (Шилов, 1975, с. 55, рис. 1: VI). На краю могилы было найдено стоящее
колесо. Никаких следов конструкции повозки нет. Скелет на спине (на правом боку, с отклонением на спину),
скорчено, углы скорченно-сти 120/60°, головой ЗЮЗ. Дно могилы и нижняя часть ее покрыты сажей. Инвентарь:
черешковый нож удлиненной формы.
Староселье 1/8. Было восьмым впускным в курган. Основное погребение было совершено в яме с заплечиками,
перекрытой поперечными узкими жердями шириной 12 см. На уступе расположено 7 колес. Плахи имеют
отверстия до 2 см. Диаметр колес до 50 см; диаметр ступицы – 17-22 см; диаметр отверстия – 4,7 см. Скелет на
спине, головой на ЗЮЗ, ноги очень слабо подогнуты, почти вытянуты. Руки вытянуты (Шилов, 1975, с. 56).
Староселье 1/10. Являлось десятым впускным погребением (Шилов, 1975, рис. 1: IV). Могила с заплечиками
перекрыта разобранной повозкой. Плашки шириной от 2 до 10 см имеют следы обработки. Сверху перекрытия –
следы циновок (сравни с кожаными покрывалами, следы которых сохранились в Кетедьхазе и Новотитаровской.
По углам – 4 колеса. Прослежено крепление частей в колесе штырями в отверстия шириной 1,6 см. Отверстия
пробиты долотом. Обряд – левый бок, головой на СВ. Левая рука вытянута, правая согнута в локте.
Староселье 4/13. Впускное в кургане (Шилов, 1975, с. 60). Яма с заплечиками. Сохранилось 2 колеса на
заплечиках. Могила перекрыта деревом. Обряд: левый бок, скорченно, левая рука вытянута, правая согнута в
локте. Ю. А. Шилов указывает, что по фрагменту керамики Первоконстантиновка 1/8 сближается с,
погребениями майкопской культуры (там же, с. 61). Погребения 1/8 и 1/19 принадлежат к рубежу I и II этапов
ямной культуры (там же). В другой работе (Шилов, 1982, с. 31-32) автор определяет местом кеми-обинских
погребений Староселье 1/3 и 1/4, за которыми следовали 1/8 и 1/19 как начало раннеямного периода (на
основании типологического сходства с погребениями в Софиевке 9/1, с горшками Михайловского типа, слой I II
Михайловки). Дату этого периода Ю. А. Шилов принимает по Шапошниковой как 24-23 вв. до н. э., а с учетом
дат Телегина для Михайловки II несколько удревняет ее до 25-24 вв. до н. э.
ПРИАЗОВЬЕ (рис. 46: X)
19. Погребение с повозкой 11112. Совхоз Аккермень Молочанского района. Северное Приазовье (раскопки В. А.
Ильинской в 1952 г. в экспедиции А. И. Тереножкина: 1956, 1961). Впускное в курган. Основным в кургане было
погребение в дольменовидной гробнице, составленной из необработаных каменных блоков, перекрытой плитой
и ограбленной. Впускных в кургане было 7 погребений древнеямной культуры. Погребение 12, о котором в
предварительной публикации (Николаева, Сафронов, 1983) сообщалось как о содержащем остатки колес, в
публикации отчета Николаева, Сафронов, 1983 фигурирует как объект со сложным перекрытием могилы, но без
колес (там же, с. 112-117). Погребение 12 (с предполагаемой повозкой) – яма с заплечиками. Выше уступа
могила имеет форму неправильного четырехугольника размером 2,6X2,25X1,0 м. Ниже уступа – 1,75X1,1X2,1 м.
Перекрытие могилы – поперечные плашки шириной от 0,15 до 0,25 м. Длина плашек – 2,0 м. На восточном
уступе плашки были закреплены продольной плахой. На западном уступе прослеживаются какие-то плахи,
расположенные под углом к короткой оси могилы. Западный уступ большой – 0,8 м. Судя по предварительному
сообщению, на нем находились остатки колес.
Авторы раскопок говорят о парном погребении. Однако от второго скелета сохранился только череп. В этом
случае можно допускать, что произведено захоронение 2-го черепа. Сохранившийся скелет – на спине, с ногами,
упавшими на правую сторону. Левая рука (сохранилась только плечевая кость) отведена в сторону. Положение
можно рассматривать как на правом боку с отклонением на спину, головой на ЮВ. Инвентарь: сосуд с ручкой и
шнуровой орнаментацией, пронизки из меди.
ПОДОНЬЕ (рис. 46: XI)
20. Погребение с повозкой в кургане близ Ростова-на-Дону (Чередниченко, 1969, с. 84-88, рис. 35). Основное в
кургане. Впускные при нем – погребения катакомбной культуры. Яма почти квадяратной формы, размером
2,0x1,8 м. Перекрыта поперечным накатником. В углах ямы – столбики. В заполнении ямы – плашки равной
длины и ширины. Скелет на правом боку, руки перед лицом, головой на С. В углу могилы стояло колесо.
Диаметр – 0,5 м; диаметр ступицы – 0,15-0,2 м; диаметр отверстия – 0,08 м. Инвентарь: бронзовые шилья и
кремниевые отщеп и скребок; ступица двусторонняя. Дно посыпано мелом, а скелет – охрой (см. погребения в
Кетедьхазе). Автор раскопок пишет: "По расположению в кургане, а также по инвентарю это захоронение
является обычным для ямной культуры... На Нижнем Дону колесо встречено впервые в погребении ямной
культуры. ...Колеса из ямных погребений, вероятно, старше колес предкавказского варианта катакомбной
культуры и Триалети".
Подчеркнем, что Чередниченко видит здесь только колесо, а не повозку, и что обряд типичен для ямной
культуры. Оба положения не верны; к сожалению, именно из таких непроверенных заключений складывалось
мнение, что повозки – атрибут ямных погребений (Кузьмина, 1974; Гимбутас, 1970, с. 483-488).
21-22. Нижнее Подонье. Древнеямные погребения с "деревянными рамами" на дне могилы 1/6 или 1/7 (раскопки
А. Н. Мелентьева, 1965, с. 53, 54). Учитывая, что в некоторых погребениях в Кетедьхаза были такие же рамы,
мы считаем возможным привести в этой связи "древнеямные погребения" из Нижнего Поволжья. Оба погребения
были совершены в прямоугольных ямах, на правом боку, головой на З. На дне – охра и мел. Основным в кургане
было погребение на спине с подогнутыми ногами. Погребенные были положены на остатки погребальных
носилок, по Meлентьеву, покрытых корой, может быть, кожей. Перекрытие – накат поперечных бревен,
уложенных на продольные, сложенные попарно вдоль длинных сторон. Инвентарь впускных могил – не
выразителен, но в основной могиле – круглодонные горшок и топор из змеевика (Наколаева, Сафронов, 1983, с.
56).
А. Н. Мелентьев считает, что эта стратиграфия подтверждает факт двух этапов эволюции древнеямного ритуала,
отмеченный О. А. Кривцовой-Граковой для Никопольского курганного поля.
ПРИКУБАНЬЕ (рис. 46: XII)
23-25. Погребения с повозками у ст. Роговская. Краснодарский край, Прикубанье, Тимашевский район (раскопки
Н. В. Анфимова, АО за 1971, 1972, с. 141-142). Были впускными при правобочных основных в прямоугольных
ямах, перекрытых деревом или настилом; по углам и продольным сторонам прослеживаются столбики,
Ориентировка основных – 3. В кургане 2 при основном, содержащем инвентарь – зубы ископаемой рыбы,
костяные булавки (III гр. по Сафронову), браслеты из квадратных обоймочек, с 4 медными бляхами, подвески в
1,5 оборта. Впускное погребение было парное с 4-колесной повозкой и медным ножом. Из раскопок 1970 г. Н. В.
Анфимов сообщает еще о двух повозках. Колеса этих повозок – цельные с выступающими ступицами.
26. Повозка в насыпи, без погребения. Ст. Роговская Тимашевского р-на Краснодарского края (раскопки Н. А.
Николаевой, В. А. Сафронова в 1972 году: АО за 1972, 1973, с. 107). Курган 3. Основное погребение – на
правом боку, головой на 3, перекрытое настилом на столбовой конструкции. Впускное погребение – на спине,
скорченно, с отклонением на спину, головой на ССЗ. Инвентарь: бронзовые обоймочки с пуансонным
орнаментом и бусы из зубов ископаемой рыбы, т. е. такой же, как в основном погребении к. 2 из раскопок Н. В.
Анфимова.
Остатки повозки либо перекрывают основное погребение, либо связаны с ним. В системе относительной
хронологии эти повозки датируются после СБ Ia1 или синхронны с ним (Сафронов, 1974; 1978; 1979; 1980).
27-33. Новотатаровская к. 1, к. 2, к. 10. Краснодарский край, в 20 км от Краснодара к северу (раскопки В. И.
Козенковой в 1970 г. Публ.: Козенкова, 1973).
Новотатаровская 1/12. Основное погребение. Содержало повозку. Впускные – 1/8, 1/7, 1/6, 1/5, 1/4 также
содержали повозки. В кургане, таким образом, зафиксировано 7 повозок. Перекрытие 1/12 составлено из 30
тонких поперечных плашек, покрытых войлоком. По углам могилы – столбики (как в основных погребениях у ст.
Роговской). Скелет – на левом боку с отклонением на спину, головой на ВСВ. Окрашен охрой. Инвентарь состоял
из обломка чернолощеного сосуда с прочерченными треугольниками по плечикам. Повозка находилась на
восточном краю. Конструкция повозки состояла из прямоугольной рамы изготовленной из 4 тонких досок; центр
скреплен перекрещивающимися досками; колеса из 4 отдельных кусков имели одностороннюю ступицу. На
повозке и перекрытии – следы огня.
Новотатаровская 1/8. Впускное с повозкой. Дно посыпано мелом и охрой. Перекрытие из 5 поперечных досок со
следами узоров и войлоком на них. Обряд – на правом боку, головой на ЮЗ. Правая рука перед лицом. Кости
обожжены, окрашены. Наблюдается прямая стратиграфия погребения 1/8 над 1/9, содержащим двуручный
сосуд. Таким образом, правобочное погребение с сосудом 1/9 занимает место между 1/12 и 1/8.
Подобная стратиграфия позволяет присоединить к погребениям с повозками погребения без ловозок, но
хрнологически одновременные и, как покажем ниже, культурно-однородные (Николаева, Сафролов, 1983, с. 59
и сл.).
Новотатаровская 1/7 и 1/11 и расположенная рядом с 1/11 повозка 1/4. Детали погребения те же. В погребении
1/11 содержалось парное захоронение на правом боку с отклонением на спину (В. С.) и вытянутой на спине,
головой на 3. На дне – мел. Скелеты окрашены. Правая рука согнута.
Новотатаровская 1/6. Обряд погребения не описан. Повозка № 1 имела более квадратную форму кузова.
Новотатаровская 1/4,5. Трупосожжение, а не трупоположение. Две повозки в насыпи. Обломки колес.
Новотатаровская 2/6. Основное. Могила перекрыта продольными и поперечными плахами. Склет на правом боку,
головой на ЮЗ. Окрашен. Инвентарь: бронзовый нож. Скелет слегка обожжен. От повозки сохранились три
колеса.
Новотатаровская 10/осн. Центральное. Могила имела перекрытие из поперечных плах, которые были скреплены
продольным куском деерва. Скелет находился на правом боку, головой на СЗ. Руки помещались на поясе.
Для районов Прикубанья повозки, обнаруженные в 1970 году В. И. Козенковой были первыми. Следует отметить,
что это тщательные полевые исследования, которые позволили получить и хорошие стратиграфические данные.
Вкупе с нашими исследованиями раскопки В. И. Козенковой создали тот необходимый фонд источников для
выделения новой археологической культуры, которую мы назвали кубано-днепровской, причем число повозок в
Прикубанье превышает в 5-6 раз повозки, найденные в Поднепровье. Хотелось бы подчеркнуть стремление В. И.
Козенковой "определить культурно-историческое место новых памятников и установить их хронологию" (1973, с.
64-66). Для этого исследовательница обратилась к материалам культур, соседних в ареале и во времени: ямной,
катакомбной и северокавказской (СКК).
Черты сходства с северокавказской, по Козенковой, – территория; грунтовые ямы с деревом, западная
ориентировка погребенного, находки керамики северокавказского облика с блестящим черным лощением, с
резной орнаментацией в виде треугольников, двуручных сосудов (Козенкова, 1973, с. 64).
Черты различия с северокавказской культурой – отсутствие камней в насыпи (характерный для СКК признак),
отсутствие набросок поверх перекрытия из дерева (там же).
По нашему мнению, выявлять черты сходства и различия с СКК – неблагодарный труд, поскольку в Прикубанье
такой культуры нет.
Черты сходства с памятниками ямной культуры – прямоугольная форма могилы, перекрытие из плах, хвороста,
дерева и камыша; подстилка на дне; засыпка дна могилы охрой и мелом; следы огня, захоронение на спине с
поворотом на правый бок скорченно. Следует особо отметить последний тезис: если Козенкова считает обряд с
отклонением на спину присущим ямной культуре, то мы считает этот обряд выделяющим погребения с повозками
из массива древнеямных, (Сафронов, 1980) служащим для выделения новой культуры. И в этом наши точки
зрения – диаметрально противоположны.
Черты отличия от ямной культуры – отсутствие ям с заплечиками, глубоких обширных прямоугольных ям,
восточной и северо-восточной ориентации покойников, отсутствие керамики ямной культуры (Козенкова, 1973,
с. 66). Надо сказать, что эти признаки не избирательны даже и для древнеямной культуры: не во всех, а только
в 25% древнеямной культуры в Калмыкии есть инвентарь (Сафронов, 1974); в КДК есть и ямы с заплечиками и
ориентировка в восточном секторе (Николаева, Сафронов, 1983).
Черты сходства, по Козенковой, с катакомбной культурой (1973, с. 66) – парные захоронения, правобочные
захоронения, жертвенники, использование обломков сосудов в качестве курильниц, неглубокие могилы со
столбиками по углам, погребальный инвентарь, особенно повозки, "которые указывают на определенную
культурно-историческую общности памятников Калмыкии и Прикубанья" (там же, с. 67). Если понимать
Козенкову в том смысле, в каком понимает культурно-историческую общность Н. Я. Мерперт (1974, с. ), то
значит, исследовательница говорит об отнесении погребений с повозками к катакомбной культуре. Правда, она
уточняет, что "материалы бронзового века из Краснодарского края представляют собой своеобразную локальную
группу, в которой слились элементы всех названных культур" (там же). Таким образом, несмотря на интересные
наблюдения и замечания о своеобразии памятников у Новотитаровской, сделанные Козенковой, выделением
новой культуры ее экскурс не закончился.
34. Пластуновская. Динской район Краснодарского края, курган 2, погребение с повозкой (раскопки А. А.
Нехаева в 1977 г. АО за 1977 г. М., 1978, с. 133). "Над перекрытием одной из ям лежала в разобранном виде
повозка, имевшая 12 колес". Об обряде погребения не сообщается. Центральным погребением в кургане
являлось, по Нехаеву, захоронение майкопско-новосвободненского времени, о чем свидетельствовала находка
золотых проволочных подвесок с несомкнутыми концами.
35, Пластуновская, курган 7, погребение 2 (раскопки (А. А. Нехаева в 1979 г, сужу по сообщению на
конференции "Проблемы эпохи бронзы Юга Восточной Европы", 3-6 декабря 1979 г. в Донецке). Обряд
погребения – вытянутое на спине, головой на С.
36-42. Малаи 1, курган 9, погребение 25. Красноармейский район Краснодарского края. Повозка с надетыми
колесами на уступе могилы (А. Н. Гей, И. С. Каменецкий, 1986;, с. 39). Погребение КДК, по нашей
терминологии. Автором раскопок отнесено к числу поздних погребений этой серии.
37. Лебеди 1, курган 6, погребение И. Калининский р-н. Краснодарский край.
38-42. Повозки из одного кургана. Лебеди 1, к. 2, п. 100, 116, 119, 120, 121 (А. Н. Гей, И. С. Каменецкий, 1986,
с. 39).
Конкретных сведений об этих 7 повозках, на основании которых А. Н. Гей говорит о Новотитаровской культуре,
в 2 публикациях этого автора не приводится.
43-60. Нижнее Прикубанье. Калининский район, Красноармейский районы Краснодарского края (раскопки В. А.
Сафронова, 1978-1979 гг.).
Все сведения о повозках мы свели в таблицу (Николаева, Сафронов, 1983, с. 58, табл. 2). Из 18 исследованных
повозок 16 относились к кубано-днепровской культуре. Ее выделение было обосновано нами в 1980 году:
"культура погребений с повозками", входящая в состав кубано-днепровской культуры" (Николаева, 1980;
Сафронов, 1980),
Таблица
Сведения о погребениях с повозками кубано-днепровской культуры,
раскопанных в Нижнем Прикубанье
(Николаева, Сафронов, 1983, с. 58, табл. 12)
Положение скелета.
Положение рук.
Ориентация
Угол скорченности в градусах
Угол в градусах
1. Павлоград 6/10
л. л. 1140/60
115
В б\и
2. Павлоград 6/11 (керамика)
л. б./с. 135/135
90
Ви
3 Павлоград 6/14 (б/и)
л. б./с., пр. б./с.
ЗСЗ, ВЮВ
4. Павлоград
пр. б.
160
СВ
5. Павлоград 6/16 (б/и)
пр. б.
160
6. Павлоград 7/5
л. б. 100/60
120
СЗ
7. Крупская 1/10
С./СК.
0
ВСВ
8 – 10. Крупская 3/14
л. б.
СВ
11. Крупская 3/16 (сосуд и 2 ножа)
пр.. б. /с.
ССВ
12. Крупская 3/17
л. б. /с.
90
3
13. Крупская 3/18
л. б.
120
СВВ
14. Крупская 4/4
тройное л. б.
150
ЗЮЗ
15. Крупская 4/7
л. 6./с.
больше 90
З
16. Крупская 9/4
пр. б.
вытянуты
З
Принятые сокращения: л. б. – левый бок; пр. б. – правый бок; с. – спина; л. б./с. – левый бок с отклонением на
спину; с./ск. – спина скрюченно.
Серия погребений с повозками, выявленная нами в Нижнем Прикубанье, позволила полнее охарактеризовать
культуру; впервые продатировать ее памятники (что стало возможным только с массовыми раскопками,
поскольку погребения этой культуры преимущественно не содержат датирующего инвентаря); присоединить к
ним и группу погребений с таким же обрядом, но без повозок – на основании их промежуточного (между
погребениями с повозками) стратиграфического положения в курганах; увидеть в погребениях Нижнего
Поднепровья и Нижнего Прикубанья одно и то же культурно-историческое явление; наконец, определить
этническую атрибуцию носителей этой культуры. Следует подчеркнуть, что все эти выводы мы сделали
практически только на своих материалах, которые составляют 60% всех погребений с повозками, раскопанными
в Нижнем Прикубанье. В своей статье (Николаева, Сафронов, 1983) мы определили диапазон существования
этой культуры в Прикубанье от памятников Новосвободной (РБ IIа, 23-22 вв. до н. э.) до ранней катакомбной
эпохи (приазовская культура в Прикубанье – Николаева, Сафронов, 1982; III-IV группы в Калмыкии, Сафронов,
1974) (СБ Ib-c, 18-17 вв. до н. э.).
Наша датировка древнейших повозок этой культуры в Прикубанье подтвердилась двумя полевыми открытиями –
А. Н. Гея (1986, с. 13- 32) и археологической экспедицией Музея народов Востока под руководством А. М.
Лескова (сужу по устному сообщению, сделанному на конференции НА АН СССР, посвященной итогам полевых
исследований 1986 г.). А. Н. Геем был найден комплекс литейщика, в который входила литейная форма топора
новосвободненского облика (Гей, 1986, рис. 7, 8, 12). В предгорьях Западного Кавказа, недалеко от
Новосвободной, было найдено погребение с повозкой, занимающее стратиграфическое положение между
новосвободненскими погребениями.
НИЖНЕЕ ПРИКУБАНЬЕ (рис. 46; XIII)
Павлоград, курган 4 погребение 18. Калининский район, Краснодарский край. Майкопская культура (рис. 49: 4).
Погребение было центральным в кургане; совершено в неглубокой яме, в которую была поставлена повозка с
плетеным кузовом на 4-х колесах. Могила была перекрыта тростниковым настилом. В основании повозки была
большая рама длиной около 2 м, шириной – 1,5 м. Перекрытие повозки имело параболическую форму.
Керамический комплексе, состоящий из 10 сосудов, определяет атрибуцию погребения как майкопское,
синхронное Большому Майкопскому кургану.
В Предкавказье и в Волго-Уралье эта повозка является древнейшей, и появление ее в Восточной Европе
фиксируется датой майкопской культуры и точнее, Большого Майкопского кургана, которая определена нами
как 24-23 вв. до н. э. (по системе хрнологии Биккермана, см. подробнее главу 14). Вместе с тем повозки кубаноднепровскои культуры синхронны Новосвободненским дольменам, причем этот фай устанавливается как
типологически по аналогии керамических бомбовидных амфор (рис. 56: 1, 12), так и стратиграфически, и
непосредственно следуют за майкопскими памятниками в хронологической системе бронзового века Западного
Предкавказья. Таким образом, исключаем происхождение повозки кубано-днепровскои культуры от Майкопа,
поскольку КДК – культура миграционная и на более западных территориях ее памятники могут быть синхронны
Майкопу. С другой стороны, в проникновении повозки из месопотамских центров культурой – посредником могла
быть только майкопская культура. В более раннее время никаких миграций с юга на Северный Кавказ не
фиксируется. Следовательно, восточноевропейский колесный транспорт появился не из Месопотамии через
Кавказ, как полагают многие исследователи (Пиготт, Сулимирский, Бона и др.). Напротив, связь его с повозками
Болераза и Бадена обосновывается и хронологически, и территориально, и генетически. Таким образом, влияние
Месопотамии на развитие восточноевропейского транспорта через Кавказ не исключается, но генетические
истоки-последнего надо искать на Западе.
ЗАКАВКАЗЬЕ (рис. 46: XIV)
Бедена. Тетрицкаройский район. Грузинская ССР. Повозки в погребениях обнаружены в трех могилах под
курганами № 5, 8, 10. Могилы представляли собой грунтовые простые ямы, перекрытые деревянным настилом. В
кургае № 5 в могилу был поставлен деревянный склеп из бревен (дно покрыто деревянным настилом); в другом
кургане перекрытие держалось на 6 массивных бревнах. Обряд погребения -правый бок. головой на 3., ЮЗ. В
Место находки (инвентарь)
Осн./вп.
(О/В)
В
В
В
В
В
О
В
В
В
О
О
В
В
инвентаре погребений – плоские медные бляхи с пуансонным орнаментом, вислообушный топор, ракетообразная
и дисковидная булавки, двуволютная букавка, орнаментированная шнуром, кружками и меандром, золотые
дутые бусы, бисер и сердоликовые бусы, стрелы кремниевые и прашевые камни, керамика. Датировка Бедени,
по Гобеджишвили, – вторая половина III тыс. до н. э. – начало II тыс. до н. э.
По нашему мнению, хотя в первом приближении возможна такая датировка, однако топор указывает на II тыс.
до н. э., поскольку аналогия ему есть в Гатын-Кале (Марковин, 1968, табл. 29). В то же время открывать
памятник от II тыс. до н. э. не дает керамика, аналогии которой встречены как в Дагестане, так и в
анатолийских поселениях типа Бейджесултан VIII-V (23-21 вв. до н. э.). Отсутствие в керамике Бедени
классических куро-аракских форм делает наиболее вероятным для беденских повозок пост-куро-аракский
возраст, что в рамках абсолютной хронологии выразится рубежом III/II тыс. до н. э. Двуволютная булавка
приближает дату беденских повозок к датам Триалети, определяя тем самым верхнюю границу для этих
памятников.
Относительно северокавказских повозок беденские повозки относятся к более позднему периоду, будучи в
относительной хронологии позже дольменов Новосвободной. Это исключает влияние беденских повозок на
восточноевропейский колесный транспорт, но не отрицает возможность их появления с севера. Поскольку
Бедени относят к финалу куро-аракской культуры, хотя и выделяют в отдельную алазано-беденскую культуру,
происхождение беденских повозок может быть связано с повозками куро-аракской культуры.
ЗАКАВКАЗЬЕ (рис. 46: XV)
Арич. Ширак. Северо-Восточная Армения. Повозки, в куро-аракской культуре. Представлены три типа: 1)
площадка на колесах с приподнятыми краями; 2) площадка на колесах; 3) площадка с приподнятыми с трех
сторон краями на колесах. Металлические и керамические предметы на поселении позволяют датировать
повозки последней четвертью 23-21 вв. до н. э. (Хачатрян, 1980). Это, в первую очередь, булавка с
рожковидным навершием, булавка с волютным навершием, трубчатообушные топоры. Керамика поселения,
близкая к эларской, также указывает на более поздний возраст в массиве куро-аракских памятников.
В датировании Аричского поселения, и в частности моделей повозок, мы исходим из того, что самые ранние
памятники на Древнем Востоке, где появляются трубчатообушные топоры – это памятники Раннединастического
III (25-24 вв. до н. э.). Историческая обстановка, вызвавшая первые значительные миграции на север,
перемещения народов, возникла с экспансией Саргонидов. Эта же историческая ситуация явилась причиной
распространения топоров по древневосточным областям и в Закавказье, в частности. Следовательно, аричские
повозки могут датироваться в пределах 23-21 вв. до н. э., т. е. последней стадии эволюции куроаракской
культуры в Закавказье. Если связь куро-аракских и беденских повозок вполне вероятна, то связь первых с
месопотамскими и происхождение от них может быть поставлена под сомнение, учитывая траекторию движения
куро-аракской культуры от Восточного Средиземноморья, и существование модели повозки в Анатолии в
Раннеэлладском I – Трое 1, по свидетельству Немешовой-Павуковой (1977, с. 445).
Таким образом, каталог памятников III тыс. до н. э., содержащих колесный транспорт, дает представление о
круге культур, в котором распространился колесный транспорт. Выделяется 24 региона (I- XXIV), где отмечены
находки повозок или ее атрибутов в III тыс. до н. э. (рис. 46).
В Центральной Европе таких регионов четыре (I-IV).
1 – Юго-Восточная Польша, ареал старшей хронологической группы культуры воронковидных кубков, конец IV –
начало III тыс. до н. э., по Круку (1981).
Регион II – Словакия, культурная группа Болераз, 28/27 – 27 вв. до н. э. (Немешова-Павукова, 1981; Сохащкий,
1981, с. 61.)
Регион III – Северо-Восточная Венгрия, древнеямная культура, 27-24 вв. до и. э. (Эчеди, 1979).
Регион IV – Венгрия, баденская культура, Баден IIа, по Сохацкому, 26/25 – 24 вв. до н. э. (Сохацкий, 1981, с.
61).
Регион V – Северные Балканы, культура Винча, IV тыс. до н. э.
Регион VI – Северо-Восточная Болгария, Нижнее Подунавье. Кубано-днепровская культура, 23 в. до н. э. по С
14.
Регион VII – Юго-Западное Причерноморье, древнеямная культура, пост-усатовское время, 22-21 вв. до н. э.
Регион VIII – Поингулье, ДЯК + КДК, пост-усатовское время.
Регион IX – Нижнее Поднепровье, кубано-днепровская культура, старосельский вариант, 24-23 вв. до н. э.
Регион X – Северное Приазовье, кубано-днепровская, неопределенная дата.
Регион XI – Нижнее Подонье, кубано-днепровская культура.
Регион XII – Нижнее Прикубанье, кубано-днепровская культура, новотитаровский вариант, 23-18 вв. до н. э.
Регион XIII – Нижнее Прикубанье, майкопская культура, 24-23 вв. до н. э.
Регион XIV – Закавказье, алазано-беденская культура, 21-20 вв. до н. э. (Мунчаев, 1986).
Регион XV – Северо-Восточная Армения, куро-аракская культура, 23-21 вв. до н. э.
Регион XVI – Верхняя Месопотамия, Раннединастический III Ь, 24 в. до н. э.
Регион XVII – Средняя Мисопотамия, Раннединастический II/РД III, 26/25 вв. до н. э.
Регион XVIII – Южная Месопотамия, Раннединастический III, 25-24 вв. до н. э.
Регион XIX – Элам, шумеро-эламская эпоха, РД III, 25-24 вв. до н. э.
Регион XX – Анатолия, Троя I, Аладжа, 28-24 вв. до н. э.
Регион XXI – Среднеземноморье, вторая половина III тыс. до н. э.
Регион XII – Средняя Азия, неопределенная датировка, втор. пол. III тыс. до н. э.
Регион XXIII – Иран, конец III тыс. до н. э.
Регион XXIV – Индия, Хараппа, конец III тыс. до н. э.
Уточненные даты находок колесного транспорта позволяют констатировать движение транспорта из Центральной
Европы в двух направлениях: 1) в Восточную Европу, на Северный Кавказ, может быть и Закавказье и 2) в
Малую Азию, Южную Месопотамию. Появление повозок в культуре Хараппы связано с взаимодействием в
Среднем Междуречье месопотамской цивилизации с эламо-дравидским миром, проявлениями которого были
эламская цивилизация – на западе и хараппская – на востоке.
Основные миграционные потоки, которые фиксируются историко-лингвистическими данными (движение
палеобалканского субстрата из Центральной Европы на Балканы и в Малую Азию и движение индо-иранцев и
индоариев по степям Северного Причерноморья и Предкавказья), исторически обосновывают появление и
быстрое распространение колесного транспорта в столь отдаленных и казалось бы не связанных друг с другом
районах. Хронологических противоречий в предложенной схеме распространения колесного транспорта нет.
Происхождение колесного транспорта может быть установлено на основании древнейших свидетельств
существования колеса и повозки и факта принадлежности их к цивилизации, где существует развитая
металлообработка, практикуется пашенное земледелие с упряжными пахотными орудиями, парной запряжкой
волов или эквидов. Это методические посылки, которые следуют из практических разработок проблемы
колесного транспорта.
В 1975-1978 гг. в Юго-Восточной Польше на поселении культуры воронковидных кубков, Броночицы, был
найден сосуд, на поверхности которого было нанесено изображение четырехколесной повозки в плане. (Крук,
1981). Повозка была изображена в виде прямоугольной рамы и четырех кружков по углам ее и условно
изображенной упряжкой тягловых животных в виде линии дышла, заканчивающейся уголками (Крук, ,1981, рис.
Не). Изображение выполнено резными линиями, слегка затертыми белой пастой. Около повозки обозначено
дерево (рис. 48).
Броночицы – двуслойное поселение KBК, причем включает и более поздние и инокультурные объекты в
комплекс поселения. Для разных объектов в Броночицах получено 9 радиокарбонных дат в пределах от 3000 г.
до н. э. до 23 в. до н. э. На поселении есть участки с материалом комплекса Лажняны, на основе которой в
Польше складывается польский варинт Болераза (Сохацкий, 1981, с. 61). Культура воронковидных кубков
представлена в двух хронологических вариантах, что не всегда сопровождается стратиграфическими данными.
Поэтому Крук дополняет основания для датировки типологическими сопоставлениями с материалом из других
поселений КВК Юго-Восточной Польши, Западной Украины.
По Круку, некоторые сосуды КВК относятся к фазе, более ранней, чем вюрекская (Крук, с. 223), а на участке
"А", где был найден сосуд, преобладает КВК и в них – ранние материалы КВК. Типологически сосуд имеет
параллели в сосудах КВК польской группы, позднепикутковской (Шлахцин, Познань) и ранневюрекской стадий
(Неолит Польши, 1979, рис. 92: 11, 13), что датируется 30-28 вв. до н. э. (Неолит Польши, с. 184). Хотя форма
сосуда с повозкой не очень избирательна, в сочетании с орнаментацией, в которой отсутствуют канеллюры, но
представлена резная орнаментация с мотивами декора (зигзаг, шашки), характерная для доболеразского
горизонта КВК, приобретает дату в узком хронологическом промежутке.
Этот вывод соответствует тому, что участок "А" в Броночицах имеет несколько радиокарбонных дат: 2990±125;
2570±70; т. е. 30-27 вв. до н. э., что не противоречит датам пикутсковской фазы КВК, выведенных на
материалах других поселений КВК Польши. Более того, это не противоречит и историческим датам с привязкой к
дате Трои 1, которая датируется от 2600 до 2250 гг. до н. э. (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3/2, с. 777) или 28-25 вв.
до н. э., по Блегену, и соответствует горизонту памятников Болераза.
Таким образом, изображение повозки на сосуде в Броночицах (КВК) является древнейшим в Старом Свете, 30-28
вв. до н. э. Эта иконография повозки зафиксирована еще в двух памятниках – на плите мегалитической могилы
в Зюшене, область Гессен, ФРГ (Мюллер-Карпе, 1974, т. III, табл. 498; 3/2, с. 944, № 546) и в Каменной Могиле
(Северное Приазовье – Даниленко) (рис. 48).
Канонизация этой формы изображения повозки является подтверждением правильной ее интерпретации как
повозки.
Обнаружение древнейшего свидетельства знакомства с колесным транспортом у племен КВК, в культуре,
которая является архелогическим эквивалентом индоевропейской пракультуре, является адекватным
соответствием выведенному лингвистами факту, что уже праиндоевропейцы знали колесо и колесный транспорт.
Генетическая связь КВК с Болеразом, который образуется на базе КВК и Лендьел IV, т. е. двух индоевропейских
пракультур, и с древне-ямной культурой, которая возникает также на основе КВК, объясняет появление
колесного транспорта в болеразских и древнеямных памятниках.
Генетическая связь КВК и Лендьел с культурой Винча, которая согласно нашей концепции соответствует
цивилизации и является древнейшей цивилизацией Старого Света, которая принесла в Европу пашенное
земледелие, сформированное стадо, металлообработку, уже в V тыс. до н. э., обеспечивает возможность
появления колеса в КВК в соответствии с методическими посылками, изложенными выше.
Если учитывать аргументы Н. Власса, принимающего изображение круга с крестом за колесо, а прорисовки на
табличках Тэртэрыи (Винча-Турдаш) – за эквидов как упряжных животных, и если бы нашлись более точные
свидетельства таким гипотезам, то было бы не удивительно известие об обнаружении повозки уже в культуре
Винча. В любом случае мы имеем такого же рода аналогии – свидетельства древнейшего колесного транспорта,
– как у Чайлда – знаки на пиктограммах или у Горелика – прорисовки на сосуде из Тель Халафа, только на 1000
лет древнее. Насколько они соответствуют истине, покажет время.
ГЛАВА 10
ПРОТОГРЕКИ В ОКРУЖЕНИИ ПАЛЕОБАЛКАНСКИХ ПЛЕМЕН В ПОДУНАВЬЕ И НА БАЛКАНАХ.
КУЛЬТУРА БОЛЕРАЗ – БАДЕН И ЮГО-ВОСТОЧНЫЙ ИМПУЛЬС
Распад общеиндоевропейского языкового единства сопровождался выделением языков – диалектов, в том числе
греческого, носители которого в разное время приняли участие в южных миграциях индоевропейцев в III-II тыс.
до н. э. Особое значение греческого языка и этапов движения его носителей из ареала прародины ПИЕ в места
их исторического обитания объясняется тем, что греческий – древнейший индоевропейский язык в Европе,
зафиксированный письменной традицией (линейное письмо В, середина II тыс. до н. э.), хронологически
развивающийся в отрыве от праиндоевропейского языкового единства немногим более 10 веков, сохранивший
следы контактов с рядом индоевропейских языков, поэтому реконструкция этапов движения носителей
греческого языка диалекта из общеиндоевропейского ареала до Центральной и Южной Греции позволит
провести коррекцию границ ареала ПИЕ прародины в ее финальной стадии.
Проблема прихода греков на юг Балканского полуострова рассматривалась в течение десятков лет многими
исследователями на базе данных лингвистики, археологии, истории, но, по большей части, в отрыве от
индоевропейской проблемы.
Археологический аспект проблемы определен работами ряда исследователей. Общепринято, что население
Ахейской Греции во II тыс. до н. э. является носителями греческого (или точнее протогреческого) языка
(Блаватская, 1966; Сакелариу, 1980), что археологически подтверждается культурной преемственностью от
Среднеэлладского к Позднеэлладскому, Геометрическому периоду и к историческим грекам I тыс. до н. э. на
протяжении более 14 веков.
Полагают, что на рубеже III/II тыс. до н. э. или в конце III тыс. до н. э. в материальной культуре населения
Греции произошли изменения, и инновации связаны с носителями протогреческого диалекта. Вопрос о времени
появления протогреков II тыс. до н. э. достаточно прояснен: это рубеж Раннеэладского III и Среднеэлладского
периодов, что в абсолютных датах находится в пределах от 23 до 19 вв. до н. э. по разным хронологическим
схемам (Сакелариу, 1980, с. 30-32).
Практически одновременно и в синхронных памятниках Малой Азии (Троя V-VI) и Греции (Среднеэлладский)
была выявлена "минийская керамика", рассматриваемая исследователями в качестве "индикатора" на
протогреков. Хронологический приоритет этих регионов в появлении этой керамики мог быть решен выявлением
прототипов "минийской керамики" и надежной относительной хронологией двух регионов в III-II тыс. до н. э. От
уточнения хронологического приоритета зависела и локализация исходного центра движения греков в Грецию –
на Балканах, в Центральной Европе или Малой Азии.
Вопрос "исхода" греков не может быть решен при такой постановке, поскольку нет бесспорных данных,
позволяющих выявить относительную хронологическую позицию начала Раннеэлладского I и Трои I, a
прототипов минийской керамики нет ни во Фракии, ни в Малой Азии, В этой связи прототипы минийской
керамике в Бейджесултане (Малая Азия), датируемые рубежом III/II тыс. до н. э., приводимые Гамкре-лидзе и
Ивановым (1984, с. 899) для обоснования своего тезиса о приходе греков из Малой Азии,нельзя считать
аргументацией, поскольку хронологически глубже прототипов в Малой Азии нет, тогда как минийская керамика
в Фессалии найдена в памятниках конца Раннеэлладского III, а в Центральной Европе – и в более ранних
памятниках (Сакелариу, 1980; Чайлд, 1968).
Совершенно очевидно, что требуются новые решения, требует изменения и постановка археологического
аспекта, что отразилось в работах последнего времени, в которых используются археологические источники в
комплексе с лингвистическими постулатами и историческими данными (Сакелариу, 1980, с. 251-261).
Сакелариу на основании данных об изоглоссах греческого с одним из индоевропейских языков показывает, что
наибольшее число изоглосс у греческого с арийским диалектом, хотя существуют тесные отношения греческого с
армянским диалектом, а также с италийским и славянским, что предполагает существование протогреков к
моменту распада ПИЕ прародины в контакте с протоармянамй и протоариями, в составе греко-армяно-арийской
общности, а после отделения протоармян – в составе греко-индоиранской общности (Сакелариу, 1980, с. 67).
Входя в группу "инновационных" языков, протогреческий и протоарийский находились в центре
индоевропейского ареала, тогда как группа "консервативных" языков – кельтский, италийский, анатолийский,
прототохарский – на периферии индоевропйеского континуума (Сакелариу, 1980, с. 68). По времени уход греков
с прародины индоевропейцев произошел позже ухода анатолийцев (носителей "общеанатолийского языка"), но
до отделения фракийского.
Археологические источники позволили Сакелариу показать, что иммиграция протогреков нарастала от РЭ I до РЭ
III и достигла апогея в РЭ III, между 23 и 21 вв. до н. э. (Сакелариу, 1980, с. 31). К таким памятникам относятся,
в частности, Пефкакия в Пеласгиотиде (Фессалия), Азина, Лерна, Бербати в Арголиде, Агиа Марина в Фокиде,
Тебес в Беотии.
В качестве инноваций в материальной культуре памятников РЭ III и СЭ, Сакелариу называет 16 признаков,
которые происходят из области "курганной культуры" – праиндоевропейского эквивалента, по Гимбутас. Таким
образом, локализация исходного центра движения протогреков, по Сакелариу, связана с тремя центрами,
главным из которых (сосредоточены 13 признаков – инноваций) Северо-Западное Причерноморье (Сакелариу,
1980, с. 148).
В пользу реальности связей малоазийских и балканских центров протогреческой культуры Сакелариу выделяет
13 общих типов в керамике Трои I и Раннеэлладского периода в Греции (там же с. 134-142). Исследователь
обосновывает правомерность отождествления историкомифологического этнонима – данайцы – с иммигрантами
Центральной Греции конца III тыс. до н. э. (Сакелариу, 1980, с. 261-262).
В работе Сакелариу остался практически неразработанным путь движения греков от прародины индоевропейцев
до Греции, вопрос взаимодействия протогреков и протоариев в материальном выражении за пределами Греции,
а также с культурами баденского круга, в которых усматривал корни "минийской керамики" Чайлд. Существует
значительный хронологический разрыв между распадом ПИЕП на рубеже 1V/III тыс. до н. э. (согласно нашей
концепции), и появлением протогреков в Греции, по Сакелариу, между 23-21 вв. до н. э.; заполнение этого
хронологического промежутка архелогическим содержанием позволит по направлению связей проследить
движение греков из ареала праиндоевропейцев на юг Балканского полуострова.
Проблема протогреков, по нашему мнению, должна быть дополнена вопросами этнической атрибуции
памятников РЭ I-III и Раннебронзового века Северной Греции.
Происхождение "минийской керамики" – как этнического индикатора – не потеряло своей актуальности для
уточнения хронологического соотношения малоазийского и балканского центров протогреческой культуры. Как
известно, этот вопрос разрабатывался Чайлдом. Корни минийской керамики исследователь усматривал в
баденской культуре. Гипотеза Чайлда была обоснована хронологически, поскольку баденская культура была
древнее культуры Среднеэлладского периода Греции, но не имела с памятниками СЭ I хронологического
разрыва (по хронологии 50-х годов). Территориальные варианты баденской культуры почти доходили до
Северной Греции. В гипотезе Чайлда было рациональное зерно, именно поэтому, вероятно, она не оспаривалась,
но и не разрабатывалась глубже.
Если археологический аспект проблемы появления протогреков II тыс. до н. э. можно считать достаточно
подробно разработанным в научной литературе, то генезис населения Греции II тыс. до н. э. – "протогреков III
тыс. до н. э." и этническая атрибуция памятников III тыс. до н. э. на юге Балканского полуострова мало
затрагивались исследователями, тем более в аспекте происхождения греков.
Этносы Греции в III тыс. до н. э. связаны с протогреками II тыс. до н. э., поскольку на ряде поселений РЭ
периода культурная традиция не прерывалась с переходом к Среднеэлладскому периоду. Это позволяет считать
протогреков III тыс. до н. э. этнической реальностью.
Таково наше понимание существа проблемы – первого появления носителей протогреческого языка в Греции.
Археологические памятники III тыс. до н. э. в Греции рассматриваются в рамках Раннеэлладского бронзового
века, в котором выделяются три ступени, РЭ I-III. Абсолютные даты начала Раннеэлладского периода либо
определяются по троянской шкале 3000/2800 гг. до н. э., либо по С 14 – серединой III тыс. до н. э. (Блаватская,
1966, с. 19- 21). Но известна дата Лерны РЭ по С 14-27 в. до н. э. Исходя из принципа единства подхода к
хронологической шкале, мы оставляем за собой право использовать даты одной системы, т. е. радиоуглеродные
даты, а коррекцию этих дат проводить только при помощи относительных хронологических соотношений,
основанных на данных стратиграфии и типологии, обеспеченной данными стратиграфии. Таким образом, начало
РЭ мы датируем в пределах 27--25 вв. до н. э.
Выделение Раннеэлладского периода отражает появление новых этнических групп, не связанных с культурной
традицией неолита Греции. Миграционное происхождение РЭ периода эпохи бронзы в Греции не исключает
долевое участи субстрата в формировании новой эпохи, а также более южных влияний. Сравнение керамики
раннеэлладских памятников между собой позволяет выделить "керамическое ядро" этого времени, состоящее из
узкогорлых амфор (рис. 40: 1, 15-17), двуручных кувшивов разных пропорций (рис. 40: 2, 4), одноручных
кувшинов (рис. 40: 3), мисок (рис. 40: 18, 19), черпаков (рис. 40: 20), двуручных чаш (рис. 40: 7), асков (рис.
40: 6), находящих параллели в культурах индоевропейского круга.
Влияние культур "севера" на материальную культуру Греции прослеживается с более ранних периодов – с эпохи
неолита. Исследователями (Милойчич и другие) было высказано предположение, что культура Димини (IV тыс.
до н. э.) возникла в связи с инфильтрацией этнических групп с севера Балкан (культура Винча), что нашло
отражение в керамике, архитектуре, пластике.
В конце IV тыс. до н. э. в Северной Греции появляется новая культурная группа Лариса, характеризующаяся
чернолощеной керамикой с канеллированным орнаментом, практикой трупосожжения в погребальном обряде
(МюллерчКарпе, 1968, т. 2, табл. 135 Д). В появлении группы Ларисы, сменившей Димини в Фессалии,
выразилось продвижение винчанского населения в горы, в места более влажного климата, в связи с
возрастающей аридностью в северобалканских регионах.
Доминирующая часть "керамического ядра" РЭ I находит аналогии также в северобалканской культуре Винча
только более поздних периодов Д1 -Д2 (рис. 40: 8--12), характерной чертой керамики которой являются
двуручные кувшины разнообразной формы (рис. 40: 9, 11), одноручные кувшины (рис. 40: 10), амфоры с
канеллюрами, с ручками и без ручек (рис. 40: 8). Отсутствующие в Винче аски есть в культуре Гумельница,
которая является культурой, производной от Винчи (рис. 40: 13).
Хронология культуры Винча указывает на ее большую древность относительно Раннеэладского I. Самые поздние
памятники Винчи по С 14 датируются концом IV тыс. до н. э., а отдельные памятники (Горная Тузла) имеют даты
по С 14 – 30/29 вв. до н. э. Между Винчей и памятниками Северной Греции нет хронологического и
территориального разрыва, что позволяет говорить при существовании указанных керамических параллелей об
участии культуры Винчи в сложении Раннеэладского I бронзового века.
Прямое сравнение ряда форм керамики РЭ I-III с керамикой праиндоевропейской культуры – Лендьел IV
(Иордансмюль, Луданица – рис. 33) показывает связь некоторой части раннеэладских памятников с культурами
Центральной Европы, что соответствует связям протогреков с праиндоевропейским ядром. Хронология Лендьела
IV (IV/III тыс. до н. э. – 28 вв. до н. э.) и Раннеэлладского I периода (27-25 вв. до н. э.) показывает приоритет
праиндоевропейской культуры относительно РЭ I бронзового века Греции. Территориально лендьелские
традиции доходят до коренных территорий Винчи и выражаются в появлении прослоек на винчанских
поселениях с керамикой Лендьел, Тисаполгар и Бодрогкерештур (Иованович, 1971), которые стратиграфически
помещаются между поздневинчанскими слоями и слоями баденского времени с баденской атрибуцией. Таким
образом, нет хронологического и территориального разрыва между памятниками Раннеэлладского периода и
южными границами позднелендьелских памятников. Интересно и то, что смещение Лендьела IV к югу, вызванное
общим экологическим кризисом, сопровождалось движением и других культур, синхронных и соседних с
Лендьелом в Подунавье.
Сходство другой части керамического комплекса Раннеэлладского периода Греции (рис. 40: 15-20), не
находящей аналогии в культуре Винча и культуре Лендьел, с баденской культурой (6 форм – рис. 40: 21-26),
подчеркивает большую вероятность соответствия болеразско-баденских форм керамической традиции
протогреков.
Анализ керамического комплекса Раннеэлладского периода Греции показал, по крайней мере,
четырехкомпонентность его состава, образованную включениями Винчи Д, Гумельницы, Лендьел IV и Бадена.
Анализ керамического комплекса македонских и фессалийских памятников Раннебронзового века (РБ – втор.
четв. III тыс. – III/II тыс. до н. э.) позволяет увереннее говорить о центральноевропейском компоненте,
слагающем раннебронзовые памятники Северной Греции и раннеэлладские Средней и Южной Греции.
Рассмотренный в качестве базового памятника тель Аргисса – Аргисса-Магула – включал слои Протосескло, РБ
века и минийскую керамику начала II тыс. до н. э. и находился недалеко от Ларисы, давшей название
культурной группе в Фессалии, отмеченной следами сильного воздействия культуры Северных Балкан – Винчи.
В керамическом комплексе Аргиссы выделяется группа двуручных сосудов с варьирующими пропорциями устья
(от кувшинообразного устья до чашеобразного) и с варьирующим выступанием ручек над устьем (рис. 39: 1-6),
причем иногда ручки украшались канеллюрами. Некоторые двуручные чаши являются точным подобием
минийских чаш (рис. 39: 2). Факт совстречаемости нескольких разновидностей чаш в одном горизонте,
комплексе в Аргиссе позволяет считать, что мы уловили процесс сложения формы, а следовательно, и время
появления подобных чаш в Аргиссе – начало РБ – рассматривать временем сложения раннеэлладского
комплекса с протогреческим компонентом. Фессалийские двуручные чаши, с одной стороны, связаны с
раннеэлладскими двуручными сосудами и чашами (рис. 39: 1-6 и 40: 7), с другой стороны – северобалканскими
культурами такими, как Винча Д2, Сэлькуца IV (рис. 40: 1-7 и 40: 8-14), а также с дунайскими культурами
такими, как Иордансмюль (рис. 33: 20, 21 и 39: 1-6), Луданица (рис. 39: 1-6 и 33: 7, 8), являющимися
вариантами Лендьела IV. Следует учитывать также существование двуручных сосудов в КВК бааль-бергской
фазы (рис. 29: 18).
Причиной распространения этого типа керамики в столь многочисленных и разнокультурных памятниках
является их общая индоевропейская подоснова.
Вопрос о древнейшем центре появления двуручного кувшина и двуручной чаши, как прототипа минийской
керамики, связан, как уже указывалось, с проблемой определения ареала, откуда пришли протогреки II тыс. до
н. э. Очевиден хронологический приоритет культуры Винча в появлении формы двуручного кувшина (Винча и
Сакалхат-Лёбё – рис. 13: 18). В то же время в памятниках краснорасписного Лендьела, синхронного Винче С,
никаких сосудов с ручками нет. Сосуды с ручками появляются в лендьелской культуре только на стадии Лендьел
III, а также в синхронной с ней другой праиндоевропейской культуре – КВК (рис. 29), причем в КВК на
баальбергской ступени появляются формы, сопоставимые с фессалийскими двуручными чашами (рис. 29: 16,
18). Следует упомянуть, что в баальбергском комплексе совстреча-ются двуручные чаши, кувшины и аски (рис.
29: 16-18 и 40: 3, 6, 7), что характерно для керамического ядра Раннеэлладского периода (рис. 40: 3, 6, 7).
Культура Луданица (рис. 33: 7, 8) и Иордансмюль (рис.33; 20,21) содержат в своем комплексе уже точные
аналогии фессалийским и раннеэлладским двуручным чашам и сосудам находятся в керамическом комплексе
(Винчи Д2 (рис. 44: 20, 21, 25, 26), Сэлькуцы IV. Наиболее близкие аналогии раннеэладским и фессалийским
чашам
с
2-мя
ручками
происходят
из
лендьелских
комлпексов,
что
позволяет
обозначить
центральноевропейский компонент в сложении Раннеэлладского культурного комплекса, а также в
поздневинчанских и пост-винчанских балканских культурах, что позволяет выделить и балканский компонент в
сложении бронзового века Греции.
Кроме двуручных сосудов, в керамическом комплексе Аргиссы присутствует 7 керамических типов из разных
строительных горизонтов, но близких по времени, которые сопоставимы с Лендьелом III (рис. 39: 8, 16), с
Лендьелом IV (рис. 39: 1-15). Амфоры с 4-мя ручками на линии наибольшего диаметра (рис. 39: 20, 28)
украшены рельефными валиками с насечками и сопоставимы с амфорами культуры Коцофени, которая является
региональным и территориальным вариантом Бадена. Последние параллели указывают на преемственность во
времени центральноевропейской традиции в памятниках Ранне- и Среднеэлладскогэ периодов.
Троя I и раннеэлладские поселения Греции развиваются одновременно. Многие исследователи (Чайлд, Калиц,
Сакелариу и другие) отмечали большое число общих форм керамики на юге Балкан и в Малой Азии в этот
период, в частности лицевые урны с крышками в виде антропоморфной личины, сосуды на ножках и т. д.
Материалы Трои 1 находят на островах Греции и во Фракии (Дикили Таш). Кроме сходства, которое имеют
материалы Трои I с раннеэлладским комплексом, существует сходство Трои I также с центральноевропейским и
балканским комплексом конца IV тыс. до н. э.
В то же время в Малой Азии, в Бейджесултане XVII, т. е. в слое, датируемом около 25 в. до н. э.),
зафиксированы многие керамические формы, аналогичные как раннеэлладским, так и центрально-европейским
(Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 322, В). В их число входят амфоры четырехушковые типа куявских, сосуды на
ножках, аски, мисы и другие.
Таким образом, в Трое I и ряде памятников III тыс. до н. э. западной части Малой Азии отмечается тот же
компонент, что и в раннеэлладских памятниках Греции (материковой и островной), и этот компонент имеет
центрально-европейское происхождение. Вместе с тем нельзя говорить о полном тождестве малоазийских и
южнобалканских памятников.
Многокомпонентность культуры Троя I, раннеэлладских памятников материковой и островной Греции
показывает, что в начале III тыс. до н. э. археологически фиксируется продвижение культурного комплекса,
включающего элементы праиндоевропейских культур Центральной Европы (Лендьел, КВК), элементы
поздневинчанской культуры и элементы культур, производных от Винчи (Гумельница) составившего основу для
раннеэлладского бронзового века и Трои I, преобладающая часть которого в неизменном виде доживает почти
до исторических греков – протогреков II тыс. до н. э.
Время этого движения по радиокарбонным датам поздней Винчи, Болераза устанавливается между 30 и 28 вв. до
н. э. Начало Трои, по Блегену, – 2700 гг. до н. э.
Эта миграция из районов Центральной Европы и Северных Балкан в Центральную и Южную Грецию и в Малую
Азию удовлетворяет условиям, предъявляемым к миграциям. Исходные памятники древнее памятников в
конечных пунктах миграции (действительно, Лендьел IV, Винча Д, Гумельница древнее раннеэлладских
памятников и Трои I). Между исходными и конечными памятниками, обозначающими миграцию, не должно быть
хронологического и территорального разрыва. Действительно, конец Лендьел IV, вошедшего в состав группы
Болераз, определяется радиокарбонными датами Болераза в поселении Глинско в Словакии (НемешоваПавукова, 1981); к этому же времени относится начало Раннеэлладского периода, если принимать во внимание
дату по С 14 раннеэлладской Лерны; тем же временем определяется начало Трои I, по Блегену; Мюллер-Карпе
принимает одну и ту же дату для Трои I и Раннеэлладского периода. (Мюллер-Карпе, 1968; 1974), 27 в. до н. э.
С большой вероятностью устанавливается смыкание ареалов Лендьела IV и Раннеэлладского периодов; это
основывается на существовании на поселениях Винчи слоя, находящегося между поздневинчанским и
болеразско-баденским. Факт больших перемещений на карте археологических культур конца IV – начала III тыс.
до н. э. подтверждается исчезновением двух мощных культурных центров – Винчи и Гумельницы, а также
перегруппировками двух праиндоевропейских культур, приведшими к сложению культур Болераз-Баденского
круга. Причина такого катаклизма уже обсуждалась выше, в главе 7: распад праиндоевропейского единства был
вызван сменой культурно-хозяйственного типа – земледельческо-скотоводческого – в связи с аридностью,
засушливостью климата, не благоприятного для земледелия. Выделяются коллективы кочующих скотоводов,
которые перемещаются сначала в пределах праиндоевропейского ареала ПИЕП V, а затем переходят к далеким
миграциям на юг, юго-восток и восток. О вторжениях скотоводов, разрушивших неиндоевропейские цивилизации
Гумельницы Лендьела, Винчи и другие, из которых складывалось представление о доиндоевропейской Древней
Европе, писала Гимбутас (1973). Наша точка зрения в корне иная. Кочующие скотоводы – это те же
индоевропейцы что и носители этих земледельских культур Древней Европы; они самозарождаются в пределах
этих культур и совершают внутренние передвижения. Инициируемые этим движением носители
земледельческого культурно-хозяйственного типа уходят в области с благоприятными условиями для
земледелия. На освободившиеся земли приходят коллективы скотоводов. Археологически эта модель
реализовалась в исчезновении Винчи, Гумельницы – земледельческих культур; перегруппировке двух
земледельческих культур Лендьел и КВК в ско-товодческо-земледельческие культуры болераз-баденского круга;
появление групп подвижных скотоводческих культур – древнеямная культура; образование синкретичных
комплексов на винчанской основе типа Сэлькуца IV. Проходы носителей древнеямной культуры от Прикарпатья
до Северо-Восточной Венгрии и до Балкан археологически зафиксированы в распространении курганного
обряда погребения и охровых погребений, а также в распространении скипетров – инсигний власти в виде
головы животного – тотема или лошади. Эти скипетры намечают пути продвижения скотоводческих культур в
границах от Ситагроя, до поселений финальной Гумельницы, и среднего Триполья. В археологической
литературе это явление было давно отмечено и получило название "степная инвазия" (Тодорова, 1980: таблица
хронологических соотношений), однако анализ этого явления был поверхностным.
Описанная археологическая ситуация удивительно соответствует этнолингвистической ситуации, по
наблюдениям
лингвистов;
локализации
ареала
греческого
диалекта
в
конце
существования
общеиндоевропейского единства и нескольких волнах индоевропейских мигрантов на юг Блаканского
полуострова, прослеживаемых по данным лингвистики, в том числе по топонимам и гидронимам.
Индоевропейская проблема и протогреки III тыс. до н. э. В схеме относительной хронологии деления
праиндоевропейского языка (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 414, схема 3) греко-армяно-арийский диалект
помещается после выделения анатолийской языковой общности и в одном (5-ом) хронологическом уровне с
балто-славяно-германским и итало-кельтским диалектами. На следующем хронологическом уровне
существования общеиндоевропейского единства выделяется греческий язык-диалект в рамках еще
сохранившейся общности, сосуществующий с индо-иранским, балто-славянским, германским, армянским,
италийским и кельтским. Хотя анатолийский и тохарский диалекты отделились от общеиндоевропейского ядра
на третьем и четвертом хронологических уровнях, авторы помещают в схеме эти диалекты и в 7
хронологический уровень, проводя, таким образом, синхронизацию с греческим.
Греко-армяно-арийскую диалектную общность Гамкрелидзе, Иванов датируют не позднее III тыс. до н. э.
Нам представляется, что эту дату можно уточнить, исходя из даты распада арийской общности, которая
определяется временем появления диалектов – "митаннийского, арийского" – уже в начале II тыс. до и. э.
(Елизаренкова, 1987, с. 9). Далее по цепочке: выделение индо-ариев из индоиранской общности должно
произойти где-то в середине III тыс. до н. э., а вся первая половина III тыс. до н. э. должна быть связана с
индо-иранским единством; в конце IV тыс. до н. э., вероятно, существовала греко-армяно-арийская общность.
Не исключено, что существовало греко-индоиранское ареальное единство в начале III тыс. до н. э. при
обособившихся индо-иранском и греческом диалектах.
Греко-арийское единство постулируется на основании 16 изоглосс, из которых 8 изоглосс – инновации. Тесные
связи по 10 изоглоссам устанавливается с армянским; по 5 изоглоссам – с италийским; по 3 изоглоссам – со
славянским. Армяно-греко-арийское единство устанавливается по 6 изоглоссам (Сакелариу, 1980, с. 67, 68). Эти
данные позволили исследователям утверждать, что протогреки и протоарии находились в контакте долгое
время, дольше, чем протогреки с протоармянами (там же, с. 68).
Следовательно, с уходом протоармян соседство протогреков и протоариев (или индо-иранцев – В. С.)
сохраняется. Так может быть сформулирована первая лингвистическая посылка к локализации протогреков III
тыс. до н. э. "Соседство протогреков и протоариев по времени совпадает с соседством протогреков с балтославянами" (Сакелариу, 1980, с. 68), – так формулируется вторая лингвистическая посылка к локализации
протогреков III тыс. до н. э. "Уход носителей общеанатолийского языка в Малую Азию предшествовал уходу
протогреков в Грецию" (Сакелариу, с. 68) – составляет существо другого лингвистического общепринятого
постулата.
Таким образом, зная время выделения греческого диалекта, ареал индо-иранцев, балто-славян, можно наметить
ареал носителей греческого диалекта в рамках праиндоевропейской прародины.
Лингвистическая схема членения праиндоевропейской языковой общности (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 414,
схема 3) с ее хронологической иерархией и археологическая модель эволюции праиндоевро-пейского
культурного единства в 7 хронологических уровнях, предложенная нами в 1983 году (Сафронов, 1983) сходны,
если не в деталях, то в главном – в представлении общеиндоевропейского единства динамической системой,
постоянно видоизменяющейся во времени. Наложение лингвистически детерминированного ареала протогреков
в окружении других и. е. диалектов на карту ареалов археологических эквивалентов праиндоевропейских
культур, эквивалентов индоиранцев и носителей древнеевропейских диалектов; учет четырехкомпонентности
Раннебронзового века Фессалии, Раннеэлладского Греции, включающей элементы культур Винча, Гумельницы,
Лендьел IV, Болераза позволяет предположить, что ареал носителей протогреческого диалекта находился в зоне
стыка этих культур. Греко-индоиранской общности соответствует археологическая ситуация, наблюдаемая в
Потисье, где находятся синхронные памятники древнеямной культуры – эквивалента индоиранцев и памятники
древнейшей ступени Бадена – Болераза.
Движение четырехкомпонентного культурного комплекса из Центральной Европы в Центральную и Южную
Грецию, а также в Малую Азию лучше всего описывается лингвистической моделью Ю. В. Откупщикова.
Греческий язык и "малые языки" Балкан и Малой Азии, не нашедшие места в деривационно-пространственной
модели членения общеиндоевропейской языковой общности Гамкрелидзе, Иванова (1984, с. 416, сн. 2),
проанализированы Ю. В. Откупщиковым, на основании чего им была сформулирована концепция языковой и
этнической принадлежности догреческого субстрата. Согласно этой концепции догреческий субстрат включал
индоевропейские и палеобалканские языки – фракийский, фригийский, карийский и македонский. По
отношению к этому субстрату греческий язык занимал разное положение, выступая и субстратом, и
суперстратом, и адстратом, что возможно при долгом взаимодействии и перемещениях носителей греческого
языка, и палеобалканских языков. Откупщиков полагает, что "греческий язык генетически близок группе
родственных палеобалканских языков, носители которых жили в северо-восточной части Балканского
полуострова... В дальнейшем предки карийцев, фригийцев и фракийцев несколькими волнами и в разное время
двинулись на юг Балканского полуострова и ...индоевропеизировали неиндоевропейскую культуру, заимствовав
значительное количество неиндоевропейской лексики. Однако основная масса фригийцев и фракийцев
двинулась не на юг, а на юго-восток – в Малую Азию (по пути, проложенному армянами) ... Греки направились
на юг отчасти вместе с палеобалканскими племенами, но в основном – вслед за ними" (Откупщиков, 1988, с. 39).
Исследователь подчеркивает, что на всех этих территориях установилось двуязычие: греко-фракийское, фригийское, -карийское и -македонское в процессе длительного совместного проживания. "Характер
проникновения греков на территорию Эллады был мирным" (там же, с. 40).
Существуют расхождения между исследователями о структуре догреческого субстрата. Так, Гиндин, выделяет
два пласта в нем – анатолийский и фрако-пеласгский (1967, с. 169). Откупщиков аргументированно опровергает
такой подход, указывая, что общая топонимика Греции и Малой Азии не связана с лувийцами, а относится к
карийцам. Для археологического исследования эти детали не столь важна на первом этапе, хотя в дальнейшем
при надежном отождествлении лувийцев с археологическими культурами этот спор может быть разрешен при
археологическом подходе.
Гипотеза Откупщикова не только объясняет археологическую ситуацию, связанную с образованием
Раннебронзового века Северной Греции, Раннеэлладского бронзового века и аналогичных памятников Малой
Азии, но имеет схождение с представленной выше нами археологической концепцией в деталях. Так,
исследователем констатируются четыре составляющие палеобалканского субстрата, что имеет параллель в
четырехкомпонентности РЭ и РБ периодов в Греции; указывается на тесную связь палеобалканского субстрата и
протогреков вплоть до установления двуязычия, что аналогично монолитности, слабой расчлененности РЭ
памятников Греции и Трои I при заметной многокомпонентной структуре, говорится о мирном характере
взаимодействия протогреков с палеобалканским субстратом и с неиндоевропейским догре-ческим субстратом,
что находит выражение в впитывании некоторых культурных традиций из неолита Греции в памятниках РЭ и РБ
Греции, преемственности трех фаз РЭ периода и преемственности РЭ III с СЭ I; постулируется одновременное
проникновение палеобалканского субстрата в Грецию и Малую Азию, что археологически отражено в 13
керамических типах, которые являются общими в РЭ и Трое I.
Самый главный вывод состоит в том, что протогреков III тыс. до н. э. практически невозможно отделить от
палеобалканского субстрата, что соответствует археологической ситуации, причем палеобалканские элементы
сохраняются в микенском диалекте и во II тыс. до н. э., по Откупщикову.
Для решения проблем, связанных с греческим языком и греками, существуют исторические сведения,
восходящие к III тыс. до н. э. Это уникальная ситуация, не повторяющаяся ни с одним индоевропейским языком.
Данные истории и мифологии, переданные в "Истории" Геродотом (Геродот: I, 57, 58, 146, II, 50-52, 56; IV, 1,
145; V, 26; VI, 136-140; VII, 95-95; VIII, 44) только подтверждают картину заселения Греции и отдельных
регионов запада Малой Азии, воссозданную по данным археологических и лингвистических источников.
Этническая карта Геродота рассматриваемых регионов изобилует народами, среди которых особое положение
отводится пеласгам, дожившим до исторических греков и бывшим современниками Геродота. О пеласгах
сообщают мифы и исторические сведения, что указывает на их древность даже относительно тех греков или
протогреков, от которых тоже дошли только предания. Из этого следует, что пеласги были коренным
населением, долгое время существующим чересполосно с греками (протогреками). Пеласги послужили основой
для ионийского племени – одной из трех составляющих эллинского народа,
Ионийцы расселились в Греции, в Аттике и ранее на Пелопонессе, и в Малой Азии (Геродот, I, 57; II, 56; VII,
95). Геродот делает различия между ионийцами и дорийцами, последние из которых долго странствовали, а
первые никогда не покидали своей земли. Приведенным Геродотом мифом о Данае утверждается мысль, что
греки некогда были на Пелопонессе, вновь возвратились на землю предков и были приняты мирно пеласгами.
Это отвечает археологической и лингвистической гипотезе о нескольких волнах проникновения греков на юг
Балканского полуострова. Несколько этапов заселения Центральной и Южной Греции подтверждается и сменой
племенных этнонимов (пеласги, кекропиды, афиняне, ионяне – Геродот, VII, 94). Разные пути развития
культуры ионических Афин и дорийской Спарты подтверждает те отличия генетического порядка, которые
заложены в происхождении ионян и дорийцев.
Исторические источники позволяют сопоставить культурно-хозяйственный тип, характерный для пеласгов, и ХКТ
культур, сложивших раннеэлладские памятники Греции и раннебронзовые памятники Фессалии. Судя по
рассказу Гекатея, переданному Геродотом, пеласги находились на более высоком уровне, чем греки,
значительно превосходя своими знаниями остальные народы (Геродот, VI, 137). Пеласги были прекрасными
земледельцами, получавшими в отличие от греков хорошие урожаи на каменистых почвах Аттики. Хотя афиняне
тоже были земледельцами, но они учились у пеласгов, для чего предоставили им землю в окрестностях Афин.
Пеласги были каменотесами и строителями крепостей. Первопредок пеласгов, Фороней, основал рынки и был
родоначальником меновой торговли, по Грейвзу. Религия пеласгов вошла составной частью в религию греков.
Богиня древнегреческого пантеона Деметра была пеласгическим божеством, корни которого уходят в
общесредиземноморский культ богини-матери, реконструируемый на древнейших стадиях только по данным
археологии. Язык пеласгов Геродот называл варварским, что означает только то, что в VI в. до н. э. этот язык
был непонятен грекам. Лингвисты по-разному оценивают реальность существования языка пеласгов: от полного
его отрицания (Откупщиков, 1988, с. 44) до отождествления с фракийским (Георгиев см. Откупщиков, 1988, с.
25). Вместе с отрицанием языка в область мифа переносится и народ пеласгов и надежность сведений о них
Геродота, с чем трудно согласиться.
Хотя нет сведений, что пеласги явились творцами письменности, усвоенной греками (точнее протогреками II
тыс. до н. э.), гипотеза Откупщикова (1988, с. 183-184) о том, что "язык линейного письма В – это греческопалеобалканекое койне, в которое входили греческий, фракийский, фригийский, македонский и карийский
языки", позволяет думать, что греки II тыс. до н. э, воспользовались письменностью народа, входящего
составной частью в догреческий субстрат, в который исторической традицией включаются и пеласги.
Если ставить задачу отыскать археологический эквивалент культуре пеласгов, то таковым могла быть культура
Димиии (уже называвшаяся Милойчичем, Чайлдом, что поддерживается и отечественными археологами – Титов,
1966). 'Культура Димини вобрала в себя черты доиндоевропейского субстрата и инновации в виде элементов
северобалканской культуры Винча, которая нами охарактеризована (глава 6) как древнейшая цивилизация
Старого Света. Все достижения цивилизации Винча находят соответствия в культурно-хозяйственном типе
пеласгов, согласно исторической традиции.
С конца IV тыс. до н. э. приток иммигрантов в Северную Грецию усиливается, что связано с глобальными
изменениями климата, изменениями культурно-хозяйственного типа населения северных регионов, Это
движение населения с севера на юг продолжалось в течение всего III тыс. до н. э. Лингвистически
постулируется принадлежность языков мигрирующих групп к палеобалканским и протогреческому.
Археологически культуры Северной, Центральной и Южной Греции III тыс. до н. э. относятся к
индоевропейским, поскольку сформированы элементами праиндоевропейских культур от 2-х центров
праиндоевропейского мира – культуры Винча (финальная стадия среднеиндоевропейского состояния) и
культуры Лендьел (одна из двух позднеиндоевропейских культур). Как бы ни была сложна нарисованная
картина с разной степенью точности проработанными деталями, ясным представляется одно – индоевропейское,
балкано-дунайское происхождение культура Центральной и Южной Греции III тыс. до н. э. и таким образом, мы
прослеживаем в этом регионе развитие индоевропейских народов вплоть до исторических греков от периода
распада общеиндоевропейского единства. Нам не так важно выделить точно протогреков III тыс, до н. э., но
существенно знать, что все культуры Греции в III тыс. до к. э. индоевропейского происхождения и близки друг
другу.
ГЛАВА 11
СЕВЕРНОЕ ПОПРУТЬЕ И СЕВЕРНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ В III ТЫС. ДО Н. Э.
ИНДОИРАНЦЫ В ПОДУНАВЬЕ, ПРИКАРПАТЬЕ, ПРИЧЕРНОМОРЬЕ.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ДРЕВНЕЯМНОЙ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ОБЩНОСТИ (ДЯ КИО)
Актуальность проблемы происхождения древнеямной культурно-исторической общности (ДЯ КИО) связана с ее
лингвистической атрибуцией - праиндоевропейской (Гимбутас, 1970) или индоиранской (Сафронов, 1983). В
зависимости от локализации ее древнейшего варианта будет определяться или корректироваться ареал
индоевропейской прародины и траектория древнейших миграций индоевропейцев.
Определенным рубежом в историографии проблемы следует считать 1974 год, благодаря появлению серии работ
(Даниленко, 1974; Мер-перт, 1974; Телегин, 1973; Сафронов, 1974), в которых было сформулировано несколько
точек зрения на сложение, периодизацию и происхождение ДЯ КИО. Разбор основных концепций Д. Я. Телегина,
А. Хойслера и Н. Я. Мерперта дан исчерпывающе в статьях Д. Мэлори, из чего следовало, что нет оснований
полагать волго-уральский вариант ДЯ КИО более древним относительно культуры Средний Стог II, что
подтвердилось после открытия Хвалынского могильника (Мэлори, 1973, 1977). Хойслер (1974), создавший
первый каталог памятников со скорченными и окрашенными погребениями от Волги и до Дуная, составной
частью которого является ДЯ КИО, считал, что исходный импульс для распространения ДЯ КИО должен
находиться западнее Волго-Уралья (Хойслер, 1974, с. И).
После открытия Хвалынского и Съезжинского могильников (Агапов, Васильев, Пестрикова, 1979, с. 36-63;
Васильев, Матвеева, 1976, с. 73-96) И. Б. Васильев сформулировал концепцию среднестоговско-хвалынской
общности и вхождения ее субстратным компонентом в ДЯ КИО (Васильев, 1980, с. 43 и сл.). Таким образом,
снималась асин-хронность среднестоговских и древнеямных памятников.
Допущение в рамках ДЯ КИО курганного и бескурганного обряда, биритуальности обряда трупоположения вытянутые и скорченные погребения - породило новые неувязки, ослабило понятие "общедревнеямного
горизонта" в ДЯ КИО. Попытка восстановить хронологический приоритет за волго-уральским регионом в
отношении памятников ДЯ КИО постулированием связи генетического порядка среднестоговско-древнеямнохвалынской общности с мариупольско-съезжинской областью (Васильев, 1980, с. 44), на наш взгляд, не имеет
под собой фактологического фундамента.
Новые методические "допущения" вновь заставляют поставить вопрос об обоснованиях объединения
древнеямных памятников в КИО и об интегральном качестве последней, тем более что в критериях отнесения
памятников к ДЯ КИО не было ясности изначально. "Культурно-историческая область", по Мерперту, и "этнокультурная область", по Даниленко, - это хотя и не адекватные понятия, но вытекающие из обоснования
подобных терминов в теоретической этнографии (Бромлей, 1973) и допускающие дифференцированное
происхождение каждой культуры или варианта, входящих в КИО (область), как это предлагают В. Н. Даниленко,
Н. Я. Мерперт, О. Г. Шапошникова. Иное - "культурно-историческая общность". Это понятие, подменившее
"культурно-историческую область", сохранило то же содержание в понимании многих археологов, как
занимающихся древнеямными памятниками, так и памятниками других культур (Марковин, 1976). В то же время
понятие общности характеризует не территориальную близость, а общность генетического порядка. Культурноинтегрирующие признаки такой общности касаются основ культур, входящих в общность. Такое понимание КИО
диктует и иной подход к решению проблемы происхождения ее. Следует сформулировать представление о
"общедревнеямном ядре", выявить хронологическое соотношение древнейших памятников в каждой группе варианте ДЯ КИО по всему ареалу и установить локализацию древнейшего варианта и памятников, содержащих
"общедревнеямное ядро". Второй этап исследования состоит в дифференцированном прослеживании
взаимодействия "общедревнеямного ядра" с культурами субстрата на основании надежных хронологических
соответствий.
Используя определение "ядра культуры", разработанное для кубано-терской культуры Северного Кавказа, но
приложимое для других археологических культур и культурно-исторических общностей (Николаева, 1987), в
ядро ДЯ КИО следует включать такие общепринятые культурно-интегрирующие признаки, как курганная
земляная насыпь, яма с перекрытиями (плахи, жерди, настил), положение погребенного на спине скорченно. Эти
признаки встречаются от начала и до конца существования ДЯ КИО во всем ее ареале даже в традиционных его
границах.
В археологической литературе уже почти 20 лет существует дискуссия о центре возникновения курганов и
приоритете шнурового орнамента (Мерперт, 1976), возникшая на базе ненадежных и многоступенчатых
синхронизации.
Включение в древнеямную КИО нескольких обрядов трупоположения ослабило избирательность этого признака,
хотя в последнее время появились работы, в которых последовательное применение стратиграфического
принципа и принципа моноритуальности в археологической культуре дают хороший результат: выделяется ряд
культур, более динамична картина культурно-исторического развития, реконструируемая на основе таких
данных (Сафронов, 1974; Николаева, Сафронов, 1983; Ковалева, 1980, с. 42-46; Телегин, 1985, с. 305-320).
Вопрос древнейшей ориентировки и древнейшей керамики может быть решен только после хронологического
сопоставления вариантов древнеямной КИО, определения древнейшего из них, после чего ориентировка и
керамика могут быть введены признаками в ядро ДЯ КИО и использованы при решении проблемы ее
происхождения. Наблюдения показывают, что в керамике ДЯ КИО присутствуют как плоскодонные, так и
круглодонные формы, причем область преимущественного распространения плоскодонной керамики - к западу
от Днепра, а область преимущественного распространения круглодонной посуды - к востоку от Днепра. Этот
признак позволяет разделить ареал ДЯ КИО на две зоны - восточную и западную. Также отмечено, что
плоскодонная керамика встречается в памятниках восточной зоны, более поздних хронологически;
круглодонные сосуды в западной зоне - тоже относительно поздний хронологический признак. Ориентировка, по
традиционному мнению, является характеристикой древнейших памятников ДЯ КИО. Этот тезис выдвинут на
основании 18 погребений волго-уральского варианта, из которых только 3 погребения имели инвентарь.
Тезис сразу же был оспорен Хойслером, что поддержано Дж. Мэлори (Хойслер, 1974, с. 88), полагавшим, что и
восточная, и северо-восточная ориентировки характерны для древнейших ямных погребений Поволжья. С
включением Хвалынского могильника в древнеямную КИО вопрос о хронологическом приоритете восточного
направления в ориентировке пропадает, поскольку в Хвалынском есть и северное, и северо-восточное, и северозападное направления (но нет восточного), а в Среднем Стоге II присутствуют и С, и В, и СЗ направления в
равной степени. Вопрос установления приоритета древнейшей ориентировки связан с хронологическим
приоритетом древнейшего варианта ДЯ КИО. Исследователи юго-западного варианта ДЯ КИО указывают на
преобладание западной ориентировки. Деление ареала ДЯ КИО на 2 зоны может быть в какой-то мере
осуществлено и по ориентировке.
Таким образом, если курган, обряд "скорченно на спине", окрашивание погребенного - общедревнеямные
признаки, то керамика и ориентировка - зональные признаки для ДЯ КИО, отражающие разный механизм
взаимодействия с субстратом ядра ДЯ КИО, в западной и восточной зонах. Выявление древнейшего варианта и
древнейших памятников в нем позволит установить локализацию и время оформления ядра ДЯ КИО, т. е.
общедревнеямного комплекса признаков. Дифференцированное рассмотрение появления этого ядра конкретно в
каждом регионе позволит проследить динамику сложения ДЯ КИО, характеризующую культурно-исторический
процесс в первой половине III тыс. до н. э. в ареале ДЯ КИО.
Восточная зона ДЯ КИО включает следующие варианты, по Мерперту: волго-уральский, предкавказский,
донской, северско-донецкий, приазовский и часть нижнеднепровского (левобережный).
Древнейшими памятниками в волго-уральском варианте ДЯ КИО по Васильеву и Мерперту, являются погребения
Хвалынского могильника, Бережновка I 5/22 и 1-я группа этого варианта. Уникальное сходство сосудов и
обрядов положения скелета (сильная скорченность на спине с согнутыми руками), проявившееся в
бережновском и хвалынских погребениях, дает хронологическую веху для перехода в этом регионе от
бескурганного к курганному обряду захоронения, потому что отсутствие курганной насыпи в Хвалынском
могильнике (одной из трех компонент ядра ДЯ КИО) препятствует отнесению этого памятника к собственно
древнеямным. Начало ДЯ КИО следует отсчитывать от даты Бережновки I 5/22. Вместе с тем Хвалынский
могильник расширил базу относительной синхронизации волго-уральского варианта с другими вариантами ДЯ
КИО. Так, обнаружение зооморфного "скипетра" в могильнике позволяет его рассматривать в одном
хронологическом горизонте с предкавказскими погребениями Архара 27/1, 27/2,3 и Джангром 1/3 (рис. 52: 20,
23, 29), знаменующими переход от грунтовых погребений к курганным. Субстратной культурой для ДЯ КИО в
Волго-Уралье является культура Средний Стог II, которая доминирует в Хвалынском могильнике, и является
также пришлой, а не возникает на местной мариупольско-съезжинской основе {рис. 52: 23-32). Отсутствие
значительной серии подкурганных захоронений с вытянутым обрядом (возможно, исключение Быково II 2/3) в
Волго-Уралье свидетельствует о том, что нет прямого стыка между носителями курганного обряда и населением
мариупольско-съезжинского горизонта. Этот хиатус заполняется культурой Средний Стог II (рис. 52: 37-43).
Большинство исследователей считает, что "среднестоговская культура является генетической подосновой ямной"
(Телегин, 1985, с. 306). Телегин (1985, с, 305) называет 100 памятников среднестоговской культуры, "район
распространения которых занимает степное междуречье Днепра и Дона, а также южную часть лесостепи
Левобережной Украины, Нижнее и Среднее Подонье". Васильев (1980, с. 39) после открытия Хвалынского
могильника указывал, что "хвалынская культура является восточным аналогом среднестоговской культуры".
Таким образом, в отношении древнеямных памятников от Волги до Днепра исследователи, кроме Мерперта,
склоняются к тому, что эти памятники сформировались на базе среднестоговской культуры, дата которой
находится между периодом Триполье BI и CI (Телегин, 1985, с. 309). Инвентарь Хвалынского могильника
позволяет провести коррекцию трипольской и майкопской линий синхронизации. Так, период связей
трипольской культуры и Среднего Стога II определен Тр. В2 -В2/С1. В этот период мог попасть зооморфный
скиптер в Хвалынский могильник. Мерперт полагал, что скипетры определяют "нижнюю хронологическую
границу для 1 группы" ДЯ КИО, принимал для них дату IV/III - нач. III тыс. до н. э. (или в пределах Кукутени А Црнобуки) (Мерперт, 1974, с. 78). Майкопская культура, которая нами (Сафронов, 1979, с. 14)
синхронизировалась с Трипольем С1, имеет в своем инвентаре металлические украшения, каменные браслеты,
встреченные в Хвалынском могильнике (табл. 52: 1-5). Совмещение хронологических диапазонов майкопских и
трипольских импортов определяет Хвалынский могильник концом В2 - С1 по трипольской линии синхронизации,
а следовательно, и начало ДЯ КИО в волго-уральском варианте. Основой для сложения варианта ДЯ КИО
послужила культура Средний Стог II, что соответствует мнению исследователей - Д. Я. Телегина и О. Г.
Шапошниковой (1985, с. 348, 306) и подтверждается типологическим сравнением керамики.
В Нижнедонском варианте ДЯ КИО В. Я. Кияшко (1974) были выделены древнейшие подкурганные погребения
со скелетами, скорченными на спине и на боку, стратиграфически нерасчленяемые (I группа). В этом же регионе
были выявлены впервые подкурганные среднестоговские памятники (IV гр., по Кияшко), хронологическая
позиция которых, с одной стороны, определяется по майкопским импортам, а с другой стороны, по стратиграфии
со II группой подкурганных вытянутых захоронений, синхронизирующихся с Михайловкой I, по Кияшко.
Среднестоговские памятники в этом регионе не являются подосновой для древнеямной группы равно, как и
вытянутые II группы. Содержащая ядро ДЯ КИО, I группа, древнейшая в регионе, появившаяся несколько ранее,
чем Триполье CI, т. е. времени, которым может быть продатирован скипетр на среднетоговском поселении
Константиновское на Дону, на котором обнаружена и керамика майкопской культуры. Переменная стратиграфия
I и II группы (Мокрый Чалтырь, к. 2) не позволяет в то же время отрывать во времени I группу от нижнего слоя
Михайловки I, "в котором обнаружены находки двух фрагментов красноглиняной керамики раннемайкопской
культуры I этапа" (Шапошникова, 1985, с. 327) и каменный браслет, встречающиеся в памятниках
домайкопского и майкопского времени (рис. 52: 1-8), а с другой стороны - "находки в нижнем слое Михайловки
керамики дереивского этапа среднестоговской и трипольской культуры этапа В2 -С1 подтверждают
синхронизацию названных культур и позволяют датировать Михайловский этап серединой III тыс. до н. э."
(Шапошникова, 1985, с. 330). Переход культуры Средний Стог II к курганному обряду захоронения датируется
временем поселения Константиновское с три-польскими и майкопскими импортами. Субстратом для
'Древнеямной, возможно, послужили неоэнеолитические памятники, которые также дали серию подкурганных
погребений (III группа, по Кияшко). Время появления носителей древнеямного комплекса на Нижнем Дону -
конец В2 и С1, что близко ко времени начала волго-уральских памятников ДЯ КИО.
В Предкавказском варианте ДЯ КИО, по Мерперту, в настоящее время совершенно реально выделение трех
субвариантов - западно-предкавказского (Западное Прикубанье и Закубанье), южно-предкав-казского
(северокавказские предгорные наклонные равнины и степная полоса, примыкающая к линии прогибов,
являющейся северной границей наклонных равнин) и центральнопредкавказского (Ставрополье с частью
Калмыкии).
Западное Предкавказье исследовалось Кубанской экспедицией ЛОИА. Материалы не публикуются, а
интерпретация их развивается опережающими темпами. В последних тезисах члены экспедиции (Бестужев,
Избицер, Трифонов, 1985, с. 34-35) указывают, что древнейшими в регионе являются энеолитические
погребения, по инвентарю и обряду сопоставляемые с древностями хвалынско-среднестоговского круга.
Следующая группа (позднесреднестоговская и нижнемихайлов-ская по обряду) предшествует
новосвободненским и генетически связана с ними. Следовательно, если положиться на мнение ленинградских
коллег, то Средний Стог II и курган в прикубанских степях появляются с домайкопского времени, а ДЯ КИО
формируется в постновосво-бодненское время: "На последних этапах существования позднеэнео-литических
погребений в центральных и восточных районах Прику-банья появляются ямные погребения, а в западных новотитаровской группы" (там же). Иными словами, курганный обряд и Средний Стог II, которые появляются
здесь вместе с новотитаровскими, и предшествовали памятникам -ДЯ КИО. Наши раскопки в Прикубанье и
Закубанье свидетельствуют о малочисленности в Закубанье и Нижнем Прикубанье древнеямных погребений.
Возможно, первые памятники ДЯ КИО появились здесь уже в оформленном виде, о чем свидетельствуют
погребения в Усть-Лабинской (сосуд типа Быково И 2/3 при вытянутом подкурганном погребении, как и в
Поволжье), хотя следует допускать некоторый субстрат вытянутых погребений. Определенные хронологические
вехи дают уже высказанные Формозовым, Мерпертом и др. параллели сосудам из Хаджоха и Архары 27/1, а
также присутствие круглодонного сосуда в комплексе с майкопскими сосудами в Красногвардейском,
раскопанном А. А. Нехаевым и датируемом нами по цилиндрической печати в погребении рубежом Раннединастического III (РД III), т. е. 25-24 вв. до н. э (рис. 74), а не Протописьменным периодом, т. е. IV/III тыс. до
н. э., как предлагает автор раскопок (Нехаев, 1986. Рис. 73). Другими словами, появление ДЯ КИО на
прикубанской равнине нельзя отрывать значительно от времени Майкопа (24-23 вв. до н. э., по нашей
датировке). О механизме этого сложного этнокультурного процесса в Западном Прикубанье может дать
представление исследование поселения Свободное (Нехаев, 1985, с. 59-60). На поселении Свободное
отмечаются средне-стоговский компонент с трипольской пластикой; протопсалии, которые сопутствуют
зооморфным скипетрам в Побужье; нижнедонская неолитическая (? - В. С.) керамика. На основании
вышеприведенных замечаний о скипетрах и дате связей Среднего Стога II с трипольской культурой поселение
Свободное следует датировать в широком пределе Тр. В2/С-С1 (а в узком пределе-Тр. В2/С1, учитывая общие
формы, живущие и в майкопской культуре времени Тр. С1). Представление о комплексе Свободное уже
составлено частично поселением "Замок" в Пятигорске (раскопки А. П. Рунича). В "Замке" также представлена
трипольская пластика, протопсалии, острые донья керамики, но отчетливо выражен в керамике и трипольский
пласт, который характеризует кухонную керамику Триполья В2 (валики, жемчужины и т. д. - рис. 52: 7).
Каменные браслеты объединяют Свободное и "Замок" с подкурганным захоронением Комаровского могильника у
Моздока (рис. 52:6, 12), а сосуд из Моздока (рис. 52: 13) дает представление о целых формах подобных сосудов
в "Замке". В качестве предположения можно допускать существование в северокавказских предгорьях
составляющих культурного комплекса Средний Стог II (керамика - в поселении Свободное; обряд - в
Нальчикском могильнике) (Энеолит СССР, 1982, с. 163, 164), предшествующих появлению кургана - для
Западного Предкавказья.
Южнопредкавказский субвариант ДЯ КИО представлен подкурган-ными захорнениями на спине, скорченно с
западной ориентировкой, перекрываемые круглодонными горшками и погребениями, аналогичными I группе
погребений Калмыкии, по Сафронову (>1974), выделенных в этом регионе В. Л. Державиным (1985, с. 41).
Кроме того, в эту группу следует включать древнейшие захоронения в регионе у Веселой Рощи 15/1
(Кореневский, Петренко, Романовская, 1986, с. 53, рис. 2). Оно содержало окрашенный скелет на спине
скорченно, головой на ЮВ, с инвентарем в виде подвеска из пластины, вырезанной из клыка кабана (эта
подвеска находит аналогии в Нальчикском могильнике - рис. 51: 18, 11); сосуда типа найденного в Комаровском
могильнике у Моздока (Гиджрати, 1986, с. 17, 18, рис. 6); воспроизведений в металле раковинных подвесок
типа Хвалынских и Нальчикских; ножевидной пластины из кремня, аналогичной целой серии пластин из
новоданилов-ских памятников, Суворово, Касимчи, Криволучья, Хвалынского могильника, Джангра 1/3
(раскопки В. А. Сафронова, Н. А. Николаевой в 1985 г. - рис. 52: 19, 22) и др. Комаровское подкурганное
погребение у Моздока (рис. 52: 12-15), исследованное Н. И. Гиджрати (1986, с. 17. 18, рис. 6), связываемое с
вышеназванным погребением у Веселой Рощи (рис. 52: 16-19), служит хронологической вехой для перехода от
бескурганных могильников в регионе к курганным. Оба этих погребения являются древнейшими в субварианте
ДЯ КИО. Их хронологическая позиция определяется по каменным браслетам временем, близким к Майкопу, а по
"трипольскому" компоненту - Трипольем конца В2 -С1.
Централънопредкавказский вариант был исследован нами (Сафронов, 1974, с. 24-78). Представлен 327
погребениями в ямах, под курганом, скорченными на спине на С, В, Ю и 3. Практически безинвен-тарны,
поэтому расчленить хронологически большую часть I группы погребений Калмыкии не удается. Однако два
уникальных комплекса позволяют не только выделить древнейшие памятники, но и продати-ровать переход в
регионе от бескурганного обряда погребения к курганному. Это - Архара, курган 27 и Джангр, курган 1
(Синицын, 1966; Сафронов, Николаева, 1985). Памятники находятся друг от друга в 300 км: Архара около
Элисты, а Джангр - в 60 км к западу от низовий Волги. В этих памятниках встречены абсолютно идентичные
зооморфные скипетры в их стилизованном варианте - в подкурганном погребении (Архара 27/1) и бескурганном
погребении, впущенном в холм (Джангр 1/3), по обряду I группы. Архаринское погребение перекрывало, судя
по описанию, два погребения I группы (основное было коллективным - положение скорченное на спине и
вытянутое), одно из которых содержало сосуд, сопоставляемый с бережновским и хвалынским (рис. 52: 21).
Погребение Джангр 1/3 перекрывалось погребением с сосудом типа х. Попов, Быково II 2/3, Усть-Лабинская к/п.
(Даниленко, 1974, рис. 44: И; 42; Мерперт, 1974, рис. 12: 4). Уникальный комплекс из Джангра 1/3 (рис. 52: 2022) содержал большой набор кремневых орудий, которые позволяют связать его с Новоданиловскими
памятниками (рис. 52: 37-43), с комаровским погребением, с Хвалынским погильником, комплексами Суворове и
Касимчи (Телегин, 1985, с. 311). Дата погребений выводится по зооморфному скипетру (см. ниже), в интервале
Триполье В1 - Триполье В2/С1.
Зооморфные скипетры являются основной датирующей категорией для древнейших памятников ДЯ КИО
восточной зоны, поскольку, с одной стороны, они зафиксированы в памятниках, переходных от грунтовых к
подкурганным, т. е. начала ДЯ КИО в восточной зоне (Джангр, Архара), а с другой стороны - на поселениях
культуры Гумельница BI, культуры Кукутени А - Триполья BI, имеющих прямой выход к базам абсолютной
хронологии - Балканам и Анатолии.
По Даниленко, скипетры происходят с востока, обозначают голову взнузданной лошади, датируются Трипольем
BI (началом) и фиксируют первое продвижение степных конно-скотоводческих групп древнеямной культуры. Эта
точка зрения разделялась в 1968 году Мерпертом, а затем без критики источников вновь повторена в 1987 году
Дерга-чевым. Вместе с тем в разработке этой проблемы у Даниленко существуют противоречия фактам. Так,
семантика скипетров и древнеямная их атрибуция не однозначны: первая базируется на Суворовском скипетре,
вторая - на 6 скипетрах в памятниках ДЯ КИО восточной зоны, в Куйбышевском и Хвалынском могильниках
(Васильев, 1980, с. 36-37, рис. 6: 21, 5: 12). Не следует забывать находки у Владикавказа, в Калмыкии (Архара
27/2; Джангр 1/3) и на Дону (поселение Константиновское). 14 остальных скипетров найдены на поселениях
земледельческих культур балкано-дунайского круга (Митря, 1983, с. 5-11), причем и в жилищах, и в
ненарушенных слоях трипольских поселений (Березовская ГЭС, Верхняя Жора, Обрышени), что свидетельствует
если не об их кукутенско-гумельницкой атрибуции, то об их западном происхождении. Относительно семантики
скипетров существуют и точка зрения Думитреску, что скипетры из Касимчи, Феделе-шени - это гиппопотамы, и
Иессена - что скипетр из Терекли Мекте-ба - кабан (Берчу, 1962; Даниленко, 1972, с. 3-19). Примиряющей
позицией может быть та, что скипетры - это изображения тотемов. Наконец, нельзя подходить к скипетрам
недифференцировано. Хотя это и небольшая серия предметов, ее типологические различия очевидны и,
возможно, соответствуют хронологическим. До появления схематических скипетров типа Архара - Джангра Куйбышева в точно датированных памятниках на западе следует воздерживаться датировать их в пределах Кукутени А - Триполья BI. Пока нам известен абсолютно аналогичный им один экземпляр из
Могошешти (Румыния, Ясский округ). Дата скипетров определяется их нахождением в культурном горизонте
Криводол - Сэлькуца II, III - Караново VI - Гумельница В1 - В1/62 - Кукутени А - Триполье В1, причем в
пределах этого горизонта скипетры фиксируют его финал. Скипетр из Суводола (культура Црнобуки)
синхронизируется с Бубани Хум 1а, который в свою очередь, синхронен Кукутени АВ, Триполье В2. Есть и
другой, заслуживающий внимания факт: вышеназванный горизонт сменяется горизонтом Сэлькуца IV,
Гумельница В2, Бодрогкерештур, Караново VII, Кукутени АВ, отмеченным как "степная инвазия", по Тодоровой,
или каким-то юго-восточным импульсом, предшествующим Чернавода III, которая начинается на этих
территориях в низовьях Дуная в период Триполья С1. Распространение скипетров по восточной зоне ДЯ КИО
соответствует движению степного комплекса со скипетрами и керамикой (отразившегося в керамике Триполья
В2) на восток. В районы Поволжья и Кавказа эти предметы могли попасть в период связей с этими территориями,
в период Среднего Стога II. Эта поправка позволяет снять противоречия в синхронизации памятников Триполья,
Михайловки и энеолита - бронзового века Северного Кавказа, которые появились в связи с прямолинейным
перенесением даты скипетра из Березовской ГЭС на все скипетры восточной зоны ДЯ КИО без учета
исторической обстановки, того реального фона, на котором могли осуществляться подобные передвижения
культурных комплексов.
Донецкий вариант объединяется О. Г. Шапошниковой с памятниками левобережного нижнеднепровского
варианта, выделенного 3. П. Мариной (1978, с. 56-71; Марина, 1979, с. 80-88; Шапошникова, 1980, с. 348).
Древнейшими курганными памятниками в этих вариантах являются вытянутые погребения, перекрываемые
ориентированными на В и СВ погребениями со скелетами, скорченными на спине, с керамикой типа Михайловка
II и репинской. Это соответствует первому (I) стратиграфическому горизонту и первым трем обрядовым группам,
по Мариной. Следовательно, появление кургана предшествует появлению всего ядра ДЯ КИО. Стратиграфически
следование древнеямного погребения с западной ориентировкой за бескурганной гробницей новоданиловско-го
типа со скорченными на спине скелетами (Телегин, 1980, рис. 83) говорит о появлении скорченного обряда на
спине до появления кургана в этом регионе и, следовательно, предшествует курганным вытянутым погребениям
или знаменует один из двух возможных субстратов, на который наслоилось ядро ДЯ КИО. В инвентаре
ворошиловградской гробницы, относимой Телегиным к Новоданиловской группе памятников, сочетаются все
элементы, отмеченные в переходных погребениях предкавказского варианта (Джангр 1/3), волго-уральского
(Хвалынский могильник, Криволучье), нижнеднепровских памятников, а также западных - Суворове; Касимчи.
Костяной скипетр из гробницы (рис. 52: 39) сходен с костяным скипетром из курганного энеолитического
правобочного погребения Красное 9/17 (Яровой, Серова, 1987, с. 66- 68, рис. 32: 4), относящегося к югозападному варианту ДЯ КИО, что свидетельствует об одновременности появления этих комплексов и курганного
обряда в Молдавии. Обнаружение среднестоговского сосуда в подкурганном погребении у Ворошиловградского
сельхозинститута в непосредственной близости от гробницы (наши раскопки в 1975 г.) позволяют предполагать
участие культуры Средний Стог II в сложении в этом регионе ДЯ КИО.
Приазовский вариант также по многим признакам сближается и с нижнеднепровским (Шапошникова,
Константинеску, 1979). В приазовских памятниках отмечаются каменные перекрытия, кромлехи вокруг могил,
керамика типа Михайловки II, хутора Репин, Бережновки I 52/22 и Быково II 2/3, а также Верхней Маевки.
Марина констатирует существование в Приазовье I и II стратиграфических горизонтов древне-ямных памятников
Орельско-Самарского междуречья - (Проблемы эпохи бронзы юга Восточной Европы, 1979, с. 16, 33, 34, 36, 30,
27; Марина, 1979, с. 84-85). Субстратом для ДЯ КИО не могли быть грунтовые вытянутые погребения с
кромлехами, поэтому, вероятно, древнеямные памятники появились в этом регионе в сложившемся виде.
Нижнеднепровский левобережный вариант исследован 3. П. Мариной. Древнейшими памятниками ДЯ КИО
являются скорченные подкурганные погребения на спине с керамикой репинского типа. Им предшествовали
курганные погребения, вытянутые на спине (постмариупольская культура, по Ковалевой), не имеющие
генетической связи с ямными. Майкопские импорты (литейная форма проушного топора) (Ковалева, Волкобой,
Марина, Лихачев, Попцов, 1977, с. 112, табл. 15: 2) определяют нижнюю границу для древнеямных памятников
в этом районе серединой III тыс. до н. э. "Отсутствие свидетельств генетической преемственности
постмариупольской культуры" с ранними памятниками ДЯ КИО служит доказательством, по Ковалевой,
миграционного пути появления ДЯ КИО в Левобережье. Эта же постмариупольская культура препятствовала
проникновению в этот район среднестоговских комплексов, по мнению Ковалевой (1979, с. 78, рис. 6). Таким
образом, в этом регионе появление кургана предшестововало появлению всего комплекса ДЯ КИО и связано с
культурой, генетически чуждой ДЯ КИО. Древнейшие памятники ДЯ КИО датируются временем Триполья С1, т. е.
позже предкавказского и волго-уральского варианта являются пришлыми. Нижняя граница постмариупольской
культуры и время появления здесь курганов устанавливается менее однозначно по мариупольским
реминисценциям. Учитывается и то обстоятельство, что в грунтовых погребениях, "вытянутых на спине", в
Никольском могильнике, встречены трипольские импорты времени Триполья В1, следовательно, курган
появляется не ранее периода Триполья В2.
В Нижнем Поднепровье Ю. А. Шиловым (1982), выделены нижне-михайловские, кеми-обинские,
среднестоговские, раннеямные типа Михайловки II, позднеямные и старосельские типы подкурганных
памятников. Прослежена их стратиграфия и время появления курганного обряда. "Курганный обряд возник в
позднейшее среднестоговское время ... древнейшим погребениям раннеямного типа предшествовало 14
погребений нижнемихайловского и древнейших кеми-обинских погребений ..." "Погребения нижнемихайловского
типа являются древнейшими в курганах" (Шилов, 1982, с. 5).
Несколько ранее Шилов (1979, с. 16-18) высказывал предположение, что древнеямные памятники складываются
на основе кеми-обин-ского и старосельского типов, но в диссертационной работе писал, что "раннеямный тип в
погребальном обряде и керамике обнаруживает преемственность от первого подтипа нижнемихайловского типа,
который, в свою очередь, тяготеет к позднейшей среднестоговской культуре" (Шилов, 1982, с. 7).
Первый подтип погребений так называемого "нижнемихайловского типа", по Шилову, обнаруживает все
признаки ямных захоронений: подкурганные, скорченные на спине и окрашенные охрой. Могилы перекрыты
деревом, иногда камнями. В них обнаружены 3 фрагментирован-ных сосуда, имещие аналогии как в Михайловке
I, так и среди памятников позднейшего среднестоговского типа" (Шилов, 1982, с. 6), т. е. тех сосудов, которые и
стали прототипами древнеямнои керамической коллекции. Среднестоговская керамика легла в основу
древнеямных керамических форм восточной зоны (от Днепра до Урала), а сосуды, близкие к
нижнемихайловским, представляют, по нашему мнению, древнеямную керамику западной зоны, восходящую к
керамической традиции КВК (см. ниже). Собственно, нижнемихайловская керамика, имеющая ряд
корреспонденции в керамике К.ША, в конечном итоге, также восходит к керамической традиции КВК
(Николаева, Сафронов, 1974, с. 180-182, 187). Этим и объясняется наличие керамики, близкой к
нижнемихайловской в древнеямных погребениях. Исходя из датировки позднейших среднестоговских
памятников, соответствующих слою Михайловка I, в котором была найдена среднестоговская керамика
дереивского этапа и трипольской культуры конца ВП -CI (Шапошникова, 1985, с. 330). Ранний горизонт
древнеямных памятников в Нижнем Поднепровье следует датировать по трипольской шкале периодом конца ВП CI. Обнаружение прямых импортов майкопской керамики в нижнем слое Михайловки позволяет
синхронизировать слой с майкопской культурой, а присутствие в том же слое позднетрипольской керамики
позволяет скорректировать даты Майкопа и Триполья CI. Обнаружение расписных сосудов позднего триполья в
жилище VIII, в нижнем горизонте среднего слоя, (Збенович, 1974, с. 138) делают невозможным существование
этих памятников в периоде Триполья СП. Следовательно, появление древнеямных памятников в Нижнем
Поднепровье относится ко времени конца Триполья ВП-CI, соответствующего времени майкопской культуры.
С древнеямными погребениями связано и появление в этом районе курганного обряда.
Нижнее Поднепровье является промежуточным регионом древнеямнои культуры между восточной и западной
зоной. Памятники этого региона своими керамическими формами связаны, в основном, с традицией КВК,
характерной для западной зоны ДЯК, хотя и носят явственный отпечаток среднестоговской керамической
традиции. Комплекс признаков погребального обряда для обеих зон ДЯК одинаков.
Появление курганного обряда в Нижнем Поднепровье можно связывать лишь с проникновением с запада в этот
район древнеямников западной зоны, поскольку для среднестоговской культуры характерны групповые
могильники и лишь над некоторыми позднейшими средне-стоговскими погребениями насыпалась курганная
насыпь. Вероятно, и появление курганной традиции в восточной зоне связано с распространением древнеямных
групп населения, а не племен среднестоговской культуры.
Хронология памятников восточной зоны ДЯК подтверждает мысль о проникновении курганного обряда с запада.
Так, в бескурганном Хвалынском могильнике, расположенном в Саратовском Поволжье у границы "лесостепи так
же, как и в Михайловке I, отмечены майкопские импорты, а сам могильник относится Васильевым (1980, с. 39) к
хвалынской культуре, являющейся "восточным аналогом среднестоговской культуры". Проникновение
среднестоговцев в Поволжье должно, естественно, запаздывать по сравнению с датой их в днепро-донском
ареале. По перекрестной кавказской и трипольской линии синхронизации Хвалынский могильник не может быть
датирован ранее Михайловки I, т. е. ранее CI по трипольской периодизации и ранее начала майкопской
культуры, поскольку в Хвалынском могильнике есть предметы, встреченные в домайкопских памятниках
Северного Кавказа (каменные браслеты).
Следовательно, в то время, когда в Нижнем Поднепровье появился вместе с приходом древнеямников курганный
обряд, у границ лесостепного Поволжья он еще не был известен. Раскопки погребения Джангр 1/3 в Северной
Калмыкии позволяют скорректировать появле ние курганного обряда в степных районах Нижнего Поволжья.
Грунтовое погребение Джангр 1/3 оказалось перекрыто курганной насыпью, относящейся к энеолитическому
погребению 1/8, которое было разрушено, но сохранило фрагменты сосуда, представлявшего собой точную
копию среднестоговского сосуда Попов хутор 3/4 (Столяр, 1958, с. 384- 386, рис. 27), в инвентаре которого еще
сохранились некоторые черты (каменные бусы) предшествующих памятников мариупольского типа (Даниленко,
1974, с. 71). Даниленко, исходя из своей концепции восточного происхождения ДЯК, относит это погребение к
среднестоговскому периоду развития древнеямной культуры и датирует последующей за бережновской,
скелянской фазой развития (Даниленко, 1974, с. 66-71). Раскопки последних 15 лет в Поволжье позволили
установить, что бережновский тип памятников представляет древнейшую фазу ДЯК в Поволжье и
хронологически следует за хвалынским могильником, представляющим восточный вариант среднестоговской
культуры (Васильев, 1980, с. 39; Мерперт, 1980, с. 16-17). Раскопки в Калмыкии подтвердили дату погребения
31/4 у хут. Попова, данную Телегиным (1973, с. 27, 153), справедливо указавшим на ошибочную синхронизацию
этого комплекса с памятниками днепро-донецкой культуры, проведенную Мерпертом. Дату могилы 31/4 у хут.
Попова Телегин (1973, с. 153) помещал в постсреднестоговское время, а само погребение относил к древнейшим
комплексам ямной культуры в Поволжье и Подонье, датировал "не раньше середины II тыс. до н. э." (Телегин,
1973, с. 153).
Таким образом, механизм сложения древнеямной КИО в восточной зоне далеко не однообразен. Имеет место
только проникновение на первом этапе кургана (левобережное Днепровское предстепие) или обряда, скорченно
на спине" без кургана (Ворошиловград, Хвалынск, Нальчик, Джангр 1/3) или всего ядра ДЯ КИО (курган, обряд
"скорчено на спине"). Наиболее полно ядро древнейшей ДЯК представлено в энеолитическом погребении в
Комаровском могильнике (Предкавказье),
На втором этапе воспринимается оставшаяся часть ядра ДЯ КИО: в Волго-Уралье - кургана, который с
предшествующим пластом - Хвалынский могильник и восточный вариант культуры Средний Стог II - дает волгоуральский вариант ДЯ КИО; в Предкавказье - кургана, который со среднестоговской основой и обрядом
"скорченно на спине" - дает предкавказский вариант ДЯ КИО; в Нижнем Подонье, в левобережном Поднепровье,
Приазовье - ядро ДЯ КИО проявляется комплексом всех его составляющих и с керамикой репинского типа (в
которой соединились элементы Новоданиловского керамического типа - жемчужины, высокое горло - и
среднестоговского - орнаментация, форма тулова). Рекомбинации этих варинтов и дают сложную
стратиграфическую картину в Подонье, Поднепровье.
Западная зона ДЯ КИО представлена юго-западным вариантом, по Мерперту. Раскопки экспедиции О. Г.
Шапошниковой в степном Правобережье позволили выделить южнобугскую группу в юго-западном варианте. По
Шапошниковой, подкурганные захоронения - скелеты вытянутые и скорченные на боку и спине - выделены в
пласт нижне-михайловских памятников, непосредственно предшествующих стратиграфически раннеямным
памятникам, синхронным Михайловке I и Ли-венцовке I и предшествующих Михайловке II (горизонту
раннеямных памятников) (Шапошникова, 1985, с. 236). Основной массив поздне-ямных памятников связан с
переменной стратиграфией с кеми-обинскими. В. Н. Фоменко (1979, с. 23, 33, 34) выделяет в древнейшую
группу ямников погребения "скорченно на спине и на боку", с ориентировкой СВ, керамикой типа Михайловка II,
в каменных кромлехах вокруг могил, имеющих каменные перекрытия. По мнению 3. П. Мариной, в Поингулье
нет "общедревнеямного" I горизонта Орельско-Самарского междуречья" (1979, с. 84-85).
Нижнемихайловские погребения не гомогенны в культурном стношении и включают в себя древнейшие
памятники ДЯ КИО (например, Привольное 4/16).
Большой вклад в изучение памятников ДЯ КИО Днестро-Дунай-ского междуречья внесли И. Л. Алексеева (1976,
с. 176-186), Л. В. Субботин, И. Т. Черняков, Н. М. Шмаглий, Е. В. Яровой (1985). В то же время монография В. А.
Дергачева - шаг назад в разработке древнеямной проблематики, поскольку все новые, с трудом пробивающиеся
факты, противоречащие традиционной концепции происхождения и развития ДЯ КИО Н. Я. Мерперта, В. А.
Дергачев пытается втиснуть в "прокрустово ложе" этой концепции, приспособить к ней, причем эта концепция
им не осмысливается критически, а рассматривается, наоборот, как критерий истины.
Северопрутская группа памятников ДЯ КИО в Пруто-Днестровском междуречье впервые была выявлена нами при
исследовании в 1974 году курганов в с. Старые Кукунешты Единецкого р-на и Думяны Рышканского р-на
Молдавской ССР (22 кургана, около 70 погребений ДЯ КИО). Это способствовало изменению господствующего к
тому времени представления, что степные племена проникают в этот регион только в усатовское время
.(Субботин, 1978, с. 38).
В 1979-1980 годах мы изложили свою точку зрения на место древ-неямных памятников в системе хронологии
энеолита - бронзового века юга Восточной Европы (Сафронов, 1979, с. -14-16, 1980, с. 27- 28), в соответствии с
которой юго-западный вариант выдвигается в древнейший вариант ДЯ КИО, а северопрутские памятники типа
Думяны 15/3, 4 и Думяны 8/осн. в число древнейших в нем и Восточной Европе памятников ДЯ КИО.
Думяны 15/4 было основным погребением в кургане, содержащем два погребения. Могила представляла
грунтовую неглубокую яму (0,6 м) перекрытую осевшими в могилу плахами, шириной 30-40 см. Скелет лежал
скорченно на спине, головой на 3. Окрашено охрой. Инвентаря не было. Дата памятника опредлялась по
стратиграфии с впускным погребением Думяны 15/3. Последнее было впущено в полу насыпи над основным
погребением и находилось в яме, перекрытой жердями, тростниковой циновкой, каменной плитой. Погребенный
лежал на спине скорченно, головой на 3. В небольшой нише в западной стенке стоял грушевидный сосудик,
расписанный красной краской по молочно-желтому фону. Аналогичные сосуды встречены в поселениях
Драгушени, Фрумушика, датирующихся ступенью Кукутени А (Думитреску, 1974, с. 120, 122, рис. 122, 123, 126)
и Новые Дуруиторы, датирующиеся по Виноградовой (1974, с. 14) ступенью триполье В1-В2 и, по Черныш,
Трипольем В1-4 (1982, с. 203, рис. 11: 8). Сочетание древнеямного обряда и трипольского сосуда было
зафиксировано в погребении на поселении Незвиско III с трипольской керамикой этапа В2 (само поселение
относится к периоду Триполье В7, по Черныш). Антропологический тип погребенного в Незвиско так же чужд
антропологическому типу трипольского населения, как типы всех погребенных ДЯ КИО северопрутской группы долихокрэнный узколицый, высо-колицый (Шевченко, 1984, с. 118-119).
Думяны 8/осн. - основное погребение в неглубокой яме под курганом, "скорченно на спине", окрашенное,
ориентированное на запад. В полу кургана было впущено кремированное погребение в трипольской амфоре
периода В1 - В2, по Виноградовой. В. А. Дергачев датирует эту амфору ступенью Кукутени A3 (Дергачев, 1986,
рис. 12: 93. Дата погребения Думяны 8/ осн. определяется,-исходя из данных стратиграфии, периодом В1 - В2,
либо предшествующим ему. Эта дата согласуется с датой вышеназванных погребений Думяны 15/3, 4.
Трипольская керамика в древнеямных памятниках позволяет определить не только их хронологическую
позицию, но и культурную атрибуцию керамических форм, а следовательно, и культурную атрибуцию одного из
компонентов ядра ДЯ КИО. И грушевидные сосуды, и амфоры с 2 ручками на линии наибольшего диаметра с
вертикальными отверстиями в них встречены на поселении, лендьелской культуры в Прикарпатье (по местной
периодизации, ступень Зимно - Злота, по Пелещищину; культура Зимно - Злота, по Черныш) у с. Зимно. Дата
поселения определяется по трипольской шкале как Триполье В1, по Черныш, поскольку на поселении
трипольской культуры у с. Городница на Днестре встречена лендьелская чаша с белой росписью, а грушевидные
кубки с белой росписью зафиксированы на поселении Зимно (Пелещищин, 1985, с. 272, рис. 71). Отсутствие
грушевидных сосудов и амфор на ранних ступенях Триполья В1 (Черныш, 1982, табл. на с. 172-173, 205, 208) и
в то же время присутствие их на лендьелских поселениях в Прикарпатье позволяет сделать важное
предположение, что эти формы - лендьелские и заимствованы трипольской культурой. Таким образом, керамика
из думянских погребений должна рассматриваться не как чисто трипольская, но как лендьелско-трипольская.
Это существенная посылка к выявлению древнейшей керамики ДЯ КИО юго-западного варианта.
Дергачев объединил суворовские погребения юга Пруто-Днестров-ского междуречья с думянскими Северного
Попрутья, хотя между памятниками Суворово II 1/7 и Думянами 15/3,4 и 8/осн. нет никаких связующих звеньев,
кроме обряда положения погребенного и кургана. Кроме того, на основании биритуалыюсти суворовского
погребения он включил в группу древнейших еще и погребения с вытянутыми скелетами (Дергачев, 1986, с. 7074). На недопустимость этого указывала еще Марина (1979, с. 84), Ту же ошибку допускает и Яровой, хотя
своим исследованием обряда юго-западного варианта ДЯ КИО и каталогом памятников этого варианта ДЯ КИО
подготовил хороший плацдарм для выводов интерпретеционного характера (Яровой, 1985).
Мы считаем, что существуют все основания относить к древнейшим памятникам ДЯ КИО в юго-западном
варианте, в частности, и в целом среди восточноевропейских памятников ДЯ КИО думянские погребения
северопрутской группы ДЯ КИО, со "скорченно на спине", ориентированными на запад захоронениями.
Соотношение древнейших памятников ДЯ КИО Восточной Европы и погребений с охрой в Румынии затрудняется
из-за безинвентарности погребений. Древнейшим, по В. Зирра, следует считать погребение в Касимчи
(Добруджа), которое, возможно, является грунтовым. Оно обычно сопоставляется с Суворово II 1/7, от которого
находится в непосредственной близости. Любопытно, что Зирра упоминает о погребениях с охрой с элементами
культур Лендьел и Тиса, но считает преждевременным их сопоставление с "погребениями с охрой" в Румынии
(Зирра, 1960, с. 97-124).
Погребения под курганами "скорченно на спине" и окрашенные в Потисье (Венгрия) были впервые
интерпретированы И. Эчеди как древнеямные памятники, что совершенно верно. Нижнюю границу для этих
памятников исследователь устанавливает от конца культуры Бодрогкерештур (Эчеди, 1979), что по трипольской
шкале означает позицию после триполья В2 или в конце Триполья В2.
Таким образом, погребения в Попрутье (Думяны 15/3,4 и 8/осн.) времени Триполья В1-В2 являются
древнейшими в Восточной Европе и на территориях Западной Европы - Румынии, Северной Ьолгарии и Венгрии среди памятников ДЯ КИО.
Происхождение древнеямной КИО (точнее, формирование ее ядра в виде кургана, скорченного на спине
положения скелета, западной ориентировки, охры) сводится к выявлению древнейших курганов в Ьвропе, т. е.
более древних, чем в Северном Попрутье времени Триполья Bl- B2; к. очерчиванию ареалов распространения
скорченных на спине скелетов с западной ориентировкой и к определению возможной связи более древних
памятников с северопрутскими; а также к поиску аналогий всем типам керамики юго-западного варианта,
поскольку выделить в них древнейшие пока не представляется возможным при столь большом проценте
безинвентарных погребений.
Курган для земледельческих культур балкано-дунайского круга V-IV тыс. до н. э. не характерен. В Средней
Европе первые курганы зафиксированы в 3 четверти IV тыс. до н. э., в культуре воронковид-ных кубков (КВК), в
Сарново (КВК АВ - 3620 до н. э.), и позже в Баальоерге (КВК1). Для выяснения того, в какой культуре - КВК или
ДЯ КИО - впервые появился курганный обряд, следует провести синхронизацию соответствующих ступеней КВК
АВ, КВК I, Лендьела II (белорасписного) и Триполья В. Хоуштовой установлено, что КВК АВ зарождается в
период белорасписного Лендьела II. На днестровском поселении трипольской культуры Городница (BI - ВI-1, по
Черныш) найдена лендьелская белорасписная чаша (Лендьел II). Учитывая, что рядом на Волыни существуют и
чисто лендьелские поселения ступени Лендьел II, синхронизация (частичная) Лендьел II и Триполья В1|
представляется однозначной. Следует допускать (учитывая, что исходная территория культуры Лендьел Моравия, Словакия и Венгрия) сосуществование Лендьел II с последней ступенью Триполья А. Следуя за
ступенью Лендьел II, Баальберг соответствует ступени Лендьел III (нерасписному) и соответственно по
трипольской шкале, соответствует Триполью В1 - Триполью Bl -B2. Верхняя граница определяется Трипольем В2,
отмеченным связями с Бодрогкерештуром, в период которого уже развивается ступень Лендьел IV (и
соответственно, КВКП). Существование КВК 1 (баальбергской ступени) на Волыни доказывается слоями КВК на
поселении в Зимио, которые перекрывают Лендьел II, и существованием памятников Гоща - Вербковицы,
соответствующих Лендьелу III (в который вошел компонент КВК 1 ступени) на Волыни.
Таким образом, курганы Сарново предшествуют северопрутским курганам, а курганы Баальберга
непосредственно предшествуют или частично синхронны с северопрутскими, и хронологический приоритет в
появлении курганного обряда принадлежит КВК.
Обряд погребения "скорченно на спине" в основном чужд погребальному обряду земледельческих культур
балкано-дунайского круга и среднеевропейским культурам, кроме культуры Лендьел, КВК Баальберга, культуры
Рессен (единичные погребения) и бжесць-куявской культуры. Хронологический диапазон этого обряда в
Западной Европе - Лендьел 16 - Лендьел III - Лендьел IV или по трипольской шкале Триполье А - Триполье С1.
Этот обряд встречается в кругу культуры Лендьел и производной от нее КВК и задетой ее влиянием - Рессен.
Следовательно, указанный обряд происходит из культур Средней Европы Лендьел - КВК.
Керамика юго-западного варианта представлена 13 типами (Яровой, 1985) исключительно плоскодонных (кроме
XI типа - круглодон-ного сосуда) керамических форм (рис. 50). Все они находят полные, типологически
безупречные аналогии в культуре воронковидных кубков (рис. ;0: 1-23), причем существенно подчеркнуть то,
что шаровидная амфора (рис. 50: 11) находит также параллели в КВК, поскольку КША вырастает на основе КВК
и сосуществует с ней, а редкий для КВК круглодонный сосуд встречается в приальпийском варианте КВК Михельсберге и во всем ареале КВК. Те формы, которые встречены в древнеямных погребениях ДнестроДунайского междуречья и не вошли в классификацию Е. В. Ярового, обнаруживают также безупречные аналогии
в КВК (9 из 12 форм), а 2 формы круглодонных сосудов (рис. 50, 51: 31, 32) находят аналогии в лендьелских
памятниках времени Лендьел III, равно как и некоторые другие (рис. 50, 51: 35а, 40, 45, 47). Таким образом,
анализ керамических форм ДЯ КИО не противоречит выше сформулированным выводам об исходном центре
курганного обряда в области культур Лендьел - КВК. Хронологически большая часть форм укладывается в рамки
Лендьел III - KBK1 (баальбергская ступень).
Из вышеприведенного анализа следует, что в Северном Попрутье, в степной полосе восточнокарпатских
предгорий, в непосредственной близости к ареалу культуры Лендьел и КВК (памятники которых достигают
Волыни) и на основе этих двух культур на рубеже IV/III тыс. до н. э. сложилось ядро новой культуры,
включившее курган (от КВК), обряд "на спине скорченно" (от Лендьел и КВК) и керамику (КВК),
распространение которого в восточном направлении в зоне понто-каспийских степей и взаимодействие с
субстратом (в восточной зоне ареала ДЯ КИО - Средний Стог II) привело к образованию ДЯ КИО. Процесс
сложения ДЯ КИО имел место в период Триполья В1-В2.
Антропологический тип древнеямников Северо-Западного Причерноморья укрепляет уверенность в
происхождении древнеямной культуры в Подунавье и Прикарпатье от КВК. Это тип "долихокранный, довольно
узколицый, со средневысоким лицом. Ближайшие аналогии в населении культуры воронковидных кубков"
(Шевченко, 1984, с. 119). Шевченко указывает на присутствие в Волго-Донском междуречье еще пяти
антропологических типов и этого типа. Последний наряду с Другим (шестой - по классификации Шевченко)
принадлежит к группе населения, которые "вообще могли попасть на Волгу только из Поду-навья" (там же).
Хронология древнеямных комплексов (см. выше) подтверждает направление движения древнеямников с запада
на восток.
Этническая атрибуция ДЯ КИО устанавливается как индоиранская, исходя из того, что культуры Лендьел и КВК праиндоевро-пейские. Это положение согласуется и с тем, что поздние древнеямные комплексы занимают в
течение первой четверти II тыс. до н. э. значительную часть понто-каспийских степей, что после установления
Абае-вым (1965) доскифского иранского пласта, относимого им к началу II тыс. до н. э. (Абаев, 1965, с. 124)
позволяет установить иранскую атрибуцию поздних памятников ДЯ КИО. Во всяком случае не приходится
сомневаться в иранской атрибуции полтавкинской культуры, вырастающей, по общему признанию, на основе
древнеямной культуры. Полтавкинская культура составила основной компонент срубной культуры; близкие к
ней памятники петровского типа легли в основу алакульской культуры. Население срубной и андроновской
культурно-исторических общностей занимали огромное пространство понто-каспий-ских степей и явились
фундаментом культуры ираноязычных скифосав-роматских племен I тыс. до н. э., зафиксированных уже в
письменной традиции древних греков.
Каким бы спорным ни был вопрос о доли участия срубной общности з формировании скифской культуры,
выявление и датировка Абаевым доскифского иранского пласта на данных лингвистики, подкрепляемая его
картой гидронимов, опубликованной Членовой (1984) делает иранскую атрибуцию срубной культуры, а вместе с
тем и полтавкинской, единственно возможной.
Хронология свидетельствует, что поздние ямные племена также были ираноязычными, а раннее древнеямное
население, занимавшее в конце IV - начале III тыс. до н. э. надо относить к эпохе индоиранского единства.
Таким образом, удается проследить истоки древнеямной культуры и ее антропологического типа в
хронологически более древней культуре - КВК и в ее антропологическом типе, представляющей вместе с
лендьелской археологический эквивалент позднеиндоевропейской пра-культуры. Более же поздние культуры
(полтавкииская, срубная) определенно атрибутируются как ираноязычные; позволяют относить население
древнеямной культуры в Северо-Западном Причерноморье к древнейшему индоираноязычному этносу, а с
середины III тыс. до н.э.- к иранскому этносу. Выделенная нами кубано-днепровская культура (периода
Триполье С2 - начало КДК) характеризуют распад индо-иранцев по археологическим данным (вторая половина
III тыс. до н. э.).
ГЛАВА 12
СЕВЕРНОЕ И ВОСТОЧНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ В III ТЫС. ДО Н. Э.
ИНДОАРИИ В АЗОВО-ЧЕРНОМОРСКИХ СТЕПЯХ. ВЫДЕЛЕНИЕ КУБАНО-ДНЕПРОВСКОЙ КУЛЬТУРЫ.
АРЕАЛЬНЫЕ СВЯЗИ КДК С ДЯ КИО И ДОЛЬМЕНАМИ НОВОСВОБОДНОЙ
В настоящее время уже не стоит вопроса, следует ли отделять памятники с повозками и обрядом погребения с
отклонением на спину от древнеямных памятников и объединять их в отдельную культуру. Этот вопрос решается
однозначно всеми исследователями, кто обнаруживал подобные памятники и касался вопросов их
интерпретации (Гей, 1985, с. 39; Трифонов, 1987, с. 27; Шилов Ю. А., 1982, с. 105).
Впервые об этих памятниках с повозками как об отдельной культуре мы высказались в 1978 году (Сафронов,
1979а, с. 128), в то время как другие археологи продолжали относить эти памятники к древнеямной культуре
(Гей, 1979).
В 1980 году была дана характеристика этой культуры; указано, что она входит в круг индоевропейских культур
III тыс. до н. э.; приведены хронологические аргументы в пользу датировки ее древнейших памятников
временем дольменов Новосвободной, было предложено рассматривать ее филиацией (степным вариантом)
культуры Новосвободной (Николаева, 1980, с. 29-30; Сафронов, 1980, с. 7). В 1983 году мы сформулировали
свою концепцию по кубано-днепровской культуре как о культуре, отличной от древнеямной, в хронологических
рамках 23-18 вв. до н. э., в ареале от Нижнего Поднепровья и степного Крыма и Закубанья; памятники были
атрибутированы как памятники индоариев (Николаева, Сафронов. 1983, с. 67-68), была обоснована с
этническое точки зрения и связь Новосвободной с погребениями кубано-днепровской культуры (КДК).
За последние 5 лет появились новые интересные материалы по КДК в Прикубанье и Закубанье и о подобных
памятниках на западных территориях в области юго-западного варианта древнеямных КИО (Яровой, 1985; Гей,
1986, 1987), которые позволяют точнее проработать отдельные звенья нашей концепции. Следует отметить, что
полемика, связанная с кубано-днепровской культурой, (Гей, Трифонов) не обогатила данную проблематику,
поскольку, не касаясь основ выделения культуры, свелась к схоластическому спору о названии культуры.
В отличие от культур среднебронзового века кубано-днепровская культура безинвентарна в основной своей
массе, как и генетически связанная с ней древнеямная культура, особенно на ранних этапах развития.
Существенно проследить, какие признаки объединяют ее в культуру и отличают от культур в ареале и
диахронии.
Памятники КДК были первоначально ограничены в соответствии со стратиграфией как памятники постмайкопского и докатакомбного времени в Нижнем и Среднем Прикубанье. Культурно-дифференцирующие
признаки майкопской и катакомбной культуры высоко избирательны, поэтому отделение КДК от культур
предшествующего и последующего периода в диахронии не составляет затруднений, но такие хронологические
границы не препятствуют попаданию в массив постмайкопского и докатакомбного времени и вытянутых
погребений Закубанья (Ульский аул, кк. 1-5, раскопки Н. И. Веселовского и Уляп, к. 3, раскопки В, А. Сафронова
в 1976 году), и древнеямных погребений с обрядом захоронения на спине скорченно, и группы погребений на
боку докатакомбного времени с инвентарем позднеямных погребении (Роговская, кк. 1-4 Тимашевского района,
раскопки В. А. Сафронова в 1972 году: Сафронов, 1973). Таким образом, встает задача отделения от названных
культур КДККультурно-дифференцирующие признаки, отделяющие КДК от древнеямных погребений и культуры вытянутых
погребений Закубанья - обряд трупоположения (в КДК самый выразительный и массовый обряд - это
захоронение на боку с отклонением на спину) и повозка, сопровождающая каждое пятое погребение КДК (из
расчета 40 документированных повозок из раскопок В. И. Козенковой 1973 г., В. А. Сафронова и Н. А.
Николаевой в 1978-1979 гг. и А. Н. Гея и И. С. Каменецкого в 1979-1982 гг., учитывая неопубликованные
повозки из раскопок А. А. Нехаева на 200 погребений КДК в Нижнем Прикубанье) (Николаева, Сафронов, 1982,
с. 59). Список признаков, разграничивающих три культуры постмайкопского и докатакомбного времени
Прикубанья, можно было бы пополнить и формой могильного сооружения, однако эта характеристика
недостаточно полно исследована. Известно, что в ряде погребений КДК форма могилы o- прямоугольная с
проработанными углами с одним или двумя заплечиками, достаточно глубокая, тогда как в ДЯ'К ямы ближе к
квадрату в плане, просторные, относительно менее глубокие (хотя этот признак тоже фиксируется
неодинаково). В культуре вытянутых погребений Закубанья форма могильных сооружений также
специфическая, хотя и здесь небольшая выборка не позволяет сделать надежные выводы. Ямы от дна до
заплечиков, на которых лежит настил, имеют глубину 40-50 см; иногда в ямы помещался деревянный сруб.
Культурно-интегрирующие признаки, позволяющие рассматривать три культуры в массиве памятников
постмайкопского и докатакомбного времени - не только стратиграфическое положение, но и наличие кургана, и
окрашенность охрой. Однако эти признаки широко распространены во времени и пространстве и не являются
основанием объединения.
Следует также отметить, что разграничительную функцию выполняет и территория. Действительно, вытянутые
погребения, занимая Закубанье и Среднее Прикубанье, редко фиксируются в Нижнем Прикубанье; древнеямные
погребения преимущественно распространены в более северных районах Прикубанья. Центром ареала КДК
является Нижнее Прикубанье с проходами до предгорий и Среднего Прикубанья.
Если вопрос отделения КДК от синхронных и соседних культур решается без затруднений, то более сложной
представляется проверка на гомогенность массива памятников КДК.
Помимо обряда положения на боку с отклонением на спину (I тип) в КДК выделяются еще сильно скорченные
погребения на боку с кистями рук, помещенными перед лицом (II тип) и частичная кремация (III тип
захоронения). Последние два обряда характерны не только для КДК, что не позволяет атрибутировать такие
погребения без учета археологических, стратиграфических и культурно-территориальных данных.
Три типа погребений КДК характеризуются следующими признаками:
I тип скорченного обряда положения - на боку с отклонением на спине - доминирующий в КДК, коррелирует в
ряде случаев с повозкой (Крупская 4/7, Крупская 3/17, Крупская 3/16, Павлоград 6/14, 6/11) и характеризуется
углом скорченности ног между 45 и 110°, углом между линией позвоночника и бедренными костями больше 90°,
положением правой руки (у левобочников) или левой (у правобочников), согнутой под углом от 90° до 120-140°
и вытянутым положением другой руки. Почти у всех слабо скорченных скелетов зафиксировано отклонение на
спину, что связано и с положением согнутой руки и, возможно, с теми деталями ритуала, которые остаются
незаметными для нас (органические подушки, как полагает Гей, которые подкладывали под одно плечо и
которые в дальнейшем истлевали). Создается впечатление, что первоначально погребенный лежал на спине. Так
трактует этот обряд В. И. Козенкова (1973, с. 62): "на спине с поворотом на правый бок".
II тип скорченного обряда - сильноскорченный - включается в КДК на основании корреляции с повозкой и
нахождения в одном кургане с погребениями с I и III типами обряда КДК. Выделен в Новотитаровской 1/8 (из
раскопок Козенковой, 1973). Характеризуется углом скорченности ног менее 45°, положением пяточных костей у
таза, острым углом между линией позвоночника и бедренными костями и положением одной или двух рук у
лица. Хронологический диапазон подобного обряда - от майкопской и новосвободненской эпохи до катакомбного
времени. Следовательно, этот тип обряда, коль скоро он присущ КДК, может быть включен в ядро культуры,
поскольку живет от начала до конца ее существования, но он присущ и новосвободненским памятникам, и куроаракским, и если погребение, совершенное по такому обряду, безинвентарно и не имеет повозки, то атрибуция
его более неопределенна и должна определяться кругом трех названных культур. Однако избирательность
керамики майкопской культуры, равно как и куро-аракской, а также почти повсеместное присутствие керамики
как в майкопских могилах, так и в куро-аракских позволяет почти однозначно атрибутировать безинвентарные
погребения по II типу обряда как кубано-днепровские.
Кроме того, куро-аракские погребения не встречаются на территории кубано-днепровской культуры на Днепре,
в Нижнем и Среднем Прикубанье, а новосвободненские погребения находятся в более южных предгорных
районах, стыкуясь с комплексами КДК лишь на границе степной и предгорной зон Адыгеи.
Внесение I типа погребального обряда в ядро культуры не вызывает возражений, поскольку этот обряд
доживает до конца кубано-днепровской культуры и зафиксирован как составляющая погребального обряда в
памятниках, которые трактуются как раннекатакомбные, хотя произведены в ямах. Таковым является широко
известное погребение в яме с повозкой в урочище "Три Брата" (раскопки П. С. Рыкова в Калмыкии,
опубликованные И. В. Синицыным - Синицын, 1948, с. 147). Этот обряд отмечен и в катакомбах, которые были
выделены нами в приазовскую культуру, распространенную на Донетчине, в Подонье, Калмыкии (Николаева,
Сафронов, 1981, с. 4-26), характеризующую также ранний этап становления катакомбной культурноисторической общности в Восточной Европе. Неслучайность обряда I типа в раннекатакомбных памятниках
Калмыкии доказывается нашей находкой такого погребения в яме с колесом и обрядом на боку с отклонением на
спине в Джангре 1/6, в низовьях Волги (раскопки Н. А. Николаевой, В. А. Сафронова в 1985 году;
неопубликованы).
Внесение II типа погребального обряда КДК в ядро культуры обосновывается доживанием этого обряда до
катакомбной эпохи и переживании его в ряде катакомбных памятников. Это доказывается обнаружением
амфоры реповидной формы с зональным орнаментом при погребении КДК II типа (рис. 53: 1, 2), аналогичной
амфоре в катакомб-ном погребении в Павлограде 6/10 (ПКОС 1978), ранний возраст которого и причастность к
культуре погребений с повозками иллюстрируется колесом, закрывающим вход в камеру.
III тип обряда КДК - частичная кремация. Связь этого обряда с двумя вышеописанными типами обряда, I и II,
обосновывается и стратиграфией кургана I в Новотитаровской (раскопки Козенковой, 1973) и погребений
Новотитаровская 1/12, 1/9, 1/8.
Новотитаровская 1/9 с обожженным костяком располагалась стратиграфически между двумя погребениями с
повозками и двумя рассмотренными типами погребального обряда I и II. Помимо этого трупо-сожжение было
зафиксировано в том же кургане, в комплексах Ново-титаровка 1/4,5. Следовательно, хронологическая позиция
этого обряда определяется между I и II типами обряда трупоположения. Культурная принадлежность к КДК
обосновывается присутствием следов огня почти в каждом погребении КДК в Прикубанье. Однако в отличие от
двух других типов погребального обряда "трупосожжение" не может включаться в ядро культуры, а должно
рассматриваться как деталь погребального обряда, совмещенная с 2 типами обряда трупоположения, "использование огня в ритуале".
Погребения, совершенные по I и II типам обряда без повозок, занимают ту же стратиграфическую позицию в
кургане, что и погребения с повозками. И в тех, и в других погребениях встречена керамика одной и той же
традиции.
Помимо керамического, в КДК известны и другие категории инвентаря: каменный, металлический, костяной (по
материалу), оружие, орудия труда, украшения (по функции). Существенным дополнением к характеристике
погребального инвентаря КДК явилось обнаружение погребения "литейщика" в Нижнем Прикубанье, с. Малаи,
Красноармейского р-на (раскопки А. Н. Гея - И. С. Каменецкого в 1979 году: Гей, 1987, с. ). В этом погребении
представлены топор майкопско-новосвободненского облика в виде литейной формы и каменный топор гладкий,
что, с одной стороны, позволяет еще раз подтвердить нашу датировку ранних памятников КДК
новосвободненским временем (РБ Па, 23 в. до н. э., по Сафронову), а с другой стороны, сравнить и
синхронизировать с топорами из Трои II (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 335: 13-15). В качестве украшений в
погребениях КДК встречены, как и в позднеямных, костяные молоточковидные булавки, плоские бляшки с
пуансонным орнаментом. Хронология этой категории инвентаря показана нами на материале (Предкавказья и
Причерноморья (Сафронов, 1972; Сафронов, Николаева, 1975). Большее значение булавки КДК имеют для
синхронизации КДК и древнеямных погребений.
Керамика кубано-днепровской культуры по технологии изготовления, формам и деталям восходит к гончарным
традициям КША (сравни: рис. 55: 1-5 и 55: 6-11, а также рис. 57: 1-6, 13-18, и рис. 57: 7-12, 19-24) и в ряде
образцов повторяет формы производных от КША кубано-терской), (Николаева, 1987) и новосвободненской (рис.
54). Немногочисленная керамика, распределенная между двумя типами обряда КДК, объединяется своей
причастностью к керамическому комплексу Новосвободной. Керамический комплекс погребений КДК без
повозок, совершенных по I и II типам обряда, в Прикубанье также составлен керамическими типами,
встреченными как в керамике Новосвободной, так и в кубано-терской культуре (рис. 56). Объединяет их то, что
подобные типы керамики встречены в кругу культуры шаровидных амфор (и такие параллели были приведены
нами - Николаева, Сафронов, 1982, табл. 7, 8), к которой восходит и керамика дольменов Новосвободной и КТК.
Малое количество керамики КДК (18 сосудов на 200 погребений КДК в Прикубанье) не позволяет внести в
"ядро" культуры определенные типы керамики, но атрибуция того культурного круга, к которому относится
керамика КДК (КША, производные от КША, культура дольменов Новосвободной, кубано-терская культура) дает
возможность ввести самую общую характеристику для керамического комплекса КДК в ядро культуры.
Эта характеристика будет определяться как "керамика, принадлежащая к кругу культуры шаровидных амфор и
генетически связанных с ней культур".
Обнаружение новосвободненской амфоры в погребении КДК (Крупская 3/16 - рис. 56: 12 и 56: 1), совершенном
по I типу, позволяет рассматривать и другие типы новосвободненской керамики присущими керамике КДК,
поэтому обнаружение чернолощеного кубка (рис. 56: 14 сравнить с рис. 56: 3, 4), совершенном по II типу
обряда (Среднее Прикубанье, КРОС, 1979, 1/1, раскопки экспедиции Северо-Осетинского университета)
позволяет расширить набор керамики в ранних погребениях КДК (рис. 56: 14 - Николаева, Сафронов, 1982, рис.
5: 3, 7).
Стратиграфическое положение погребения по I типу без повозки, с двуручным сосудом (рис. 56: 15 сравнить
рис. 56: 5), зафиксировано в кубано-терской культуре раннебронзового века этапа IIb, следующего за
новосвободненским (Дзуарикау 1/19: Николаева, Сафронов, 1980, рис. 3: 1: 4); в кубано-днепровской культуре
(Новотитаровка 1/9) между основным погребением Новотитаровка 1/12, совершенным по I типу и с повозкой, и
впускным - Новотитаровка 1/8, совершенном по II типу и с повозкой, позволяет включить двуручный сосуд в
число характерных сосудов для КДК (Николаева, Сафронов, 1983, с. 56, 60, рис. 5: 5).
Таким образом, амфора, двуручный сосуд и кубок - характерные формы керамического инвентаря для КДК
раннего этапа.
Таким образом, мы можем констатировать, что в Нижнем и Среднем Прикубанье имеется массив памятников,
стратиграфически размещающийся между майкопскими и раннекатакомбными погребениями в курганах, в
хронологических рамках - 23-18 вв. до н. э., занимающий определенный и ограниченный ареал, не
совпадающий с ареалом синхронных культур, таких, как новосвободненская и древнеямная, кубано-терская и
культура вытянутых погребений Закубанья.
Этот массив памятников достаточно значителен для выделения культуры, в нем более 200 погребений. Он
выделяется из ряда синхронных и соседних культур по признакам, затрагивающим основы культуры: по обряду от новосвободненской, древнеямной и "вытянутых" захоронений Закубанья, по керамике - от древнеямной. И
напротив, культуры, сменяемые и сменяющие во времени эти памятники, по своим высоко специфическим
характеристикам хорошо отделяются от этого массива памятников (по форме могильного сооружения" по
керамике и по обряду захоронения).
Вместе с тем памятники, включаемые в данный массив, объединяются по обряду трупоположения (с отклонением
на спину, бочные захоронения, "сильно скорченные" захоронения с руками перед лицом и трупосожжение, или
следы ритуальных кострищ в могиле); по форме могилы с помещением в каждом пятом погребении повозки; по
керамике, принадлежащей к кругу КША и культур, генетически с ней связанных.
Подобная характеристика этого массива памятников соответствует представлению о новой культуре. Учитывая
соответствие археологической культуры, системе, а также определение Хмелева (Типы в культуре, 1978) для
системы, мы можем констатировать, что памятники КДК соответствуют и системе, а следовательно, и
археологической культуре, поскольку являют собой множество, обладающее интегральным качеством
(объединяющие памятники КДК признаки) и единственно возможной связью элементов (памятников) этого
множества. Так можно обосновать выделение кубано-днепровской культуры, используя принципы системного
подхода. Отметим, что Нижнее и Среднее Прикубанье является тем базовым регионом, в котором только и может
быть выделена кубано-днепровская культура, хотя проявления ее имеются по всей полосе причерноморских
степей и даже в Румынии, Болгарии, Северо-Восточной Венгрии. Это объясняется и наибольшим числом повозок,
сосредоточенных в небольшом регионе, в одном кургане или группе соседних курганов, и вообще большим (200
погребений) массивом памятников, хорошей и множественной стратиграфией, присутствием датирующих
категорий инвентаря.
Учитывая, что Прикубанье - базовый регион, все памятники в более широком ареале (как Северное
Причерноморье), аналогичные выделенным в КДК по обряду погребения (бочные с отклонением на спину с
восточной и западной ориентировкой, сильно скорченные с руками перед лицом и повозками), по керамике
(принадлежащей к кругу культур, отмеченных влиянием КША) мы должны включать также в эту культуру. Такую
работу мы выполнили в 1982 году (Николаева, Сафронов, 1983, с. 60), указав, что 1 и II типы обряда КДК
встречены в.. Подонье (VI, 19 по Каталогу) и Нижнем Поднепровье (IV, 13- 17 по Каталогу) и Северном
Приазовье (IV, 18 по Каталогу) вместе с повозками. Без повозок, но с реповидными сосудами новосвободненского типа по I и II типам обряда КДК совершены погребения в Крыму у Красноперекопска (Танковое 9/17, Рисовое
1/65, по Щепинскому: Николаева, Сафронов, 1983, рис. 9: 1, 2). Помимо таких керамических форм, встречены
амфоры с ручками-уступами (Рисовое 1/69, Бабенково 1/21, Рисовое 4/14, Танковое 9/15, по Щепинскому:
Николаева, Сафронов, 1983, рис. 10: 5-8) и кубковидные сосуды (Танковое 9/7, Рисовое 1/50: Николаева,
Сафронов, 1983, рис. 10: 3, 4) (рис. 55). И обряд, и использование повозок для погребения, и керамика
"новосвободненского облика" (или шире - круга КША) встречаются в памятниках старосельского типа,
определенных Ю. А. Шиловым (1982, с. 105-107, рис. 1 и 2). Далее на запад II тип обряда КДК встречается в
каменных ящиках, погребениях так называемого нижнемихайловского типа (Археология УССР, 1985, с. 325) и в
позднетрипольских погребениях от Днепра до Дуная. I тип обряда КДК, как и керамика, зафиксирован в
старосельских погребениях и кеми-обинских (Археология УССР, 1985, рис. 89-90).
На территории юго-западного варианта древнеямной КИО выделяются в древнеямном обряде погребения
трупоположение на боку с отклонением на спину (тип по Яровому, 1985) и скорченно на боку с руками перед
лицом (Дергачев, 1986, рис. 3, табл. 3). Этим типам обряда присуща керамика амфорного типа (Дергачев, 1986,
рис. 8: 6, 9, 3). В тех же пределах распространен и колесный транспорт, который сопровождается обрядом
погребения с отклонением на спину, т. е. I типом обряда КДК. Таким образом, можно говорить о проявлениях
КДК как в обряде трупоположения, так и использовании повозки в качестве погребального инвентаря, и в
керамической традиции в ареале от При-кубанья до Северо-Восточной Болгарии (сужу, по Панайотову). Общее
количество таких погребений не больше 100, причем число повозок относительно уменьшается.
Хронология памятников КДК и погребений с колесным транспортом показывает, что западные памятники КДК
древнее восточных (в При-кубанье), однако в настоящее время трудно локализовать центр формирования
культуры на какой-то конкретной территории Северного Причерноморья. Можно только сказать, что
хронологический разрыв памятников КДК на крайних пределах ее ареала незначителен и что количественно
восточный массив памятников КДК в несколько раз превосходит западный массив памятников КДК, так же как и
число повозок в Прикубанье (40 повозок без учета неопубликованных сведений А. А. Нехаева, с учетом их более 40) превосходит число северопричерноморских повозок в 3 раза, причем центр последних (по
количественному признаку) - в Нижнем Поднепровье.
Древнейшие памятники КДК на западных территориях от Дона до Днепра синхронны с майкопской культурой по
кавказской линии синхронизации, с концом Триполья С1 и нижним слоем Михайловского поселения. Для
доказательства этого тезиса достаточно привести хронологические обоснования Ю. А. Шилова первооткрывателя старосельских памятников с повозками, а также нашу схему синхронизации погребений,
совершенных по I и II обрядам КДК, содержащих как керамику новосвободненского облика, так и инвентарь,
характеризующий вытянутые погребения пост-мариупольской культуры, по Ковалевой (1987), с Михайловским
поселением.
Ю. А. Шилов выделяет 9 погребений раннего этапа старосельского типа (1982, с. (106), которые он датирует "по
данным типологострати-графического окружения временем Михайловки II" (там же). 30 погребений позднего
этапа старосельского типа Ю. А. Шилов относит к позднеямному периоду - Михайловке III, причем, позднейшие
из них зафиксированы в стратиграфическом окружении погребений "катакомб-ной культуры". Ю. А. Шилов
считает, что керамика новосвободненско-го типа появляется на позднем этапе старосельской группы, а новотитаровские (кубано-днепровские) погребения характеризуют поздний этап старосельского типа (там же, с. 106).
Далее Ю. А. Шилов констатирует синхронность кеми-обинских и старосельских погребений и указывает на
большую древность старосельских памятников сравнительно с памятниками ямной культуры типа Михайловки II.
"Истоки старосельского типа следует искать в среде памятников среднестоговского времени" (там же, с. 107).
Как указывалось выше, нижнемихайловские погребения, по Ю. А. Шилову, датируются по майкопским сосудам
(Первоконстантиновка 18/4), по сосудам типа Михайловка I и Средний Стог II, что по трипольской шкале
определяется Трипольем CI. Мы показали выше, что древнейшие древнеямные памятники ДЯ КИО находятся в
нерасчлененной стратиграфической связке с так называемыми нижнемихайловскими погребениями в
правобережье Нижнего Поднепровья и междуречье Буга и Днепра. И следует подчеркнуть, что неправомерно
включать в старосельские древнейшие памятники древнейшие древнеямные погребения этого региона, как это
предложено Ю. А, Шиловым (1982, с. 105), поскольку размываются критерии выделения кубано-днепровской
культуры, в которую мы включаем и старосельский тип.
Таким образом, Ю. А. Шиловым не приводится никаких прямых данных о датировке древнейших старосельских
погребений майкопским временем, кроме фрагмента из Первоконстантиновки 1/8 майкопской керамики, если
определение сделано правильно. В лучшем случае незначительное число (9 погребений) наиболее ранних
памятников, не содержащих к тому же керамики, может быть датировано временем Михайловки II (нижний
горизонт, т. е. временем Новосвободной).
В этой связи следует привлечь другие памятники к обоснованию майкопской даты для древнейших
старосельских памятников. Обнаружение в Северном Крыму у Красноперекопской трех погребений но обряду
КДК II типа с реповидным сосудом новосвободненского типа (Рисовое 1/65), с редкими фигурными костяными
пронизями, встреченными в левобережье Нижнего Поднепровья в постмариупольской культуре (Танковое 9/15)
и каменным терочником - характерным атрибутом погребений КДК в Прикубанье (Щепинский, Черепанова, 1969,
с. 59, рис. 17: 5, 6: 18: 1-3) (рис. 55: 9) позволяет относить их с КДК (поскольку они включают два компонента
ядра культуры КДК из трех имеющихся), но датировать майкопским временем, поскольку в постмариупольской
культуре дважды были найдены литейные формы для отливки проушных топоров майкопского типа (Верхняя
Маевка XII гр. 2/10, о. Самарский 1/6 - Ковалева, 1979, 1980).
Положение этих погребений по II обряду КДК между двумя погребениями, совершенными по I типу обряда КДК в
одном и том же кургане, содержащими кубки новосвободненского типа и сосуда типа Михайловки I (Николаева,
Сафронов, 1983, рис. 9: 3, 4) (рис. 55: 3, 4) и аналогичными керамике старосельского типа, усиливает
вышеприведенные аналогии и правомерность отнесения всех названных погребений к КДК, так как I тип обряда
- это наиболее специфический для КДК и избирателен настолько, что может быть отнесен к КДК даже при
отсутствии повозки.
Все сказанное о северокрымских погребениях можно перенести на старосельские погребения Нижнего
Поднепровья. Они должны быть включены в КДК, поскольку, помимо обряда трупоположенйя (Г тип) и керамики
новосвободненского облика, включают очень существенный элемент - повозку. Датировка же старосельских
погребений Нижнего Поднепровья может опираться на схему синхронизации северокрымских памятников, как
это было изложено, и определяться майкопским периодом и Трипольем С1 (концом). А из этого следует, что
западные памятники КДК в Причерноморье датируются раньше восточных. Если древнейшие восточные
памятники КДК в Прикубанье датируются временем Новосвободной, то причерноморские памятники КДК
датируются временем Майкопа. (По поводу датировки каждого конкретного комплекса с повозкой сказано в
Каталоге повозок - см. главу 10).
Выделение кубано-днепровской культуры и определение хронологической позиции ее комплексов на
противоположных окраинах ее ареала позволяет говорить о движении этой культуры с запада на восток, причем
тот факт, что увеличивается и число повозок с движением с запада на восток, вероятно, свидетельствует о той
роли, которую майкопская культура сыграла в развитии колесного транспорта у племен КДК. Майкопские
племена, продвигаясь на запад (поселение Константиновское на Дону, Михайловка 1, Соколовка 1/6А, 2/3:),
достигают Днепровского Правобережья и входят в контакт с носителями КДК. В результате этих контактов
майкопцы могли передать более усовершенствованную форму колеса и форму "кибитки-дома" на колесах,
которая превратила повозку из средства передвижения в форму жилища. Возможно, этим объясняется
возросшая роль повозки в ритуале племен КДК, которую мы наблюдали в памятниках КДК в Прикубанье. Это
предположение не входит в противоречие с тем фактом, что на западе повозка известна в культуре
воронковидных кубков (Броночицы и др.), которая через культуру шаровидных амфор и древнеямную культуру
явилась предтечей кубано-днепровской культуры. Вряд ли можно сомневаться, что носители КДК так же, как и
древнеямные племена древнейшего периода, знали повозку, но знакомство через майкопцев с древневосточным
транспортом обогатили знания транспортной техники у племен КДК: если в КВК мы знали цельные колеса с
прорезями (Тиндбекер Моор: Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 646:) и сплошные (рис. 46), то в КДК мы видим колеса,
сделанные из досок, по кругу, что облегчает и изготовление колеса, и ремонт его. У нас нет никаких сведений и
о кибитке на колесах в Европе, но на Востоке и на Кавказе она представлена северокавказскими моделями
катакомбного времени (Ульский аул, Три Брата и др.), из чего можно заключить, что и это усовершенствование,
древневосточное по происхождению, было привнесено в среду племен КДК только древневосточными
племенами, а таковыми в III тыс. до н. э. мы считаем только майкопские, которые достигли Северного Кавказа и
дошли до Правобережья Днепра.
Этническая, принадлежность кубано-днепровской культуры может быть установлена на основании сходства ее
по ряду признаков с древне-ямной культурой, индоиранская атрибуция которой выводится ретроспективно по
археологическим и лингвистическим данным (см. главу о ДЯ КИО). Выше указывалось, что имеется
определенное сходство с синхронной древнеямной культурой, которое и было причиной того, что эти две
культуры не могли быть отделены друг от друга. Интегрирующие признаки для КДК и ДЯ КИО включают курган,
яму как форму могильного сооружения, перекрытую древесным настилом, иногда повозки, одну форму керамики
в западной зоне ДЯ КИО - в По-бужье, Днестро-Дунайском междуречье, некоторые типы украшений (костяные
бусы, булавки, подвески в 1,5 оборота, бляхи с пунсонной орнаментацией), окрашенность скелета охрой,
использование мела и охры в ритуале. Дифференцирующие признаки включают обряд трупоположения,
повозку, которая не стала обрядовой нормой в ДЯ КИО, неамфорные типы керамики ДЯ КИО (особенно
круглодонные сосуды восточной зоны ДЯ КИО). Сходная часть керамического комплекса КДК и ДЯ КИО связана с
общим происхождением от культуры воронковидных кубков. Однако сходство керамики КДК наблюдается только
с керамикой западной зоны ДЯК. В Прикубанье - восточной зоне ДЯК - бросается в глаза резкое отличие
керамики КДК и ДЯК. Последние относятся к типичным круглодонным, овоидным сосудам волго-уральского и
донского варианта, по Мерперту, никак не напоминающим об общем происхождении. Это свидетельствует также,
что отпочкование кубано-днепровской культуры от археологического эквивалента индоиранцев - ДЯ'К западной
зоны - произошло на территории западнее Днепра и в период до середины III тыс. до н. э.
Сходство Новосвободной с КДК. прослеживается по точным аналогиям 8 формам керамики, что составляет 1/3
комплекса КДК (8/23) и 1/5 часть (8/43) комплекса Новосвободной. Коэффициент сходства равен 0,3, что, по
Кларку, позволяет относить культуру Новосвободной и кубано-днепровскую культуру к одной культурноисторической общности (рис. 56).
Не конкретизируя центр сложения КДК, можно вполне определенно указать на степной пояс от Прикарпатья до
Среднедунайской равнины, к которому подходили границы ареала и культуры шаровидных амфор, и баденской
культуры (большая часть форм которой имеется в комплексе Новосвободной), и древнеямной культуры, где
могло иметь место взаимодействие, приведшее к сложению нового культурного комплекса.
В 1983 году мы привели три модели, объясняющие сложение КДК (Николаева, Сафронов, 1983, с. 62).
Лингвисты считают, что 20% сходства лексики указывает на языковое сходство. Сходство трех культур - КДК,
ДЯК западной зоны, Новосвободной - находит хорошее объяснение в индо-хеттской теории Стертеванта.
Этническая атрибуция КДК, как индоарийская (Николаева, Сафронов, 1983, с. 66 и сл.) и сходство
Новосвободной с КДК позволил сделать вывод о хетто-палайской атрибуции Новосвободной и в дальнейшем
позволит уточнить ареал сложения КДК в большей мере.
Этническая принадлежность КДК устанавливается более определенно, чем у новосвободненцев. КДК занимает
узкую приморскую территорию от низовий Южного Буга - Днепра до низовий и среднего течения Кубани. Если в
междуречье Днепра - Дона эта культура растворяется ко II тыс. до н. э. в ямной культуре, то в Прикубанье и
Крыму (см. выше и напр. Рисовое 1/41, 1/43; Щепинский, с. 122-124, рис. 48: 1, 2, 9-13) типичные комплексы
КДК встречены с булавками как раннего, так и позднего облика. Это свидетельствует об их доживании до
катакомбного времени. Вне всякого сомнения, эта культура вошла компонентом в выделенную нами
приазовскую катакомбную культуру, об этом свидетельствует полностью сохранившийся в катакомбной культуре
погребальный обряд (I и II обрядовые группы, как и в КДК, охра, мел, угольки на подстилке), за исключением
коренных изменений в форме могильного сооружения (появление катакомбы). В комплексах КДК и ПКК имеются
каменные стелы. Появление приазовской культуры (ПКК) мы связывали со "смещением в восточные районы
массива мегалитических культур шаровидных амфор и шнуровой керамики, появлением на начальной фазе этого
процесса кеми-обинских, нижнемихайловских и западно-кавказских дольменных памятников и оформлением
катакомбных культур на заключительном этапе", иными словами, с процессом индоевропеизации азовочерноморских степей. (Николаева, Сафронов, 1981, с. 5 и сл.).
В 18 в. до н.э. в СБ 1с (по периодизации Сафронова для Юга Восточной Европы (1979, с. 15) или в горизонте С
для степного Предкавказья (Сафронова, 1974, с. 77-97), когда в некоторых районах Нижнего Прикубанья еще
продолжает существовать ОКК, на Нижнем Дону и на Донетчине появляется донецкая катакомбная культура
ДКК, в сложении которой участвовали три компонента: пришлый североевропейский, древнеямная культура,
приазовская катакомбная культура. На нижнем Днепре в чуть более позднее время появляется аналогичная ДКК
ингульская катакомбная культура. Впоследствиии все эти культуры вошли в предкавказскую катакомбную
культуру, сменившуюся в Нижнем Подонье и Прикубанье культурой многоваликовой керамики и срубной
культурой. В Закубанье этот период слабо освещен памятниками; вполне возможно, что катакомбные племена
отступали, как и в Центральном Предкавказье, к горам, и остатки прежнего населения, возможно, сохранились в
предгорьях. Возможно, именно ка-такомбный компонент обеспечил некоторый параллелизм в развитии
позднебронзового - раннежелезного века Центрального Предкавказья, северо-западных предгорий Северного
Кавказа и Горного Крыма. Сходство кобанских сосудов с катакомбными и чернолощенными обряда погребения
"скорченно на боку" с руками перед лицом мы уже отмечали. Для Горного Крыма и его южного берега
достаточно точные и полные параллели по обряду погребения и керамике отмечаются между
позднекатакомбными и кизил-кобинскими А. А. Щепинским. Их можно дополнить соответствиями, уводящими к
керамической традиции КДК.
В Нижнем Прикубанье и Адыгее в керамических комплексах позднебронзового - раннежелезного века есть ряд
корреспонденции, уводящих к катакомбной и даже керамической традиции КДК. Однако это особая тема. Для
этнической характеристики КДК важно, что с 23 в. до н. э. до второй половины 18 в. до н.э. от низовий Буга и
Днеп-ра до низовий Кубани приморская полоса была занята одной культурой, которая на этой же территории
переросла в ПКК под влиянием злотского компонента, но продолжала существовать на этой территории до 16 в.
до н. э. (до 17 в. до н. э. - на Нижнем Дону). Далее эта культура вошла компонентом в инглуьскую катакомбную
культуру на Днепре и ДКК, а через последнюю непосредственно и в предкавказскую, которая доживает до 13 в.
до н. э., как установлено, в предгорных районах.
Таким образом, на протяжении более чем полтысячи лет, на указанной территории существовала единая
культура - КДК, которая входила в разные варианты катакомбной общности, возможно, вошедшей компонентом
в материальную культуру раннежелезного века.
Памятники и, вероятно, население указанной территории на протяжении полуторатысячелетней истории
отличались от остальных памятников и населения Северного Причерноморья - к такому же мнению на основании
исторических и лингвистических данных пришел О. Н. Трубачев, указавший, что "неправомерно отождествлять
все Северное Причерноморье с иранским языковым ареалом" (Трубачев, 1978, с. 35). По его мнению, "берега
Керченского пролива, Таманский полуостров, Восточное Приазовье, Северо-Западный Кавказ своим
лингвистическим своеобразием обязаны в значительной степени особому индоевропейскому неиранскому этносу,
фигурирующему в литературной традиции и свидетельству древних как племена синдов и мео-тов" (там же, с.
35). На основании данных ономастики (из греческих надписей на камнях) и текстах античных авторов и
топонимики, Трубачев, вслед за Кречмером, приходит к выводу об индоарийской или праиндийской
принадлежности синдов и меотов" (там же, с. 37). Син-ды, по мнению исследователя, жили на Дону и называли
Танаис (Дон) - *Sinus, что мы читаем как искажение первоначального синдо-меотского *Sindus (там же, с. 37).
Далее Трубачев отмечает, что "толь-ков индийской индоарийской ветви языков река называется *Sindus.
Отсюда, по Трубачеву, и название реки Инд, страны Инда. "Меоты или маиты были теснейшим образом связаны
с Азовским морем, древней Меотидой. Связь названий моря и народа была ясна в общем еще древним. Народ
был назван по морю, а не наоборот" (там же, с. 36). Название Азовского моря Трубачев читает *tem-arun
('темное море' - др.-инд.) объясняется из индоевропейского *dhe - "кормить грудью", т. е. кормилица Черного
моря. Анализ языковых фактов привел Труба-чева к интереснейшему и основополагающему выводу,
чрезвычайно важному и для определения этнической принадлежности КДК.: "На Нижнем Дону синды жили до
появления индоариев в Передней Азии" (там же, с. 37), т. е. до появления там митаннийцев (до 17 в. до н. э.).
Исключительное значение имеет расшифровка Трубачевым, что "название меотов - эпиграфическая форма
'maitai' передает, видимо, само название - всплывает в то же время (II тыс. до н. э. - в Передней Азии; так мы
этимологизируем название 'maita', производное с хурритским суффиксом 'nni' от одного из арийских
самоназваний 'maita' (там же, с. 16). Следовательно, в Передней Азии с 17 в. до н. э. восходит к названию
меотов, живших по берегам Азовского моря, включая Нижнее Прикубанье. Меоты, или вернее, их часть,
образовавшая правящую верхушку государства Митании, должна была уйти из Прикубанья не позднее конца 18
в. до н. э., а допуская время на неизвестные перипетии, приведшие к власти пришельцев, их уход следует
датировать и более ранним временем, т. е. временем КДК (23- сер. 18 вв. до н. э.).
Близость названий 'Hypanis' - Южный Буг, 'Hypanis' - Кубань, 'Hyphasin' в Индии (Трубачев, 1976, с. 16) и новые
открытия Трубаче-ва "об индо-арийских следах, помимо непосредственного Приазовья, также в Крыму и
низовьях Днепра" (там же, с. 16) позволили исследователю установить ареал обитания праиндийцев от низовий
Буга - Днепра по приморской полосе до Нижнего Прикубанья, включая Крым и Нижнее Подонье, удивительно
точно совпадающий с картой распространения памятников кубано-днепровской культуры. "Проявления
пракритизма в реликтах языка северо-понтийских индоарийцев, в данном случае тавров" (там же, с. 17)
рассеивают всякие сомнения в глубокой древности индоарийских свидетельств в районе Крыма. Аргументация
связи КДК и ПКК с позднейшими катакомбными культурами и связь последних с культурами раннежелезного
века не могут, таким образом, поколебать общее положение о праиндийской атрибуции КДК, но хорошо
иллюстрируют мысль Трубачева об исторических синдах и меотах как об остатках праиндийского населения в
Азово-Черноморье. В Прикубанье они столкнулись с западно-семитскими племенами майкопской культуры (см.
ниже). От этого народа они переняли некоторые технические усовершенствования колесного транспорта
(кибитки, составное колесо). Вероятно, праиндийцы были теми проводниками новых достижений в колесном
транспорте, которые, вероятно, и передали их в среду индоевропейцев, разбросанным в то время от Дона до
Рейна. Они, вероятно, были теми распространителями более совершенных майкопских, а позднее - куроаракских форм оружия (топоры, кинжалы), находки которых часто встречаются в Причерноморье от Нижнего
Подонья до Прикарпатья. Вместе с техническими достижениямй праиндийцы передавали и лексические
заимствоьания из картвельских и семитских языков в индоевропейский массив. Вероятно, этим, а не связями на
праиндоевропейском уровне и следует объяснять некоторую часть семитских и картвельских заимствований 'в
индоевропейских языках.
ГЛАВА 13
СЕВЕРО-ВОСТОЧНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ III ТЫС. ДО Н. Э. ПРОБЛЕМА ХЕТТОВ.
МЕГАЛИТИЧЕСКИЕ КУЛЬТУРЫ СЕВЕРНОГО ПРИЧЕРНОМОРЬЯ - УСАТОВСКАЯ, КЕМИ-ОБИНСКАЯ И
НОВОСВОБОДНЕНСКАЯ. ПРОИСХОЖДЕНИЕ КУЛЬТУРЫ ДОЛЬМЕНОВ НОВОСВОБОДНОЙ
Во второй половине III тыс. до н. э. на юге Восточной Европы произошли исторические события, повлекшие
исчезновение двух самых ярких культур III тыс. до н. э. - трипольской на западе и майкопской - на юго-востоке.
На смену им пришли культуры - усатовская, кеми-обинская и новосвободненская, в которых мегалитическая
традиция проявилась с разной силой. Региональный подход к изучению памятников не позволил исследователям
поставить вопрос о связи этих событий.
На юго-западе Восточной Европы трипольские памятники претерпевают изменения, которые выражаются
переходом от среднего к позднему Триполью - Триполью С; изменения коснулись всех сторон культуры погребального обряда, керамической традиции (падает доля расписной посуды меняется характер росписи),
формы жилищ.
В Крыму, Нижнем Поднепровье, Приазовье появляется кеми-обинская культура, не имеющая точек
соприкосновения с неолитом Крыма.
На Северном Кавказе яркая майкопская культура древневосточного происхождения сменяется дольменными
памятниками типа Новосвободной, все черты которых (кроме элементов металлокомплекса) никак не связаны с
майкопскими памятниками.
Все эти культуры граничат между собой, несмотря на значительную удаленность самых крайних памятников усатовских и новосвобод-ненских. Кеми-Оба доходит до Тамани, а на запад доходит до коренных усатовских
территорий, равно, как усатовские импорты имеют место в Михайловке. Они имеют, кроме того, ряд сходных
черт, достаточно специфических, и в большем количестве между собой, чем с культурами, предшествующими
им. Это - мегалитические конструкции-кромлехи, каменные ящики, каменные заклады, погребальный обряд "скорченно на боку" с кистями перед лицом. В керамике появляется амфора, известная в Европе со времен
Винчи и КВК, в культуре шаровидных амфор, культурах шнуровых керамик, баденской культуре и т. д.
Все три рассматриваемые группы памятников не имеют местных корней, а следовательно, должны
рассматриваться пришлыми. Доказательству этого тезиса и рассмотрению всех возможных гипотез
происхождения дольменных памятников типа Новосвободной посвящается данный раздел работы.
Выделением дольменной культуры в самостоятельную археологическую культуру наука обязана двум
исследователям: Л. И. Лаврову (1960) и А. Д. Столяру (1960). Их работы, вышедшие одновременно, содержали
разный подход, но привели к одному результату. Столяр на основании типологического анализа материалов из
поселения Ме-шоко и данных стратиграфии пришел к выводу о разнокультурности майкопских и
новосвободненских памятников, к сожалению, не развив подробнее этого положения.
Лавров пришел к выводу о необходимости выделения особой дольменной культуры Северо-Западного Кавказа,
использовав в качестве базы доказательств анализ архитектурных форм. В работе Лаврова дана сводка более
чем 1137 дольменов.
Как известно, в дольменах производились захоронения нескольких хронологических эпох - раннебронзовой
(Эшерские дольмены, дольмены Новосвободной), позднебронзовой (кобанская и колхидская культуры) и
железного века (раннесредневековые погребения), поэтому сказать однозначно, что дольмены - это форма
могильной конструкции, свойственная только раннебронзовому веку, в настоящее время нельзя.
Незначительный керамический инвентарь раннебронзового века в работе Лаврова (1960, с. 102-103), не
анализировался в качестве основания для выделения культуры. Вместе с тем выполнена четкая архитектурнотипологическая классификация и разобран обряд погребения. По мнению Лаврова (1960, с. 107), обычай
хоронить своих соплеменников в мегалитических постройках был заимствован северокавказцами у населения
Средиземноморья в результате морских походов племен Северо-Западного Кавказа. Выводы Лаврова и Столяра
фактически не были замечены большинством археологов. Это было связано с тем, что уникальный для того
времени памятник Мешоко не был опубликован в полном объеме, а исследователи этого памятника быстро
отошли от раннебронзовой тематики. Напротив, работа Лаврова, фундаментальная по замыслу и исполнению, не
была обращена в своем отсутствующем археологическом аспекте к археологам. Как статьи Столяра и Формозова,
посвященные Мешоко, так и статья Лаврова вышли в труднодоступных изданиях.
Вряд ли можно считать событием появление двух монографий В. И. Марковина (1974 и 1978 г.). Незначительно
дополнив карту распространения дольменов Лаврова и приведя в своей работе классификацию Лаврова для
дольменных построек, Марковин выделил три этапа развития дольменов, запутав, насколько это возможно,
археологический аспект проблемы дольменов на Северном Кавказе. Только в вопросе принадлежности
дольменов Новосвободной к дольменной или к майкопской культуре Марковин последовательно занимал
противоположные позиции (в 1974 году он считал майкопские и новосвободненские памятники
разнокультурными, а в 1978 году вновь считал Новосвободную вторым этапом развития майкопской культуры).
Что касается атрибуции новых материалов из дольменов, относящихся к куро-аракской и другим культурам
раннебронзового века Западного Кавказа, то она осталась не раскрытой Марковиным.
О правомерности выделения дольменной культуры Северо-западного Кавказа свидетельствует большая
плотность их размещения на сравнительно небольшой территории, канонизированные формы, не встречающиеся
в других регионах (трапециевидные и овальные в плане с портальными выступами и отверстием-входом и т. д.);
обряд трупоположения (сидячее, скорченное на боку с руками перед лицом, вторичные захоронения).
Незначительный материал, обнаруженный в дольменах, говорит о том, что древнейшие дольмены могут быть
датированы в пределах небольшого хронологического интервала - 23 в. до н. э. - начало 11 тыс. до н. э.
Атрибуцию древнейшей керамики, происходящей из дольменов, провела Н. А. Николаева (1981, с. 79-82).
Выделяется группа впускных погребений с инвентарем колхидско-кобанского типа. Строительство дольменов, по
мнению исследователей, прекратилось задолго до появления культуры, носители которой использовали
воздвигнутые ранее дольмены. Можно присоединиться к мнению Лаврова, который предполагал
однокультурность основной массы дольменных построек на Северном Кавказе.
Безуспешность попытки Марковина раскрыть археологический аспект проблемы дольменов объясняется его
догматическим подходом к материалам по бронзовому веку Северного Кавказа и отсутствием в его
исследовательском багаже того общеевропейского "культурного фона", на котором должны рассматриваться
дольмены Кавказа.
Ареал дольменной культуры Северо-Западного Кавказа охватывает все восточное побережье Черного моря,
Адыгец, Верхнее Прикубанье, степные районы Центрального Предкавказья, Пятигорья, Кабардино-Балкарии. К
проявлениям дольменной культуры следует, вероятно, отнести Нальчикскую и Кишпекскую гробницы в
Кабарадино-Балкарии.
Отсутствие генетической связи между майкопскими и новосвобод-ненскими памятниками мы обосновали в 1974
году в совместной с Н. А. Николаевой статье (1974). В 1982 году в цикле статей о майкопской культуры мы
установили миграционное происхождение майкш-ской культуры мз Северной Месопотамии (междуречье Хабура
и Бали-ха, армейские колонии, связанные с шумерским Уром на поселениях пред аккадского периода и
Раннединастического III) и установили этническую принадлежность майкопских поселенцев как ар.мийцев III
тыс. до н. э.
До сих пор нет четкого разделения на памятники раннего (майкопского) и позднего (новосвободненского)
этапов. Так, общепризнанно, что древнейшими майкопскими памятниками являются закубанские и
прикубанские, наиболее ярким выразителем которых является Большой Майкопский курган. Известно также, что
майкопская культура развивала движение на восток до Чечено-Ингушетии (Бамут), где, видимо, была
остановлена в зоне доминирования другой культуры - куро-аракской Восточного Кавказа. Движение на север
шло также в двух направлениях к Дону и Днепру, на северо-восток - к устью Волги, об этом свидетельствуют
памятники Константиновка на Дону, Михай-ловка на Днепре (нижний слой), Соколовка к/п Цаганур. Это
движение проходило во времени, поэтому следует допускать, что памятники майкопской культуры на севере и
востоке ее ареала позже кубанских, и, таким образом, существование хронологических этапов эволюции
майкопской культуры очевидно. Р. М. Мунчаев выделяет два этапа майкопской культуры не на основании
данных стратиграфии, а по характерным признакам могильных сооружений, обряда погребения. Кроме того, им
выделяется промежуточная группа памятников, что может соответствовать еще одному этапу. Однако без
введения данных стратиграфии последовательность памятников гипотетична (Николаева, 1982, с. 17, 20).
Таким образом, если можно не сомневаться в существовании ранних и поздних майкопских памятников, то
вопрос о культурной принадлежности Новосвободной к позднему этапу майкопской культуры требует
приведения дополнительных обоснований, тогда как хронологическое положение Новосвободной в ряду
позднемайкопских памятников не вызывает в настоящее время сомнений. Однако Мунчановым и другими были
смещены (понятия "культурная атрибуция", "синхронность памятников". В свете данных раскопок в
Новосвободной и прилегающих к ней районах проведенных А. Д. Резепкиным в 1979-1989 гг., становится ясно,
что Новосвободненские дольмены относятся по времени не к самым поздним майкопским памятникам даже в
Прикубанье, Резонно спросить, почему майкопская керамика на раннем и позднем этапах сопоставима друг с
другом, а на промежуточной стадии вдруг появляется керамика, которая не сходна ни с раннемайкопской, ни с
позднемайкопской. Причины того, что столь долго в науке удерживается точка зрения об однокультурности
Новосвободной и Майкопа, далеки от науки.
В 1982 году мы подробно изложили свои взгляды на происхождение Майкопа и отсутствие в майкопских
традициях местных корней на Северном Кавказе. Николаева в серии работ 1980, 1981, 1982, 1987 гг. показала,
что новосвободненские дольмены относятся к культуре, происхождение которой надо искать в круге культур
шаровидных амфор, шнуровых керамик, воронковидных кубков на их хронологическом стыке. Небезынтересно
вернуться к нашей аргументации 1974 года (Николаева, Сафронов, 1974), которая приведена за пять лет до
начала раскопок Резепкина в районе Новосвободной, до исследований нами Прикубанья и Закубанья, за
тринадцать лет до появления в печати первой интерпретации Резепкина обнаруженных им материалов (Резепкин, 1987), за десять лет до появления в печати культурно-хронологических схем по Прикубанью и
Закубанью разных авторов (Трифонов, 1985; Гей, 1985).
В этой работе (Николаева, Сафронов, 1974, с. 178) мы привели аргументы в пользу древневосточного облика
майкопских памятников: гончарный круг, следы использования которого отмечалось исследователями на днищах
и поверхности майкопских сосудов (Бобринский, Мунчаев, 1965, с. 12-21, рис. 2, 3); гофрирование керамики в
подражание металлическим сосудам; обнаружение в инвентаре алебастровых сосудов в комбинации с золотыми
накладками сосудов; высокая технологическая традиция изготовления керамики, выражающаяся в рецептуре
исходного материала, однородного по химизму, по степени измельченности глины, в печном однородном
среднетемпературном обжиге с восстановительным и окислительным режимами; в технике ангобирования,
сопряженной с температурой обжига и т. д.
Отсутствие ручек и орнаментации на сосудах мы рассматривали как доказательства отличия майкопской и
новосвободненской традиции. Все названные положения выдержали проверку временем. В 1982 г. мы
предложили конкретный памятник, который повторяет весь набор майкопской керамики и указали конкретный
круг памятников, под влиянием которых мог сложиться майкопский художественный стиль. Это Тель Хуэйра в
Северной Сирии - восточная окраина государства Эблы, созданного, вероятно, выходцами из Ура.
Шумероэламское искусство явилось основой, на которой возник феномен майкопского искусства. Такой стык
шумерского и эламского искусства осуществлялся в Среднем Междуречье (Тель Асмар, Мари, Хафадже и др.)
(Николаева, Сафронов, 1982; Сафронов, 1982).
В настоящее время более исследован домайкопский горизонт памятников на Северном Кавказе. К таковым
относятся поселение Мешоко (нижний слой), поселение Свободное (Нехаев, 1984, 1985, 1987) поселение
"Замок" в Пятигорье, основное погребение Комаровского курганного могильника в Моздоке (Гиджрати, 1986).
Комплекс инвентаря этих памятников еще раз доказывает отсутствие местных корней для майкопской культуры.
Общими категориями инвентаря майкопских памятников и домайкопских являются лишь каменные браслеты.
Различия памятников наблюдаются в керамике, обряде погребения, метал-локомплексе.
Новосвободненские памятники в 1974 году были известны только по раскопкам Н. И. Веселовского,
представляли собой дольмены и богатый погребальный инвентарь, состоящий из керамики, металлокомплек-са
орудий и украшений. С 1979 года в области станиц, прилегающих к Новосвободной, проводил раскопки
Резепкин. В ходе этих полевых исследований был расширен новосвободненский керамический комплекс;
дополнен металлокомплекс новыми предметами; получен ряд деталей, обогащающих наши представления о
конструкции могильных сооружений и погребальном обряде. Эти новые данные о новосвободненском комплексе
заставляют нас внести некоторые коррективы в нашу точку зрения 1974 года, хотя в своей генеральной линии
наша концепция не изменилась (1983). В настоящее время ряд исследователей (приняли нашу концепцию
(правда, иногда без ссылок на нас) о выделении памятников Новосвободной в отдельную культуру (Гей, 1986), о
происхождении Новосвободной из круга культуры шаровидных амфор (Резепкин, 1987), о синхронных и
генетически родственных культурных феноменах на территории Северного Причерноморья и Крыма (Резепкин,
1987; Ю. А. Шилов, 1982).
Мы впервые указали, что новосвободненские памятники отличаются от майкопских по форме могильного
сооружения (каменные гробницы простой и сложной конструкции, однокамерные и двухкамерные с отверстием и
без него). Обряд погребения как майкопской, так и ново-свободненской культуры сложен для изучения,
поскольку преобладающее число майкопских могил ограблено, естественно с нарушением положения костей,
однако имеющиеся данные говорят о положении погребенного на боку с ориентировкой на юг, юго-восток
(Дзуарикау 2/5, 1/8). Черты новосвободненского погребального ритуала были обобщены нами в двух таблицах и
рассмотрены на фоне погребального ритуала усатовских, кеми-обинских и памятников КША. Поскольку
уникальные дольмены Новосвободной, раскопанные Веселовским, оставались таковыми вплоть до начала 80-х
годов нашего столетия, то выделять новосвободненскую археологическую культуру в 1974 году нам казалось
преждевременным (два закрытых комплекса, хотя и очень емких). В то же время было нецелесообразно
отрывать новосвободненские дольмены от дольменной культуры Северо-Западного Кавказа. Согласно нашей
концепции 1974 года, дольменная культура рассматривалась как некая общность мегалитических построек, в
которую входили и новосвободненские дольмены, и нальчикская подкурганная горбни-ца, и дольменные
постройки Северо-Западного Кавказа. Кроме того, из-за практической безинвентарности дольменов Западного
Кавказа нельзя было выявить черты сходства и отличия дольменов с новосво-бодненскими памятниками,
поэтому и сейчас следует признать единственно верным решением выделение и атрибуцию археологической
культуры через ее происхождение. Для этого было показано, что керамический комплекс Новосвободной
отличен от майкопского (т. е. не имеет местных корней), поэтому имеет миграционное происхождение. Чтобы
доказать миграцию Новосвободной, необходимо было определить центр концентрации ее керамических форм за
пределами Кавказа, а также установить промежуточные пункты миграции.
Позже было показано, что дольменная керамика сопоставима с новосвободненской и частично имеет те же
истоки (Николаева, 1981, с. 79-82). Возросший объем информации по культуре Новосвободненских дольменов
не сделал менее очевидным для нас выдвинутый нами тезис, что керамика Новосвободной резко отлична от
майкопской по составу теста (песок, шамот, примесь толченой раковины), по орнаментации и наличию ручек.
Отлична технология создания форм керамики: майкопская сделана на кругу, а новосвободненская без
применения круга. Майкопская керамика ангобирована, а новосвободненская в некоторых экземплярах имеет
окрашенную охрой поверхность. Орнаментальные композиции (ленты, украшенные зигзагом, наколы,
жемчужины) и техника канеллирования позволяют не только точно определить хронологию Новосвободной, но и
еще точнее определить атрибуцию исходных Для Новосвободной памятников, о чем будет сказано ниже. Даже
исследователи, стоящие на позициях автохтонности Майкопа и Новосвободной такие, как Формозов, отмечали,
что состав и обжиг, обработка поверхности сосудов из разновременных майкопских памятников варьирует в
широких пределах. "Керамика ранней майкопской культуры (нижние слои Мешоко, Майкопский курган) более
тонкостенна, лучше обожжена, тщательнее обработана, чем керамика позднемайкопская (верхние слои Мешоко,
Скала, Веселый, Хаджох, Новосвободная) Формозов (1969, с. 119) объяснил это явление (ослаблением
малоазийских традиций и возобладанием местных. Для полной смены (относительно майкопской) керамического
комплекса, обряда погребения, художественного стиля (объемная металлопластика) такое объяснение вряд ли
может удовлетворить.
Мы уже позже подчеркивали, что единственное сходство между Майкопом и Новосвободной состоит в некоторых
типах металлокомплекса (топоры, долота), однако весь комплекс украшений меняется при переходе от
майкопских к новосвободненским памятникам. Если металлокомплекс Майкопа возник в кругу шумеро-эламских
памятников и в Северной Месопотамии, где особым образом преломились шумерские традиции, то все аналогии
Новосвободной (посоховидные булавки) уводят в круг памятников Аккадского времени и культуры Аккада,
Кроме того, в числе аналогий для новосвободненского ювелирного стиля приводят памятники Аладжинского
некрополя. Как указывала Максвел-Хислоп (1974) анатолийский центр производства ювелирных украшений
является вторичным по отношению к шумерскому ювелирному стилю. Эта вторичность и объясняет сходство и
различия новосвободненского металлокомплекса и Майкопского комплекса. Николаева (1981, с. 77-100)
высказала предположение, что новосвободненцы посещали Восточное Средиземноморье морскими походами и
были знакомы с некоторыми культурными достижениями этого очага так же, как и анатолийского (Аладжа,
Хорос).
Отсутствие сходства в керамике и обряде погребения Новосвободной и Майкопа, Новосвободной и куроаракской культуры, а также Новосвободной и древнеямной позволяет говорить о пришлом характере
новосвободненской культуры. В поисках исходного центра сложения памятников Новосвободной мы обратили
внимание на кеми-обинские погребения в Крыму и Нижнем Поднепровье, а также на памятники позднего
Триполья, с которыми новосвободненский керамический комплекс имеет много общих черт. Большое количество
аналогий для керамики Новосвободной дали погребальные комплексы культуры шаровидных амфор ЮгоВосточной Польши, Волыни и Подолии. Было проведено сравнение трех групп памятников с Новосвободной по
элементам погребального обряда, могильным конструкциям и керамическому комплексу.
В 1974 году (Николаева, Сафронов, 1974, с. 174-199) хотя мы и не выделяли новосвободненской культуры в
строгом смысле этого слова, но отделили ее от майкопской по всему комплексу культурных признаков и
установили их разное порисхождение. Мы считали возможным рассматривать новосвободненские дольмены в
одном культурном блоке с дольменами Северо-Западного Кавказа на основании сходства их уникальной формы
могильного сооружения. Более того, подчеркивали, что дольменные традиции переживают даже в памятниках
средне-бронзового века в виде "трапециевидной формы плана верхнекубанских гробниц Усть-Джегутинской";
сходных керамических форм (двуручко-вые амфоры - Усть-Джегутинская 33/2 и Новосвободная), но в то же
время указывали, что "нельзя ставить знак равенства, как это делают Нечитайло и Марковин, между
новосвободненскими и верхнекубанскими посоховидными булавками" (там же, с. 176).
К этим чертам сходства между новосвободненской и кубано-терской культурой среднебронзового века можно
добавить каменные ящики, характерные для культуры новосвободненских дольменов (число их возросло в связи
с раскопками Резепкина в конце 70-х годов в Новосвободной) и для кубано-терских погребений Верхнего
Прикубанья и Пятигорья; амфоры как ведущие керамические формы в обеих культурах. В новосвободненской
культуре есть деревянные гробницы (ящики), которые зафиксированы еще в двух культурах Восточной Европы
кеми-обинской и степном варианте кубано-терской культуры.
Перечисленные сходные признаки лишь частично входят в ядро кубано-терской культуры, которое, по
Николаевой (1987, с. 14) состоит из ямы, ящика как могильной конструкции, вытянутого и скорченного обряда
положения скелета с западной ориентировкой, кабардино-пятигорского топора, четырех типов амфор,
двуручного сосуда. Указанного сходства достаточно, чтобы говорить о связи двух культур - новосвободненской и
кубано-терской, о сходстве генетического порядка, но недостаточно, чтобы считать Новосвободную этапом или
вариантом кубано-терской культуры. Расчет коэффициентов сходства показывает, что значение "К" меньше 0.3
(см. Николаева, 1987, 1989), и новосво-бодненская культура является самостоятельной археологической
культурой с яркими самобытными чертами.
Древнеямная культура имеет коэффициент сходства с новосвободненскими памятниками равным 0, поскольку в
обряде, формах могилы и керамике нет (никаких точек соприкосновения, кроме курганов.
Кубано-днепровская культура (Николаева, Сафронов, 1983, с. 43- 83) имеет с новосвободненской культурой ряд
общих черт. Эти черты выражаются в существовании ряда керамических форм (рис. 56), встречающихся как в
КДК, кеми-обинской, так и новосвободненской культуре. Различия существуют в форме могильного сооружения,
в обряде погребения. Так, для КДК характерны ямы с настилом и повозками, эпизодичны деревянные
конструкции. Лишь наличием курганов в КДК и Новосвободной они могут объединяться по форме могильного
сооружения.
Сходство бомбовидных амфор из дольменов Новосвободной и погребений КДК (Крупская 3/16 - рис. 58: 1-3)
позволило говорить о культуре погребений с повозками в Прикубанье как о степной филиации Новосвободной
(Николаева, 1980). Более детальный анализ позволил разделить эти две культуры, хотя тезис о генетическом
сходстве памятников двух культур - Новосвободненской и КДК - сохраняет свое значение (Николаева,
Сафронов, 1983; см.: глава 12).
Различия между культурой дольменов Новосвободной и культурами, соседними в ареале и диахронии
(древнеямной, кубано-днепровской, кубано-терской, кеми-обинской) более значительны, чем различия между
собственно новосвободненскими памятниками. Следовательно, можно констатировать, что имеется некоторое
число памятников, занимающих определенное пространство, связанных интегральным качеством и единственно
возможной связью, что выражено в существовании новосвободненского культурного комплекса. Задача
выделения новосвобод-ненской культуры облегчается тем, что ее памятники сосредоточены на небольшой
территории. Аналогичная работа проделана с воссоединением кубано-терской культурной традиции в базовом
регионе Северная Осетия (Николаева, 1989, с. 3-74). Однако существуют и препятствия для решения задачи
(Представления во всей полноте новосвободненской культурной традиции (согласно методике Николаевой):
новые материалы не (публикуются уже 10 лет.
Погребальный обряд культуры дольменов Новосвободной включает несколько типов могильных сооружений:
дольмены, ямы и ямы с деревянными и каменными ящиками, причем дольмены являются культурноспецифическим признаком новосвободненской культуры, выделяя ее из ряда культур в ареале и диахронии; от
дольменов дольменной культуры Западного Кавказа новосвободненские дольмены отличаются также
некоторыми конструктивными чертами. Так, дольмены Новосвободной представляют собой двухчастный
каменный ящик с отверстием во внутренней (плите, разделяющим ящик на две части. Этот тип дольменов
впервые был раскопан Веселовским; неединичность этого факта была подтверждена Резепкиным, раскопавшим
в 1979 году в Новосвободной еще один такой дольмен (курган 31, п. 5 - Отчет № 7579а). Боковые плиты таких
дольменов вкапывались в землю почти на половину высоты. Для укрепления стен использовалась булыжниковая
подсыпка. Дно гробницы было покрыто аналогичной плитой.
Каменные ящики в ямах позволяют проследить упрощение традиции дольменов, перерождение их в каменные
ящики, которые позже стали характерны для верхнекубанского, пятигорского вариантов КТК. Правда, в отличие
от КТК ящики Новосвободной имеют почти подквадрат-ную форму, что коррелирует со скорченным положением
погребенных в Новосвободной.
Ямы в Новосвободной являются широко распространенной формой могильного сооружения и ничем особенным
не отличаются от других ямных могил. В целом в культуре Новосвободной широко используется камень в виде
каменных панцирей и набросок над могилами.
Обряд трупоположения в Новосвободной связывает ее с памятниками КДК (Новотитаровская, к. 1, п. 8, 9, 10) и
отдельными погребениями КТК (I и II этапа в Кабардино-Балкарии, и III этапа в Северной Осетии - Дзуарикау
3/2). Судя по форме могил, скорченный обряд практиковался даже, если до нас он дошел фрагментарно. Такой
обряд отделяет памятники Новосвободной от памятников среднеброн-зового века кубано-терской культуры, но
объединяет с памятниками майкопской культуры, как бы соответствуя хронологической границе между
раннебронзовым и среднебронзовым веком. Обряд положения погребенного является для Новосвободной
характеристикой меньшей степени избирательности, чем дольмены, однако может служить основанием для
выявления генезиса новосвободненской культуры, поскольку в степных культурах этот обряд встречается, как
будет показано ниже, только в погребениях генетически родственных культур - нижнемихайловской, кемиобинской, усатовских памятниках позднего Триполья.
Керамика дольменов Новосвободной до сих пор не классифицирована, хотя материалы из раскопок Н. И.
Веселовского и новые поступления керамической коллекции из раскопок А. Д. Резепкина образуют уже
достаточно внушительное собрание - около сотни сосудов.
В 1974 году мы привели описание эпонимного комплекса, указав, что новосвободненский керамический
комплекс состоит из "бомбовид-ных сосудов больших размеров с короткой, узкой и конически поставленной
горловиной (рис. 56: 1) (Николаева, Сафронов, 1974, рис. 79: 1); высокогорлых амфор с двумя ручками
(Николаева, Сафронов, 1974, рис. 78: 4); шаровидных амфор или амфор среднегерманского типа, по Прибе
(Николаева, Сафронов, 1974, рис. 79: 4); кубков (рис. 56: 3) (Николаева, Сафронов, 1974, рис. 79: 3).
Дополнительные материалы из раскопок Резепкина повторяют указанные типы сосудов и несколько расширяют
набор их. Повторяемость новосвободненского керамического комплекса говорит о существовании некоторого
"ядра" типов керамики, создающего специфичность, избирательность новосвободненского комплекса.
Расширение керамических типов происходит за счет мисок разных типов (три типа мисок: ворон-ковидных
глубоких - рис. 59: 5; мисок с загнутым внутрь краем - рис. 59: 6; и мисок с вертикальным венчиком - рис. 59:
7), горшочков с воронкообразной горловиной, кружек (рис. 59: 7), а также новых типов реповидных сосудов и
амфор. Бомбовидные сосуды различаются между собой по форме тулова: реповидные (у которых наибольший
диаметр находится на середине высоты и наибольший диаметр больше высоты) и бомбовидные (у которых
диаметр находится в верхней трети, плечевая часть отходит почти под прямым углом от маленького венчика).
Венчик и одновременно горловина таких сосудов составляет от 1/10 до 1/30 высоты сосуда. У некоторых сосудов
наибольший диаметр находится на середине высоты.
Двуручные амфоры (рис. 59: 14) различаются высотой горла, формой тулова и очертаниями горловины. Один
тип таких амфор приближается к куявским амфорам КША ,(рис. (59: в), другой тип можно назвать кубком с 2
ручками или высокогорлой амфорой; третий тип был уже назван среднегерманской амфорой. Эта самая
преобладающая часть комплекса КША, судя по числу выделенных в ней типов и подтипов. Есть с шаровидным
туловом и круглым дном. Есть oплоскодонные амфоры.
Аналогии типам керамики Новосвободной существуют в ряде культур, меру участия которых в создании
новосвободненского комплекса и следует установить при выяснении вопросов генезиса культуры дольменов
Новосвободной.
Ближайшие культуры, в которых имеются аналогии реповидным и бомбовидным сосудам из новосвободненских
дольменов - это кеми-обинская культура Крыма и Приазовья и фатьяновская культура Верхнего Поволжья,
генетически связанные с КША и КШК (рис. 55-57), а также культура шаровидных амфор, подходящая к
Среднему Днепру, обнаруживающаяся в настоящее время и в Верхнем Поднепровье, включающая полные
аналогии этим формам сосудов. Связи отдельных форм керамики фатьяновской культуры и культуры
новосвободнен-оких дольменов обсуждались с начала века (Спицын, Городцов, Антоневич, Европеус и др.),
однако механизм этой связи не был раскрыт. Во всех названных культурах есть сосуды с округлым дном (кемиобинская - Щепинский, 1985, с. 330, рис. 5; КША Западной Украины - Свешников, 1983, табл. XVIII: 8, XXIII: 6 и
др.; фатьяновская - Крайнов, табл. 4; новосвободненская - Николаева, Сафронов, рис. 78: 9).
Во всех названных культурах есть кубки (кеми-обинская - Щепинский, 1985, с. 330, рис. 2, 6; КША - Свешников,
1983; фатьяновская культура - Крайнов, табл. 35, погр. 76; новосвободненская - Николаева,Сафронов, 1974,
рис. 79: 3).
Во всех четырех культурах есть миски. В трех культурах есть двуручные амфоры, кроме фатьяновской культуры.
В устойчивом керамическом комплексе фатьяновской культуры кроме этого встречаются низкошейные сосуды
амфорного типа, составляющие 1/5 всех сосудов в среднем, сосудики амфорного типа с горловиной. Сосудов с
ручками практически нет; нет трех типов амфор, составляющих специфику новосвободненского феномена (рис.
68), поэтому вопрос о связи фатьяновской и новосвободненской культуры может ставиться только в аспекте
происхождения двух культур из близкородственных культурных центров, но после расхождения этих культур
вторичного схождения не наблюдалось. В противном случае трудно объяснить отсутствие характерных
новосвободненских форм в фатьяновской культуре даже при сходстве в некоторых деталях погребальных
обычаев двух культур (обряд на боку скорченно с кистями рук перед лицом).
Сходство новосвободненской культуры с кеми-обинской констатируется на аналогиях шести типам керамики
(короткошейные реповидные, двуручные амфоры, кубки двух типов, круглодонные сосуды, миски - рис. 56),
типов орнамента (резной в композиции "елочка" на декоративном валике - рис. 56), типов могильных
конструкций (каменные и деревянные ящики), в росписи на стенках ящиков (Щепинский, 1985, с. 331-336;
Резепкин, 1987, с. 27, рис. 1, 2), в отряде погребения включая установку стел. По степени сходства кемиобинская культура находится также в ближайшем окружении дольменов Новосвободной, но многое в оценке
степени связи этих двух культур решиться при полной публикации материалов этой культуры, слабо известной
вплоть до настоящего времени.
Связь Новосвободненской культуры и культур круга Болераз-Баден устанавливается по аналогиям в
керамическом комплексе (рис. 59). Так, из 14 типов новосвободненской керамики 7 типов находят полные и
тождественные аналогии в культуре Болераз-Баден. О значимости аналогий можно судить и по удельному весу,
который имеют новосвободненско-болеразские типы в комплексе раннего Бадена. Если керамическая система
Бадена в схеме Немешовой-Павуковой задана 8- 11 типами, а Бадена развитой ступени - 13 типами (НемешоваПаву-кова, 1981, рис. 1-5), то нетрудно видеть, что 64% болераз-баденского комплекса перешло в
новосвободненский комплекс керамики. Это сходство усиливается, если учесть, что уникальная орнаментация
ка-неллированием поверхности сосуда, отмеченная на одном из новосвободненских сосудов, могла быть
воспринята только от болераз-баден-ской традиции, которая распространила этот способ декорирования сосудов
и на другие соседние и синхронные культуры, как например, Иордансмюль и КВК Зальцмюнда. Действительно,
техника канеллиро-вания, появившаяся в Европе, начиная с Винчи, просуществовала все периоды Винча А - О,
перешла в культуру Сэлькуца IV и Болераз-Баден. Наряду с канеллированием в баденской культуре
применялись ленты, заполненные елочным орнаментом в виде вписанных угловых нарезок, штриховки
"паркетом" и зигзаги (рис. 60: 6, 9), которые представлены и на новосвободненской керамике.
Болераз-баденская составляющая новосвободненского комплекса включает амфоры двуручковые узкогорлые с
двумя ручками на месте наибольшего диаметра (рис. 59: 1); амфоры с коническим горлом и двумя ручками у
основания горловины (рис. 59: 2); высокогорлые двуручные амфоры-кубки (рис. 59: 3); сосуды со "стянутым
устьем", без выделенной горловины, двумя ручками от венчика (рис. 59: 4); глубокие миски с воронковидной
верхней частью (рис. 59: 5); миски-блюда со "стянутым краем" (рис. 59: 6); кружки (рис. 59: 7).
Однако в культурах круга Болераз-Баден нет традиции насыпать курганы; нет мегалитических конструкций,
поэтому Болераз-Баден может рассматриваться в качестве одного из компонентов, участвовавших в
формировании новосвободненской культуры.
Сходство керамики Новосвободной и культуры шаровидных амфор прослеживается по 8 из 12 типов
керамического комплекса Новосвободной, имеющего ясно выраженные европейские параллели. В керамическом
комплексе КША эти параллели охватывают 70 % типов, по классификации Т. Вислянского (рис. 37 и 59, 60, а
также (Вислянский, 1966, таблица классификации керамики КША).
Сходство усиливается, если принять во внимание совпадение орнаментации на сосудах КША и Новосвободной.
Так, на сосуде из Анеты (КША Западной Украины - рис. 60: 1) и бомбовидном сосуде из Новосвободной (рис. 56:
1) орнаментация включает одинаковые мотивы- вписанных углов. Очень существенно, что на сосудах
Новосвободной пока не найдено шнуровой орнаментации, поскольку это хороший культурно-хронологический
индикатор, указывающий на отсутствие влияния на формирование новосвободненского комплекса культур
шнуровой керамики, хотя пока бомбовидным амфорам и кубку Новосвободной мы видим аналогию в комплексах
КШК Саксо-Тюрингии (рис. 56: 8, 10).
Мегалитический компонент новосвободненской культуры может быть заимствован только от двух культур
Западной Европы - культуры воронковидных кубков типа Вальтерниенбург-Бернбург и культуры шаровидных
амфор, однако территориальный разрыв с КВК Северной Германии позволяет учитывать аналогии в могильных
сооружениях Новосвободной с Вальтерниенбург-Бернбургом только опосредованно, через КША, которая входила
с этими культурами в непосредственный контакт. Все многообразие форм могильных сооружений в
Новосвободной находит соответствия в культуре шаровидных амфор и в КВК. Гробнице из стел в Нальчике,
которая относится к новосвободненскому кругу, имеется параллель в гробнице в Решинеке, Могильненского
ловят а в Польше (Насек, 1967 см. Николаева, 1980, (рис. 1: II: 4) (рис. 61: 1 и 7). Каменному ящику из плит в
яме с забутовой булыжниками в Новосвободной существует полная аналогия в гробнице Осолин (рис. 61: 8)
КША. Двухкамерные гробницы Новосвободной параллелизируются с двухкамерными гробницами КША (рис. 61:
9). Трапецие-видность плана дольменных конструкций и ящиков Новосвободной находит соответствия в
могильных сооружениях КША (рис. 61: 10).
Кроме того, в Польше, в КША есть дольмены (Николаева, 1980, рис. 1: 6). Таким образом, дольмены, каменные
ящики, двухкамерные гробницы, гробницы из стел в Новосвободной могли быть усвоены этой культуры только
от погребального обряда КША, что подразумевает и включение, участие в формировании новосвободненской
культуры носителей КША.
Связь новосвободненской культуры и культуры воронковидных кубков выражается как в прямых аналогиях
некоторым керамическим типам Новосвободной (рис. 59: 11-13), формам могильных сооружений (рис. 61: 1216), так и в опосредованных связях - культуры шаровидных амфор с культурой воронковидных кубков (рис. 3436), объясняющих параллели между Новосвободной и КВК. Праиндоевропейская атрибуция КВК указывает на
индоевропейскую атрибуцию одного из компонентов новосвободненского комплекса. Другой компонент болеразский - в комплексе Новосвободной также имеет индо-европейскую атрибуцию, поскольку включил в себя
частично КВК, а частично Лендьел, которые являются праиндоевропейскими культурами (см. главу 7). Таким
образом, можно констатировать индоевропейскую атрибуцию составляющих новосвободненский культурный
комплекс.
Памятники кеми-обинской культуры были выделены в отдельную культуру сравнительно недавно, хотя первые
из них были раскопаны в конце XIX в. Основной вклад в изучение этой культуры внес А. А. Щепинский, а
теоретически осмыслены они были, главным образом, О. Г. Шапошниковой, Д. Я. Телегиным, А. М. Лесковым и
А. А. Щепинским. Между изданием "Археологии УССР" на украинском и на русском языке прошло более 10 лет,
но многие точки зрения за это время претерпели изменения, в том числе и взгляды на кеми-обинскую культуру.
Ареал распространения этой культуры в настоящее время - Крым, Нижнее Поднепровье и Приазовье (Тамань).
Щепинский выделяет причерноморский, крымский и приазовский варианты. К этой культуре относят и нижний
слой поселения Михайловка (Археология, 1971, с. 250). Культура представлена как погребальными, так и
бытовыми памятниками, но первые изучены более основательно. Поселения приурочены к речным террасам и
побережью. Погребения подкур га иные, основные и впускные. Впускные в курганы древнеямного времени.
Насыпи невысокие, но встречаются и высокие курганы - до 5 м. Курганы земляные и с каменной обкладкой. Над
могилами плиты и каменные заклады. Известны кормлехи вокруг могил. Могильные конструкции - каменные,
деревянные ящики ,и ямы под плитами. Известны гробницы, выбитые из цельного блока (элементы дольменной
техники строительства). Каменные ящики сделаны из хорошо подогнанных цельных плит; перекрыты одной или
несколькими плитами (щели замазывались глиной). Деревянные ящики также сооружались из хорошо
пригнанных плах, соединенных клиньями; грунтовые ямы имели закругленные углы и перекрывались
каменными плитами. Погребенные лежали на боку скорченно или на спине в согнутом положении. Ориентировка
выдерживалась в направлении В или СВ. На костях - следы охры. Известны одиночные, парные, коллективные
до 30 человек погребения. Дно могилы посыпалось галькой, ракушкой или толченым известняком, что
наблюдается и в раннебронзовых погребальных памятниках Северного Кавказа, на II этапе майкопской
культуры особенно (Щепинский, 1985, с. 333-334). В обряде погребения отводилось определенное место огню
(Щепинский, 1985, с. 335).
Едва ли не самым специфическим проявлением кеми-обинской культуры является установление стел над
могилой, причем стелы могут выглядеть и как слегка подправленная плита, так и рельефная прорисовка
человеческого лица на плите с орнаментацией и атрибутикой как на Керносовском идоле. А. А. Щепинский
выделяет три типа объектов монументального искусства: менгир-плиты, менгир-стелы, менгир-статуи
(Щепинский, 1985, с. 335).
Роспись стенок каменных ящиков, нанесенная тремя красками - белой, красной и черной, воспроизводит
различные геометрические формы - треугольники, ромбы, квадраты, круги, полосы, точки (Щепинский, 1985, с.
334). В 1982 году (Резепкин, 1987, с. 26-33) в Новосвободной, в урочище "Клады" была найдена двухкамерная
гробница с росписью на стенках камер. На белую грунтовку камня были нанесены рисунки двухцветной
росписью - красной и черной. Таким образом, в Новосвободной выявлена та же полихромия: белая, черная,
красная. Ближайшей аналогией новосвободненской композиции является не Гравировка на кромлехе Вербовка и
Нальчикских стелах, из которых сооружена Нальчикская подкурганная гробница, а роспись на каменном кемиобинском ящике из Курбан-Байрама и рельефы на Кер-носовском идоле. Так, на лицевой стороне этого идола в
основании плиты изображена вереница лошадей (?), аналогичных новосвобод-ненским; на боковой стороне
идола внизу изображена сцена "повер-жения врага": одна фигура лежит с воздетыми руками и растопыренными
пальцами, изображенными преиувеличенно; другая фигура дана в падении. Трудно установить семантику этой
сцены, однако нас интересуют больше стилистические совпадения деталей новосвободненской и керносовских
фигур. Наконец, на лицевой стороне Керносовского идола изображены атрибуты власти - топор, два
посоховидных предмета, нож, булава и др. В новосвободненской композиции вместо оружия ближнего боя даны
лук и стрелы в колчане.
Можно вспомнить также, что изображения антропоморфной фигуры на стенках сосудов с разведенными ногами и
воздетыми руками с растопыренными пальцами встречаются на керамике ряда индоевропейских культур,
начиная от Винчи, моравском варианте культуры Лендьел, в росписи и гравировке на стенах гробниц КШК
Тюрингии (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 499, А).
Аналогия, приведенная новосвободненской композиции Резепкиным в Лейне-Гелич у г. Халле, включает
недостающие в швосвободненекой орнаментальные элементы (зигзаг, елочку, треугольники), но
присутствующие на керносовском идоле (Резепкин, 1987, рис. 1, 2).
Инвентарь кеми-обинских погребений состоит из керамики, металло-комплекса и предметов из кости, кремня,
камня.
Глиняная посуда тонкостенная, почти без орнамента, коричневого или черного цвета с лощеной поверхностью (в
глине - примесь раковины). Все керамические типы соответствуют части новосвободненских: 1-й тип - низкоили короткошейные с выпуклыми боками сосуды; 2-й тип - кубки; 3-й тип - двуручные шаровидные амфоры; 4-й
тип>- яйцевидные и круглодонные сосуды; 5-й тип - миски; 6-й тип - кубок со слабо профилированной
горловиной; 7-й тип - безручковые широкогорлые амфоры. Все эти типы приведены А. А. Щепинским (1985, с.
330), перенесены из издания 1971 года в издание 1985 года, и следует полагать, что классификация керамики
кеми-обинской культуры не претерпела изменений.
Металлокомплекс новосвободненского типа, состоящий из проушно-го топора, тесла и рогатой вилки, был
найден а кеми-обинском (погребении у с. Долинка (Щепинский, 1985, с. 337).
Хронология кеми-обинской культуры. Относительная хронология кеми-обинских памятников связана, по
Щепинскому, с периодом между датой нижнего слоя Михайловки и датой срубной культуры. (Щепинский, 1985,
с. 336). Развитая кеми-обинская культура датируется по С14 серединой III тыс. до н. э. (деревянный ящик на
Тамани - Коровина, 1974; Щепинский, 1985, с. 336). Дату металлокомплекса А. А. Щепинский определяет по
Новосвободной 23-21 вв. до н. э. Растягивание кеми-обинской культуры на 800 лет неубедительно, и подобная
ошибка связана с отсутствием четких критериев в выделении культуры Кеми-Обы. Соотношение Кеми-Обы и
Новосвободной устанавливается по синхронизации нижнего слоя Михайловки и Майкопа, с одной стороны, и
этого горизонта и Среднего Стога (Дереивки). По трипольской линии синхронизации Михайловка датируется
Трипольем С1, а в абсолютных датах серединой III тыс. до н. э. (Шапошникова, 1985, с. 330). Для того, чтобы
было достинуто правильное совмещение трипольской и древневосточной линии синхронизации необходимо
договариться, в какой системе берутся даты для двух линий синхронизации. В данной связи следует напомнить,
что дату Майкопа мы определили, исходя из даты правления Саргона 2314 г. до н. э., а не 2370 г. до н. э. по
другой системе. Таким образом, мы указываем на одну причину расхождения даты Майкопа (по трипольской
линии синхронизации и по месопотамской) в один век.
Происхождение кеми-обинской культуры рассматривалось А. А. Ще-пинским как местное. А. М. Лесков отмечает
(1967, 1968, с. 6): "крымские памятники типа Кеми-Оба не составляют особой крымской культуры, а являются
лишь крымским вариантом культурной области, охватившей во второй половине III тыс. до н. э. - первой
половине II тыс. до н. э. все Северо-Западное Причерноморье". Натяжкой было бы рассматривать это мнение
Лескова как принадлежность Кеми-Обы к локальному варианту дольменной культуры. Не ясно, что за
"культурная область от 25 до 15 вв. до н. э.". На Кавказ впервые обратили внимание в связи с Кеми-Обой Столяр
и Шульц (1958), выделив группу "кавказской керамики". Не приводя никаких доказательств, Лесков поставил
кеми-обинскую культуру в связь с Майкопом, рассматривая майкопскую культуру недифференцированно. О. Г.
Шапошникова (Щепинский, 1985, с. 336) рассматривает кеми-обинскую культуру и энеолитические культуры
Северного Кавказа как составляющие этнокультурную область (общность), не аргументируя это положение
археологическими фактами.
Существеннно, как интерпретируются вновь открытые памятники в Северо-Западном Причерноморье, которые
обладают чертами кеми обинской культуры. Щепинский полагает, что со временем памятники "Осиповка
Николаевской области, Слободка-Романовка у Одессы, с. Ковалевка Николаевской области, КурисовоПетровского на Тили-гольском лимане, в курганах у с. Рахмановка, Баратовка, Константиновка,
Великодолинское, Старогорожено" выделятся в ингуло-днест-ровский вариант кеми-обинской культуры. Авторы
раскопок подробно дают описание Великодолинских курганов и склоняются к кеми-обинской атрибуции этих
памятников. Поскольку эти памятники в Северо-Западном Причерноморье находятся на территории усатовской
культуры, то встает вопрос о хронологическом соотношении усатовских и кеми-обинских памятников и
характере их связи. Решение этих вопросов связано с решением происхождения кеми-обинской культуры.
Прежде, чем перейти к характеристике усатовских памятников, укажем, что уже два ведущих исследователя по
энеолиту Украины признают, что на втором этапе памятники нижнемихайловской культуры являются фактически
северочерноморским вариантом кеми-обинской культуры (Щепинский, 1985, с. 331). Этот тезис важен тем, что
устанавливает субстрат для кеми-обинской культуры в виде нижнемихайловских памятников с влиянием
Среднего Стога II. В этом заключаются и различия Новосвободной и Кеми-Обы, хотя исследования самого
последнего времени убеждают, что культура Средний Стог II доходит до Нижнего Дона и Прикубанья, Адыгеи
(Константиновка, Свободное) и также является субстратом для Новосвободной. Второй компонент субстрата для
Новосвободной разобран подробно в главе о происхождении ямной культуры. Коротко напомним, что до новосвободненские памятники - майкопские и домайкопские (памятники типа низшего слоя Ме-шоко, "Замка" у
Пятигорска, Комаровского могильника, (Поселения Свободное). Другой вариант: различия объясняются не
субстратом, а ареальными связями с соседними культурами. Для Кеми-Обы это связи с расписными культурами
типа Усатово (отсюда и роспись), а но-восвободненцы прошли севернее и восточнее, из (близлежащих регионов
Кеми-Оба тяготеет, с одной стороны, к Северному Кавказу (Ново-свободнюй), а с другой стороны, доходит до
усатовских памятников трипольской культуры. Аналогии керамики, кроме того (присутствуют в КшА и круге
синхронных с ней и родственных культур.
Усатовские памятники (поселения, курганные и бескурганные могильники) в отличие от новосвободненских и
кеми-обинских комплексов имеют ряд черт (роспись на части керамики, (глиняные статуэтки, некоторые формы
посуды), связывающих их с предшествующей на этой территории культурой (этапы развития триполья В, С1, по
Пассек). Однако исследователи признают, что в памятниках позднего Триполья, в частности, усатовских
появляются новые элементы, не свойственные трипольской культуре более ранних этапов. (Некоторые
исследователи предлагают выделять усатовские памятники в отдельную культуру - Думитреску, Гимбутас,
Сулимирский). К ним относятся мегалитические конструкции (каменные ящики, каменные заклады могил,
кромлехи, каменные стены, окружающие поселения и т. д.), обычай отмечать место захоронения каменными
стелами, новые керамические типы.
Усатовские памятники также резко отличны и от трипольских комплексов на средних этапах развития (ВI-ВII по
Пассек). Этот новый компонент в усатовских памятниках значителен и выражается в ранее неизвестном
носителям трипольской культуры обычае насыпать курганы (Пассек, 1949 с. 194-201), обносить могилу
кромлехом (Пассек, 1949, с. 194-297), замазывать щели каменного ящика глиной, отмечать курганы или места
захоронения антропоморфными стелами (Пассек, с. 190) или плитами, на которых выбиты изображения
животных или людей. Значительно меняется облик инвентаря, особенно керамики: (появляются амфоры (там же,
рис. 97: 1-4, табл. II, I, III: 1-2, рис. 98: 2, 3, 5-9, рис. 99: 2, 3); некоторые амфоры украшены неизвестным до
той поры шнуровым орнаментом (там же, табл. 97: 1-2, рис. 99: 3).
Всем новым элементам в Усатово имеются аналогии в памятниках кеми-обинской культуры и дольменной
культуры Западного Кавказа, которые, как было показано выше, сами не являются местными на указанных
территориях. Если значительное сходство кеми-обинской и западнокавказской дольменной культуры при
отсутствии местной основы для этих культур можно объяснить генетической связью, то сложнее дать
определение характеру их связи с усатовскими комплексами, в которых, особенно в керамике, отчетливо
прослеживается местный - трипольский компонент. Несомненно, что связь усатовского населения с носителями
двух указанных культур выходит за рамки обычных межплеменных связей. Совершенно очевидно, что
появление многих одинаковых элементов, не встречающихся в Восточной Европе в комплексах энеолитического
и бронзового века, в трех синхронных культурах, занимающих почти все Северное и Северо-Западное
Причерноморье, может быть объяснено лишь сильным влиянием какого-нибудь единого культурного центра.
Выясняя, где локализуется этот центр, следует обратить внимание, что северная граница распространения
усатовских памятников совпадает с южной границей восточного варианта культуры шаровидных амфор, влияние
которой на позднетрипольские памятники признают многие исследователи (Мовша, 1985, с. 252).
Два интересных факта, которые опубликовала Т. Г. Мовша в 1985 г. относительно Усатова, были неизвестны в
1974 году. Усатовцы пробивали в известняковом материале коридоры, что является элементом дольменной
строительной техники. Этот факт сам по себе указывает на круг культур, где эта форма существует - КВК, КША.
Происхождение усатовских памятников, по Збеновичу - результат продвижения выхватинских племен на юг. По
Мовше, усатовские памятники образовались в результате вторжения с востока степного населения. По
Збеновичу, "трипольские племена ассимилировали энеолитическое население кавказского происхождения,
продвинувшегося в Степь", и небольшие группы ямников (Збенович, 1974; Мовша, 1985, с. 252). Следует
отметить гибкую позицию Ю. Н. Захарука, который считает, что памятники кошиловского и софийского типа
этапа СИ трипольской культуры ведут свое происхождение непосредственно от среднего триполья (Археология
УСР, с. 183, 205), а возникновение памятников касперивского типа связано с появлением "нового этнического
массива - племен культуры шаровидных амфор" (там же, с. 186). В настоящее время совершенно определенно
большинство исследователей придерживается мнения о сосуществовании и взаимовлиянии трех культур КША,
КВК и позднего триполья, о чем мы говорили в 1974 году.
Влияние культуры шаровидных амфор на усатовские памятники прослеживается по 14 признакам погребального
обряда (большинство из них характерно также для дольменной культуры Северо-Западного Кавказа и
Новосвободной, а также для Кеми-Обы), по особенностям технологии выделки керамики, выражается в
появлении шнуровой орнаментации (Збеиович, 1972, с. 190-191, рис. 50: 1) и шаровидных амфор. Таким
образом, устанавливается происхождение второго компонента синкретичных усатовских комплексов из культуры
шаровидных амфор. Немногие оставшиеся элементы за вычетом трипольских и культуры шаровидных амфор
(стелы с изображением людей и животных, гробницы с ложным сводом, укрепление каменными стенами
поселений) находят (параллели лишь в кеми-обинской и новосвободненской дольменной культуре или
заимствованы от Древнеямной культуры (скорченное на спине трупоположение).
Так выглядит наше доказательство 1974 года. В настоящее время в связи с новыми данными по Новосвободной и
на основании опубликованных материалов по Усатову и позднетрипольским памятникам можно уточнить
керамические формы, по которым прослеживаются связи Усатова и Новосвободной, Усатова и Кеми-Обы.
1-я форма - амфора с овоидным туловом плоскодонная с ручками на месте наибольшего диаметра, который
проходит через геометрический центр сосуда. Этот тип сосуда находит аналогии в Бадене, КША, КВК, а позже в
КШК. Впервые эта форма появляется в КВК Бааль-берга, а заимствована (точнее перешла с компонентом КВК)
КШК, КША и Баденом от КВК (рис. 59: 1). В Усатове это преобладающая керамическая форма нерасписной
керамики.
2-я форма - "среднегерманская амфора" встречена в КША, КВ^К, Новосвободной. Форма, характерная для
Новосвободной (Николаева, Сафронова, 1974, рис. 79: 4).
3-я форма - кубки, которые характерны для КВК, КШК, КША. Наиболее близка форма усатовского кубка
экземпляру из КВ]К (особенно северной группы), поскольку в них высота горловины превышала бы высоту
тулова.
4-я форма -миски, которые характерны для названных культур, но можно добавить, что эти миски характерны
для Выхватинцев, есть в Новосвободной и Кеми-Обе.
5-я форма - шаровидная амфора без ручек; венчик отогнут. Аналогичная есть в Новосвободной, в фатьяновской
культуре.
6-я форма - низкошейные сосуды реповидной формы. Они присутствуют в северных вариантах позднего
Триполья.
Вообще много выхватинских форм нерасписной керамики присутствует в новой керамической коллекции из
Новосвободной (рис. 59-60).
Целесообразно рассматривать керамику Выхватинцев и Усатова вместе, сопоставляя их с Новосвободной: так
расширяется набор форм керамики. Складывается впечатление, что прав Збенович, в том что Усатоводальнейшее развитие памятников Среднего Поднестровья- Выхватинцы, а другая линия развития связана с
продвижением через Среднее Поднестровье к Нижнему Поднестровью той группы племен, которая дала начало
Кеми-Обе и Новосвободной. Немаловажно узнать, на какой стадии эта группа восприняла курганную форму
захоронения, поскольку первичное захоронение было в кромлехах. Все это движение начинается с Триполья С1,
достигая Нижнего Поднепровья, что отразилось в памятниках нижнего слоя Михайловки, синхронного Майкопу и
Триполью С1. Причиной движения, возможно, явилась Чернавода, которая рассматривается юго-восточным или
анатолийским импульсом. Это привело к смещению Гумельницы, образованию Болераза, считающегося самой
ранней фазой Бадена. Эти (перемещения отозвались и на более северных культурах - КША, продвинувшихся в
Молдову, на Волынь и Подолию. В настоящее время возможно говорить о том, что усатовские памятники
отразили влияние шаровидных амфор в керамике, а в погребальном обряде (оформлении курганной насыпи,
включении камня в насыпь, в заклады могил, стелы, ложные своды, коридоры, прорубленные в известняке,
обкладке стен камнем и т. д.) - отразились элементы мегалитической архитектуры. Связи с Анатолией, что
сейчас признается металловедами и археологами, отразились в составе и технологии литья усатовских
кинжалов. Эти контакты, возможно, принесли некоторые мегалитические элементы из мегалитического круга
Средиземноморья. Связь КША с кеми-обинскими памятниками Крыма и Нижнего Поднепровья прослеживается по
12 элементам погребального обряда (Николаева, Сафронов, 1974, табл. I, II), по одинаковой технологии
выделки керамики (примесь шамота, ракушки, лощение - там же, табл. III), по наличию одинаковых
керамических форм. Керамические формы кеми-обинских комплексов тождественны как отдельным типам
сосудов из комплексов культуры шаровидных амфор, так и сосудам из двух новосвободненских комплексов. Это
реповидные амфоры с хорошо выраженным невысоким воротничком (Николаева, Сафронов, 1074, .рис. 80: 3,
6), которые встречены в КША Западной Украины (тип I формы 2, по Левицкому, 1929, с. 211-213, табл. IV: 1,4),
амфоры среднегерманского типа (сравнить: Николаева, Сафронов, '1974, рис. 79: 4, 8 и рис. 80: |1),
плоскодонные сосуды с короткой шейкой и раздутым туловом, близким к реповидным (Щепинский, 1971, с. 265),
амфоры с высоким горлом и шаровидным туловом типа Михайловки.
Происхождение новосвободненской культуры Северо-Западного Кавказа вызвано теми же событиями, что и
появление памятников усатовского и кеми-обинского типов, - с возросшей активностью племен культуры
шаровидных амфор. Вклад последней в культуру дольменов Новосвободной Северо-Западного Кавказа
значительно сильнее, чем в кеми-обинские и усатовские комплексы. Он прослеживается в 26 признаках
погребального обряда (Николаева, Сафронов, 1974, табл. I, II), из которых 9 признаков являются общими для
четырех разбираемых выше культур, 2 признака - для трех культур (Новосвободной, Усатова и Кеми-Обы), а 9
признаков представлены только в Новосвободной и КША.
Сходство погребального обряда, характерного для культуры шаровидных амфор и дольменов Новосвободной
настолько велико и детально, что не представляется вероятным его объяснить конвергенцией или даже
заимствованием религиозных идей. Действительно, заимствование религиозных представлений у древних
народов не сопровождалось полным отказом от религии предков, а выражалось таким явлением, как синкретизм,
при котором в усложненном культе (обряде) сочетались как местные, так и привнесенные элементы.
Сходство керамического материала из комплексов К.ША и ранне-дольменных памятников, особенно погребений
у ст. Новосвободной, настолько разительно, что невозможно объяснить его заимствованием "вошедших в моду
керамических форм или более совершенных технических приемов" (к тому же лепная новосвободненская
керамика значительно менее совершенна, чем изготовленная на кругу майкопская). Об определенных
европейских влияниях на керамике Новосвободной говорили исследователи 20-30-х годов (Антоневич, Европеус
- Николаева, Сафронов, 1974, с. 186, сн. Ч).
Сложная строительная техника, связанная с сооружением дольменов, не позволяет предполагать просто
усвоение чужеродных элементов культа мертвых (об этом см.: Николаева, Сафронов, 1974, с. 186, сн. 2).
В этой связи правомерно допустить, что сходство погребального обряда, строительной техники и близость
керамической традиции, отмеченные для новосвободненских дольменов и культуры шаровидных амфор
объясняется инфильтрацией групп носителей культуры шаровидных амфор в Северо-Западное Причерноморье и
далее на Северный Кавказ. Направление миграции можно обосновать рядом аргументов.
На Северо-Западном Кавказе и близлежащих районах нет исходных прототипов для дольменных погребальных
конструкций. Синхронная новосвободненским дольменам кеми-обинская культура, как указывалось выше, хотя и
знакома с каменными конструкциями, но сама имеет пришлый характер. В то же время мегалитические
конструкции появляются в сравниваемой с Новосвободной культуре шаровидных амфор как наследие поздних
хронологических вариантов культуры воронковидных кубков, с которыми КША частично синхронна.
Вторым аргументом в пользу указанного направления миграции свидетельствует тот факт, что на территории
Западной Европы с глубокой древности (с IV тыс. до н. э.) был распространен обычай захоронения в дольменах
(Даниел, с. 56). Традиция захоронения в мегалитических сооружениях стала известна и носителям культуры КВК
в северных районах Европы в средненеолитическом (III по Монтелиусу) периоде развития. В то же время на
территории Восточной Европы мегалитических сооружений нет вплоть до III тыс. до н. э.
Третьим аргументом в пользу направления миграции с северо-запада является почти полное отсутствие
металлических изделий в комплексах ранней (куявской) стадии культуры шаровидных амфор (в поздних
комплексах найдено всего 4 металлических предмета - Вислянский, 1970, с. 200), что с полным основанием
позволило отнести культуру шаровидных амфор к концу неолита. В том случае, если предположить кавказское
или причерноморское происхождение культуры шаровидных амфор, то совершенно невозможно было бы
объяснить факт неожиданного исчезновения металла, которым богаты даже самые ранние памятники
новосвободненской культуры Западного Кавказа, кеми-обинской культуры и Усатова. Такое явление нельзя
объяснить и ссылкой на отсутствие месторождений медных руд, Так как район бытования памятников польской и
восточной групп попадает в зону меднорудных месторождений. Последнее доказывается и тем, что культуры
более позднего времени, существующие на этой территории, обнаруживают хорошее знакомство с обработкой
меди, причем обеспечивают не только собственные потребности, но и производство на экспорт.
Хронология памятников четырех названных культур доказывает приоритет северо-западных памятников перед
юго-восточными и соответственно направление миграции с СЗ на ЮВ.
Дата новосвободненских памятников (по северокавказской шкале) определяется по дате Майкопа и по
стратиграфии новосвободненских и майкопских памятников. Новосвободненские памятники располагались в
курганах выше майкопских. С другой стороны, постновосво-бодненские памятники перекрывались куроаракскими погребениями сахчерского финального периода куро-аракской культуры. В своих работах
"майкопского цикла" мы показали, что единственно возможная дата для Майкопа- 24/23 вв. до н. э. (по средней
хронологии) и 25 в. до н. э. (по длинной хронологии). Сачхерские памятники, которые на Северном Кавказе
перекрывают постновосвободненские, датируются по штыковым копьям временем Нарамсина и Шаркалишари. т.
е. концом 23 в. до н. э., и лимитируют новосвободненские, С учетом запаздывания можно определять дату
Новосвободной в пределах 2250-2150 гг. до н. э. (по средней хронологии - Биккерман, 1980), а по длинной
хронологии на отрезке 25-23 вв. до н. э. Эти даты согласуются с датами для самых ранних погребений кубанотерской культуры в верхнекубанском варианте - 2140±60; 2070±60; 1930+60. Правда, эти даты сомнительны,
поскольку атрибуция памятников была изменена после получения анализов на майкопскую (Нечитайло, 1978).
Для усатовских памятников существуют радиокарбонные даты 2450-2380 гг. до н. э. (пять дат) (Мовша, 1985, с.
254), а в целом для памятников позднего Триполья СII устанавливается хронологический интервал 2600-2000 гг.
до н. э., по Свешникову (1983, с. 19).
Для памятников КША Свешников приводит несколько дат по С 14 а пределах 25-22 вв. до н. э. (Свешников,
1983, с. 19). Кроме того, он сообщает дату, когда КВК залегали совместно с керамикой КША на поселении в
Зарембово - 2675 г. до н. э. (там же).
Таким образом, радиокарбонные даты для памятников КША и позднего Триполья показывают приоритет КША.
Радиокарбонная дата для погребения в Межлиманском кургане на Тамани (погребение относилось к кемиобинской культуре) в пределах середины III тыс. до н. э. указывает на то, что кеми-обинские погребения
несколько раньше Новосвободной, а дата для Новорозановки, которая несколько раньше нижнего слоя
Михайловки, около 2900 г. до н. э., согласуется с схемой развития Кеми-Обы на субстрате нижнеми-хайловских
памятников.
Таким образом, радиокарбонные даты разбираемых культур показывают, что 26 в. до н. э.-это время
продвижения на восток КША в виде восточной группы ее памятников. Михайловский этап нежнемихайловской
культуры датирован О. Г. Шапошниковой (1985, с. 330) серединой III тыс. до н. э. Усатовские памятники
датированы 2400- 2300 гг. до н. э.
Стратиграфические данные показывают, что на поселениях трипольской культуры позднего периода залегает
керамика КВК и КША. Сейчас никого не удивляет такая ситуация, из которой следует, что эти культуры сыграли
свою роль в дезинтеграций массива трипольской культуры и в процессе "исчезновения триполья". Причем,
фактор воздействия этих культур имел место после ослабления триполья ранними древнеямными племенами,
которые оформились в период Три-полье В1-В2 и расчленили массив Триполья на два крыла - северное и
южное. Об этом свидетельствует стратиграфия, полученная нами при раскопках в Молдавии, где погребения с
трипольской керамикой периода В1-В2 перекрывали ямные погребения, и, напротив, перекрывались
древнеямными погребениями. В кургане 9 у с. Думяны Рышканского района МССР разрушенное погребение под
древнейшей насыпью с панцирной обкладкой периода Триполья С1-С2 перекрывалось свитой погребений по
древнеямному обряду, одно из которых содержало бронзовый топор, найденный в Новосвободной (раскопки
Резепкина), другое - шаровидную амфору с ленточными, с седловинкой, 4 ручками по плечикам, черного цвета с
лощеной поверхностью.
В условиях малого количества карбонных дат особое значение приобретают данные стратиграфии и
относительной хронологии.
Стратиграфических данных о соотношении Новосвободной с Кеми-Обой нет. Однако сходство редкого набора
металлического инвентаря в каменном ящике у с. Долинка (кеми-обинская культура) и в дольменах у ст.
Новосвободная, безусловно, свидетельствует о синхронности этих двух комплексов. В настоящее время эти
комплексы считаются и наиболее древними из всех остальных памятников этих двух культур.
Стратиграфия поселения Михайловка (Шапошникова, 1985) показывает, что нижний слой составляет
Михайловский этап нижнемихай-ловской культуры, которая явилась субстратом для Кеми-Обы и в этом
поселении залегает вместе с ямными материалами ДЯК в слое Михайловка III, по Шапошниковой (1985, с. 330).
Доказана ямная атрибуция и среднего слоя, в жилище нижнего горизонта которого обнаружена трипольская
керамика с черной росписью, которая появляется только в период Триполья С. Кроме этого, в настоящее время
хорошим хронологическим репером является нахождение в предшествующем слое фрагментов майкопской
керамики. Таким образом, по стратиграфии Михайловки майкопская культура в Нижнем Поднепровье
предшествует памятникам, сопоставляемым с Новосвободной. Следовательно, сопоставимы не только инвентари
и погребальные обряды кеми-обинской и новосвободненской культур, но и стратиграфическая ситуация,
сопровождающая эти памятники. Выдающееся значение Михайловского поселения состоит в том, что оно
позволяет связать памятники трипольской культуры с памятниками раннебронзового века Северного Кавказа и
скорректировать две линии синхронизации с хронологической шкалой древневосточных памятников.
Стратиграфическое соотношение усатовских и памятников культуры шаровидных амфор отсутствует, но есть
факты совместного залегания материалов КША на трипольских поселениях вместе с керамикой позднего
триполья СП (Кошиловцы, Самчинцы, Никольская слободка) (Свешников, 1983, с. 18). Ю. Н. Захарук (с. 50-51)
установил последовательность памятников трех культур, точнее синхронность позднего триполья с культурой
воронковидных сосудов и следование КША за КВК. В Зимно Волынском им (Захарук, с. 50) была
засвидетельствована синхронность культуры воронковидных кубков и сосудов позднего триполья. То же было
зафиксировано Я. Ковальчиком в Грудеке Надбужном. В Клементовицах, повята Поляны на поселении КВК были
произведены захоронения КША, причем одно из них врезалось в яму № 16 - землянку КВК. О сосуществовании
памятников позднего триполья с культурой шаровидных амфор свидетельствуют находки фрагментов сосудов
этих культур на позднетрипольских поселениях (Новые Чарторыя, Костенцы, Кошиловцы). В Зарембово (Польша
- Вислянский, с. 216) в одной из ям ранней стадии культуры во-ронковидных сосудов на дне была обнаружена
(вымостка) из черепков КША. На ряде поселений этих культур встречаются вместе фрагменты керамики этих
культур. В настоящее время в "Археологии УССР" (1985 г.) выражена коллективная точка зрения украинских
археологов, что КША, КВК и позднее триполье С2 сосуществуют на одних поселениях, хотя известные колебания
по поводу этой синхронизации проявились в "Археологии УРСР" (1971; Николаева, Сафронов, 1974, с. 190-191).
Этот вопрос требует и дальнейшего внимания, однако имеющиеся данные в Долгешти Мари свидетельствуют о
том, что в период Городиштеа-Фолтешти культуры шаровидных амфор в Молдове уже не было. Поскольку
памятники Городиштеа позже Усатово, то синхронизация Усатово и КША (восточной группы) косвенно может
вытекать из стратиграфии Долгешти Мари.
Совершенно очевидно, что установленные в этих районах факты взаимного перекрывания усатовских
памятников и КША зафиксировали тот момент, когда носители культуры шаровидных амфор продвинулись в
юго-восточном направлении и вошли в зону распространения трипольской культуры *.
Появление в памятниках позднего триполья шнуровой орнаментации и "тюрингских" амфор свидетельствует о
влияниях культуры шнуровой керамики на усатовские памятники. Возможно, новые элементы принесла культура
шаровидных амфор, поскольку она испытала сильное воздействие культур шнуровых керамик на поздней фазе
своего существования. По Вислянскому, начало культуры шнуровой керамики в Польше параллельно младшей
фазе (III стадия) КША. Последняя исчезает с появлением межановицкой, счижовской и протоунетицкой культур
(Вислянский, с. 217-219). Синхронность разбираемых культур доказывается находкой "тюрингской" амфоры в
могиле 184, относящейся к КША, на поселении в Злоте (Кшак, 1970).
Исходя из данных стратиграфии, мы можем констатировать, что начало позднего триполья совпадает со
временем появления культуры шаровидных амфор в Восточной Европе, а наличие черт шнуровой керамики в
усатовских памятниках указывает, что начало возникновения усатовских памятников позже ранней фазы
культуры шаровидных амфор, комплексы которой не отмечены шнуровой орнаментацией.
* Культура шаровидных амфор распространена да; территории от Средней Германии, Богемии да Волыни и
Подолии до Среднего Днепра. Общепризнано ее деление на три группы - западную, польскую и восточную.
Периодизация КША основывается на принципе возрастания роли шнура в орнаментации керамики. 'Выделяется
древнейшая фаза без шнура, поэтому наиболее рнними памятниками считаются комплексы Куявии (Вислянский,
1966, с. 125-126). Восточная группа образована продвижением на восток населения КША Повисленья и
синхронна II, III стадии польского варианта КША,
На основании рассмотрен ых данных о соотношении КША с КШК понятен синкретизм новосвободненского
керамического комплекса, состоящего из "тюрингской" амфоры и кубка, характерных для общеевропейского
горизонта шнуровых керамик (Николаева, Сафронов, 1974, рис. 79: 2, 3), амфор реповидных форм (там же, рис.
79: 2) и амфоры среднегерманского типа (там же, 'рис. 79: 4), встречающихся лишь в комплексах КША. Анализ
новосвободненского комплекса свидетельствует, что его отпочкование от КША не могло произойти в течение
древней (куявской) стадии развития, поскольку комплексы последней не несут следов влияния КШК. Отсутствие
шнурового орнамента не позволяет отнести это событие и к III стадии, по Т. Вислянскому, развития этой
культуры. Движение носителей КША могло начаться только во время второй стадии существования этой
культуры, когда она вошла в контакт с КШК. Включение ряда элементов последней в новосвободненский
комплекс указывает, что это событие имело место в конце II стадии. Это подтверждается корреспонденциями
культуры шаровидных амфор в баденском комплексе.
Присутствие шнура на сосудах из поселения Михайловка также говорит в пользу того, что самые ранние
памятники кеми-обинской культуры отмечены влиянием КШК, о чем свидетельствует и амфора саксотюрингского сипа в кеми-обинском комплексе ("Археология УРСР", 1971, рис. 70: 3). Однако не прямым
воздействием КШК на культуры Северного Причерноморья и Северо-Западного Кавказа следует объяснять эти
явления, а скорее продвижением культуры шаровидных амфор, испытавшей влияние со стороны культуры
шнуровых керамик, которые, возможно, и явились причиной ее смещения на юго-восток.
Нет уверенности в том, что новосвободненский комплекс был оставлен первыми переселенцами. Скорее
наоборот, заимствование у майкопцев металлического инвентаря свидетельствует о длительности контактов двух
культур, а следовательно, о некотором временном разрыве между началом миграции и сложением комплекса
Новосвободной.
Границы исходной территории, с которой проходило движение носителей КША, достаточно расплывчаты. Они
определяются границами польской и восточной групп КША, генетически связанных между собой, из памятников
которой происходят все аналогии для причерноморских и северо-кавказских памятников. Хотя территория кемиобинских, усатовских и культуры шаровидных амфор смыкаются, существует территориальный разрыв между
всем этим культурным массивом и памятниками дольменной культуры Северо-Западного Кавказа. Этот разрыв
заполняется находками стел в Приазовье и Нижнем Дону. Их культурная атрибуция связывается с
причерноморскими группами того культурного массива, который 'восходит к культуре шаровидных амфор. Путь
носителей КША отмечается также отдельными памятниками - дольменами в Приазовье, погребениями и
поселениями на Нижнем Дону. В 1974 году мы относили к этому же культурному пласту нижний горизонт
поселения Ливенцовка, который в 1985 году был отнесен О. Г. Шапошниковой к древнейшим памятникам
нижнемихайловской культуры, ко II этапу которой относится Кеми-Оба, по Шапошниковой, Телегину.
Захватив все Северное Причерноморье, Крым, Северо-Западный Кавказ, племена КША осуществляли
внутри своего массива активные культурные связи и, возможно, передвижения. К этим процессам следует
отнести появление на Северном Кавказе кубано-терской культуры, в ядро которой вошло 4 типа амфор тюрингские, куявские, среднегерманские, безручковые амфоровидные сосуды.
Верхнюю хронологическую границу для существования этих амфор, характерных для КША, в Восточной Европе
дают памятники СБ II на Северном Кавказе, датируемых 15 в. до н. э. (Николаева, 1987).
В 1982 году мы связали с новосвободненскими памятниками хетто-палайцев. Обнаружение корреспонденции
амфорам и кубку из дольменов Новосвободной в памятниках восточного побережья Средиземного моря (Библ)
указывает на морской путь проникновения индоевропейцев, возможно, хетто-лувийцев, что согласуется, по
нашему мнению, и с данными книги Бытия о появлении хеттов в Восточном Средиземноморье к самому концу
царствования Нарамсина около 2200 г. до н. э. Близость дольменов Новосвободной к дольменам Западного
Кавказа, позволившая ряду исследователей утверждать их культурное единство и распространение последних
по всему восточному берегу Черного моря до Очамчири (Марковин, 1978, рис. 20) в 120 км по морю и в 160 км
по побережью от страны Пала (Иванов, 1980, с. 130), делает реальным отождествление строителей дольменов с
хетто-палайцами. Ряд черт новосвободненской керамики (черный блестящий ангоб на внешней поверхности и
светлая "подкладка" изнутри) ,и металла (ножи) позволяет реально связать носителей дольменной культуры с
хир-беткеракскими племенами Восточной Анатолии. Предположение о контактах с куро-аракским населением,
родственным хирбет-керакскому, менее реально, поскольку регионы бытования памятников обеих культур
разделены труднодоступными горами горной страны Большой Кавказ. Несомненны морские связи с Восточным
Средиземноморьем. Они фиксируются как находки керамики, близкой к КША и КШК и новосвободненским
образцам, так и распространенному в Причерноморье оружию восточносредиземноморского типа (кинжалы
кипрского типа - в Северо-Западном Причерноморье; мечи, копья, кинжалы с ребрами жесткости - в
новосвободненских дольменах; а также находки в последних металлической модели ковчега, собачек,
находящих соответствие, помимо европейской культуры воронковидных кубков, также и в находках Библа). В
результате этих связей получила окончательное оформление и архитектура дольменов Западного Кавказа,
генетические истоки которой ведут к архитектурной традиции северных мегалитов КВК и КША. Морские связи
населения восточного побережья Средиземного и Черного морей обеспечивали, вероятно, и контакты трех групп
когда-то единого этнического массива, из которого предки лувийцев (Мелларт, 1971), заняли после разрушения
Трои II приблизительно западную, прибрежную часть Малой Азии, тогда как предки хеттов и палайцев строители дольменов Западного Кавказа - заняли юго-восточную часть причерноморской полосы Малой Азии, а
затем распространились в ее южные районы. Вывод о более близких отношениях хеттского с палайским, чем с
лувийским, подтверждается указанием Иванова, "о том, что в эпоху Древнего царства наиболее интенсивные
контакты имели место между языком хатти, с одной стороны, и с хеттским и палайским, с другой" (там же, с.
136). Путь проникновения в Малую Азию по восточному побережью Черного моря подтверждается тем, что
страна Пала была расположена между колхидской низменностью и страной Хатти (там же, с. 130); с югозападной стороны к ним примыкала область распространения хеттов, древняя столица которых Куссара
находилась в 150 км к ЗЮЗ от области Пала. Создается впечатление, что страна Хатти помешала продвижению
хетто-палайцев к западу по черноморскому побережью Анатолии, хотя в приморском хеттском городе Цальпе
"хетты обитали на рубеже III/II тыс. до н. э." (Иванов, 1980).
Косвенно на путь хетто-палайцев и общие судьбы носителей двух языков в период миграций указывают и
сходные у обоих народов молитвы богу солнца, в которых "можно видеть отражение образа Солнца, встающего
из-за моря" (Иванов, 1980, с. 131). В одном из параграфов Древнего царства хеттов, указывает Иванов,
"говорится об особых привилегиях у жителей восточных городов Хеттского государства. В этом параграфе также
можно было бы видеть свидетельства постепенного перемещения хеттов с востока на запад" (там же, с. 131132). Мелларт связывает прибытие хеттов в Анатолию из Кавказского региона перед 1900 г. до н. э. с
разрушениями у Байбурта (около Эрзерума на запад и на юг до Аксарая). Однако трудно говорить определенно,
носители какой археологической культуры явились причиной разрушения, а также, в чем выразилась их связь с
историческими хеттами. Найти археологический эквивалент хеттам и палайцам, или хетто-палайцам в III тыс. до
н. э. мешает, по нашему мнению, слабая изученность юго-восточной части причерноморской полосы Малой Азии.
Более поздние достоверно известные древнехеттские могильники в "гротах" приближаются к обычаю
захоронения в дольменах, особенно вырубленных в скале. Книга Бытия дает основания полагать, что этот
обычай существовал у хеттов с глубокой древности, а именно в первой половине 22 в. до н. э. Так, "достались
Аврааму от сынов хеттовых поле и пещера, которая на нем в собственность для погребения" (Быт. 23: 19).
Значительно больше для связи с мегалитической традицией дают сохранившиеся описания погребений хеттских
царей "в каменных домах" под курганами, которое, по мнению М. Г. Бериа-швили "было связано с культом
предков, существование чего в этом районе бесспорно" (Бериашвили, с. 50). Интересно, что первоначально
"одна из главных функций кургана была функция святилища" (Бе-ригшвили, с. 50); в последующую эпоху у
хеттов "курганы утрачивают эту функцию и остаются только гробницы". "Каменный дом" и "курган" по своему
значению должны быть сходны; кремация должна была быть дорогой в сонм богов" (там же).
Обряд захоронения - "каменный дом под курганом" в буквальном смысле находит параллели только в дольменах
Новосвободной, где уже зафиксировано два дольмена в форме "каменного дома" с двускатной крышей. О
функции святилища курганов над дольменами говорят поминальные дары. Погребения в дольменах
Навосвободной, судя по исключительному богатству инвентаря, принадлежали людям самого высокого ранга вождям "новосвободненских" племен. У хеттов в каменных домах под курганами также хоронили только членов
царской семьи. О важной роли огня в погребальном ритуале свидетельствует "небольшое количество углей,
которые сопровождали погребения во всех типах дольменов" (Резепкин). Однако случаи кремации в
новосвободненских памятниках нам неизвестны, хотя они хорошо представлены в памятниках КДК, которая,
судя по последним данным, доходила до Новосвободной, а на основании вышеприведенного анализа
керамического комплекса, находилась в тесном ареаль-ном союзе с новосвободненской культурой на Северном
Кавказе, что при установленной индоарийской атрибуции КДК отражает неоднократно подчеркиваемые
лингвистами индохеттские контакты вплоть до индо-хеттского ареального союза.
Связями Новосвободной с куро-аракской культурой можно объяснить анатолийские (хетто-пракартвельские)
заимствования в картвельском, на которые указывают лингвисты (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 897-898).
Не отказываясь ни от одного из выводов работы 1974 года (Николаева, Сафронов, 1974), можно в настоящее
время скорректировать зону формирования новосвободненского культурного комплекса в области контактов
культуры шаровидных амфор и культур болераз-баденского круга, находившейся на территории современной
Чехии, Молдовы. Сделать это правомерно, учитывая выявленный нами баденский компонент новосвободненской
культуры и мегалитический компонент, который мог быть передан только КША. Для хеттской атрибуции
новосвободненского комплекса бесценно выявление болераз-баденской составляющей, тем более что,
этническая атрибуция части болераз-баденского комплекса как лувийская уже обсуждалась прямо и косвенно в
литературе. Баденское присутствие в Анатолии доказывал Калиц, проводя сравнение баденских и троянских
(Троя III) керамических форм. Тезис о лувийском присутствии в Трое, после разрушения Трои II, развивает
развивает Мелларт (1971, с. 409). Это увязывается с его разработками о появлении хеттов на рубеже III-II тыс.
до н. э. в Анатолии, с хеттскими преданиями о символах царской власти и повозке, полученных из-за моря, а
также с данными архива Эблы о хеттском присутствии в этот период, т. е. по вредней хронологии 23 в. до н. э.
Вместе с тем выявление "новосвободненской миграции" из районов Центральной Европы и связь Новосвободной
с 2-я индоевропейскими культурами позволяет скорректировать ареал ПИЕП перед ее распадом.
ЧАСТЬ III
СВЯЗИ ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ С ИНОЯЗЫЧНЫМИ НАРОДАМИ
ГЛАВА 14
СЕМИТСКИЙ УЗЕЛ ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ПРОБЛЕМЫ
Допускаемые лингвистами (Дьяконов, 1982) немногие заимствования в праиндоевропейский из прасемитского,
судя по хронологии, могли относиться к VI/V тыс. до н. э., когда существовал прасемитский язык. Это не
противоречит археологической концепции о малоазийской прародине праиндоевропейцев
раннеиндоевропейского и частично сред-пеиндоевропейского состояния.
Интересно замечание Дьяконова, что западные индоевропейские языки включают несколько иные
заимствования, чем восточные и. е. языки, что можно объяснить контактами индоевропейцев и семитов в период
после выделения и. е. диалектов, т. е. в III тыс. до н. э. Семитские заимствования в западные и. е. языки
связаны с контактами Восточного Средиземноморья с югом Балканского полуострова и островной частью
Эгейского моря.
Семитские заимствования в восточные и. е. языки хорошо объясняются в свете семитской атрибуции майкопской
культуры, поскольку последняя генетически связана с культурой Тель-Хуэйра, однотипной с культурой
калициформной керамики государства Эблы. Связь их материальной культуры свидетельствует, что семитский
язык майкопских мигрантов должен быть близок к эблаитскому, т. е. западносемитскому со многими чертами
восточносемитского.
Источником для семитских заимствований в западных и. е. диалектах служило эблаитское население и его
потомки в Палестине, жившие там до конца III тыс. до н. э., а также близко родственные финикийские племена.
Индоевропейско-семитские контакты в III тыс. до н. э. могли осуществляться в зонах пограничья Передней Азии
и Европы: либо морским путем через проливы, через Балканы и Восточное Средиземноморье, либо сухопутным
путем через Кавказ. Последний путь никогда никем не обосновывался археологически.
Учитывая, что древнейшие индоевропейские народы III тыс. до н. э.. развивая свое движение по югу
восточноевропейских степей (индо-иранцы, индоарии - Сафронов, 1983, с. 80-81) подходили к севорокавказским предгорьям или проходили Предкавказье, а семитоязычные культуры были распространены в
области Северной Сирии и Верхней Месопотамии, не следует исключать возможность существования семитоиндоевропейских контактов на Северном Кавказе в III тыс. до н. э,
Вопрос установления этнической атрибуции археологических культур III тыс. до н. э. на Северном Кавказе
связан и с вопросом выявления возможных семитоязычных культур на Кавказе. Конкретно речь может идти
только о майкопской культуре, занимающей северокавказские предгорья, эпизодически встречающейся в
Предкавказье и в Закавказье, поскольку с момента открытия первых памятников этой культуры почти все
исследователи указывали на существование каких-то связей Майкопа с древневосточными цивилизациями,
правда, не уточняя механизма попадания этой культуры или ее элементов на Северный Кавказ.
Другая культура III тыс. до н. э. Кавказа - это куро-аракская. Она занимает регионы Передней Азии (Армянское
нагорье) и Восточное Средиземноморье, где ее памятники называются хирбет-керакской культурой. Памятники
куро-аракской культуры в Закавказье имеют значительные региональные и хронологические различия, что
выражается в ряде территориально-хронологических вариантов. Этническая атрибуция куро-аракской культуры
в настоящее время достаточно определенно устанавливается историками и лингвистами как хуррито- и
картвелоязычная. Появление этой культуры на Северном Кавказе, конкретнее в конце III тыс. до н. э, в
Центральном Предкавказье (Шау-Лагат, Дзуарикау, Кобан) и образование ею синкретичных комплексов с
культурами, индоевропейская атрибуция которых установлена достаточно определенно (Николаева, 1980;
1981), позволяет рассматривать куро-аракскую культуру партнером в картвело-индоевропейских контактах.
Таким образом, семитоязычная атрибуция майкопской культуры, установленная нами в 1982 году (Сафронов,
1982; Николаева, Сафро-нов, 1982), сделала реальной возможность осуществления индоевро-пейско-семитских
контактов через Кавказ с локализацией их на Северном Кавказе, в западной его половине.
Вопросы хронологии майкопской культуры по данным историографии разобраны в работе Николаевой (1982, с.
21-25), из чего следует, что дата майкопской культуры колебалась в пределах от конца IV до I тыс. до н. э. и в
течение последних десятилетий закрепилась на рубеже второй половины III тыс. до н. э. В качестве датирующих
аналогий исследователи привлекали материалы из памятников Трои II-IV, царских гробниц Ура, Элама,
додинастического Египта, Аладжи, Гиссара III С.
Тенденция к передатированию Майкопа более ранним временем была намечена Мунчаевым (1975, с. 197-336),
получила развитие в работах Андреевой (1977; 1979). Андреева использовала для датировки Майкопа
существенно новый источник - месопотамскую глиптику, что является само по себе вкладом в исследование
майкопской проблемы. Предложенная ею дата Майкопа концом IV тыс. до н. э. и постулирование формирования
майкопского комплекса на базе памятников Протописьменного периода и круга памятников Амук-Гавра вошли в
резкое противоречие с позицией Майкопа на шкале относительной хронологии восточноевропейских
памятников, разработанной с учетом балканской и центральноевропейской линий синхронизации, которые, в
свою очередь, могут быть соотнесены с ближневосточной базой хронологии.
Таким образом, историография показывает, что долгое время дата Майкопа определялась по его
металлокомплексу, что не утратило своего значения. Датирующими могут быть признаны и ряд сюжетов
изобразительного искусства Майкопа, однако отсутствие методики их анализа и использования для
установления хронологической позиции предопределило неверные хронологические выводы Андреевой, хотя
здравая идея определения даты Майкопа через предметы изобразительного искусства не должна быть
дискредитирована неудачными разработками в этом направлении.
Хронологическому анализу всегда должно отдаваться предпочтение в решении проблем этнического характера,
поэтому вопросы хронологии приоритетны и в наших работах "майкопского цикла". Мы подчеркивали, что дата
Майкопа корректируется рядом дат (Николаева, Сафронов, 1982, с. 49).
Рафинирование серебра - технологическая операция, которая должна предшествовать изготовлению серебряной
посуды больших объемов, известна в районах Древнего Востока с Раннединастического II/III (конец 26 в. до н.
э., по Биккерману). Серебряные и золотые сосуды появляются в странах Древнего Востока в РД П/РД III - РД III
(Ур РД III, Киш, Асмар, Элам).
Чеканка медных рельефов - техника, подготовившая чеканку по серебру и золоту, появляются на Древнем
Востоке в конце РД II.
Металлическая круглая скульптура, предопределившая появление круглой скульптуры в Майкопе, появляется
впервые в памятниках Древнего Востока в РД II/РД III.
Таким образом, все технологические операции, подготовившие появление металлоизделий из золота и серебра в
майкопской культуре, были разработаны в Месопотамии только с конца Раннединастического II периода, т. е. со
второй половины 26 в. до н. э. (по Биккерману). Казалось бы, любые попытки удревнения майкопской культуры
ранее второй половины 26 в. до н. э. должны были бы разбиться об этот непреодолимый барьер - дату
появления технологии обработки драгоценных металлов, техники и технологии изготовления металлоизделий из
них собственно на самом Древнем Востоке. Однако никем из исследователей эта серия косвенных датирующих
аргументов не принималась во внимание. Следует повернуться именно к этим незаметным датам, которые дают
более надежную древнюю хронологическую границу для Майкопа, чем некоторые прямые конкретные аналогии
отдельным предметам.
Датировка ювелирного стиля, представленного майкопскими украшениями, находится в соответствии с датами
рафинирования серебра, изготовления серебряных и золотых сосудов большого объема, гравировки
изображений на серебряных сосудах, чеканки рельефов на медных листах, появления круглой металлической
скульптуры.
Ювелирные украшения появляются в Месопотамии в археологических памятниках только с Раннединастического
III; в памятниках РД II, по мнению Максвел-Хислоп, авторитетного исследователя ювелирного искусства
Месопотамии от III, I-II тыс. до н. э., они не встречены, хотя косвенные данные о них имеются в письменных
документах. Так, Энмеркар, царь I династии Урука (РД II), предпринимал усилия по обеспечению города
драгоценными металлами, а ремесленников Арраты называл умелыми мастерами. Максвел-Хислоп отмечает
месопотамский регион как древнейший и влияющий на расцвет ювелирного стиля в Анатолии, Восточном
Средиземноморье. Все майкопские ювелирные поделки находят аналогии в шумерских украшениях РД III и
также не могли появиться ранее сложения ювелирного стиля Метопотамии, т. е. ранее середины III тыс. до н. э.
Металлокомплекс Майкопа (рис. 75: 19, 23) состоит из оружия и орудий труда. Это топоры, проушные, плоские,
тесловидные и с завернутым краем, втульчатые тесловидные (или втульчатая "мотыга"), комбинированные
топоры, сочетающие топор и тесло; ножи с округленным концом и черенком; долота желобчатые.
В металлокомплекс следует включать украшения - украшения одежды и головного убора: золотые и серебряные
ленты, золотые кольца с кольцами или подвеской из полудрагоценных камней, золотые бусы; украшения
погребальной камеры - части "штандарта" - полые серебряные стержни, литые фигурки животных из золота,
полые головки животных как части комбинированных украшений; штампованные бляшки с фигурками
животных; предметы туалета - бронзовые диски с функцией зеркала, "бритвы" бронзовые (рис. 75: 1-9).
Составной частью металлокомплекса Майкопа являются золотые и серебряные сосуды, комбинированные сосуды
из алебастра и золота (рис. 75: 29-32).
Изображения животных, гор, рек на серебряных сосудах Майкопа служат, с одной стороны, для изучения
искусства Майкопа; с другой стороны, его дата корректирует дату металлокомплекса (рис. 75: 37, 38).
Миграционный характер появления металлокомплекса Майкопа на Северном Кавказе представляется
однозначным, поскольку уже давно многие исследователи обращали внимание, что в памятниках,
предшествующих майкопским на Северном Кавказе, нет практически металла, а тем более прототипов
сложнейших форм металлических предметов Майкопа. Разночтения в этом вопросе объяснялись
неисследованностью северо-кавказского энеолита. В настоящее время уже лучше известны памятники,
предшествующие Майкопу. Они достаточно однородны и составляют предмайкопский хронологический горизонт.
Культурная ориентация этого горизонта указывает на регионы к северо-западу от Северного Кавказа. Этот
горизонт связан с доямным горизонтом в Предкавказье, Подонье и Поволжье (рис. 65). Многие исследователи
сходятся во мнении о среднестоговско-хвалынской атрибуции этого горизонта (Трифонов, Резепкин, Нехаев,
Гиджрати, Кияшко, Телегин и др.).
Предмайкопский горизонт составлен следующими памятниками: нижний слой поселения Мешоко в Адыгее;
Нальчикский могильник; Комаровское погребение у Моздока, 2/18 (Гиджрати, 1986, с. 18, рис. 6); поселение
"Замок" в Пятигорске и поселение Свободное в Адыгее (исследуется Нехаевым). Хронология этого горизонта,
определяемого по трипольской шкале - Трипольем В2/С1, не позволяет датировать Майкоп ранее Триполья (Л,
что в переводе на абсолютные даты представляет середину III тыс. до н. э. (Сафронов, 1980, с. 28).
Незначительный металлокомплекс предмайкопского горизонта состоит из предметов, типологически отличных от
майкопских. Это браслеты, чашевидные "подвески-скорлупки", обоймочки (Телегин, 1985, рис. 84), которые в
настоящее время связываются с Новоданиловскими комплексами типа Петро-Свистуново, Чапли и др. Подробнее
об этом горизонте мы останавливаемся в главе 11, где анализируется содержание доямного горизонта в
Предкавказье, Подонье, Поволжье (рис. 65).
Топоры, тесла, ножи, "бритвы" Майкопа определяют общий хронологический диапазон металлокомплекса
Майкопа. Аналогии им в древневосточных памятниках очерчивают зону распространения подобных изделий от
Крита до Ирана, от Армянского нагорья до Южной Месопотамии. Помимо работ справочного характера
существуют и специальные исследования, касающиеся вопросов происхождения втульча-тых проушных топоров
(Кореневский, 1974, с. 14-33). В таких работах суживается круг аналогий. Так, Кореневский относится более
предпочтительно к аналогиям из Ирака (там же, рис. 3: 3), Суз (там же, рис. 3: 4) и Элама и не согласен с
аналогиями, предлагаемыми Рен-фрю. Происхождение майкопских втульчатых топоров он считает неместным, но
конкретного памятника на Древнем Востоке указать не может. Более широко к металлокомплексу Майкопа
подошел Ф. Бе-танкур. Он ищет аналогии для ножей, проушных топоров и топора-тесла на Крите, рассматривая
Крит как центр опосредованного воздействия Месопотамии через Майкоп. Общим во всех исследованиях
подобного рода является отсутствие объективных критериев оценки сходства и различия, которые могут
базироваться только на классификации исследованных форм. Другим недостатком в аналогиях, приводимых
Кореневским и Бетанкуром (Николаева, 1982, с. 13-14), является преобладание случайных находок, тогда как
этот вид источника позволяет представить ареал распространения типа, но не диапазон его существования.
Вместе с тем следует уточнить, что все аналогии майкопским про-ушным топорам, происходящие из
датированных памятников Древнего Востока, хронологически определяются Раннединастическим III периодом.
Это прежде всего царские гробницы Ура (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 172: б), Лагаш (Мюллер-Карпе, т. 3, табл.
185: 10), Киш, гробницы холма А, по Е. Макеею (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 199: 50), Мари (Мюллер-Карпе, т. 3,
табл. 224: 14, 15), Тель Хуэйры (Мюллер-Карпе, табл. 233: 28), Хорос-Тепе (Мюллер-Карпе, т. 3, табл.. 315: 10,
рис. 75: 19-22).
Проушные топоры - это одно из трех направлений развития топоров, наметившихся в Раннединастический III
период в Месопотамии. Основное и доминирующее направление развития боевого топора в этом регионе - это
топоры с длинной втулкой. Второе направление - это разновидность первого. Если в первом варианте топоров
плоскость продольного разреза втулки и плоскость лезвийной части взаимно параллельны, то во втором
варианте - эти плоскости взаимно перпендикулярны. Третий вариант развития выродился в проушной топор. Он
также может рассматриваться как разновидность первого варианта, но есть много данных, показывающих
возможность другой линии развития. Плоские топоры часто обнаружены с завернутой на втулку торцовой
частью. Такие топоры могли подсказать укорочение втулки и изготовление таких топоров способом литья в
форме.
Втульчатая "мотыга" Майкопа - представляет второй вариант месо-потамских топоров. Как и проушные топоры,
"мотыги" зафиксированы во всех памятниках Раннединастического III периода Древнего Востока. Это Ур РД III
(табл. 172: 5, 10, 15, 19, 24), Лагаш РД III (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 185: 9), Фара РД III (Мюллер-Карпе, т. 3,
табл. 193: 41), Хафадже (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 211: 40), Хуэйра (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 233: 27), Тепе
Гавра, слой VI (там же, табл. 236: 25). Хотя следует принимать во внимание и указания Хенесси, что втульчатые
мотыги зафиксированы даже в памятниках 35- 30 вв. до н. э. (Палестина, Сузы - Хеннесси, 1967, табл. XXXV:
10). Однако эти ранние втульчатые мотыги отличаются по форме от майкопской и определяют только общий
хронологический диапазон "мотыги", а не конкретного данного типа (рис. 75: 23-28).
Топор-тесло Майкопа представляет собой соединение проушного топора и втульчатой мотыги. Это
комбинированное орудие могло появиться и в самом Майкопе. Датировка и происхождение этой формы не имеет
принципиального значения для датировки комплекса орудий Майкопа, поскольку известно, как датируются
составные части этой формы. Вместе с тем следует отметить, что эта форма достаточна редка в древневосточных
регионах, но широко бытует на Крите от второй половины III тыс. до н. э. до второй половины II тыс. до н. э., а
также в культурах Центральной Европы - Бодрогкерештур (Бетан-кур, 1974; Мюллер-Карпе, 1974, табл. 455: 1417). Обнаружение этой формы в бодрогкерештурских памятниках, датирующихся по трипсль-ской линии
синхронизации Тр.В2, и находка клевцов на Кавказе может свидетельствовать о дате подобной формы периодом
Триполья В2/С1, когда зафиксировано движение степных племен с запада на восток. Другими словами, находки
комбинированных орудий в Европе не противоречат дате майкопского орудия после 25 в. до н. э., поскольку в
системе относительной хронологии Майкоп датируется Трипольем С1.
Сложение хронологических диапазонов трех типов топоров дает отрезок 25-23 вв. до н. э. В этом
хронологическом промежутке следует искать дату майкопского комплекса орудий и оружия.
Ножи с расширяющимся к концу и округленным лезвием уже рассматривались А. В. Шмидтом и Ф. Бетанкуром
(Шмидт, 1929; Бетан-кур, 1974). Аналогии им находятся на Мохлосе, Кноссе и датируются от Раннеминойского
II, что синхронно Аладже (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 370: 65), т. е. 25-23 вв. до н. э.
Форма серебряных сосудов (рис. 75:. 37, 38, 39, 40) находит аналогии в металлических сосудах Ура, Киша. Так,
сосуд из серебра в виде глубокой миски имеет аналогию в Уре (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 175: 7, 8, 10 и табл.
687: 13) и Кише (табл. 200: 11, Мюллер-Карпе, т. 3). Сосуд в виде трапеции с ребром из Майкопа (МюллерКарпе, табл. 687: 9) находит аналогии в Уре (там же, табл. 174: 19) и в Сузах (клад из Суз Д, Мюллер-Карпе, т.
3, табл. 704: В: 40). Второй серебряный сосуд с изображениями находит аналогии в Уре (Мюллер-Карпе, т. 3,
табл. 175: 44 и табл. 687: 6). Первый сосуд с изображениями находит аналогии в кладе металлических сосудов
из Тель Асмара (Фрэнкфорт, 1933, рис. 32).
Аналогии майкопским металлическим сосудам датируются РД !И/Аккадским периодом. Это достаточно узкий
хронологический горизонт, но территориально представлен и в Шумере, и в Эламе, и в Се-зерной Месопотамии
(рис. 75: 29-36).
Комбинированный сосуд (камень и золотые накладки крышки и горловины) также восходит к древневосточным
шумерским традициям. В собранном виде этот комбинированный сосуд аналогичен экземпляру из Ура (МюллерКарпе, т. 3, табл. 687: 14 и 175: 35), а каменная часть его аналогична сосуду из Киша А (Мюллер-Карпе, т. 3,
табл. 200: 38). Вообще традиция использования каменных сосудов имеет ярко выраженный древневосточный
характер (рие. 72: 8).
"Корытообразный" сосуд из Кабарды (рис. 72: 28) находит также аналогии в Кише (Мюллер-Карпе, 1974, табл.
200: 17). Наконец, серебряный сосуд с крышкой из Старомышастовской обнаруживает полное соответствие с
металлическим сосудом из Тель Хуэйры (Сафролов, 1982, рис. 4: 21 и 22; рис. 72: 23, 29).
Следует подчеркнуть высокую избирательность этого источника для датировки Майкопа. Хорошим
подтверждением этой избирательности кладов и погребальных комплексов медных, серебряных, золотых
сосудов для датировки Майкопа служат золотые сосуды Аладжи, которые, хотя и близки по времени к Майкопу,
но имеют совсем иной набор форм. Факт обнаружения металлической посуды с одинаковым набором форм на
территории от Ура до Суз и от Ура до Харрана свидетельствует о нивелирующей культурной вуали этих регионов
на рубеже РД III/Аккадского периодов. Формы металлических сосудов имеют даже в отличие от достаточно
узкого диапазона существования комплекса орудий и оружия Майкопа предельно узкий хронологический
интервал бытования в древневосточных центрах, поэтому в иерархии категорий инвентаря Майкопа по
значимости для хронологии памятника они занимают очень высокое место.
Сравнительный анализ украшений майкопских памятников и памятников Древнего Востока проводится на двух
уровнях: на одном уровне должны рассматриваться конкретные аналогии каждому украшению и
устанавливаться хронологический диапазон каждого типа украшений; на другом уровне должны быть выявлены
параллели системе украшений Майкопа и проведено сравнение систем украшений по древневосточным регионам
и во времени.
Хотя для Майкопа мы не имеем таких точных реконструкций, какие выполнены Вулли для инвентаря царских
гробниц Ура, однако существует реконструкция Фармаковского, позволяющая представить, как выглядела
конструкция погребального балдахина и отдельные фрагменты личного убранства погребенного. Мы не имеем
полного представления о конструкции всего головного убора и других уборов. Однако есть микрокомплексы
украшений: это диадема из золотых лент и золотых розеток, укрепленных на ней (рис. 75: 9) это низки золотых
колец, продетых в кольцо и подвески из сердолика на золотом кольце (рис. 75: 7), крупные бусины из золота
(рис. 75: 2, 3), золотые штампованные нашивные бляшки с изображением львов и быков (рис. 62: 5; 64: 5),
которые могли использоваться для украшения как погребального савана, так и балдахина.
Этот комплекс украшений может быть дополнен находкой бронзового зеркала из погребения в Нижнем
Прикубанье (курган на землях колхоза им. XXII партсъезда, между Крымской и Темрюком, раскопки автора в
1978 году) (рис. 75: 8).
Как уже указывалось выше, ювелирные украшения Месопотамии появились только в РД III. Анатолийский центр
производства ювелирных поделок вторичен по отношению к месопотамскому (Максвел - Хислоп, 1974, с. 39-40)
и сложился не ранее рубежа 24/23 вв. до н. э. Восточносредиземноморский очаг - производный от влияния
Египта IV-VI династий, с одной стороны, и экспансии Саргонидов на запад, с другой. В додинастическом Египте
(период Негада II) отмечается много серебра, используемого в простых украшениях и кольцах, и золота
Известны серебряная чашечка и золотые чашки из Абусир-аль Мала-и золотые дискообразные бусы из могилы в
Абидосе. Вплоть до 2000 г. до н. э. (начала 12 династии - Дашур, Иланх - Мюллер-Карпе, т. 3 табл. 111, 112) нет
комплекса украшений типа майкопского и месопо-тамского. Со времени Сезостриса I и II ощутимо воздействие
анатолийского ювелирного очага.
Впервые сочетание золотых лент с розетками использовано в Тепе Гавре (могила 109) времени Джемдет Наср,
конца IV тыс. до н. э Однако отсутствие аналогий всему остальному комплексу украшений позволяет
рассматривать Гавру лишь как предтечу сложения месопо-тамского ювелирного стиля.
Все головные уборы Раннединастического III - это система бус соединенных между собой по длинной оси в
низки с крупными подвесками в виде колец, фигурок животных, цветов, фруктов и т. д. Вместо низки бус в
качестве основы использовались золотые ленты. Таковы головные убранства династов из гробниц РД III в Уре
(Пу-Аби (Мюллер-Карпе, табл. 173: 8; Максвел - Хислоп, рис. 2, 3, с. 3, 1С рис. 12, с. 9, 14). Эта традиция
крепить украшения на золотые ленты была передана с аккадскими ремесленниками в Анатолию (по мнению
Максвел - Хислоп, 1974, рис. 75: 11). Действительно, подобные украшение позже появляются в Аладже, Хорос Тепе, в Мохлосе, на Крите.
Низки колец из золота и кольцевидные подвески с камнем из Ста-ромышастовского клада находят полные
аналогии в шумерском головном уборе (диаметр таких колец - 3 см - Максвел-Хислоп, 1974, с. 5, рис. 5). И в
тех, и других памятниках существует два варианта украшения: кольцо с подвеской в 1,5 оборота и кольцо в
полудрагоценном камне. Следует подчеркнуть, что в головном уборе времени РД III в Месопотамии широко
используются каменные бусы из сердолика, ляпис-лазурита (Вулли, т. II, табл. 140, рис. 75: 10-17).
Золотые бусы в Майкопе являются составной частью собрания ме-сопотамских бус, в котором Масквел-Хислоп
выделила 19 типов. В бусах Ура имеется несколько орнаментированных типов. Использовалась орнаментация
канеллюрами (тип 14), фасетированием (тип 15). По форме сечения бусины выделяются квадратные,
прямоугольные, линзовидные, цилиндрические, трубчатые (типы 1-3, 10, 16, 18), по форме продольного сечения
-веретенообразные, овоидные, шарообразные (типы 4-9, 12, 13).
Майкопские бусы включают веретенообразные бусы (тип 6) в сочетании с продольными канеллюрами гв
качестве орнамента (Мунчаев, 1975, рис. 33); шарообразные фасетированные бусы (Мунчаев, 1975, рис. 33);
шарообразные с гравированным орнаментом -в виде вписанных полудуг (рис. 75: 2-16), в Шумере
использующимся широко как элемент декора (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 179). Мотивом "вписанных полудуг"
орнаментировано, в частности, и дно 2-го майкопского серебряного сосуда (рис. 68: 10).
Наконец, золотая бусина сложной формы в Майкопе (рис. 75: 3), представляющая собой сочетание овоидной
формы с муфточками на концах имеет также предтечу в Шумере, выступая там как комбинированная форма,
сочетающая овоид в камне и две цилиндрические муфточки в серебре или золоте. В Аккадском дворце в Тель
Асмаре (РД III/Аккадский период, 24 в. до н. э., Фрэнкфорт, 1933, рис. 31, с. 48) такая комбинация
зафиксирована в составе сложного головного убора - бусина из ляпис-лазури с серебряными обоймочками.
Другая бусина - агатовая - заключена в золотые обоймочки (рис. 75: 13). Высота ее 7 см. Эта бусина из убора
царицы Пу-Аби, как считает Максвел- Хислоп, скорее представляет исключение в Шумере и правило для
позднего Аккадского периода (Максвелл- Хислоп, 1974, рис. 45). Аналогия, приведенная С. Н. Кореневским для
майкопской бусины в Кише, доказывает неслучайность, закономерность таких бус, но датируется не РД II, как
думает Кореневский, а РД III (указание на передатировку Киша А см. у Сетона Ллойда, 1985, с. 120-121).
Вероятно, комбинированные украшения не были чужды и Майкопу, о чем свидетельствует головка льва из
Старомышастовской (рис. 62: 7), (Мунчаев, 1975, рис. 33). Судя по головным уборам и украшениям начала
Аккадского периода такие головки соединялись с дополнениями из полудрагоценных камней, сердолика, ляпислазури. Скреплялись битумом (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 211: 20).
Украшения в виде штампованных бляшек в Майкопе (фигурки львов и быков - рис. 62: 5, 64: 5) также восходят
к шумерской традиции. В Шумере обнаружены не только сами штампованные украшения, но и штампы (МюллерКарпе, т. 3, табл. 179: 12, 13).
В майкопском комплексе были обнаружены "шесть трубок длиной по 103 см (рис. 64: 6), из них две серебряные
с золотыми окончаниями, на которых были насажены золотые фигурки быков, две такие же с золотыми нижними
частями без фигурок и две целиком серебряные с серебряными бычками" (Чернопицкий, 1987, с. 33), М. П.
Чернопицкий в недавно появившейся работе делает попытку установить семантику комплекса стержней и
бычков, пользуясь параллелями из памятников более позднего времени I тыс. до н. э. Мы уже указывали в своей
работе, что на "штандартах" Мари изображается верховный жрец или царь, который несет такой стержень с
укрепленным на его конце быком (Парро, 1956, рис. 70; Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 225: 11; Николаева,
Сафронов, 1982, рис. 3: 18, с. 42, рис. 64: И). Аналогична функция этой находки и в Майкопе. Шумерские
параллели позволяют не только выяснить семантику майкопских бычков и назначения комплекса бычков с
трубками, но и датировать эту часть комплекса Майкопа также РД III, как датируется соответствующий комплекс
из Мари.
К определению даты Майкопа привлекаются в последнее время изображения на серебряных сосудах (рис. 69,
70) и цилиндрическая печать из гагата, Найденная в Закубанье, в с. Красногвардейском, в майкопском
погребении (рис. 73: 1). Первая интерпретация красногвардейской печати была приведена А. А. Нехаевым в
соответствие с датой Майкопа IV/III тыс. до н. э., предложенной М. В. Андреевой на основании анализа
майкопских изображений и синхронизации этого стиля с Протописьменным в Месопотамии (подробно критику
концепции М. В. Андреевой см.: Николаева, Сафронов, 1982, с. 28-50). Такое расхождение выводов с
содержанием источника у Нехаева и Андреевой должно иметь свое объяснение, и мы видим его в отсутствии
методики работы с аналогией, особенно в области изобразительного искусства.
Подобная методика могла бы привести в соответствие выводы и уровень сопоставления источников. В своей
работе, по майкопскому искусству (Николаева, Сафронов, 1982) мы предложили форму структурнотипологического анализа изображений, в котором стиль изображения рассматривается как система
регламентации для каждого элемента изображения в отдельности и всей картины в целом. С другой стороны,
художественный стиль - это иерархия структур от низшей - элемента, до высшей - картины. Разъединив
майкопские изображения на элементы, мотивы, сюжеты, персонажи, сцены, мы установили хронологические
диапазоны каждого из них, выделив, таким образом, части майкопской композиции, которые имеют узкий
хронологический диапазон. Сложение хронологических диапазонов каждого из 10 персонажей майкопской
композиции, 5 сцен и сюжетов указывает на сложение майкопского художественного стиля в конце
Раннединастического III периода. Даты некоторых персонажей ("львица", "пятнистый хищник", "кабан" - рис.
63, 67), заходящие в Аккадский период, определяют узкий хронологический диапазон сложения майкопского
стиля, в пределах 24 в. до н. э.
Территориально максимальное число аналогий, и наиболее полные из них сосредотачиваются в Средней
Месопотамии, в области взаимодействия шумерского и эламского искусства, и в пограничье с кочевническим
миром Северной Месопотамии и Плодородного Полумесяца.
Анализ майкопского искусства позволил не только обнаружить центр сложения майкопского стиля - в зоне
взаимовлияния месопотамского и эламского искусства и в пограничье с кочевническим миром Северной
Месопотамии и Плодородного Полумесяца, но и ввести в оборот новый источник для хронологии Майкопа.
Установление вероятных хронологических диапазонов для каждого из персонажей майкопской композиции, а
также выявление наиболее близких аналогий композиции в целом, имеющих надежные даты, позволило
определить с большой вероятностью время формирования майкопского стиля в пределах РД III - РД
III/Аккадского периода, т. е. конец 26-24 вв. до н. э. Этот хронологический период совпадает с хронологическим
диапазоном бытования майкопского металлокомплекса, что также упрочняет предложенную дату (см рис. 6270).
Обнаружение цилиндрической печати в майкопском комплексе в Красногвардейском завершает "восточный
облик" майкопской культуры. Дата печати в первой ее интерпретации (Нехаев, 1986) неправильна, поскольку
сориентирована на датировку Майкопа IV/Ш тыс. до н. э. Весьма удивительно, что, аналогия, приведенная
Нехаевым (рис. 73:2), взятая из свода Амье (1961, № 237), не встретила возражений у специалистов.
Действительно, на печати под № 237 изображен горный козел (рис. 73: 2), тогда как на красногвардейской
печати изображен олень с длинной шеей, т. е. аналогия Нехаева - не аналогия даже на самом общем уровне
сравнения - "содержание образа". Втрое возражение - относительно даты печати № 237. Подобные сюжеты,
стиль изображения живет дольше Протописьменного, а именно - в РД I. Такую печать можно видеть в Тель
Асмаре, в памятнике РД I (рис. 73: 3). Следовательно, Нехаев должен был определить дату печати по своим
аналогиям как Протописьменный - РД I (3200- 2750 гг. и 2750-2615 гг. до н. э.). Сравнение печати из Тель
Асмара и № 237, по Амье, обнаруживает и единство стиля. Так, рога как две параллельные дуги относительно
одинаковой длины и направления идентичны на обеих печатях; передние ноги изображены как заостренные и
сильно сплющенные эллипсы на обеих печатях, а задние ноги как эллипсы, прорисованные под углом друг другу
(в этом элементе есть расхождения между печатями, поскольку на печати № 237 нога изображается как
соединение эллипса с треугольником). Глаз на обеих печатях показан как треугольник. Угол сопряжения между
шеей и линией спины одинаков по величине (рис. 73: 2, 3). В то же время С1илистически красногвардейская
печать не имеет ни одного элемента, подобного прорисовке на печати № 237. Так, глаз прорисован кружком.
Шея поставлена перпендикулярно спине. Ноги изображены на одинаковом расстоянии (тогда как на печати №
237 они сдвоены) и в виде треугольных отростков. Рога изображены как 9 отростков по 5 и 4 отростка с каждой
стороны. Красногвардейская печать выполнена в стиле, сложившемся в период РД II и продолжающемся в РД
III. Так, многими отростками снабжалась даже голова человека на печатях РД II (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 195:
23). Все приемы по трактовке ног аналогичны.
В качестве датирующей аналогии мы предлагаем печать из Ура РД III (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 180: 13) (рис.
74). Это хорошая параллель красногвардейской печати как на уровне общей идеи (это также олень с длинной
шеей, поставленной перпендикулярно спине), так и на уровне трактовки элементов (ноги удлиненные,
сходящиеся на острие, отростки треугольной формы; расстояние между ногами одинаковое; глаз показан
кружком рога показаны 7 отростками, закругленными на конце). Таким образом, и дата печати при пристальном
рассмотрении не противоречит дате для Майкопа РД III, т. е. 25-24 вв.
Происхождение майкопской культуры по археологическим источникам. Установив приблизительно дату
майкопского металлокомплекса Раннединастическим III периодом по месопотамской хронологии, т. е. концом 26
в.- началом 23 в. до и. э., мы тем самым очертили и круг памятников, и временной интервал его в Месопотамии,
с которым должно проводиться сравнение всего майкопского комплекса, включая и керамику. Наиболее
убедительные аналогии находятся в археологических памятниках указанного периода в районе Средней и
Северной Месопотамии (особенно в районе Харрана).
Основным этническим показателем в этнокультурных параллелях является керамика. Поиски керамических
аналогий в регионе Средней и Верхней Месопотамии вывели на ряд памятников (более 30 поселений в
междуречье Хабура и Балиха), самым выразительным и лучше всего исследованным из которых являлся Тель
Хуэйра (в разной транскрипции - Тель Шуэйра, Тель Чуера). Чтобы избежать упрека в "натяжке" аналогий, г мы
провели сравнение всего сводного комплекса майкопской культуры с комплексом поселения Тель Хуэйра.
Поселение Тель Хуэйра. Местоположение памятника.
Поселение находится почти на границе современной Сирии и Турции, между реками Хабур и Балих, в 60 км к
западу от Рас-эль-Айн, в 35 км к юго-востоку от современного Харрана; в 100 км к северо-западу от Тель Брака,
в 200 км к северу от города-государства Мари. Ландшафт местности - степной. Это сиро-месопотамская степь,
где много неглубоких пересыхающих речек, обеспечивающих как беспрепятственное передвижение при
кочевании со скотом, так и источники воды для скота.
Датировка памятника. Раскопанные остатки поселения относятся, согласно точке зрения их исследователей А.
Мортгата и X. Кюне, к Раннединастическому III периоду (Кюне, 1976; Мортгат, 1958, 1965, 1975). Они считают,
что в Аккадский период поселение было покинуто. Мэллоуен полагает (это мнение отражено в Кэмбриджской
древней истории), что раскопаны, главным образом, слои аккадского времени, а глубже залегающие слои
содержат свидетельства значительного заселения РД III, особенно РД IIIЬ (Мэллоуен, 1968, с. 63) *.
Наиболее древняя часть поселения связана с находками оттисков цилиндрических печатей "стиля Месилима", т.
е. РД II по месопотам-ской хронологии 2600-2525 гг. до н. э. по Афанасьевой - Мортгату (Афанасьева, 1979,
табл. вкл.). Правда, Мэллоуен указывает, что нет данных относить Месилима к РД II; с тем же успехом этот
стиль можно датировать РД III (Мэллоуен, 1968, с. 30). В другом месте есть указание, что в Северной
Месопотамии провинциальный стиль в глиптике запаздывает на один хронологический период. Так, если печать
на юге датируется РД II, то на севере она будет датироваться РД IIIа.
Таким образом, наиболее обоснованной датировкой Тель Хуэйры надо считать Раннединастический III период.
Культурные связи памятника. По керамике устанавливаются связи Тель Хуэйры с отдельными регионами Малой
Азии (Троя II), Сирии и Палестины, долины реки Оронта, фазы Амук I и Хама Л), с близкими более восточными
памятниками долины Хабура (Чагар Базар, Тель Брак и др.), а также с южными памятниками - Мари (Кюне,
1976, с. 101 и др. табл. 2). Истоки изобразительного искусства Тель Хуэйры находятся в шумерских памятниках
(Мэллоуен, с. 52, 64).
Как мы показали, искусство Тель Хуэйры тяготеет к искусству Мари и Элама, которое восходит к искусству
Шумера, вместе они образуют шумеро-эламскую эпоху в период РД II - РД III (Амье, 1966).
Характеристика памятника. На поселении открыты храмово-культовые постройки - храм, аллея стел
* Естественно, что Мэллоун относит большую часть материалов из Тель -Хуэйры к аккадскому времени,
поскольку в раскопанном им Тель Браке доминирующая в Тель Хуэйре традиция идет в аккадском комплексе. .
(Мортгат, 1958, рис. 5-8); поминальные комплексы, жилые постройки, одиночные погребения (Мортгат, 1975).
Многочисленны предметы материальной культуры: керамика (Кюне, 1976), металл (Мортгат, 1958, рис. 3, 29),
алебастровая (Мортгат, 1965, рис. 21-29) и терракотовая (Мортгат, 1965, рис. 12, 8), пластика (Мюллер-Карпе,
1974, т. 3, табл. 233: 1 -10).
Бронзовая посуда находит аналогии в памятниках Элама конца шумеро-эламской эпохи (Амье, 1966, рис. 152); в
кладах памятников района Диялы (Тель Асмар - Фрэнкфорт, 1933; Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 215).
Втульчатый топор с гребнем находит аналогии в инвентаре гробниц Ура РД III (Барней, 1977, рис. 54) и других
памятниках Месопотамии и Ирана РД III (Мюллер-Карпе, 1974, т. 3, табл. 172-237). Плоские топоры с муфтами
находят аналогии в Мари (Парро, 1956, № 602, 603), как и ножи без черенка с 2 и 3 заклепками (там же).
Общий хронологический диапазон бытования листовидных копий с четырехгранным насадом - гробницы Ура (РД
III- Аккадский период, приблизительно 25-22 вв. до н. э.) *. Поскольку тип копий с насадом варьирует и по
форме "листа", и "насада", то ближайшие аналогии для копий из Тель Хуэйры дают дату конца РД III - начала
Аккада -24/23 (Мюллер-Карпе, т. 3, 1974, табл. 172: 39-41; 193: 66; 198: В:-29).
Заслуживает внимания специфическая традиция Тель Хуэйры украшать керамические "пьедесталы"
керамическими рельефами и резьбой по мотивам стеатитовых ваз, получивших хождение в Мари, Эламе,
Хафадже и др. На вторичность этого явления, т. е. на подражание в керамике камнерезному искусству,
указывает несоответствие высокого рельефа в керамике возможностям и свойствам керамического материала.
Следует отметить наблюдения Мэллоуена: постройки из плосковыпуклого кирпича в Тель Хуэйре позволили
исследователю сделать вывод о присутствии шумерских ремесленников в Хуэйре. Доминирование Шумера в
Хуэйре, по Мэллоуену, вероятно, устанавливается со времени Эаннатума или Лугаль-Загисси, прервавшего
блестящий период развития Шумера в Раннединастический период (периода Шубад и Мескаламдуга) (Мэллоуен,
1968, с. 10).
Керамическая традиция Тель Хуэйры, устанавливаемая по 1700 фрагментам и целым сосудам (165 сосудов),
характерна для ряда синхронных памятников долины Хабура и Северной Месопотамии (Пар-ро, 1956, рис. 105),
а также, вероятно, не исчезает на ряде памятников этого региона и в аккадскую эпоху.
По результатам исследования происхождения майкопского искус-ства Тель Хуэйра наряду с Майкопом был
включен в круг памятников шумеро-эламского искусства (имеется в виду Северная Месопотамия - МариХафадже). Решающим доводом в установлении историко-культурных связей двух памятников Тель Хуэйры и
Майкопа является сравнение керамики, которое будет проведено ниже. Однако если анализу керамики Тель
Хуэйры посвящена монография X. Кюне, то майкопская керамика не дифференцированна, не была даже сведена
з единую сводку-каталог**.
Классификация майкопской керамики. Только в курганных погребениях майкопской культуры Северного Кавказа
находилось 120 рес* Карсемиш (Фрэнкфорт, 1939, с. 81: могила в каменном ящике; 22-20 вв. до н. э,), Тиль Барсиб (Шеффер,
1948, риc. 82: 3, 4; 2350 г.; до н. э.), Аладжа, Тарс, Тепе Гиссар. Эти аналогии неоднократно приводились В
отечественных исследованиях (Иессен, 1950; Соловьев, 1058).
** Наиболее полная сводка приведена у Мунчаева (1976). Таврированных и целых сосудов: 69 из них названы в
сводке Мунчаева 1976, рис. 39, 40, 41, 44, 45, 46, 57, 58, 62, 64, 65, 66, 69); 39 происходят из наших раскопок
(9 сосудов из Северной Осетии, 30 - из Прикубанья) *; около 20 сосудов известно из Кабарды (включая данные
отчетов -33 сосуда), из них 2 опубликованы Мунчаевым (1976, рис. 63, 64), 12 - Мизиевым (1973); 8 сосудов
известны из Долинского, Соломенки и Уруха (рис. 71; МИА, № 3, табл. XI, рис. 30, габл. VI, табл. X, рис. 29, рис.
27); 3 целых сосуда приводит Соловьев (1958); 8 сосудов обнаружено Петренко (1982).
Таким образом, по не совсем полным сведениям набирается 142 сосуда майкопской культуры. Такая выборка
сопоставима со 165 целыми сосудами, известными из Тель Хуэйры, а сравнение по 40 типам охватывает 25%
материала обеих культур, выступающего в качестве полных и детальных аналогий (Сафронов, 1982).
Керамическая коллекция майкопской культуры была классифицирована по функциональному назначению,
поскольку наблюдается большая вариабельность в ее размерах и формах. I группа - сосуды (дальнейшая
дифференциация внутри группы проводится не по функциональным, а по формальным формообразующим
признакам; абсолютные размеры имеют второстепенное значение). II группа - кувшины (сосуды с длинным
цилиндрическим горлом). III группа - миски. IV группа - котлы. V--пифосы (большие сосуды для хранения
продуктов). VI - мангалы. VII - "цедилки". VIII - крышки.
Проведенный сравнительный анализ керамического материала Майкопа и Тель Хуэйры по 40 типам (рис. 71, 72)
показывает полное тождество сопоставляемого инвентаря и по форме, и по технологии. Практически все
"майкопские" формы сосудов - присутствуют в керамике Тель Хуэйра, и лишь 3 формы из керамического фонда
последней отсутствуют в Майкопе. Учитывая, что керамика Тель Хуэйры - не изолированное явление, а
повторяется на 36 поселениях Верхней Месопотамии, мы констатируем, что эта керамика - не изолированное, не
атипичное явление для данного региона, а органически ему присущее. Уровень сходства инвентаря двух
памятников - керамики, несущей этническую информацию, которая всегда заложена в керамике, столь высок,
что можно говорить только об однокультурности этих памятников и об этническом родстве населения,
оставившего их.
Остальные категорий майкопского инвентаря также находят аналогий в Тель Хуэйре. Металлических форм
инвентаря в Тель Хуэйре вообще мало. Копья с листовидным пером и насадом не имеют аналогии в Майкопе,
хотя встречены в Новосвободной. Учитывая возможность заимствования части металлокомплекса Майкопа
новосвобод-ненскими металлургами, можно допустить, что в майкопской культуре тоже были такие копья.
Отсутствие их в майкопских коллекциях объясняется повсеместным ограблением майкопских могил еще в
майкопскую эпоху. То же можно сказать и о посоховидных булавках, которые есть в Тель Хуэйре, как и во всех
памятниках РД III/Аккадского периода, и в Новосвободной, но нет в Майкопе.
Проушные топоры не имеют аналогии в Тель Хуэйре, но есть в Мари (Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 232: С: 2),
которое связывается с Тель Хуэйрой по всем формам металлокомплекса. Кроме проушных топоров, в Мари
встречена и форма втульчатой мотыги (Мюллер-Карпе, т, 3, табл. 232: С: 1),
* Следует напомнить, что приводимые майкопские сосуды происходят из погребальных памятников, тогда как
керамика: Тель Хуэйры обнаружена на поселении, поэтому в майкопской погребальной керамике нет бытовой
утвари (мангалы, цедилки, пифосы и др.), которые есть в Хуэйре, но эти формы есть в майкопских поселениях.
характерная как для Майкопа, так и для месопотамских памятников (Лагаш РД III: Мюллер-Карпе, т. 3, табл.
185: 9, 10; Фара РД III: Мюллер-Карпе, т. 3, табл. 198: 17; Киш А: там же, табл. 199: 50).
Таким образом, можно сказать, что проушные топоры и втульча-тые мотыги вошли в майкопский
металлокомплекс из среднемесопо-тамских и верхнемесопотамских памятников. Великолепие, разнообразие и
пышность предметов вооружения из царских гробниц Ура, кладов и инвентаря Киша А не затронули майкопскую
культуру, что указывает на окраинное положение майкопского центра на Древнем Востоке по отношению к
Южной Месопотамии.
Конуса - элемент архитектуры в дворцах и храмах Месопотамии- также были встречены на бытовых памятниках
Прикубанья (Столяр, Формозов, 1960, с. 19). Это свидетельствует о том, что майкопцы знали сырцовую
архитектуру, а окрашенными конусами декорировали поверхность парадных зданий, как это делалось в
Месопотамии.
Сходство двух памятников усиливается аналогиями в обрядах. В Тель Хуэйре исследована аллея стел, которые
по типу приближаются к стелам Нальчикской гробницы на Северном Кавказе. Нальчикская гробница сделана из
подобных стел (рис. 61), часть которых вкопана "головой" в землю. Принадлежности гробницы к майкопской
культуре мешает форма могильного сооружения, не типичная для майкопской культуры, хотя инвентарь в
большей части майкопский (налобные серебряные ленты, топоры). Гробницу атрибутируют новосво-бодненской
по могильной конструкции и некоторым керамическим фрагментам. О стелах Нальчикской гробницы написал
большой этюд И. М. Чеченов, где он склоняется связать их со стелами Северного Причерноморья, которые по
происхождению связываются с культурами Западной Европы, а в Восточной Европе находятся в энеолитических
погребениях ДЯ КИО, нижнемихайловских. Однако типологически нальчикские стелы отличаются от
причерноморских тщательностью моделировки, по форме и другим признакам (орнаментация, пропорции).
Скорее всего стелы принадлежат майкопской культуре, но использованы населением новосвободненского круга,
поскольку стелы в обряде погребения не чужды новосвободненцам (Николаева, 1980, с. 107, сн. 7). Вероятно,
существуют и другие объяснения попадания майкопских стел в инокультурный, но близкий по времени
памятник.
Сходство майкопского комплекса и Тель Хуэйры несомненно, что может быть показано объективно, с
использованием коэффициентов совмещения (методика рассчета этого коэффициента впервые использована в
исследовании кубано-терской культуры - Николаева, 1987, с. 2) и коэффициентов связи. Поскольку все типы
майкопской керамика находят точные и полные аналогии в Тель Хуэйре (рис. 71-72), то коэффициент
совмещения майкопского комплекса керамики с комплексом Тель Хуэйры равен 1,0. Если учитывать формы Тель
Хуэйры, отсутствующие в Майкопе, то коэффициент сходства будет равен 0,8-0,9 (в зависимости от полноты
учета признаков).
Принимая во внимание наблюдения Кларка (Федоров- Давыдов, 1987), который подтверждает, что коэффициент
сходства между памятниками, относящимися к разным вариантам одной культуры, может колебаться от 0,3 до
0,7; для памятников одного варианта коэффициент находится в пределах от 0,7 до 1,0, можно констатировать
рднокультурность памятников Майкопа и Тель Хуэйры.
Сравнение Майкопа и Тель Хуэйры проведено всесторонне; черты отличия между памятниками вызваны разным
типом памятников: Майкопская культура представлена исключительно погребальными памятниками, тогда как
Тель Хуэйра - поселение. Но и при этом имеется совпадение в архитектуре и архитектурном декоре (каменные и
сырцовые постройки, конуса), в пластике, в глиптике, объектах изобразительного искусства, в различных
технологиях, предопределивших появление сходных объектов в керамике и металле, и т. д. Все это дает
основание думать, что проведенное нами сравнение Майкопа и Тель Хуэйры выдержано в требованиях
системного подхода.
Верхнеевфратские истоки для майкопской культуры, выявленные нами, а также указание Кюне на сходство
керамики Тель Хуэйра с комплексами, которые теперь, как правило, относятся к культуре калициформной
керамики, имеет большие последствия для раскрытия этнических процессов, имевших место в Верхней
Месопотамии и Плодородном Полумесяце в последней трети III тыс. до н. э. и прямое отношение к той
обстановке, в которой проходила миграция майкопской культуры.
Возникновение верхнеевфратской цивилизации, представленной памятниками типа Тель Хуэйра, по общему
признанию, имело место под сильнейшим культурным влиянием Нижней Месопотамии и связано скорее всего с
проникновением оттуда каких-то групп населения. Тель Хуэйра определяется как провинция Шумера (Мэллоуен,
с. 67).
В то же время генетическая связь верхнеевфратских памятников с культурой калициформной керамики Эблы
можно считать твердо установленным и признанным фактом. Дж. Мелларт (1985, с. 27) считает, что памятники
северо-восточной Сирии (тип Тель Хуэйра) явились "прямым потомком калициформной керамики Эблы".
Вероятно, в результате разрушения Эблы Нарамсином (Маттиэ, 1985, с. 16) носители культуры калициформной
керамики продвинулись в Палестину (Ортманн, 1985, с. 57), где обнаружены позднейшие памятники культуры
калициформной керамики, существование которых в этом районе определяется последней четвертью III тыс. до
н. э., по С 14 и привязками к абсолютно датированным памятникам Египта, Сирии, Месопотамии (Ортманн, с. 55,
56),
Выявленная археологическая ситуация является, по сути, зеркальным отражением библейской картины
передвижения племен Фары из Ура (Нижняя Месопотамия) в Харран (в 60 км от Тель Хуэйры) и пссле долгого
проживания там, в Палестину (Быт. 11: 31, 12: 4-6). Других исторических событий, так увязывающихся с этой
археологической ситуацией, нет, как нет и другой альтернативной археологической ситуации.
Это обстоятельство подвигнуло автора к анализу библейских источников и сравнению событий Пятикнижья с
событиями .политической истории Месопотамии, Сирии, Малой Азии, Палестины и Египта в III-II тыс. до н. э. В
результате была создана 90-этапная шкала периодизации истории древних израильтян и их предков, начиная от
переселения из Харрана в Палестину во второй половине 23 в. до н. э. до их первого исторического царя Саула
(1020 г. до н. э.) (Сафронов, 1982, с. 63 cл.).
Поскольку Тель Хуэйра находится в нескольких десятках километров от Харрана мы пришли к выводу о
семитоязычности ее населения в третьей четверти III тыс. до н. э. (Сафронов, 1982).
Однако в данной работе не ставится задача аргументировать се-митоязычность населения Тель Хуэйры, а
следовательно, и майкопской культуры на основании библейских источников. Семитоязычность населения
Харрана и входящих в эту область жителей Тель-Хуэйры подтверждается данными топонимики, близкой к
библейской, зафиксированной текстами Мари на рубеже III/II тыс. до н. э, Самым же главным аргументом в
констатации семитоязычности Тель Хуэйры является общее признание факта принадлежности или генетической
близости культуры этого населения к культуре калициформной керамики, представленной на памятниках
государства Эблы. О вхождении Хар-рана в сферу государства Эблы свидетельствует и ряд документов из
архива Эблы (Арки, 1985; 1985а, с. 219-238). В семитоязычности населения Харрана и прилегающих к нему
территорий ученые не сомневаются, даже исходя из семитоязычного названия этой области благодаря находкам
в Эбле, относящимся к зафиксированному документально периоду 24/23 вв. до н. э.
Исходя из изложенных фактов есть все основания полагать, что язык населения Тель Хуэйры был близким к
эблаитскому языку, а следовательно, и язык майкопцев должен быть близок к последнему. Эблаитский язык
ближе всего стоит к арамейскому, финикийскому, древнееврейскому. В нем больше западносемитских черт,
однако сохраняются и восточносемитские элементы.
Майкопская культура была сформирована в районах Средней и Верхней Месопотамии и принесена на Северный
Кавказ выходцами из районов Харрана, которые находились в сфере влияния государства западных семитов Эблы. Импульсом к подвижности населения Тель Хуэйры было разрушение ее Саргоном и устойчивая
направленность интересов династов Аккада на запад. Миграция была единовременной и быстрой: имеются
только слабые следы передвижения в Закавказье (Бериклдееби и др.). По Северному Кавказу носители
семитской (майкопской) культуры продвинулись от моря до массива гор Дагестана. Они вышли в степи
Предкавказья и Причерноморья, достигнув Поднепровья (Михайловка, Соколовка- Шапошникова, 1985), вошли в
контакт с индоевропейскими культурами - новосвободнен-ской, кеми-обинской, нижнемихайловской. Однако
контакты с индоевропейцами отразились лишь на специфической стороне материальной культуры последних,
свидетельствующей об эпизодических торговых контактах (металлические украшения) и возможных военных
столкновениях (медные топоры) с древнеираноязычным населением Поволжья (древнеямная культура),
индоариями Прикубанья (куба-но-днепровская культура), протохеттскими племенами (культура дольменов
Новосвободной) Восточного Причерноморья.
В индоевропейских языках мы видим также заимствования "покупать, торговать" и некоторые, связанные с
коммерческими контактами слова из разряда числительных "семь", а также заимствования из военной лексики
"топор, секира". Не отрицая немногих заимствований (Дьяконов находил всего три таких заимствования) в
индоевропейский из прасемитского, которые могли происходить на анатолийской прародине
праиндоевропейцев, укажем, что и западные, и восточные языки во второй половине III тыс. до н.э. могли
черпать культурные заимствования из одного эблаитского источника. Западные индоевропейцы, как
свидетельствуют надежно зафиксированные связи материковой Греции и островов Эгейского моря с Восточным
Средиземноморьем, вступали в контакты с населением Сирии, Палестины, где во второй половине III тыс. до н.
э. была распространена культура калициформной керамики, носители которой говорили на эблаитском языке.
Близок к последнему, как указывалось выше, язык населения .Харрана, Тель Хуэйры, и следовательно,
Майкопа. Указание некоторых писателей (Марковин) на отсутствие каких-либо лингвистических свидетельств
пребывания семитоязычного населения в доисторическую .эпоху на Кавказе следует считать досадным
недоразумением; вызванным полным незнанием литературы по данной проблеме. Семитоязычные и
пракартвельские контакты были выявлены Гамкрелидзе, Ивановым (1984, с. 870-871) на данных лингвистики.
Это согласуется с находками майкопских комплексов на поселениях куро-аракской (пракарт-вельской) культуры
(аргументация дана в главе 15).
Следы пребывания семитоязычных племен на Северном Кавказе подтверждаются 12 изоглоссами культурной
лексики, выявленной Ми-литаревым, Старостиным (1984, с. 36, 37), между семитскими (в основном,
западносемитскими) и восточно-кавказским языками. Археологическими эквивалентами общности, говорящей на
этих (северно-кавказских) языках можно считать восточную группу куро-аракской культуры, распространенной
как в Закавказье, так и в восточной части Северного Кавказа (см. главу 15, 16).
Археологическим выражением семито-восточносеверокавказских контактов является выявленное Мунчаевым
сосуществование и взаимовлияние вплоть до синкретизма майкопской и куро-аракской культур в ЧеченоИнгушетии.
ГЛАВА 15
КАРТВЕЛО-ИНДОЕВРОПЕЙСКИЙ АРЕАЛЬНЫЙ СОЮЗ
Картвело-индоевропейские контакты установлены по данным лингвистики благодаря трудам Шмидта (1962),
Мачавариани (1964), Гамкрелидзе и Иванова (1980, 1984) и ряда других исследователей. Не вызывает сомнения
ученых контакты отдельных индоевропейских диалектов с общекартвельским языком-основой. Процесс
"индоевропи-зации" картвельского лингвистического типа, возможно, протекал в условиях тесного и
длительного контакта между племенами, говорившими на картвельских и древнеевропейских диалектах, еще до
разделения общекартвельского языка-основы на самостоятельные языки" (Мачавариани, 1964, с. 6).
Гамкрелидзе и Иванов (1980, с. 17; 1984, с. 880) указывают, что "передача в картвельских индоевропейских
глоттализованных в ряде форм звонкими согласными ... объясняется происхождением этих форм из
определенного, индоевропейского диалекта, уже озвончившего серию глоттализованных", что, по мнению
Дьяконова (1982, с. 19) является процессом, параллельным сатемизации, т. е. процессом, когда
общекартвельский вошел в контакт с каким-то древним индоевропейским диалектом, не затронутым процессом
сатемизации, но, вероятно, в период, уже более поздний, чем период сатемизации. Эти данные не дают
возможности утверждать общеиндоевропейский уровень контактов носителей древних и. е. языков и
общекартвельского языка-основы. К тому же и многие корреспонденции Гамкрелидзе и Иванова (1984, с. 878880) сводятся к языкам, сохранившим какие-то признаки древнеевропейского, но не индоевропейского
единства.
Датировка общекартвельского языка-основы III тыс. до н. э. также свидетельствует о том, что и. е. племена
вступили в контакты с пра-картвелами уже после распада позднеиндоевропейского единства. Сначала
существование общекартвельского языка-основы датировалось Климовым (1964, с. 80) концом III тыс. до н. э.
Затем временные рамки для него были расширены Климовым и Алексеевым (1980, с. 167) на все III тыс, до н. э,
даже с возможным заходом в IV тыс. до н. э.
Все это позволяет думать, что наиболее древние картвело-индоевро-лейские контакты могли происходить не
ранее III тыс. до н. э., т. е. уже после распада общеиндоевропейского единства, но во время существования
пракартвельского языка-основы.
Распад пракартвельского языка, по данным глоттохронологии, датируется Климовым (1964) 19 в. до н. э,
Гамкрелидзе, Иванов (1984, с. 881) соглашаются с этой датой, но обращают внимание на возмож-чость
некоторого ее удревнения.
Асинхронность позднеиндоевропейского и общекартвельского праязыков в свете указанных фактов становится
очевидной. Это обстоятельство и позволяет усомниться в контактах праиндоевропейцев с носителями
общекартвельского языка. Гамкрелидзе и Иванов также не решаются определенно утверждать существование
контактов индоевропейского праязыка с общекартвельским языком-основой: "...праиндо-европейский язык или
во всяком случае его древние диалектные объединения контактировали с общекартвельским языком". Контакты
пра-индоевропейского и общекартвельского языков нереальны и по той причине, что реконструируемый
общеиндоевропейский язык не носит никаких следов взаимодействия с пракартвельским, в то время как
общекартвельский тип подвергся сильной индоевропеизации.
Учитывая изложенные выше хронологические соображения о несколько более позднем возрасте
общекартвельского по сравнению с позднеиндоевропейским праязыком, естественно предположить, что
пракартвело-индоевропейские контакты осуществились в период после распада позднеиндоевропейской
общности (в III тыс. до н. э.) между индоевропейскими племенами, отделившимися от индоевропейской
общности, и носителями пракартвельского языка. Отсутствие индоевропейского диалекта с явственными
отпечатками контактов с пракартвельским языком свидетельствует, что осуществлявший контакты с
пракартвельским языком индоевропейский диалект исчез, не оставив следа в письменной традиции. Для нас
важно знать, к какой группе и. е. языков он относился.
Заимствования из индоевропейских языков в пракартвельский включает около двух десятков корреспонденции в
основном из языков древ-неевропейского лингвистического типа; две параллели связывают его с индоарийским
и одна - с хеттским языками (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 877-880). Контакты пракартвельского происходили с
диалектом, выделившимся из древнеевропейского единства, которое, по мнению лингвистов, продолжало
существовать и после распада общеиндоевропейской общности (Крае, 1957; Абаев, 1965). Трубачев (1985)
подчеркивал, что после распада и. е. ядра древнеевропейская диалектная группа, из которой впоследствии
развились славянский, балтийские, германский, иллирийский, кельтский, италийские языки, долгое время
сохраняла свое единство.
Древнеевропейское лингвистическое единство - прямое продолжение позднеиндоевропейской общности в III
тыс. до н. э. продолжало сохранять традиции последней. Древнеевропейские изоглоссы в индоиранских языках
позволяют доводить время существования древнеевропейского единства до середины III тыс. до н. э. (см. главу
7).
Картвело-индоевропейские встречи, исходя из диапазона существования пракартвельского языка-основы в
течение III тыс. до н. э. могли состояться в середине - второй половине III тыс; до н. э. после распада
индоевропейского единства. Контакты двух указанных языковых групп были глубокими и долгими, что
позволяет предположить их многовековое сосуществование на соседних территориях в эпоху до распада
общекартвельского единства, т. е. до рубежа III/II тыс, до н. э.
Следовательно, со времени выделения какой-то группы племен из древ-неевропейской общности не могло
пройти более двух-трех веков. Данные лингвистики показывают, что за это время в языке не может произойти
коренных перемен. Следует помнить, что основной словарь за 1000 лет меняется лишь на 14% своего состава, а,
следовательно, в контакт с пракартвельским вступил не отдельный обособленный индоевропейский язык, а
диалект древнеевропейского, сохранивший его основные черты и лингвистический тип. Он и мог передать
некоторые архаичные пережиточные общеиндоевропейские, точнее древнеевро-пейские черты
пракартвельскому языку-основе. Этот диалект древне-европейского, безусловно, должен был носить следы
длительного взаимодействия с пракартвельским, так как не бывает длительных и тесных односторонних
языковых контактов. Однако историческим судьбам не было угодно зафиксировать его в письменной традиции
или довести до наших дней.
Определение ареала контактов древнеевропейского и пракартвель-ского языков может внести значительные
коррекции при локализации позднеиндоевропейской прародины. Для решения этой задачи необходимо иметь
представление об ареале общекартвельской прародины.
Локализация в Закавказье общекартвельской прародины по лингвистическим данным общепринята (Климов,
1964; Дьяконов, 1982; Гамкрелидзе, Иванов, 1984). Это подтверждается и данными топонимики (там же, с. 881).
Их отсутствие исключает из зоны поисков пра-картвельской прародины территории, сколь-нибудь значительно
удаленные к северу от Большого Кавказского хребта и к югу от Закавказья. Кроме того, реконструируемое в
общекартвельском языке название "осина" не позволяет помещать общекартвельскую прародину к югу от
Закавказья (см. главу 3). В Восточном Закавказье фактически нет топонимов и гидронимов общекартвельского
типа. На крайний запад Закавказья картвельские племена проникли после распада общекартвельского единства
(Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 881). При едином мнении о локализации пракартвельской прародины в
Центральном Закавказье одни ученые локализуют ее в "горных местностях западной и центральной части
Малого Кавказа" (там же, с. 881), другие- в северной части Закавказья, в частности в Кахетии" (Дьяконов, 1982,
Археологический эквивалент пракартвельской общности при локализации ее в Центральном Закавказье и
частично в ее западной части при ограничении временным диапазоном в пределах III тыс. до н. э. однозначен,
поскольку никакой другой культуры, кроме куро-аракской, в это время и в этом месте не существует
(Кушнарева, 1970, с. 181 - 182; Мунчаев, 1975, с. 193). Лишь на рубеже III/II тыс. до н. э. куро-аракская
культура сменилась выросшей на ее основе алазано-баден-ской культурой (Глонти, с. 81-83, рис. 2),
генетически связанной с последующей триалетской.
Непрерывное культурное развитие в Центральном и частично Западной Закавказье не только подтверждает
мысль Джапаридзе (1976, с. 186) и Дьяконова (1982, с. 18) о пракартвельской атрибуции куро-аракской
культуры, но и делает ее единственно возможной в указанном регионе. При этом вполне вероятно
предположение Дьяконова о хурритоязычности куро-аракских племен в восточной части Закавказья, поскольку
поселения восточной части Закавказья, особенно северо-восточная группа, по Кушнаревой - Чубинишвили
(1970. с. 77) значительно отличается о центрально-кавказской "характером построек и сложной системой
очагов", а также керамикой (там же, с. 144). "Определенную специфику имеет посуда из группы поселений,
локализующихся в юго-восточных пределах куро-аракской культуры" (там же, с. 145).
Попытка Меликишвйли (1965) придать куро-аракской культуре индоевропейскую атрибуцию не может быть
признана состоятельной, поскольку эта культура не имеет производных ни в Восточной, ни тем более в Западной
Европе. По этой же причине не подходит и гипотеза Гамкрелидзе и Иванова (1984, с. 897-894) о том, что часть
куро-аракской культуры скрывает под своей вуалью определенную группу населения, только оторвавшуюся от
индоевропейской общности, эквивалентом которой они считают более южную халафскую культуру.
Индоевропейское влияние на население куро-аракской культуры они видят в обнаружении в ее памятниках
свидетельств знакомства с колесным транспортом, лошадью и появления в ее ареале нового курганного обряда
погребения. Однако всех этих признаков нет в халафской культуре (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 891-892), а в
куро-аракской культуре они появляются в памятниках развитой и поздней поры ее существования, а
концентрируются, в основном, в северной части ареала этой культуры.
Семито-пракартвельские языковые контакты, по мысли тех же авторов, предполагают существование
определенной "области на Ближнем Востоке, где могли происходить контакты семитских языков как с
индоевропейской праязыковой системой, так и с системой южно-кавказского (картвельского) праязыка" (там же,
с. 880). По мнению Гамкрелидзе, Иванова индоевропейский, семитский и картвельский языки имеют "сходство
вплоть до изоморфизма в схеме оформления языковых структур, что. могло быть результатом длительного
взаимодействия этих языков в пределах определенного ареального единства - союза языков" (там же, с. 871).
Свой вывод авторы подтверждают наличием числительных и некоторых других слов, заимствованных из
семитского в картвельский и, возможно, в индоевропейский (Гамкрелидзе, Иванов, 1084, с. 878-879).
Работа Палтимайтиса (1984) "Пять важных картвело-балтийских и картвело-семитских схождений" позволяет
уточнить уровень заимствований как "балто-индоевропейский, т. о. е. древнеевропейский - общекартвельский".
Некоторые из этих схождений свидетельствуют "о заимствовании из балто-индоевропейского в картвельский, а
также о картвельских заимствованиях из семитского" (там же, с. 79).
Влияние общекартвельского на семитский в целом не прослеживается. Следовательно, контакты
пракартвельского должны быть происходить с каким-то семитским диалектом и в стороне от основной массы
семитоязычного населения. Такие контакты не могли происходить, вопреки утверждению Гамкрелидзе и Иванова
(1984, с. 880) на территории одной из областей Ближнего Востока. Ведь Центральное и Западное Закавказье область распространения общекартвельского и Северная Сирия, ближайшая к этому региону область
семитоязычного населения отделены друг от друга многими сотнями километров и высокими горными хребтами.
Остается предположить, что эти контакты могли осуществляться в каком-нибудь районе общекартвельской
прародины или на приграничных с ней территориях.
Единственной семитоязычной культурой на Кавказе является, по нашему мнению, майкопская (см. главу 14).
Майкопская культура - археологическое свидетельство пребывания семитоязычного населения в пределах и у
границ общекартвельской прародины. Связи майкопской (семитоязычной) культуры с куро-аракской в
настоящее время общепризнанны. Майкопские керамические комплексы обнаружены в нижних слоях куроаракских поселений в центральных районах Северного Закавказья (Глонти, 1987, с. 80-87); к в такой же
стратиграфической ситуации в предгорной зоне Центрального Предкавказья, где нами было установлено
хронологическое следование позднекуроаракских подкурганных погребений вслед за майкопскими комплексами
(Николаева, Сафронов, 1980, с. 18-80). В горных районах Центрального Предкавказья майкопские комплексы
можно (судя по находке майкопского топора в куро-аракском комплексе из Кобанского ущелья)
синхронизировать с куро-аракской культурой. В Куртатинском ущелье Северной Осетии майкопская культура,
вероятно, входила в непосредственные контакты с куро-аракской культурой. Фрагменты майкопской керамики
обнаружены на куро-аракском памятнике, в пещерной стоянке грота Шау-Лагат (Мунчаев, 1975, с. 351).
Обнаружение майкопской керамики в одном слое с куро-аракской керамикой на поселении Луговое (ЧеченоИнгушская АССР) позволило Мунчаеву (там же, с. 351) уверенно провести частичную синхронизацию двух
культур и установить их сильное взаимовлияние.
Таким образом, зона контактов семитоязычного (майкопского) населения и носителей общекартвельского языкаосновы (куро-араксин-Ц1.в) устанавливается в тех же центральных районах Северного Закавказья и
Центрального Предкавказья, где были выявлены древнеевро-пейские инновации (курганы, повозки, сосуды на
ножках и др.). Все это позволяет считать эти территории зоной контактов пракартвел с носителями диалектов
древнеевропейского и древнесемитского языков.
Центрально-предкавказские памятники куро-аракской культуры за исключением открытого В. П. Любиным
комплекса из грота Шау-Лагат в Куртатинском ущелье (урочище Фаскау) не были известны до наших раскопок в
предгорной зоне Северной Осетии (Николаева, Сафронов, 1980, с. 18-80). Это открытие позволило автору
отнести к финальной поре куро-аракской культуры некоторые комплексы из Кабардино-Балкарии
(Кабардинский парк, 2/1, 4/1), относимые ранее к так называемой "северо-кавказской культуре" (Сафронов,
1978, с. 73).
В совместной с Николаевой работе мы подробно описали куро-арак-ские комплексы из раскопанных нами
курганов в Северной Осетии (там же) и обосновали это, подчеркнули на корреляционном графике отличия их от
керамической традиции кубано-терской культуры (КТК), выделенной в том же сборнике Николаевой (1980, с.
97-119), показали на данных стратиграфии чересполосное сосуществование куро-аракской культуры с кубанотерской культурой на ранних этапах ее существования, привели куро-аракские корреспонденции каждому
керамическому типу в погребальных комплесах дзуарикаусских курганов, относимых нами к куро-аракской
культуре (Николаева, Сафронов, 1980, с. 76, рис. 27). Куро-аракская атрибуция указанных комплексов не
вызвала возражений у исследователей. Лишь Мунчаев, принявший без ссылок на авторов их дату
дзуарикаусских курганов, а заодно и их вывод о хронологическом стыке с кубано-терскими (или северокавказскими, по Марковину), мало корректно поучал авторов, что "рассмотренные комплексы представляют
хронологически довольно ограниченный период на грани эпох ранней и средней бронзы, когда здесь начала
распространяться северо-кавказская культура" (Мунчаев, 1986, с. 38 сравнить: Николаева, Сафронов, 1980, с.
74), опять же вслед за нами указывая (там же, с. 74, рис. 27): "несмотря на заметные южные влияния, которые
прослеживаются на керамике и металле этих памятников, последние отражают процесс культурного развития
тех районов, где в III тыс. до н. э. "столкнулись" и пришли во взаимодействие майкопская и куро-аракская
культура" (Мунчаев, 1986, с. 38);
Не отрицая возможности "взаимодействия майкопской и куро-арак-ской культур" все же укажем, что в курганах
Дзуарикау они разделяются стратиграфически кубано-терскими памятниками. Выделенные нами куро-аракские
памятники в этих районах не связаны с майкопскими ни по керамике, ни по металлокомплексу, но
сопоставляются с закавказскими поздне-куро-аракскими памятниками типа Сачхере и других и комплексно, и
отдельными типами. Это позволяет однозначно определять для них куро-аракскую линию развития. Этот вывод
не противоречит и мысли Мунчаева о синхронности наших погребений с алазано-баденской культурой, хотя не
исторично пенять нам на неупоминание этой культуры, если ее выделение (Гобеджишвили, 1980) и выход нашей
статьи произошли одновременно в 1980 году.
Наше заключение об отнесении куро-аракских комплексов Дзуарикау к финальному этапу ранней бронзы - РБ
III, т. е. к 21 в. до н. э. не противоречит дате начала алазано-беденской культуры, памятники которой
зафиксированы в ряде центральных раойнов Северного Закавказья. В это же время в Южной Осетии
продолжается культура сачхерских курганов, относимых рядом авторов (Кушнарева, 1970, с. 62) к
заключительному этапу куро-аракской культуры; в горах Северной Осетии эта культура продолжает свое
развитие без видимых изменений. Это подтверждается не только нашими раскопками подкур-ганных куроаракских памятников в Дзуарикау, но и исследованиями грунтовых куро-аракских могильников (Загли Барзонд I,
II и нижне-кобанский могильник) и поселения в кобанском ущелье (Ростунов, 1985, с. 94-130). Керамика куроаракских погребений в Загли Бар-зонд I, II почти идентична керамике выделенных нами куро-аракских
комплексов в Дзуарикау, что делает излишними сомнения Мунчаева в куро-аракокой их атрибуции. Не
сомневается в куро-аракской атрибуции дзуарикаусских погребений и автор раскопок могильника Загли
Барзонд, Ростунов, и приводит доказательства, дополнительно к приведенным нами, выявляет в этом районе 31
погребальный комплекс куро-аракской культуры. Им (Ростунов, 1985) подробно разрабатывается и расширяется
число названных нами куро-аракских корреспонденции для Дзуарикау в куро-аракских памятниках Сачхере
(Николаева, Сафронов, 1980, с. 76, рис. 27: 1 и 1а), в верхних слоях поселения Амиранис-Гора (там же, с. 76,
рис. 27: 2, 2а, 3, За) и Квацхелеби (там же, с. 76, рис. 27: 5, 5а и 6, 6а). В целом устанавливаемая Ростуновым
ориентировка связи северо-кавказских памятников на куро-аракские Закавказья такая же, как и в нашей первой
публикации Дзуарикау Из юго-западных памятников Грузии корреспонденции с центрально-предкавказскими
имеются в основном на поселении и могильнике в Амиранис-Гора (Алалцихский район). Более северо-восточные
территории с памятниками Сачхере, Корети, Царцис-Гора, с одной стороны, вплотную примыкают к центральнопредкавказским, с другой стороны, они почти полностью смыкаются с ареалом северо-западной группы КАК
(Кушнарева, Чубинишвили, 1970, с. 72-77), сконцентрированной в Шида-Картли и далее на юго-востоке с
памятниками Кахетии. Эти памятники, существовавшие на протяжении всего III тыс. до н. э. составляют близкую
в территориальном (там же, 1970, рис. 20) и культурном отношении групп (там же, с. 77), а по хронологическим
и лингвистическим данным только и могут соответствовать пракартвельской общности.
Северная граница пракартвельской общности, по данным археологии, должна определяться по наиболее
северным памятникам куро-аракской культуры, зафиксированным на южной кромке предгорной зоны
Центрального Предкавказья. Исходя из изложенных выше аргументов здесь должны были происходитьконтакты носителей картвельского языка-основы и диалекта древнеевропейского языка.
Контакты прикартвельских племен с носителями древнеевропейского диалекта могут быть выявлены, исходя из
археологической ситуации в предгорной зоне Центрального Предкавказья.
Если археологический эквивалент пракультуре картвелов известен (куро-аракская культура), то эквивалент
культуре, носителей древне-европейского диалекта требуется установить.
В Центральном Предкавказье в хронологических рамках существования пракартвельской общности известны
только две археологические культуры, имевшие контакты с куро-аракской культурой: это майкопская и кубанотерская культура. Область контактов могла находиться только в ареале пракартвельской общности и только на
Северном Кавказе, оскольку в Закавказье все III тыс. до .нэ. существует однородная куро-аракская культура.
Семитоязычная атрибуция майкопской культуры установлена нами в главе 14. Таким образом, индоевропейская
атрибуция кубано-терской культуры выводится при этих условиях однозначно.
В подтверждение данного расчета необходимо привести факты взаимодействия куро-аракской и кубано-терской
культуры. В Центральном Предкавказье, в Дзуарикау присутствуют "чистые" комплексы куро-аракской культуры
(Дзуарикау 7/1-3 и ряд других - Николаева, Сафронов, 1980, рис. 16, 17), которые могут рассматриваться как
эталонные при определении синкретичных комплексов, отражающих разную степень взаимодействия с кубанотерской культурой. Типичными комплексами, свидетельствующими о контактах носителей КАК и КТК, являются
Дзуарикау 1/15, 2/2, 2/6, 5/2, 9/1-3. В них сочетаются две керамические традиции и в составе комплекса, и в
деталях оформления сосудов.
Стратиграфия курганов Дзурикау показывает, что куро-аракская культура в Центральном Предкавказье
появляется, когда майкопской культуры уже нет. Куро-аракский хронологический горизонт находится между
двумя горизонтами кубано-терской культуры (Николаева, 1981, с. 82). Это лишний раз доказывает, что
единственным партнером для носителей куро-аракской культуры были носители кубано-терской культуры.
Решающие доказательства в пользу древнеевропейской атрибуции кубано-терской культуры, а следовательно,
локализации картвело-ин-доевропейских контактов связаны с обоснованием карпато-волынского происхождения
кубано-терской культуры из культуры шаровидных амфор, проведенным Н. А. Николаевой (1980, с. 97-120).
Появление носителей древнеевропейского диалекта на Северном Кавказе связано с распадом
древнеевропейской общности, которая помещалась на севере праиндоевропейского ареала, на территории
современной Польши, Германии, Южной Скандинавии. Из праиндоевро-пейской культуры воронковидных кубков
выделилось две культуры - культура шаровидных амфор и культура шнуровой керамики (КША и КШК).
Образование КША относят к 28 в. до н. э. (Вислянский, 1970), что согласуется с общей ситуацией распада в
начале III тыс. до н. э. позднеиндоевропейской общности.
Культура шаровидных амфор зародилась на периферии культуры воронковидных кубков Куявии. Первые
перемещения ее проходили в западном и южном направлениях; носители культуры шаровидных амфор вошли в
миграционный поток с индоариями (археологический эквивалент-кубано-днепровская культура с повозками, см.
главу 12), возможно, с хеттами (культура новосвободненских дольменов) и дошли до Кавказа уже к 23 в. до н. э.
Причины этих миграций уже освещались выше: в основном, это глобальные изменения климата, возрастание
аридности, повышение роли скотоводства в хозяйстве индоевропейцев.
Вторая волна носителей КША, носителей древнеевропейского диалекта, на Северный Кавказ была связана с
давлением другой производной праиндоевропейской культуры КВК - культуры шнуровых керамик. Этот поток
был более однороден, составлен культурами, происходящими из древнеевропейской общности-КША (как
доминирующий компонент) без включения южных компонентов. Древнейшими памятниками, оставленными
переселенцами, являются Дзуарикау 1/19 и Скачки к/и в Пятигорье с топорами пост-новосвободненского типа,
по которым устанавливается дата памятников. "Открытие самых ранних памятников кубано-терской культуры и
обоснование неместных ее корней позволяет говорить о миграционном пути появления КТК па Северном
Кавказе" (Николаева, 1987, с. 15).
Сравнительно-типологический анализ керамического комплекса КТК и КША, проведенный Николаевой (1980, с.
108 и ел.) показал полное соответствие 40 разновидностей (типов) сосудов в двух коллекциях. Приводимые
Николаевой выборки сосудов представительны, составляют более 20% (по количеству от объема коллекций) и
почти 100% (от числа типов) (рис. 76 и 77, а также Николаева, 1980, рис. 3-6). В свете концепции
индоевропейской прародины становятся понятны некоторые формы КТК такие, как чаша на ножке (рис. 77: 22),
сосуды с выпуклинами (рис. 77: 15, 17) которые ведут свое происхождение от праиндоевропейских культур.
"Вазы для фруктов" и выпуклины- это черты пракультуры Лендьел. Кружки с ручкой, поднимающейся над
плоскостью устья, в КТК и КША указывают па прафор-му в баденской культуре (рис. 37, 38). Однако эти
аналогии, поскольку повторяются в КША, могут рассматриваться как общеиндоевропейские реалии и как
свидетельство ареальных контактов КША (имеется в виду бадепская культура и общие с ней формы). В этом
состоит "индоевропейский культурный феномен", когда форма сосуда почти в неизменном виде живет
тысячелетия, что приводило и приводит в смущение исследователей при поисках западноевропейских аналогов
восточноевропейским формам инвентаря.
Сравнительный анализ погребального обряда памятников КТК и КША (Николаева, 1980, с. 101, 102, табл. 1)
показывает уникальное сходство по 22 признакам форм надмогильных и могильных конструкций, обряда
положения погребенного.
Отсутствие собственного металлокомплекса на первых 2-х этапах КТК служит дополнительным подтверждением
происхождения КТК от поздненеолитической культуры КША. Появление металлокомплекса в КТК, начиная с 3-го
этапа, послужило обоснованием говорить даже о картвело-индоевропейском ареальном союзе, учитывая все
вышесказанное о связях КТК и куро-аракской культуры (Николаева, 1987, с. 14).
Наличие глубоких ареальных связей между куро-аракской культурой и КТК подтверждается рядом
синкретических комплексов, содержащих черты двух культур. В традиции КТК куро-аракские черты сохраняются
на протяжении нескольких веков (Николаева, 1981; Николаева, Сафронов, 1981).
В традиции куро-аракской культуры они проявляются в курганах на северной границе ареала куро-аракской
культуры, в сосудах на ножках, топорах кабардино-пятигорского типа (Дзуарикау 2/2) и повозок в генетически
связанной с куро-аракской - алазано-баденской культуре.
Глубокие связи пракартвельской куро-аракской культуры и КТК, носители которой принесли на Северный
Кавказ культурные традиции древнеевропейской общности, подтверждают мнение Гамкрелидзе - Иванова о
наличии ареального союза между пракартвелами и одним из диалектов индоевропейского, точнее
древнеевропейского праязыка.
ГЛАВА 16
ПРОБЛЕМА ПРАСЕВЕРНОКАВКАЗСКОГО СУБСТРАТА И ЕГО ВКЛАДА
В ПРАИНДОЕВРОПЕЙСКУЮ КУЛЬТУРНУЮ ТРАДИЦИЮ.
СТАРЧЕВО-КЕРЕШ-ВИНЧА
Постановка проблемы взаимоотношений индоевропейцев с носителями северно-кавказского языка стала
возможна благодаря трудам Трубецкого, выделившего в 1930 году западно-кавказскую (абхазо-адыгские языки)
и восточно-кавказскую (нахско-дагестанские языки) семьи северно-кавказских языков (Старостин, 1988, с.
112). В 30-х годах нашего столетия он выделил 6 структурных признаков (отсутствие гармонии гласных; слово
не обязано начинаться с корня), присущих в совокупности только и. е. языкам. Затем, обратив внимание на
"склонность к цепному географическому расположению языковых семейств" (Трубецкой, 1958, с. 73) сделал
вывод о том, что индоевропейский языковой строй находится "между строем средиземноморским (севернокавказский, картвельский, семитские языки) и урало-алтайским" (финно-угорские, самодийские, тюркские,
монгольские, тунгусо-маньчжурские языки) языковым строем.
Более детальное сравнение степени близости этих языков совокупности 6 структурных признаков
индоевропейских языков, позволило сузить круг сравнения и придти к окончательному выводу, "что в своем
историческом развитии и. е. языки все более отдаляются от языкового типа" представленного современными
восточно-кавказскими языками и приближаются к типу, представленному языками угрофинскими и алтайскими"
(Трубецкой, 1958, с. 76).
Языковые контакты праиндоевропейцев с носителями общесевернокавказского языка были выявлены
Николаевым и Старостиным (1984, с. 26-32), создавшими реконструкцию прасевернокавказского (ПСК) языка на
основе ими реконструированных празападнокавказского (ПЗК) и правосточнокавказского (ПВК) языков,
которые, в свою очередь, были реконструированы после мелких промежуточных реконструкций (пралезгинского,
працезского), выполненными этими же учеными (Старостин, 1988, с. 154).
Составленный тезаурс из 800 общесевернокавказских корней и работа над изменением базисной лексики в ПВК
и ПЭК, обнаруживающим между собой "60% совпадени ив стословном списке", позволило Николаеву и
Старостину (1984, с. 28) датировать распад северно-кавказского концом VI или началом V тыс. до н. э., а
существование празападнокавказского и приавосточнокавказского языков отнести "примерно к IV тыс. до н. э."
(там же).
Портрет севернокавказской общности реконструируемый Николаевым и Старостиным (1984, с. 26-34; см. также
Старостин, 1985) еще не прорисован во всех деталях, но и сейчас ясно вырисовывается необычайно высокая
для VI - начала V тыс. до н. э. культура с развитым производящим хозяйством, основой которого было
земледелие и скотоводство.
Земледелие у прасеверокавказцев было, судя по наличию в ПСК корней, обозначающих "соха, плуг", пашенным.
Об этом косвенно свидетельствуют и прасевернокавказские корни со значением "ярмо", "вол" (Николаев,
Старостин, 1984, с. 29).
Носители ПСК, как свидетельствует и реконструируемая лексика, сеяли просо, пшеницу, ячмень; убирали
урожай зерновых серпами; мололи зерно на муку (там же; Старостин, 1988, с. 121 -130).
Садоводство у прасеверно-кавказцев, если оно было, то лишь в форме лесо-садов, первого этапа
одомашнивания садовых деревьев - "яблони", "груши", "айвы" или какого-то сходного плодоносящего дерева,
возможно, "вишни" (там же, с. 121 - 127).
Скотоводство у прасеверно-кавказцев играло важную роль и было, вероятно, специализированным, о чем
свидетельствуют корни со значением "пасти, пастух". Носители общесеверно-кавказского было знакомы со
всеми основными видами домашних животных: "корова", "коза", "баран", "свинья", "лошадь", "осел", "собака"
(Николаев, Старостин, 1984, с. 28-29).
Мясо-молочная направленность скотоводческого хозяйства у прасеверно-кавказцев не вызывает сомнений и
подтверждается наличием в ПСК корней, обозначающих "масло, молоко", "свертываться, скисать", "творог,
молоко" (Старостин, 1988, с. 134-135).
Овцеводство, судя по термину "овца, цена" (там же, с. 132), вероятно, играло преобладающую роль. Наличие в
ПСК корня, обозначающего "мелкий рогатый скот", подтверждает это положение (Николаев, Старостин, 1984, с.
31).
Кастрация быков для использования их в качестве тягловой силы подтверждается наличием в ПСК корня "бык,
вол" (там же, с. 29). Косвенно об этом свидетельствуют наличие в ПСК корней "соха, плуг", "ярмо" и несколько
ошеломляющее свидетельство о наличии в прасе-верно-кавказской общности колесного транспорта.
Колесный транспорт у прасеверно-кавказцев восстанавливается согласно реконструкции Николаева, Старостина
(1984, с. 31) по корню, означающему "арба, повозка". Дополнительным подтверждением наличия колесного
транспорта является наличие в ПСК корня, обозначающего "ярмо" (там же).
Металлообработка у прасеверно-кавказцев зафиксирована реконструированными в их языке корнями,
обозначающими "бить, ковать" и рядом металлов - "золото" (иди медь), "серебро", "свинец". Эти факты
позволяют относить, по крайней мере, финал развития прасеверно-кавказской общности к эпохе начала
освоения металлов (там же).
Торговля в обществе, имеющем познания в металлах, особенно таких, как золото и серебро, не может вызывать
удивления. В ПСК она фиксируется корнями "овца, цена", "цена, торговля" (Старостин, 1988, с. 132). В какой-то
мере о торговле и, возможно, о намечающейся социальной дифференциации свидетельствует наличие в ПСК
корня "ключ, запор, замок" (там же, с. 129).
Портрет прасеверно-кавказской культуры дает о ней представление как о культуре необычайно развитого для VI
- начала V тыс. до н. э. общества с развитым производящим хозяйством, сохранившим лишь некоторые черты
присвояющего хозяйства, например, рыболовство (восстанавливается по наличию в ПСК корня "рыба" (там же,
с. 116).
Основу же жизнеобеспечения .прасеверно-кавказскрй общности составляло пашенное (сошное) земледелие,
обеспечивающее эту общность хлебом, и пастушеское скотоводство с молочным хозяйством и преобладающей
ролью овцеводства. Овцеводческий уклон в скотоводстве обусловил полукочевой образ жизни и, возможно,
повлек заимствование (у праиндоевропейцев) или изобретение колесного транспорта,
Локализация прасеверно-кавказской общности в пределах Передней Азии, предложенная Николаевым и
Старостиным (1984, с. 29, 32) нам представляется нереальной из-за отсутствия на Переднем Востоке з VI начале V тыс. до н. э, некоторых культурных признаков, свойственных прасеверно-кавказской общности. Столь
высокая культура VI-V тыс. до н. э. не зафиксирована нигде в Азии, мет сведений до середины IV тыс. до н. э.
ни о колесном транспорте, ни о пашенном (сошном) земледелии. Единственное на Востоке орудие, которое
приближается типологически к сохе, зафиксировано в Северном Закавказье на поселении первой четверти V
тыс. до н. э., судя по радиоуглеродным датировкам (4770±60 и 4817+60 гг. до н. э.) Арухло, которое мы считаем
оставленным носителями одного из диалектов, принадлежащих некогда к прасевернокавказскому единству и,
возможно, мигрировавших на Кавказ из районов Юго-Восточной Европы (см. ниже).
Приоритет Юго-Восточной Европы в появлении древнейших упряжных пахотных орудий доказан нами в главе 8.
Интересно отметить находки костяных наконечников рал в Болгарии в культурах V тыс. до н. э., близких к
Керешу и Винче, носители которой уже на раннем этапе, по мнению румынских ученых, уже имели колесный
транспорт (Власса, 1972). Однако эта аргументация не вполне надежна (см. главу 9), хотя обнаружение
костяных наконечников рал и "изучение тазобедренных костей крупного рогатого скота, которые имеют
специфические изменения в результате постоянной нагрузки" (Тодорова, с. 37) от использования волов в
качестве рабочей силы, делают это предположение вполне вероятным. Нахождение же двух аналогичных
сосудов с изображением пары козлов в Винче и раннем Лендьеле (рис. 25: 20, 27) и позволяют
интерпретировать это скульптурное изображение как "козлиную упряжку", на которой выезжали боги древних
индоевропейских народов (Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 586-587) и служит дополнительным подтверждением
предположения возможности наличия колесного транспорта в Винче и Лендьеле. Во всяком случае в
производной от них культуре КВК колесный транспорт зафиксирован неоднократно (см. главу 9).
Само по себе использование волов в упряжи предполагает и наличие в языке населения, освоившего пахотное
(сошное) земледелие, основных элементов упряжи ("ярмо" и др.) и создает еще до изобретения колеса
предпосылки для возникновения повозки. Без сомнения, носители культуры Кереш были подготовлены к
внедрению и если бы он был у винчанцев, живших на ранней стадии своего развития с носителями культуры
Старчево - Кереш чересполосно и на одних поселениях (см. ниже), то его не могли не освоить и носители
культуры Кереш.
Уровень культуры Старчево - Кереш - Криш - Караново I, II соответствует портрету прасеверно-кавказской
общности, синхронной ей по времена (VI - первая половина V тыс. до н. э.).
Старчево - Кереш также представляется одной из самых высокоразвитых культур своего времени, сохранив
лишь некоторые черты присвояющего хозяйства, в частности, рыболовство. Основу же хозяйства керешского
общества составляло земледелие, которое на территории Болгарии (Караново I) было уже пашенным. Носители
этой культуры сеяли просо, несколько видов пшеницы и ячменя. Овцеводческий уклон обусловил полукочевой
образ жизни для части ее носителей. О молочном хозяйстве свидетельствуют находки дуршлагов на после-ниях
этой культуры. Там же обнаружены все животные, представленные, по данным лингвистики, в прасевернокавказской общности, включая осла и лошадь (подробная характеристика культуры Караново I, II - Кереш,
Старчево дана нами в главе 5).
Археологических культур VI-V тыс. до н. э., приближающихся по уровню развития культурно-хозяйственных
характеристик и прасеверно-кавказской общности в Азии нет. В Европе после культуры Кереш - Старчево к
комплексу хозяйственно-культурных признаков ближе всего стоит культура линейно-ленточной керамики (см.
главу 5), образующая иногда в Среднем Подунавье ареальные связи, союзы с культурой Кереш (культурные
группы Потисья). Здесь также представлены все домашние животные, что и в Кереше. Однако культурнохозяйственный портрет прасеверно-кавказской общности не совпадает с суммой характеристик культуры
линейно-ленточной керамики (КЛЛК), в частности по земледелию. В КЛЛК земледелие - примитивное, подсечноогневое с обработкой земли мотыгами. Он приводит лингвистические доказательства асиммиляции
праиндоевропейским языком прасеверно-кав-казских слов и что "ПСК диалект, из которого осуществлялись
заимствования в ПИЕ, по-видимому уже несколько отличался от исходного общесеверно-кавказского языка" (там
же). Это, по справедливому замечанию автора "позволило бы объяснить, почему в исходной ПСК системе
отсутствуют индоевропеизмы (в случае равноправных ПСК- ПИЕ контактов ожидалось бы наличие контактов как
в ту, так и в другую сторону, поскольку нет никаких оснований приписывания протосеверно-кавказцам более
высокого уровня, чем протоиндоевропейцам" (там же, с. 154).
Археологический эквивалент прасеверно-кавказской общности, если считать Винчу протоиндоевропейской
культурой, следует выбирать лишь из двух культур - Старчево - Кереш или культуры линейно-ленточной
керамики, в контакты с которыми входила культура Винча на ранней стадии своего существования в V тыс. до н.
э. Как указывалось выше, по хозяйственным характеристикам культура линейно-ленточной керамики дальше
отстоит от портрета прасеверно-кавказской общности, чем Старчево - Кереш.
Контакты Винчи с культурой Кереш - Старчево прослеживаются на стадии Винча А, датирующейся серединой V
тыс. до н. з. и в более раннее время на стадии прото-Винча (см. главу 6).
Ранняя Винча появляется в ареале культуры Караново I, II- Старчево-Криш-Кереш (Брукнер, 1978, с. 435).
Исследователи на основании совстречаемости в одних культурных слоях разных памятников старчевской и
винчанской керамики, подчеркивают мирный характер пришлой культуры Винчи с субстратом (там же). На вклад
субстрата указывает включение некоторых форм кухонной керамики Старчево в винчанский керамический
комплекс (там же), а также появление в Винче сосудов на ножках и отдельных элементов росписи. Мирный
характер включения винчанского населения в керешско-стар^ чевский массив подчеркивается отсутствием
каких-либо укреплений на поселениях двух культур этого времени. Ряд исследователей выдвинуло на этом
основании гипотезу о возникновении Винчи на основе культуры Старчево-Криш-Кереш (Павук, 1969; Дискуссии,
с. 594, 593). Значительная часть исследователей объясняет некоторый параллелизм во взаимоотношении обеих
культур отнесением их к балкано-анатолийскому комплексу. Действительно, ряд керамических форм культуры
Старчево-Криш можно объяснить ее анатолийскими истоками. Так, часть керамических форм Старчево находит
безупречные аналогии в Хаджиларе IX и VI. Близкие к керешской формы керамики встречаются даже в верхних
слоях Чатал Хююка, который, представляется возможным, относить к раннеиндоевропейской пракультуре (см.
главу 2). В целом культура Чатал Хююка несмотря на территориальную близость не дает каких-либо оснований
для утверждения генетического родства с указанными малоазийскими памятниками.
Все же представляется вполне допустимым предположение об ареальном союзе ранних
праиндоевропейцев и прасеверно-кавказцев (или их предков) еще в Анатолии.
Проблема древнейших северно-кавказских мигрантов на Кавказе - ключ к локализации общесеверно-кавказской
прародины - имеет лингвистический и археологический аспект.
Лингвистический аспект проблемы появления древнейших, северо-кавказцев на Кавказе заключается в решении
проблемы, какими путями (разными или одним) проникли носители правосточно-кавказско-го (ПСК) и
празападнокавказского (ПЗК) на Кавказ.
Лексические схождения ПСК и пракартвельского немногочисленны (Николаев, Старостин, 1984, с. 30), но очень
важны, поскольку, по нашему мнению, допускают возможность проникновения на Кавказ носителей диалекта
прасевернокавказского, сравнительно недавно отпочковавшегося от своей языковой общности.
Лексические схождения пракартвельского с ПЗК и ПВК свидетельствуют об их частичной синхронности, хотя с
ПЗК они незначительны. Зато с ПВК лингвисты фиксируют активные контакты (там же).
Выявленная лингвистами языковая ситуация получает подтверждение и на археологическом материале.
Контакты куро-аракской культуры - археологического эквивалента пракартвельской общности, не
прослеживаются с другими археологическими культурами на западе ареала, а лишь на севере - с кубано-терской
культурой, носители которой разговаривали на одном из диалектов древнеевропейского языка, и на востоке - с
восточной группой этой же культуры. Носители последней, по мнению Дьяконова, говорили на языке хурритоурарт-ской ветви северо-восточной кавказской языковой семьи (Дьяконов, Старостин, 1988, с. 164). Восточная
группа куро-аракской культуры, являясь вместе с дагестанской группой этой же культуры эквивалентом
прасеверно-кавказской языковой семьи, не может отражать языковые контакты с пракартвельским, на уровне,
близком к прасеверно-кавказскому. Они должны были происходить в период формирования пракартвельской
(куро-аракской) общности.
Археологичесий эквивалент первым северно-кавказским мигрантам на Кавказ надо искать в период,
предшествующий куро-аракской культуре. Шому-тепинская культура является единственной в восточной части
Западного и Центрального Закавказья культурой с производящим хозяйством. Лишь она в указанном регионе
могла войти на финальной стадии своего существования в контакт с куро-аракской культурой.
Анализ керамического комплекса шому-тепинской культуры Центрального и части Западного Закавказья
привело к неожиданным результатам. Все формы этой культуры нашли аналогии в памятниках керешской
культурно-исторической общности, представленной культурами Криш - Кереш - Старчево - буго-днестровской
культурой. Наиболее точные параллели обнаружены в памятниках Кереш - Криш и ее восточного ответвления буго-днестровской культуры.
Территориально эти памятники располагаются в близких друг другу районах - Румыния, Молдавия. К ним
относятся редкие бокаловидные сосуды на поддоне (рис. 80: 1, 6), биконические сосуды (рис. 80: 2, 7, 8),
удлиненные сосуды баночных форм (рис. 80: 3, 8) также на поддонах, биконические сосуды без поддонов (рис.
80: 4, 9); баночные сосуды с ручками, одной или двумя ручками-выступами; баночные сосуды с шаровидным
туловом и ярко-выраженным поддоном (рис. 80: 11, 14, 14а; 12, 15); миски (рис. 80) и мешковидные сосуды с
плоским дном (рис. 80: 17, 26).
Поражает то, что мы взяли все имеющиеся формы шому-тепинской культуры (Мунчаев, 1987) и все они находят
аналогии в буго-днест-ровской культуре (Маркевич, 1974а).
Идентичной оказывается и орнаментика на сосудах. Орнамент - выпуклины, ямки под венчиком - характерен для
керамики энеолита Кавказа и культуры Кереш (рис. 80: 4, 9). Прочерченный орнамент, образующий рисунок
"паркета" имеется и в Кереше, и в шому-тепинской культуре, причем, это достаточно редкий узор.
Поражает совпадение рельефных фигурок на стенках сосудов шому-тепинской культуры и культур ЮгоВосточной Европы - Старчево, Винчи, культуры линейно-ленточной керамики. Типологически эти изображения
восходят к Чатал Хююку (см. главу 6, рис. 2). Функция таких изображений - явно охранительная. Это
подчеркивается воздетыми или разведенными руками. На одном из сосудов голова божества передана в
зооморфном изображении, что также уже встречалось в Чатал Хююке.
Подобные совпадения форм, орнаментов, традиции "заговаривать сосуды" с помощью изображений-оберега
нельзя считать случайным. Коэффициент совмещения комплексов Закавказья, и буго-днестровской и керешской
культур, по Николаевой (1987) равен 0,9, что указывает на принадлежность к одной культурно-исторической
общности. Однако механизм связей сложен из-за малочисленности материалов и из-за малоазийских истоков
культуры Кереш. Встает вопрос, проникла культура на Кавказ через Малую Азию, через Северное
Причерноморье или морским путем вдоль побережья Черного моря. Для последнего варианта данных нет, так
как памятники причерноморской полосы мало изучены. Все решает степень сходства шому-тепинских
памятников с малоазийскими и румыно-молдавскими, а также существование промежуточных памятников,
фиксирующих миграцию.
Анатолийские формы находят некоторые параллели в закавказских памятниках шому-тепинской культуры.
Формы хаджиларского комплекса более многообразны, чем керешского, а в закавказских памятниках находят
аналогии только те малоазийские формы, которые находят параллели и в керешских памятниках. Кроме того,
ряд форм Хяпжилара здесь вообще отсутствуют, ;В частности, бокаловидные и баночные сосуды. Нет
"паркетного" орнамента; нет промежуточных северо-восточноанатолийских памятников.
Керешские памятники в Причерноморье оказали влияние на днеп-ро-донецкую культуру, а в чистом виде они
доходят до низовьев левобережья Днепра. Опубликованные Титовой (1984, с. 33-37) материалы из стоянок на
левобережье Днепра, относимых автором к Керешу, совершенно аналогичны IV/V слоям Ракушечного Яра,
открытого нами и исследованного Т. Д. Белановской: тот же прочерченный и "паркетный" орнамент в виде
параллельных и перпендикулярных полос - гребенкой и т. д.; те же небольшие донца с поддоном. К сожалению,
материалы полностью не опубликованы, и мы не можем проводить сравнение, но они нам хорошо известны,
поскольку в течение пяти лет мы принимали участие в раскопках поселения. Формы Ракушечного Яра
повторяются в формах керамики с поселения Джангр и настолько близки к керамике этого неолитического
поселения в северной части Северо-Восточного Предкавказья (раскопки П. М. Кольцова), что можно говорить об
общем генезисе Ракушечного Яра и Джангра.
Все это приближает и не делает чем-то странным появление кереш-ских памятников на Кавказе, хотя материал
для установления северо-кавказско-индоевропейских связей малочисленен. Естественный вопрос, куда исчезли,
имеют ли продолжение культуры носителей древнейших северо-кавказцев. Отметим, что горные области
Северного Кавказа практически не изучены, а те немногие памятники, известные как предшествующие
майкопским и куро-аракским, были относимы до недавнего времени к майкопской культуре (Замок, нижние слои
Мешо-ко). Керамическая традиция этого культурно-хронологического горизонта характеризуется серокоричневой лощеной керамикой, украшенной несколькими рядами по венчику и перпендикулярно
спускающимися выпуклинами. Совершенно такая же орнаментация присутствует на этих памятниках и
памятниках шому-тепинской культуры. Хронологическая позиция этих памятников - до-куро-аракская как на
Северном Кавказе, так и в Закавказье (Мунчаев, 1987). Естественно поставить вопрос, который в настоящее
время не может быть разрешен из-за малочисленности материала, о возможной генетической связи этих предмайкопских северо-кавказских памятников с шому-тепинской культурой. Разрешение этого вопроса не входит в
рамки этой работы. Подчеркнем лишь то, что и те, и другие являются первыми на Кавказе коллективами, у
которых экономический уклад построен на производящем хозяйстве.
Керешская культура - неолитическая, хотя на поздней стадии, вероятно, благодаря появлению Винчи,
происходит знакомство ее носителей с металлом: одна медная поделка обнаружена в Старчево IV, синхронном
прото-Винче. На поздних этапах, продвигаясь на восток, носители культуры Кереш не проявляют свое
знакомство с металлом в памятниках левобережья Днепра, однако представление о культуре Ракушечного Яра
как о культуре неолитической в корне неверное. На многих кремневых отщепах имеются следы медных окислов,
что свидетельствует об энеолитической атрибуции Ракушечного Яра. Об этом же свидетельствует и возраст
стоянки: дата IV слоя Ракушечного Яра находится на рубеже V/IV тыс. до н. э., а статуэтка в верхних горизонтах
IV слоя, определенная Т. Д. Белановской как трипольская статуэтка времени триполья А, очень напоминает
шому-тепинские фигурки.
Слои V тыс. до н. э. Ракушечного Яра содержат значительное количество мелкого рогатого скота, что
свидетельствует о скотоводстве уже не придомного характера, а большое число костяных муфт, напоминающих
буго-днестровские и шому-тепинские, могут свидетельствовать и о земледельческом характере экономического
уклада поселенцев Ракушечного Яра. Столь раннее появление производящего хозяйства принимается обычно
исследователями как должное, а производящее хозяйство в этом регионе не могло появиться на местной основе:
для этого просто нет никаких данных, ведь нижние слои Ракушечного Яра древнее мариупольско-съезжинской
общности. Не могли заимствовать ракушечноярцы элементы производящего хозяйства е Востока, поскольку на
Древнем Востоке не известно аналогичных памятников в период VI-V тыс. до н. э. Остается либо Кавказ, где в V
тыс. до н. э. бытуют памятники шому-тепинской культуры и западный очаг производящего хозяйства (СтарчевоКереш, КЛЛК и Винча). Вполне вероятно, что под давлением появившихся в Попрутье и Побужье носителей
КЛЛК племена буго-днестровской культуры, представляющие восточный вариант культуры Кереш, сместили к
востоку до Днепра и далее на Дон и в предкавказские районы. Нехаев отмечает наличие нижнедонской
неолитической керамики на поселении среднестоговско-го (домайкопского) времени Свободное в Адыгейской
АО.
Постановка вопроса о проникновении древнейших северно-кавказ-цев на Кавказ черноморо-азовским путем
представляется своевременным. Для решения этого вопроса на данных археологических источников необходимо
большее накопление материалов, а самое главное - публикация нижнедонских и прикубанских памятников.
Лингвистические факты о пребывании северно-кавказцев на Балка-кнах и Карпатах были подняты Ивановым
(1984, с. 13-14), предложившим КЛЛК и лендьелскую культуру в качестве их археологического эквивалента.
Стрижаком были обнаружены северо-кавказские гидронимы "на левобережье Днепра" (Дьяченко, Шилов,
Довженко, 1988, с. 11). Эти лингвистические данные как будто бы могут свидетельствовать в пользу
предложенного нами пути движения.
Таким образом, в контактах Винчи и Кереш - Старчево следует видеть субстратные отношения
праиндоевропейцев с носителями пра-северно-кавказского субстрата, возможно, усложненные ареальными
связями предков носителей этих языков на анатолийской прародине.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В решении проблемы индоевропейской прародины, волнующей на протяжении двух веков ученых многих
профессий и разных стран мира, справедливо видят истоки истории и духовной культуры народов большей части
Европы, Австралии, Америки.
Наше исследование и имело своей целью воссоздать археологическую историю индоевропейцев от выделения
индоевропейского праязыка из бореального (VIII тыс. до н. э.) и до образования первых индоевропейских
государств (сер. III и III/II тыс. до н. э.).
И вот 40 веков праиндоевропейской истории становятся почти реальностью. Явственно выступило, что в
древнейший период своей истории праиндоевропейцы стояли у порога цивилизации на малоазийской
прародине, что выразилось в освоении производящей экономики, одомашнивании животных, чудесах
строительной техники для своего времени, существовании мировоззренческой системы, оформленной в сложных
ритуалах и культах. В сфере культа, вероятно, появляются зачатки письменности.
На Балканах мы видим зарождение древнейшей мировой цивилизации. Оставляя в стороне терминологические
споры, называть ли такую форму существования праинцоевропейского общества цивилизацией или
протоцивилизацией, мы обязаны констатировать, что это высочайшая культура того времени (V-IV тыс. до н. э.),
давшая миру первую письменность, города, ремесло, высокопроизводительный экономический уклад,
металлургию, религию, что позволило сохраниться почти в неизменном виде этой праиндоевропейской
цивилизации почти 2000 лет.
Позднеиндоевропейская культура, зародившаяся в Западной Словакии, продолжила все традиции
праиндоевропейцев среднеиндоевро-пейского периода - цивилизации Винча, распространила их от Скандинавии
до Дуная, от Рейна до Прикарпатья. Особое значение этого периода в развитии культуры праиндоевропейцев
заключается в культурном освоении огромных территорий и передачи своих достижений в инокультурную среду.
Неожиданным оказался итог раздумий о вкладе праиндоевропейцев в сокровищницу общечеловеческой мысли и
культуры, тем более неожиданным, что отдельные выдающиеся достижения праиндоевропейской культуры
известны еще с прошлого века.
Трудно выделить самое главное, но мы бы остановились на том, что как их потомки, индоевропейцы нового
времени, открыли Новый Свет, так индоевропейцы Древнего Мира открыли человечеству знание о целостности
земного дома, единстве нашей планеты. Начало этому было положено путешествиями праиндоевропейцев с юга
на север Европы, затем восточноевропейскими и азиатскими миграциями индоевропейцев, когда впервые были
преодолены огромные земные, пространства.
Эти открытия остались бы безымянными, если бы отголоски о великих странствованиях не удержались в
индоевропейских литературах, Отделенных и от нас, и от этих событий тысячелетиями. В древнеиндийской
литературе сохранились воспоминания о далеких героических путешествиях в северные пределы мира в виде
причудливых отголосков о солнечном острове, где полгода длится день, и полгода - ночь, о молочном океане,
который перемешивают боги. В "Младшей Эдде" сообщается, что Ассы - племя богов - пришли в Скандинавию из
Малой Азии. Готы сохранили воспоминания о Британии, Азии, Поду-навье. Индоевропейские скитания
отразились в древнегреческих мифах и "Одиссее". "Историчность" этих воспоминаний о далеких передвижениях
особо разительна при сравнении с древневосточной литературой, где отсутствует связь события с большими
перемещениями, где пределами мира являются Египет, Месопотамия, Сирия, Палестина.
Индоевропейские путешествия стали возможными благодаря изобретению в своей среде праиндоевропейцами
колесного транспорта (IV тыс. до н. э.).
Период общего развития индоевропейских народов - праиндоевро-пейский период - нашел отражение в
удивительных схождениях великих литератур древности, как Авеста, Веды, Махабхарата, Рамаяна, Илиада,
Одиссея, в эпосах скандинавов и германцев, осетин, легендах и сказках славянских народов. Эти отражения
сложнейших мотивов и сюжетов общеиндоевропейской истории в древнейших литературах и фольклоре,
разделенных между собой тысячелетиями, завораживают и ждут своего истолкования. Однако появление этой
литературы только и стало возможным, благодаря созданию праиндоевропейцами метрики стиха и искусства
поэтической речи, которая является древнейшей в мире и датируется не позже IV тыс. до н. э.
История праиндоевропейского народа не дошла так компактно и в деталях, как история еврейского народа и
государства Израиля, сохраненная в священных книгах Библии. Однако как знать, не отразились ли реальные
повороты праиндоевропейской истории в мифологической периодизации "золотой, серебряный, медный,
железный век", а эпохальные события - в общих индоевропейских сюжетах. Во всяком случае Геродот органично
увязывает события, чисто исторические, с преданиями, находя в последних много исторических моментов.
Вероятно, весь вопрос состоит в том, как подобрать этот ключ к кладезю праиндоевропейской истории,
рассеянной в литературах и мифах индоевропейских народов.
Дюмезиль в своих выдающихся трудах реконструировал праиндо-европейскую мифологию, социальную
структуру праиндоевропейского общества, которая сохранилась в европейских государствах вплоть до
средневековья. И приходится только удивляться устоявшейся точке зрения на низкую культуру
праиндоевропейцев - "рыжеволосых гигантов-пастухов" (Гимбутас, 1970, с. 15 и сл.), которые "из украинских
степей вторгаются на запад, сжигая дотла деревни культур Триполья и Кукутени" (Бона, 1961, с. 3, см. Титов,
1986), варварски разрушая высокие протоцивилизации Европы (Гимбутас, 1970, 1973). Такие взволнованные
рассказы о "славных" деяниях наших "воинственных" предков лишены той высокой духовности и гуманизма,
которые присущи древним индоевропейским литературам, которые составляют жемчужину в сокровищнице
мировой литературы.
Подобный взляд на праиндоевропейцев не согласуется и с тем, что индоевропейцы создали на Древнем Востоке
почти одновременно с шумерским и семитским государствами свои государства с федеративной
формой устройства, отличной от модели древневосточных деспотии. Пурусханда и Канес упоминаются в
эблаитских документах с середины III тыс, до н. э. И если еще как-то можно допускать влияние субстрата и
адстрата на появление хеттского и лувийских государств, то никак не объяснить внешним воздействием
организацию греческих центров государственности и высокой элладской культуры, которая была создана
индоевропейцами и только индоевропейцами.
Создав свою систему знаний о мироздании, открывших человечеству дорогу к цивилизации, праиндоевропейцы
стали творцами древнейшей мировой цивилизации, которая на 1000 лет древнее цивилизаций долины Нила и
Междуречья. Наблюдается парадокс: лингвисты, воссоздав по данным лингвистики облик праиндоевропейской
культуры, по всем признакам соответствующей цивилизации, и определив ее древнейшей в ряду известных
цивилизаций (V-IV тыс. до н. э.), не смог-ли перейти рубикон сложившихся исторически стереотипов, что "свет
всегда идет с Востока", и ограничились поисками эквивалента такой культуре в областях Древнего Востока
(Гамкрелидзе, Иванов, 1984), оставляя в стороне Европу как "периферию ближневосточных цивилизаций".
Цивилизация праиндоевропейцев оказалась настолько высокой, устойчивой и гибкой, что выжила и сохранилась
несмотря на мировые катаклизмы, включая и глобальные изменения климата в начале III тыс. до н. э. Именно
позднеиндоевропейская цивилизация дала миру великое изобретение - колесо и колесный транспорт, причем
создала его в момент жизненной необходимости. Наступление аридности требовало резкой смены хозяйства,
перехода к полукочевому и кочевому скотоводству, поскольку земледелие не давало гарантированных урожаев.
Индоевропейцы оказались на уровне требований времени и создали кочевой уклад экономики, только и
позволивший им пройти бескрайние просторы евразийских степей, дойти до Китая и Индии. В этой связи не
следует рассматривать кочевое хозяйство как примитивное сравнительно с земледельческим; это означало бы
лишиться исторической перспективы, поскольку известные две формы древнейшего кочевничества индоевропейская и семитская - происходят от высоких цивилизаций Винчи - Лендьела и Шумера соответственно.
Существуют предпосылки зарождения кочевого хозяйства в недрах цивилизации с земледельческоскотоводческим укладом экономики. Это молочное хозяйство, селекционное высокоразвитое скотоводство и
варьирование состава стада в зависимости от характера местности, ланд-шафтно-климатических характеристик,
а также перекочевки. Не будь больших речных и морских миграций праиндоевропейцев, позволивших им
освоить Центральную и Северную Европу, вряд ли стали возможными восточноевропейские и азиатские
миграции индоевропейцев, которые ознакомили полмира с открытиями и достижениями индоевропейской
культуры. История индоевропейцев должна рассматриваться Р диалектическом единстве этих двух
хозяйственных укладов.
Изучение индоевропейской цивилизации, прошедшей почти девяти-тысячелетний путь развития поучительно.
Что позволило ей сохраниться, выжить и вместе с тем сохранить доминирующие позиции в решении судеб мира?
Есть ли здесь улавливаемая закономерность? Естественно, мнения могут быть самые разнообразные и
множественные.
Мы считаем, что залог устойчивости индоевропейской культуры был создан праиндоевропейцами. Он
выражается в модели существования культуры как открытой системы с включением инновации, не задевающих
основ структуры ее.
Фундаментальным свойством праиндоёвропейской цивилизации лежащим в основе ее прогресса, является
интенсивность (удачный термин Топорова в отношении неопределенной в археологическом выражении
древнебалканской цивилизации - Топоров, 1986, с. 12), т. е. перенос центра тяжести на развитие форм
экономической жизни "с отделением усилий от их плодов определенным временем".
"Исключительный для той эпохи уровень знаковости", связываемый Топоровым с той же древнебалканской
цивилизацией, правильнее было бы отнести к праиндоёвропейской цивилизации и видеть в этом наметившееся
размежевание эмпирического с абстрактным, предопределившим приоритет индоевропейцев в научном познании
мира.
В качестве формы существования с миром праиндоевропейцами была предложена модель, удержавшаяся во все
исторические времена - выведение колоний-факторий в иноязычную и инокультурную среду и доведение их до
уровня развития метрополии.
Сочетание открытости с традиционностью и новаторством, формула которого была найдена для каждого
исторического периода развития индоевропейской культуры, обеспечило сохранение индоевропейских и
общечеловеческих ценностей.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 1. Раннеиндоевропейские корни
позднеиндоевропейской религии. Чатал – Хююк
– Винча. Культовая пластика.
1-6, 12-17 – Чатал – Хююк.
7-11, 19-24 – культура Винча, 18 – Хаджилар.
Рис. 3. Экология позднеиндоевропейской
прародины. Флора ПИЕП.
Рис. 2. Раннеиндоевропейские корни
позднеиндоевропейской религии.
Чатал – Хююк- Винча. Культовые комплексы,
вотивные предметы.
1-11-Чатал – Хююк. 13- 22 -Винча.
Рис. 4. Экология позднеиндоевропейской
прародины. Флора ПИЕП.
Рис. 5. Экология позднеиндоевропейской прародины.
Фауна ПИЕП.
Рис. 7. Экология позднеиндоевропейской прародины.
Южная фауна ПИЕП.
Рис. 6. Экология позднеиндоевропейской прародины.
Южная фауна ПИЕП.
Рис. 8. Археологические культуры V тыс. до н. э. в экологической
нише ПИЕ. Культура Старчево – Кереш.
1-4, 8 – Старчево; 5 – Бубань; 6, 7 – Течич; 9-12, 14, 18 – Караново
I; 15-17 – Караново II; 19-21, 24, 26 – Марошлеле.
М. 1:12 – 13; 1:10-15; 1:8-9; 1:7 – 5; 1:6-1, 2, 3, 6, 8, 11, 16,
19-21, 24, 26; 1:5 – 7, 18, 25; 1 :4-10; 1 : 1 – 12.
Рис. 9. Археологические культуры V-IV тыс. до н. э. в
экологической нише ПИЕ.
Культура линейно-ленточной керамики (КЛЛК): ,
1-7 – Германия; 8-12 – Чехословакия; 13-22 – Венгрия;
23-26 – Надьтени, Венгрия. М. )1 : 9 – 2, Висбаден;
1:8 – Босковштейен; 1:7 – 10, Гурбаново; 1:6 – 9, 11,
Забрдовиц; 1:5 – 1, Зондерн-хаузен; 7, Кохштедт; 14,
Нидертопфштедт; 1:4 – 4, 5, 6, 15, Фломборн.
Рис. 12. Археологические культуры V тыс. до н. э. в
экологической нише ПИЕ. Культура Винча – Турдаш в Румынии:
1-33 – поселение Турдаш; 34-38 – Тэртэрыя. 1-119, 20, 26-33 –
1:5; 21-23 – 2:5.
Рис. 10. Археологические культуры V-IV тыс. до н. э. в
экологической нише ПИЕ.
Культура накольчато-ленточной керамики (<КНК):
1 – Праг-Бубенич, гробница 12 (1:6);
2 – Праг-Бубенеч, гроб. 1 (1 :7);
4 – Праг-Бубенич, гроб. 7; 5 – Бернбург, ГДР (1 : 5);
6 – Балленштедт, ГДР;
7 – Пегау, ГДР (1 : 5); 8 – Нова Веш (1 : 5);
9 – Вормс, ГДР (1 :4); 10 – Веспен (1 :4);
11-114 – Требур (,1 :6); 22 – Рессен, гроб. 2;
23 – Гросгартах; 24 – Требур (;1 :6).
Рис. 11. Археологические культуры V тыс. до н. э. в
экологической нише ПИЕ. Культура Винча А -В.
(по Васичу, Милойчичу). 3, 6, 7, 10, 13, 15, 16, 17, 21-23,
25 – 1 : 6; 12, ,14, 18, 19, 20, 24 – 1 : 5; 1, 4, 1:1 – .1 : 8; 9 – 1 : 20.
Рис. 14. Среднеиндоевропейские традиции в
позднеиндоевропейскую эпоху.
Культура Винча С -Д. 1-15 – Винча С;
16-26 – Винча Д. М. 1 : 12 – 11; 1 : 8 – 2, 13;
1:9 – 3, 8, 14, 6, 7, 15, 16, 17-22 – 1 : 6; 1, 4 – 1 : 5;
5 – 1 : 4.
Рис. 15. Позднеиндоевропейская культура в Словакии.
Лужанки (Лендьел 1а). Сравнение расписной керамики
Лужанок с нерасписной керамикой Лужанок. Масштаб – 1:6.
Рис. 13. Формирование позднеиндоевропейской общности.
Ранний этап. Винча А -В – Сакалхат-Лебе.
1-7, 15-18 – Лебе; 8-14, 19-22 – Винча. М.
1 : 16 – 1,2; 1:8 – 3; 1 : 6 – 5, 6, 7, 8, 15, 16-18.
Рис. 16. Позднеиндоевропейская культура в Венгрии.
Зенгеварконь (Лендьел 1b). Инвентарь погребальных
комплексов. М. 1 : 12 – 1, 7; 1 : 10 – 5, 6, 8, 10, 12,
13-17, 20-25; 1:9 – 9; 1:8- М; 1 : 5 – 2; [1 : 2 – 26-30.
Рис. 17. Классификация керамики Лендьел I в Венгрии
(по Домбаи). М. 1:10.
Рис. 19. Позднеиндоевропейская культура III в Моравии.
Культура моравской расписной керамики 2 ступени
(Лендьел II), по Подборскому. М. 1 :10.
Рис. 18. Позднеиндоевропейская культура II в Моравии.
Культура моравской расписной керамики 1 ступени
(Лендьел Ib), по Подборскому. М. 1 :6.
Рис. 20. Позднеиндоевропейская культура III/IV в Моравии.
Культура моравской расписной керамики 3 ступени
(Лендьел III/IV), по Подборскому. М. 1 :
10. 1-18 -культура Лендьел в Моравии;
19-21 – Лендьел в Западной Украине.
Рис. 21. Позднеиндоевропейская культура IV/V в Моравии.
Культура моравской расписной керамики 4 ступени
(Лендьел IV),
по Подборскому. М. 1 : 10. 1-12 – Лендьел Моравии.
13-18 – Лендьел III Западной Украины.
Рис. 22. Единство региональных вариантов ПИЕ культуры I-II этапов.
Лужанки (1-8, 23-31, 47) – Зенгеварконь (9-15, 32-37) – КМК
(16-22, 38-46). М. 1 : 6 – 2, 3, 5, 6, 7, 8; |1 : 5 23-31, 32, 36-46;
1:8 – 9-11, 16-18.
Рис. 23. Истоки и ареальные связи позднеиндоевропейской
культуры. Культура Сопот I-III в Хорватии.
Сравнительно-типологический анализ керамического комплекса
Сопот с культурами Лендьел и Винча. 1-8 – культура Сопот I;
9-17 – культура Сопот II; 18-25 – группа Бичке, Венгрия;
26-31 – культура Сопот III – Лендьел;
32-41 – Лендьел Венгрии и КМК Моравии;
42-51 – культура Винча А -В. М. 1:20-38, 47;
1:12 – 5, 12,-20, 36; 1:6 – 6-8, 15-17, 23-25, 29-31, 39-41, 48-51;
1:7- 1-4, 9-11, 32-35, 42, 44.
Рис. 24. Истоки позднеиндоевропейской культуры.
Лендьел I, II – Винча В. Сравнительно-типологический
анализ керамического комплекса:
1-8, 17-30 – культура Лендьел Венгрии, Моравии, Словакии;
9-16, 31-44 – культура Винча В. М. 1:10 – 18-30, 32-44;
1 : 15 – 1; 1 : 6 – 2, 9, 10, 7, 15, 17, 31, остальные 1 : 8.
Рис. 25. Среднеиндоевропейские истоки позднеиндоевропейской
религии. Сравнительно-типологический анализ антропоморфной и
зооморфной пластики 1-4 – Винча (М. 1:3); 4-7 – Турдаш, Винча;
15-21 – Винча (М. (1:3- 15, 16, 18; 1:5-20, 21);
8, 9, 23 – Зенгеварконь, культура Лендьел; ,
10-14, 26-28 – КМК (Лендьел в Моравии): 10 – Стржелице – Склеп;
11 – Глубоке Машувке, Брно – Маломержице;
12 – Яромержице над Рокитну; 27 – Градиско у Кромержице;
28 – Велки Гарчаш (по Васичу, Мюллер-Карпе, Подборскому).
Рис. 26. Древнейшие этапы индоевропеизации Центральной
(Лендьел) и
Северной Европы (культура накольчатой
керамики). 1-6 – культура Винча: 1 – зооморфный сосуд;
2 – культовый сосуд – прототип курильницы;
3 – модель дома с украшением в виде головы животного;
4-6 – каменные топоры (1:9 – 2); 7-15 культура Лендьел:
7 – Абрахам (М. si :4); 9 – Стржелице (М. 1:8);
10 – Стржелице (1:9); 11-15 – Зенгеварконь (М. 1:2);
16-24 – культура накольчатой керамики в Польше, Германии;
16 – Познань – Дембиц; 17 – Фридберг – Фауербах (М. 1:4);
18 – Мосхайм (М. il : 16); 119 – Пухов (М. 1:4);
20-24 – Эрфурт (по Васичу, Новотному, Домбаи, Подборскому,
Мюллер-Карпе).
Рис. 27. Истоки позднеиндоевропейской архитектурной традиции.
Мегароны (1-8) и абсидные дома (9-14) в культурах неолита –
раннебронзового века Европы. 1 – культура Винча, втор. пол.
V тыс. – IV тыс. до н. э. Баньица;
2 – Сескло, IV тыс. до н. э.; 3 – Димини, Фессалия, IV тыс. до н. э.;
4 – Зенгеварконь, Венгрия, культура Лендьел,
ступень I, начало IV тыс. до н. э.; 5 – Бранч, Словакия,
культура Лендьел, ступень III, вторая половина IV тыс. до н. э.;
6 – Лерна, РЭ III, III тыс. до н. э.; 7 – Азеа, РЭ;
8 – Михельсберг + Горген, приальпийский вариант культуры
воронковидных кубков с чертами местного неиндоевропейского
субстрата, III тыс. до н. э.; 9 – Биланы, ЧССР, дом № 500; культура
Лендьел 1; 10:- Зенгеварконь, культура Лендьел 1;
11, 12 – Азеа; Рахмани, Фессалия, начало II тыс. до н. э.;
13 -Термос; 14 – Кораку,- Греция, поселения РЭ,
III тыс. до н. э. (по Судскому, Иовановичу,
Тодоровичу-Цермановичу,
по Домбаи, по Мюллер-Карпе).
Рис. 28. Обособление древнеевропейской общности
в составе позднеиндоевропейской общности.
ПИЕП III. Лендьел II (белорасписной) – культура
воронковидных кубков – КВК АВ. 1, 2 – Польша;
3 – Сводин, Словакия; 4 – Шлапаннце, Моравия;
5 – Тешетице-Кыевице; 6 – Зенгеварконь; 7 – Божице;
8 – Божице; 9 – Вроцлав Прачс (Моравия); 10 – Косин,
Щецин, ПНР; 11 – Брано – Маломерице; 12 – Божице;
13 – Стржелице; 14 – Яромержице над Рокитне;
15 – Зенгеварконь; 16, 17 – Стржелице; 18 – Кракув –
Могила, ПНР; 19 – Божице; 20 – Косин, Щецин;
22 – Брно – Маломерице; 23 – Котово, Познань, ПНР,
24, 25 – формы КВК АВ, не находящие аналогии
в культуре Лендьел. 1-6, 13-18 – керамика
белорасписного Лендьела (II ступень) из памятников
Моравии, Силезии; 7-12, 19-23 – керамика из древнейших
памятников КВК, ступени АВ, в Моравии и сарновской
ступени в Польше (по Подборскому, Кульчицкой, Домбаи).
Рис. 29. Колонизация Северной Европы праиндоевропейцами.
КВК АВ – Сарно-во – Баальберг. 1-19 – Баальбергская культура:
1 – Альтензин (М. 1:6); 2 – Самсвеген (М. 1:3); 3 – Тройсблиц
(М. 1:8); 4, 12 – Керфурт (М. 1:6); 5 – Ванслебен (М. 1 :6);
6 – Екартсберг (М. 1:6); 8 – Ашерслебен (М. 1:6);
9, 10 – Штеммерн (М. 1:3); 1,1 – Кедлинбург (М. 1:6);
13 – Вайсенфельс; 14 – Клостер Гронинген (М.1 :6);
,15 – ГДР; 16 – Чепловоды, ПНР; 17 – Браунсдорф (М. 1:6);
18 – Эрфурт – Ильверсгехофен; 19 – Праг – Бубенеч;
20, 22 – Сарново, КВК Польши. 23-29 – керамика из моравских
памятников КВК АВ: Божице (М. Г: 14).
Рис. 31. Интеграция северного и южного крыла
позднеиндоевропейской общности. ПИЕП IV. Лендьел III
(1-7, 18-27) – культура воронковидных кубков, Баальберг,
Пикутково (по Беренсу, Подборскому, Кульчицкой).
1-7 – Гатерслебен; 11-(17 – Баальберг, Германия (по Беренсу);
8-10 – формы керамического комплекса Гатерслебена,
не находящие аналогии в КВК; 18-27 – культура моравской
расписной керамики, КМК 4 ступени (по Подборскому);
28- 38 – Пикутково, ранний Вюрек Польши. М. 1 :9.
Рис. 30. Колонизация приальпийской зоны праиндоевропейцами.
Баальберг – Пфин, Альтхайм, Михельсберг, Шуссенрид.
1-9 – Баальберг; 10-18 – Альтхайм; (М. 1 : 12 – 10, 11; 1:7- 13-15,
17; 1:5- 12; 1:4 – 16); 19-24 – Шуссенрид (М. Л :9); 25-30 –
Михельсберг (М. 1 :7); 31-33 -Пфин (М. 1 : 7)
(по Мюллер-Карпе).
Рис. 32. Древнеевропейская общность в диахронии. КВК:
Баальберг – Зальц-мюнд – Вальтерниенбург – Бернбург.
1-7 – КВК баальбергской ступени (М. 1:3 – 1:14).
8-12 – КВК зальц-мюндской ступени, Германия:
8 – Обервешен (М. 1:12); 9 – Брашвиц (М. 1:7);
10 – Брашвиц; ЛИ – Хоентурм (М. 1:6); 12 – Рессен (М. 1:6);
13-18 – КВК вальтерниенбургской группы, ступени:
М. 1 : 6; 18 – Эбендорф (М. 1 : 12).
Рис. 33. Дезинтеграция южного крыла позднеиндоевропейской
общности. ПИЕП У. Луданица, Иордансмюль.
1-9 – Луданица, Словакия (М. 1:6- 1-6; 1:4 – 7-9).
10-15 – культура Бодрогкерештур, общие формы керамических
сосудов с группой Лендьел IV – Луданицей. (М. 1 : 8 и 1:5).
16-25 – культура Иордансмюль Чехии, Силезии:
16-21 – керамические формы, восходящие к лендьелскому ядру;
22-25 – керамические формы, включенные в Иордансмюль из КВК.
26-29 – культура воронковидных кубков Германий. 1, 4, 7, 9 – Бранч;
2 – Дудунцы; 3 – Топольчаны; 10 – Тибава (М. 1:5); 11-14 – Дешк
(М. 1:8 -12-14); 26 – Ашерслебен (М. 1 : 6); :29 – Эрфурт (М. 1 : 6).
Рис. 34. Начало дезинтеграции древнеевропейской общности.
Выделение из праиндоевропейской культуры – KBК –
производной культуры – КША (культуры шаровидных
амфор), (по Прибе, Мюллер-Карпе). 1-6, 13-116 – культура
воронковидных кубков: 1 – Альтезин (1:6); 2 – Божице
(1 : 14); 3 – Самсвеген (I :3); 4 – Рессен, гроб.; 5 – Ратибор
(1 :6); 6 – Керфурт (1 :6); 13 – Альтхайм (1:7);
14 – Баальберг; 15 – Бернбург, Хайлегенталь (1 :3);
16 – Зальцмюнд, Рессен (1 :6); 7-12, 17-20 – культура
шаровидных амфор: 7 – Коссенбауде (1 : 12); 8 – Репихау
(1 :6); 9-ill – Польша; 12 -Дрезден – Альтштадт (1:6);
17-19 -Польша; 20 – Брозани над Оржи (ЧССР, 1:4).
Рис. 35. Сосуществование древнеевропейского диалекта с
праиндоевропейской культурой воронковидных кубков.
КВК – КША. 1- 5, 11-13 – культура воронковидных кубков Польши:
1 – Бискупин (1:4); 2 -Крушвика (1:3); 3 – Радзеюв Куявский (1:6);
4, 5 – Швентослав (1:3); 11-Пфин, Нидервиль (1:10);
13 – КВК любоньской фазы, Мровин, Польша (1:3). (По Кульчицкой).
Рис. 36. Связи культуры шаровидных амфор с культурами
приальпийского круга. Альтхайм – Пфин – КВК – КША.
1-7 – керамика из приальпийских культур, принадлежащих к
региональным вариантам КВК; 8-14 – культура шаровидных
амфор Германии; 15-20 – КВК Германии; 21-26 – культура
шаровидных амфор Германии. В приальпийских культурах –
региональных вариантах КВК отмечаются те керамические
формы, имеющиеся в КША, которые единичны в КВК
Зальцмюнда, Баальберга, Вальтерниенбург-Бернбурга,
что дополняет предаствление о той основе,
на которой возникла КША.
Рис. 37. Классификация керамического комплекса КША
Польши, по Вислянскому.
Рис. 38. Истоки палеобалканского и протогреческогр субстрата.
Лендьел IV ступени (1-9); культура воронковидных кубков (10-(19);
Болераз (19-29); Баден (30-39).
(По Подборскому, Владару / Лихардусу, Немешовой-Павуковой).
Рис. 39. Центральноевропейское происхождение ядра
палеобалканекого и протогреческого субстрата. 1-8,
117-24 – Фессалия, поселение Аргисса (по Милойчичу);
9-16 – Лендьел IV (Луданица и Иордансмюль) (М. 1:6);
25-31 – КВК, ДЯК ( ), Коцофени, Рени (31).
Рис. 40. Центральноевропейский и балканский компонент в
Раннеэлладском I-III. 1-7 – раннеэлладские памятники Греции;
8-14 – культура Винча Д1 – Д2; Гумельница; 1
5-20 – раннеэлладские поселения Греции; 21-26 – Баден.
Рис. 41. Дезинтеграция древнеевропейской общности.
Происхождение культуры шнуровых керамик из
праиндоевропейской культуры воронковидных кубков.
Выделение общеиндоевропейского ядра керамического
комплекса в КШК, КВК, культуре Лендьел, культуре Винча.
1-7 – культура шнуровых керамик Германии:
1 – Масфельдская группа (М. 1:11); – Кётехау (1:7);
– Блшани, Франклебен (1:10); – Мансфельд (1:11);
8-14 – КВК баальбергской ступени, зальцмюндской,
вальтерниенбург-бернбургской 16, 18, 19, 21 – культура Винча;
,15, 17, 20 – культура Лендьел.
Рис. 43.1. Ареал ПИЕП II. Лендьел I.
Рис. 43.2. Ареал ПИЕП III. Лендьел. КВК АВ.
Рис. 42.1. Ареал РИЕП – раннеиндоевропейской прародины в
Анатолии. Чатал-Хююк (VII-Vl тыс. до н. э.) и финальная, стадия
среднеиндоевропейской прародины на Балканах – культура
Винча А, В (втор. пол. V тыс. до н. э.).
Рис. 44.1. Ареал ПИЕП IV. Лендьел III. КВК баальбергской ступени.
Рис. 44.2. Ареал ПИЕП V. Лендьел IV. КВК II ступени.
Рис. 45. Индоевропейский континуитет (28-20 вв. до н. э.).
Рис. 46. Древнейшие находки колесного транспорта в IV-III тыс. до н. з.
Римскими цифрами обозначены районы находок повозок, моделей повозок и отдельных колес повозок:
I – Центральная Европа. ПНР. Броночицы (рисунок повозки).
II – Центральная Европа. Словакия. Болераз. Радошин (модель повозки).
III – Центральная Европа. Венгрия. Потисье. ДЯ'К. Кетедьхаза (остатки повозок при могилах).
IV – Центральная Европа. Венгрия. Баден. Модели повозок.
V – Юго-Восточная Европа, Балканы. Винча (?).
VI – Юго-Восточная Европа. Болгария. Подунавье. ДЯК + КДК. Остатки повозки в могиле.
VII – Юго-Западное Причерноморье. ДЯК. Остатки повозки.
VIII – Поингулье. ДЯК. Остатки повозки.
IX – Нижнее Подне-провье. КДК. Остатки повозок в могилах.
X – Северо-Восточное Приазовье. ДЯК. Остатки повозок и Каменная могила с рисунками повозок.
XI – Нижнее Подонье. ДЯК. Остатки повозок.
XII – Нижнее и Среднее Прикубанье и Закубанье. КДК. Повозки.
XIII – Закубанье и Нижнее Прикубанье. Майкопская культура. Повозка.
XIV – Закавказье. Алазано-Беденская культура. Бедени. Повозки.
XV – Северо-Восточная Армения. Куро-аракская культура. Модели повозок.
XVI – Верхняя Месопотамия. Раннединастический III период. Модели повозок.
XVII – Средняя Месопотамия. Раннединастический III и II/III период. Модели.
XVIII – Южная Месопотамия. Раннединастический III период. Повозки в Уре, Кише. Модели повозок, рисунки на вазах, и сюжеты
глиптики.
XIX – Элам. Шумеро-эламская эпоха. Повозки. Рисунки повозок.
XX – Анатолия. Модели повозок времени Трои I-II.
XXI – Восточное Средиземноморье. Модели повозок. Рисунки повозок.
Рис. 47. Древнейшие четырехколесные повозки Древнего Востока III тыс. до н. э.
1 – пиктограмма из Урука, интерпретеруемая как изображение повозки;
2 – изображение волокуши на пиктограмме из Урука;
3 – изображение волокуши с носилками, ездоком и возницей; Раннединастический I (по Мюллер-Карпе);
4 – Сузы. Элам. Донжон; изображение повозки;
5 – Хафадже; ваза с росписью и изображением повозки.
6 – Ур, РД III; изображение повозки с онограми;
7 – Хафадже, РД III, культовая повозка, модель;
8 – Тель Хуэйра, модель повозки, РД III;
9 – Тепе Гавра, слой VI, модель повозки;
10 – Хараппа, модели повозок.
Рис. 48. Древнейшие свидетельства колесного транспорта в Европе. IV-III тыс. до н. э.
1 – Каменная Могила, Северное Приазовье; знаки на плитах, интерпретериемые как изображение повозки и запряжки быков;
2 – Зюшен, область Гессен, Германия; культура воронковидных кубков, мегалитическая гробница;
3, 4 – деревянные колеса из торфяников Голландии, культура воронковидных кубков;
5 – Броночицы, Юго-Восточная Польша, КВК, изображение повозки на сосуде старшей фазы КВК;
6 – Радошин, Словакия, группа Болераз, 28 в. до н. э.;
7 – Сигетсентмартон, Венгрия, Баден, модель повозки; 8 – Вунус, Кипр, 23-21 вв. до н. э. (по Даниленко, Хойслеру, Мюллер-Карпе,
Круку, Неймековой-Павуковой, Калицу); 9 – Анатолия, Троя I-II;
Рис. 49. Древнейшие погребения с повозками на Древнем Востоке и в Европе.
Раннединастический III Месопотамии, древнеямная культура, кубано-днепровская культура, майкопская культура.
1, 5 – повозки в погребениях, "царские гробницы Ура", РД III; 3 – Ур, Шумер, мог. 1232 с повозкой в могиле (по Беренсу);
2, 3 – модели повозок и колесницы с конской запряжкой в Тель Хуэйре, Верхняя Месопотамия, РД III (по Моортгату);
4, 6 – план и реконструкция повозки в погребении майкопской культуры, Павлоград 4/18, ст. Калининская Краснодарского края,
Нижнее Прикубанье (раскопки Сафронова, 1978 г.);
7 – Первоконстантиновка, Нижнее Поднепровье, погребение кубано-днепровской культуры с повозокой (по Ю. А. Шилову);
8 – Крупская 3/14, ст. Калининская, Краснодарский край, Нижнее Прикубанье, погребение кубано-днепровской культуры (раскопки
Сафронова, 1978 г.);
9 – Новотитаровская, рама от повозки (по Козенковой).
Литература
Абаев, 1965 – Абаев В. И. Скифо-европейские изоглоссы. М., 1965. Аветисян, 1984 – Аветисян Г. М. Государство
Митанни (военно-политическая история в XVII-XIII вв. до н. э.). Ер., 1984.
Авилова, 1979 – Авилова Л. И. К изучению позднетрипольского погребального обряда /I/ Советская археология.
1979. № 3. С. 58-68.
Агапов, Васильев, Пестрикова, 1979 – Агапов С. А., Васильев И. Б., Пестрокова В. И. Хвалынский могильник и
его место в энеолите Восточной Европы//Археология Восточно-Европейской лесостепи. Воронеж. 1979. С. 36-63.
Алексеев, 1974-Алексеев В. П. География человеческих рас. М., 1974. Алексеев, 1982 – Алексеев В. П. О самом
раннем этапе расообразования и этногенеза//Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе. М., 1982. С. 3255.
Алексеева, 1976 – Алексеева И. Л. О древнейших энеолитических погребения! | Северо-Западного
Причерноморья // Материалы по археологии Северного Причерш морья. Вып. 8. 1976. С. 176-186.
Алексеева, 1978 – Алексеева И. Л. Вопросы хронологии и периодизации ранней поры палеометаллической эпохи
Северно-Западного Причерноморья//Археологические исследования Северо-Западного Причерноморья. К-, 1978.
С. 56-65.
Амье, 1961-Amiet P. La glyptique mesopotamienne archaique. Paris, 1961. Амье, 1966-Amiet P. Elam. Paris, 1966.
Антоневич – Antoniewicz W. Das Problem der Wanderungen der Indogermanenuber die polnischen und ukrainischen
Gebiet//Qermanen und Indogermanen. Heidelberg. Band I. 1936.
Андреев, 1957 – Андреев Н. Д. Периодизация истории индоевропейского праязыка// Вопросы языкознания.
1957. № 2. С. 3-22.
Андреев, 1979 – Андреев Н. Д. Просодика вокализации раннеиндоевропейских гуттуральных спирантов и
становление позднеиндоевропейского аблаута // Исследования в области сравнительной акцентологии
индоевропейских языков. М., 1979. Андреев, 1986--Андреев Н. Д. Раннеиндоевропейский язык. М., 1986.
Андреев, 1982 – Андреев Ю. В. Крито-микенский мир // История Древнего Мира. Ранняя Древность. М., 1982.
Андреева, 1977 – Андреева М. В. К вопросу о южных связях майкопской культуры//Советская археология, 1977,
№ 1. С. 39-56.
Андреева, 1979 – Андреева М. В. Об изображениях на серебряных майкопски] сосудах//Советская археология.
1979. № 1. С. 22-34.
Арки, 1985 – Арки А. Об организации государства Эблы в III тыс. до н. э.// Древняя Эбла. М., 1985. С. 219-238.
Арки, 1985а – Арки А. Заметки о географическом кругозоре текстов//Древняя Эбла. М., 1985.
Археология УРСР. Кшв, 1971. Т. 1. Археология УССР. Киев, 1985, Т. 1.
Археологiчнi пам'ятки Прикарпаття i Волыни кам'яного вiку. Киев, 1981. Артеменко, 1967 – Артеменко И. И.
Племена Верхнего и Среднего Поднепровья в эпоху бронзы. М., 1967.
Артеменко, 1985 – Артеменко И. И. Среднеднепровская культура//Археологи Украинской ССР. Т. 1. Киев, 1985.
С. 364-375.
Афанасьева, 1979 – Афанасьева В. К. Гильгамеш и Энкиду. М., 1979. Бекер, 1947 – Becker С. J. Mosefunde
Lerkar, fra yngre Stenalder (Neolithic Pottery in Danish Bogs. A study of the Funnel Beaker Culture in Denmark).
Aab0ger, 194/ (1948).
Бекер, 1958 – Becker C. J. Aktuelle Probleme der Trichterbeherkultur//Bericht iiber V International Kongress fur Vor und Friihegeschichte. Hamburg, 1958. Berlin, 1961. C. 68-73.
Берг, 1961 – Берг Л. С. Избранные труды. Ихтиология. Т. IV. М. – Л., 1961.
Беренс, 1964 – Behrens H. Die neolitisch-fruhmetallzeitlichen Tierskelettfunde der Alten Welt. Berlin, 1964.
Беренс, 1973 – Behrens H. Die Jungsteinzeit im Mittelelbe – Saale Gebiet. Berlin, 1973.
Бериашвили М. Т. Хеттский погребальный обряд // Вестник ГМГ, XXXVI в.
Березанская С. С. Комаровская культура//Археология УССР. К. 1985. С. 428- 436.
Бетанкур, 1970 – Betancourt Ph. F. The Maikop cooper tools and their relationship to Cretan metallurgy //American
Journal of Archaeology. V. 74. N 4. 1970.
Берчу – Berciu D, 1966-Salcuta.//Enzyclopadisches Handbuch zu Ur – und Fruhgeschichte Europas. T. I. Prag, 1966.
Берчу, 1962 – Berciu D. A soomorphic "Sceptre" discovered in the Republic of Bulgaria and its cultural and
chronological position. //Dacia. T. YI. Bucarest, 1962.
Бестужев, Избицер, Трифонов, 1985 – Бестужев Г. П., Избицер Е. В., Трифонов В. А. Работы Кубанской
экспедиции ЛОИА АН СССР в зонах мелиорации (1978- 1984 гг.) // Археологические исследования в зонах
мелиорации. Итоги и перспективы их интенсификации. М. 1985. С. 34-35.
Библия. М., 1979.
Биккерман, 1975 – Биккерман. Хронология Древнего мира. М., 1975.
Блаватская, 1966 – Блаватская Т. В. Ахейская Греция. М., 1966.
Блаватская, 1976 – Блаватская Т. В. Греческое общество II тыс. до п. э. и его культура. М., 1976.
Бобринский, 1972 – Бобринский А. А., Мунчаев, Р. М. Из древнейшей истории гончарного круга на Северном
Кавказе // КСИА. № 108. С. 14-23.
Бобринский, 1978 – Бобринский А. А. Гончарство Восточной Европы. М., 1978.
БСЭ, 1972 – Большая Советская энциклопедия. Т. 10. 1972.
Банер,. 1956 – Banner L Die Baden (Peceler) Kultur. Budapest, 1956.
Бона, 1960 – Bona I. Clay models of Bronze Age Waggons and Wheels in the Middle Basin //Ada Archeologia
Hungaricae. 1960.
Бонгард-Левин, 1983 – Бонгард-Левин Г. М., Грантовский Э. А. От Скифии до Индии. Древние арии: мифы и
история. М., 1983.
Бопп, 1972 – Ворр Fr. Kleine Schriften zur vergleichenden Sprachwissenschaft. Leipzig, 1972.
Бош-Гимпера, 1961 – Bosch-Gimpera P. Les Indo-Europeens: problemes archeolo-ques, Paris, 1961.
Ботаническая география. Т. II.
Бринтон, 1890 – Brinton D. G. Races and peoples: lectures on science of etnography. N. Y., 1890.
Бромлей, 1973 – Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М., 1973.
Брукнер, 1974 – Brukner В., Jovanovic В., Tasic N. Prahistorija Vojvodine. Novi Sad, 1974.
Брукнер, 1969 – Brukner В. Zur Frage der territorialen Beziehungen der Vinca und Lengyel Gruppe // SZAUSAV. T.
17. Nitra, 1969.
Булич С. Очерк истории языкознания в России. Спб, 1904.
Васильев, 1976 – Васильев И. Б., Матвеева Г. И. Поселение и могильник у с. Съезжее//Очерки истории и
культуры Поволжья. Куйбышев, 1976, с. 73-96.
Васильев, 1978 – Васильев И. Б. Полтавкинские памятники Среднего Поволжья и некоторые вопросы
формирования срубной общности // Древние культуры Поволжья и Приуралья. Научные труды Куйбышевского
ГПИ. Куйбышев, 1978, с. 14-17.
Васильев, 1980 – Васильев И. Б. Энеолит лесостепного Поволжья // Энеолит Восточной Европы. Куйбышев,
1980. С. 27-52.
Васич 1932-1936-Vasic M. Prehistoriska Vinca. T. I-IV. Beograd, 1932-1936.
Великанова, 1975 – Великанова М. С. Палеоантропология Пруто-Днестровского междуречья. М., 1975.
Верещагин, 1956 – Верещагин Н. К.. Млекопитающие Кавказа. М. – Л., 1956. Вигасин, 1984 – Вигасин А. А.
Кашки и каппадокийские таблички // Источниковедение Истории Древнего Востока. М., 1984. С. 152.
Вигасин, 1984а – Вигасин А. А. Южная Азия до середины I тыс. до н. э. // Источниковедение истории Древнего
Востока. М., С. 271-320.
Виноградова, 1972 – Виноградова Н. М. Памятники переходного этапа Триполья BI – ВП в Поднестровье //
Советская археология. 1972. № 1. С. 36-56.
Виноградова, 1973 – Виноградова Н. М. Памятники переходного этапа Триполья BI – ВII в Побужье и
Поднепровье//КСИА АН СССР, 1973, вып. 134. С. 20-27.
Виноградова, 1974 – Виноградова Н. М. Трипольские племена Пруто-Днестров-ского междуречья в период
расцвета. Автореферат канд. дисс. М., 1974.
Вислянский, 1966 – Wislanski Т. Kultura amfor kulistych w Polsce polnocno-zachodniej. Wroclaw – Warszawa –
Krakow, 1966.
Вислянский, 1970 – Wislanski T. Globular Amphorae Kultur//Neolith in Poland. Warszawa, 1970.
Вислянский 1976 – Wislanski Т.
низменности//SPFFBU, Вто, 1976.
Главные
течения
развития
неолита
древнего
периода
в
Польской
Вопросы, 1956 – Вопросы методики сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков. М., 1956.
Воронцова, 1983 – Воронцова М. В. Развитие индоевропейских вокалических систем. Автореферат канд. дисс.
М., 1983.
Владар, 1979 – Vladar J. Praveka plastika. Tatran, 1979.
Власса, 1963 – Vlassa N. Sur 1'existence des equides domestiques dans la culture de Vinca – Turdas // Dacia, n. s.
XXII. Bucuresti, 1972.
Власса, 1972-Vlassa N. Chronology of the Neolithic in Transilvania in the light of the Tartaria settlement
stratigraphy//Dacia, n. s. VII.
Вратислав, 1976 – Vratislav Janak. Die Keramik vom Typus Retz – Kfepice – Bajc im mittleren Donaugebiet und ihre
Entstehungsprobleme.//SPFFBU, R. XXIV-XXV, Brno, 1976. C. 32:3.
Гадзяцкая, 1987 – Гадзяцкая О. О., Крайнев Д. А. Фатьяновская культура. Ярославское Поволжье//САИ В1-22.
М., 1987.
Гамкрелидзе, Иванов, 1980 – Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Ряды гуттуральных в индоевропейском//Вопросы
языкознания. № 5, с. 11-20. 1980.
Гамкрелидзе, Иванов, 1980а – Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Древняя Передняя Азия и индоевропейские
миграции//Народы Азии и Африки. 1980. № 1. С. 64-71. Гамкрелидзе, Иванов, 19806 – Гамкрелидзе Т. В.,
Иванов В. В. Реконструкция системы смычных общеиндоевропейского языка. Глоттализованные смычные в
индоевропейском//Вопросы языкознания. 1980. № 4. С. 21-35.
Гамкрелидзе, Иванов 1980в – Гамкрелизде Т. В., Иванов В. В. Передняя Азия и индоевропейская проблема.
Временные и ареальные характеристики общеиндоевропейского языка по лингвистическим и культурноисторическим данным // Вестник древней истории. 1980. № 3. С. 3-30.
Гамкрелидзе, Иванов, 1981 – Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Миграции племен-носителей индоевропейских
диалектов – с первоначальной территории расселения на Ближнем Востоке в исторические места их обитания в
Евразии // Вестник Древней истории. 1981. № 2. С. 11-33.
Гамкрелидзе, Иванов, 1984 – Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси.
1984.
Гарашанин, 1951 – Garasanin M. Hronologija vincanske grupe. Ljublana, 1951. Гарашанин 1978 – Гарашанин М.
Праистория тлу Србия. Београд, 1978. Гарашанин 1979 – Garasanin M. Praistorija jugoslavenskih zemlja. Belgrad,
1979. Гей, 1979 – Гей А. Н. Раскопки курганов на Понуре//Археологические открытия за 1979 г. М., 1980.
Гей, 1981 – Гей А. Н. Раскопки курганов на Понуре // Археологические открытия за 1981 г. М., 1981.
Гей, 1985 – Гей А. Н. Развитие представлений об энеолитие – раннем бронзовом веке Западного Предкавказья в
связи с работами на новостройках Краснодарского края // Археологические исследования в зонах мелиорации.
Итоги и перспективы их интенсификации. Л., 1985. С. 38-40.
Гей, 1986 – Гей А. Н., Каменецкий И. С. Северокавказская экспедиция в 1979- 1983 гг.//КСИА. № 188. С. 36-51.
Гей, 1987 – Гей А. Н. Костяные булавки эпохи бронзы в Предкавказье //Древности Кубани. Краснодар. 1987. С.
14-17.
География, 1951 – География животных. М., 1951.
Гарелли, 1985 – Гарелли П. Замечания по топонимике из архивов Эблы// Древняя Эбла. М., 1985. С. 280-297.
Георгиев, 1958 – Георгиев В. Исследования по сравнительному языкознанию. М., 1958.
Георгиев, 1970 – Георгиев В. Писменността върху глинената плочка от с. Градешница//Археология, кн. 3. 1970.
С. 7-9.
Гептнер, 1972 – Гептнер В. Г., Слудский А. А. Млекопитающие Советского Союза. "Высшая школа". М., 1972.
Герасимова, 1982 – Герасимова И. П., Величко А. А. (ред.) Палеогеография Европы за последние сто тысяч лет.
(Атлас-монография). М., 1982.
Геродот – Геродот. История в 9 книгах. Перевод и примечания Г. А. Стратанов-ского. Л., 1972.
Гиндин, 1967 – Гиндин Л. А. Язык древнейшего населения юга Балканского полуострова: Фрагмент
индоевропейской ономастики. М., 1967.
Гиндин, 1981 – Гиндин Л. А. Древнейшая ономастика Восточных Балкан: Фрако-хеттолувийские и фракомалоазийские изоглоссы. София, 1981.
Гиджрати, 1986 – Гиджрати Н. И. Новые данные о каменном веке Северной Осетии// Новые материалы по
археологии Центрального Кавказа. Орджоникидзе, 1986. С. 8-30.
Гимбутас, 1970 – Gimbutas M. The Kurgan culture //Actes clu VII CISPP. Prague. Гимбутас, 1973 – Gimbutas M. Old
Europe since 7000-3500 В. С.: the earliest European civilization before the infiltration of the Indoeuropean
peoples//The journal of the indo-european studies. V. I, nl, C. 1-21.
Глонти, 1987 – Глонти Л. И., Джавахишвили А. И. Новые данные о многослойном памятнике эпохи энеолита –
поздней бронзы в Шида Карли – Бериклдееби // КСИА, № 192. 1987. С. 80^87.
Горелик, 1985 – Горелик М. В. Боевые колесницы Переднего Востока III-II тыс. до н. э.//Древняя Анатолия. М.,
1985. С. 183-203.
Грантовский, 1970-Грантовский Э. А. Ранняя история иранских племен Передней Азии. М., 1970.
Грбич, 1933-1934 – Могильник Ботош под Зренянином//Старинар, III. Гриббин, Лэм, 1980 – Гриббин Дж., Лэм Г.
Г. Изменения климата за исторический период.//Изменения климата. Л., "Гидрометеоиздат", 1980. С. 102-121.
Громова, 1940 – Громова В. И. Об ископаемых остатках козы и других домашних животных в СССР//Проблема
происхождения, эволюция и породообразования домашних животных. Т. 1. М. – Л., 1940.
Гудено, 1970 – Goodenough W. Н. Evolution of pastoraling and Indo-European origins // Indo-European and IndoEuropeans, 1970..
Даниленко, 1969 – Даниленко, В. Н. Неолит Украины. К., 1969. Даниленко, 1972 – Даниленко В. Н., Шмаглш М.
М. Про один поворотний момент в icTOpii неол!тичного населения П{вденно! Европи // Археолопя. № 6. 1972. С.
3-19.
Даниленко, 1974 – Даниленко В. Н. Энеолит Украины. Киев. 1974. Даниленко, 1985 – Даниленко В. Н. БугоДнестровская культура // Археология УССР. Т. 1. К., 1985. С. 118-126.
Даниленко, 1986 – Даниленко В. М. Кам'яна могила. Киiв, 1986.
Даниел, 1958 – Daniel G. the Binders of Western Europe.
Дебец, 1948 – Дебец Г. Ф. Палеоантропология СССР. М., 1948. Девото 1962 – Deuoto G. Origini Indoeuropee.
Firenze, 1962.
Деревья и кустарники. Т. П.
Дергачев, 1978 – Дергачев В. А. Пiзньотрипiльскi могильник Данку//Археологiя, 1978, № 28. С. 56-65.
Дергачев, 1978а – Дергачев В. А. Выхватинский могильник. Кишинев, 1978.
Дергачев, 1980 – Дергачев В. А. Памятники позднего триполья. Кишинев, 1980.
Дергачев, 1986 – Дергачев В. А. Молдавия и соседние территории в эпоху бронзы. Кишинев, 1986.
Державин, 1985 – Державин В. Л. О погребениях ямной культуры в степях Центрального
Предкавказья//Археологические исследования в зонах мелиорации. Итоги и перспективы их интенсификации. М.
1985. С. 41-42.
Десницкая, 1955 – Десницкая А. В. Вопросы изучения родства индоевропейских языков. М. – Л. 1955.
Джапаридзе, 1976 – Джапаридзе О. М. К этнической истории грузинских племен по данным археологии.
Тбилиси, 1976 (на груз. яз.).
Дискуссии, 1969 – Diskussionsbeitragel/SZ AUSAV. Nitra. 1969. С. 587-597.
Джордано, 1960 – Джордано Г. Средиземноморье // География лесных ресурсов земного шара. М., 1960. С. 331375.
Дмитриевич, 1973 – Dimitrijevic S., Tasic N. Eneolitique // Epoque prehistorique et protohistorique en Jougoslavie.
Beog.rad, 1973.
Доистория Чехии – Praveke Dejiny Cech. Praha, 1978.
Долуханов, 1984 – Долуханов П. М. Неолитическая революция в Передней Азии: экологические, культурноисторические и лингвистические аспекты // Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока.
Тезисы и доклады конференции. Ч. 1. М., 1984. С. 29-31.
Домбаи, 1960 – Bombay J. Die Siedlung und das Graberfeld in Zengovarkony// Archaeologia Hungarica. T. XXXVII.
1960. Budapest.
Дьяконов, 1980 – Дьяконов И. М. Фригийский язык // Древние языки Малой Азии. М., 1980. С. 357-377.
Дьяконов, 1982 – Дьяконов И. М. О прародине носителей индоевропейских диалектов // Вестник Древней
истории. 1982, № 3. С. 3-37. Ч. 1.
Дьяконов, 1982а – Дьяконов И. М. О прародине носителей индоевропейских диалектов // Вестник Древней
истории, 1982. № 4. Ч. II.
Дьяконов, 1983 – Дьяконов И. М. Типы этнических передвижений в ранней древности (с конца IV по начало I
тыс. до н. э.) //Древний Восток. Ереван, 1983, т. 4. С. 5-23.
Дьяконов, 1984 – Дьяконов И. М. Сравнительное языкознание, история и другие смежные науки //
Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Тезисы и доклады конференции. Ч. 2. М., 1984.
Дьяконов, 1988 – Дьяконов И. М., Старостин С. А. Хуррито-урартские и восточнокавказские языки//Древний
Восток. Этнокультурные связи. LXXX. М., "Наука", 1988. С. 164-207.
Дюмезиль, 1976 – Дюмезиль Ж. Осетинский эпос и мифология. М., 1976.
Дюмезиль, 1986 – Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М., 1986.
Елизаренкова, 1987 – Елизаренкова Т. Я. Ведийский язык. М., 1987.
Елизаренкова, 1979 – Елизаренкова Т. Я., Топоров В. Н. Древнеиндийская поэтика и ее индоевропейские истоки
//Литература и культура древней и средневековой Индии. М., 1979. С. 36-88.
Ечеди, 1979 – Escedy I. The People of the pit grave in Eastern Hungary. Budapest, 1979.
Животный мир СССР. Т. 1. М. -Л., 1937.
Жуковский, 1964 – Жуковский П. М. Культурные растения и их сородичи. Л., 1964.
Запотоцкий, 1957 – Zapotocki М. К problemu pocatku kultury nalevkovitych poharu//Archeologicke rozhledy. R. IX.
1957. S. 2.
Захарук, 1962 – Захарук Ю. М. Вопросы хронологии культур энеолита и ранней бронзы Прикарпатья и
Волыни//КСИА ИА АН УССР. Вып. 12. С. 48-52.
Захарук, 1977 – Захарук Ю. М. Племена енеолiтичной епохи//Iсторiя УкраiнсьKoi PCP. Т. 1. К., С. 70-90.
Захарук, Телегин, 1985 – Захарук Ю. Н., Телегин Д. Я. Культура линейно-ленточной керамики//Археология
УССР. Т. 1. Киев. С. 126-133.
Збенович В. Г., 1972 – Збенович В. Г. Хронолопя пiзнього Тритлля // Археологiя, 1972, № 7. С. 3-25.
Збенович, 1974 – Збенович В. Г. Позднетрипольские племена Северного Причерноморья. Киев, 1974.
Збенович, 1976 – Збенович В. Г. Позднее Триполье и его связь с культурами Прикарпатья и Малопольши//Acta
Archeologica Carpathica, 1976, № 16. С. 21-58.
Збенович, 1976а – Збенович В. Г. К проблеме связей Триполья с энеолитическими культурами Северного
Причерноморья // Энеолит и бронзовый век Украины. Киев 1976. С. 57-69.
Збенович, 1980 – Збенович В. Г. Трипольское поселение Барнашевка на Днестре. К., 1980.
Зернов, 1936 – Зернов С. А., Кузнецова Н. Я. Животный мир. М. – Л., 1936.
Зирра, 1960 – Зирра В. Культура погребений с охрой в закарпатских областях Румынской народной республики
// Материалы и исследования по археологии Юго-Запада СССР и РНР. Кишинев, 1960.
Златковская, 1971-Златковская Т. В. Возникновение государства у фракийцев (VII-V вв. до н. э.). М., 1971. С.
172, 174, 176.
Иванов, 1965 – Иванов В. В. Общеиндоевропейская, праславянская и анатолийская языковые системы. М., 1965.
Иванов, 1980 – Иванов В. В. Анатолийские языки//Древние языки Малой Азии. М., 1980. С. 129-160.
Иванов, 1983 – Иванов В. В. История славянских и балканских названий металлов. М., 1983.
Иванов, 1984 – Иванов В. В. К проблеме языковой принадлежности носителей культур линейно-ленточной
керамики и лендьелской культуры Центральной Европы V-IV тыс. до н. э.//Античная балканистика. Карпатобалканский регион в диахронии. М., 1984. С. 13-14.
Иванов, 1985 – Иванов В. В. Об отношении хаттского языка к северо-западным кавказским//Древняя Анатолия.
М., 1985. С. 26-60.
Иессен, 1950 – Иессен А. А. К хронологии "больших кубанских" курганов//Советская археология. 1950. № 7. С.
157-200.
Иллич-Свитыч,
1964
–
Иллич-Свитыч
В.
М.
Древнейшие
контакты//Проблемы индоевропейского языкознания. М., 1964. С. 3-12.
индоевропейско-семитские
языковые
Иллич-Свитыч, 1967 – Иллич-Свитыч В. М. Материалы к сравнительному словарю//Этимология. М., 1967. С. 321373.
Иллич-Свитыч, 1968 – Иллич-Свитыч В. М. Соответствия в смычных ностратиче-ских языках//Этимология. М.,
1968. С. 304-305.
Исаев, 1970 – Исаев И. И. Сто тридцать равноправных. М.
Иованович, Глишич, 1960. Енеолитско населье у Iакову под Кормадина // Старинар, н. с. XI. 1960. С. 113-142.
История, 1982 – История Древнего Мира. Ранняя древность. Кн. 1, М., 1982.
История, 1983 – История Древнего Востока. Месопотамия. Ч. 1. М., 1983.
История, 1988 – История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги
рабовладельческой цивилизации. Ч. II. Передняя Азия. Египет. М., 1988.
Калиц, 1970 – Kalicz N. Neue Forschungsergebnisse der Lengyel Kultur in Ungarn//Actes CISPP. Prag. 1970. C. 439.
Калиц, 1972 – Kalicz N. Die neolithische Sopot – Bicske Kuitur//Archaeologial Ertesito. V. 99. 1972. C. 1 – 14.
Каменска, 1969 – Kamienska J. Fruhe Entwicklungsphasen der Lengyel Kuitur in Kleinpolen//SZ AUSAV. Nitra, 1969.
C. 207-218.
Каменска, 1970 – Kamienska J., Kozlowski. The Lengyel and Tisza cultures//Neolith in Poland. Warszawa. 1970. C.
76-143.
Каменецкий И. С. Археологическая культура, ее определение и интерпретация// Советская археология. 1970. №
2. С. 18 и cл.
Каменхубер А. Хеттский язык//Древние языки Малой Азии. М., 1980. С. 23-98. Ким, 1984 – Ким О. А. Древний
город Средней Азии (к вопросу о его формировании // Раннеклассовые формации. Теоретические проблемы
становления государства и города. М., 1984. С. 53-58.
Кири, 1912 – Кеагу С. F. The dawn of history N. Y. 1921.
Кияшко, 1974 – Кияшко В. Я. Энеолит – бронзовый век Нижнего Подонья. Автореферат канд. дисс. М., 1974.
Кияшко, 1987 – Кияшко В. Я- Многослойное поселение Раздорское I на Нижнем Дону//КСИА. Вып. 192. М., 1987.
С. 73-80.
Кларк, 1968 – Ciark D. L. Analitical archaeology. London. 1968.
Клейн Л. С. Проблема определения археологической культуры // Советская археология. 1970. № 2. С. 37 и ел.
Клейн Л. С.-Klejn L. S. Kossinna im Abstand von vierzig Jahren//Jahresschrift mitteldeutsch Vorgeschichte. n58.
Halle/Saale. 1974. C. 7-55.
Кленгель, 1985 – Кленгель Х. Архивы Эблы и история Сирии: проблемы и перспективы // Древняя Эбла. М.,
1985. С. 206-219.
Кнауэр, 1912 – Knauer F. Der russische Nationalname und die indogermanisch Urheimat // Indogermanische
Forschungen. 31. 1912. C. 67-88.
Климов, 1961 – Климов Г. А. О лексико-статистической теории. М. Сводеша//Вопросы теории языка в
современной зарубежной лингвистике. М., 1961. С. 245.
Климов, 1964 – Климов Г. А. Этимологический словарь картвельских языков. М., 1964.
Климов, 1980 – Климов Г. А., Алексеев М. В. Типология кавказских языков. М., 1980.
Ковалева, 1979 – Ковалева И. Ф. Вытянутые погребения Днепровского ареала волго-днепровской культурноисторической общности эпохи энеолита // Курганные древности Степного Поднепровья. Днепропетровск. 1979.
Ковалева, 1980 – Ковалева И. Ф. Кильчинская группа энеолитических вытянутых погребений//Курганы Степного
Поднепровья. Днепропетровск. 1980. С. 42-46.
Ковалева, 1987 – Ковалева И. Ф. История населения пограничья лесостепи и степи Левобережья Поднепровья в
позднем энеолите – бронзовом веке. Автореферат док. дисс. К. 1987.
Ковальчик, 1970 – Kovalcik. The Funnel Beaker Culture//Neolith in Poland. 1970.
Ковпаненко, 1978 – Ковпаненко Г. Т., Бунятин, Гаврилюк Н. А. Курганы на Южном Буге. К. 1978. С. 7-133.
Кожин, 1985 – Кожин П. М. К проблеме происхождения колесного транспорта// Древняя Анатолия. М., 1985. С.
169-183.
Козловский, 1970 – Kozlowski.
Oberschlesien//Actes CISPP. Praha.
Einige
Probleme
aus
der
relativen
Chronologie
des
Aneolithikums
in
Комша, 1974 – Cotnsa M. Dudesti. Bucarest. 1974.
Колосов, 1985 -Колосов Ю. Г. Неолит Крыма//Археология УССР. Т. 1. 1985. С. 150-156.
Кондукторова, 1973 – Кондукторова Т. С. Антропология населения Украины мезолита, неолита и эпохи бронзы.
М., 1973.
Конькова, 1979 – Конькова Л. В. Металлографическое исследование металлических изделий из памятников
усатовского типа.//В кн.: Патокова Э. Ф. Усатовское поселение и могильники. К. 1979. С. 161-178.
Копперс, 1934 – Koppers W. Die Indogermanenfrage im Lichte der vergleichenden Volkerkunde. // Congress
International des Sciences antropologiques et etnologiques. London. 1934. C. 185-187
Кореневский, 1974 – Кореневский С. Н. О металлических топорах майкопской культуры // СА. 1974. № 3.
Коссина, 1921 – Kocssinna G. Die Indogermanen. Ein Abriss I. Das indogermanische Urvolk. Leipzig. 1921.
Коштуржик, 1976 – Kosufik P. Состояние исследований культуры с моравской расписной керамикой в городище
вблизи Крамолина (район Тржебич) // SPF FBU, 1976. С. 112.
Крае, 1957 – Krahe H. Indogermanisch und alteuropaisch.//Saeculurn. 1957. С. 1-16.
Крае, 1964 – Krahe H. Unsere altesten Flussnamen. Wiesbaden. 1964.
Краснов, 1987 – Краснов Ю. А. Древние и средневековые пахотные орудия Восточной Европы. М., 1987.
Кроссланд – Grassland R. A. Immigrants from the North.//Cambridge Ancient History V. I. Pt. 2. C. 824-876.
Кругликова, 1984 – Кругликова И, В. Античная археология. М., 1984.
Крук, 197,.- Kruk J., Milisauskas S. Excavations at the Funnel Beaker Site Bronocice // Archaeologia Polona. N 18.
1977.
Ксироторис, 1980 – Xirofiris N. I. The Indo-Europeans in Greece: An antropological approach to the population of
bronze age of Greece.//Journal of the Indo-european studies. V. 8. N 1/2. 1980. C. 201-210.
Круц, 1977 – Круц В. А. Позднетрипольские памятники Среднего Поднепровья. К. 1977.
Кушнарева, 1970 – Кушнарева К. X., Чубинишвили Т. Н. Древние культуры Южного Кавказа. Л., 1970.
Круц, 1976 – Круц С. И. Антропологические особенности населения
Украины//Энеолит и бронзовый век Украины. К-, 1976. С. 222- 232.
срубной
культуры
территории
Кюне, 1976 – Kuhne H. Die Keramik von Tell Chuera und ihre Beziehungen zu Funden aus Syrien – Palastina, der
Turkey und dem Iraq. Berlin, 1976.
Лавров, 1960 – Лавров Л. И. Дольмены Северо-Западного Кавказа//Труды Абхазского института языка,
литературы и истории. Т. XXXI. Сухуми, 1960.
Лагодовська, 1962 – Лагодовська О. Ф., Шапошникова О. Г., Макаревич М. Л. Михайливське поселения. К., 1962.
Левицький, 1929 – Левицький I. Пам'ятки мегалiтичноi культури на Волынi // Антропологiя. Т. 2. 1929. С. 192222.
Латынин,
1967
–
Латынин
Б.
А.
Молоточковидные
булавки,
их
культурная
датировка//Археологический сборник Государственного Эрмитажа. Вып. 9. Л., 1967.
атрибуция
и
Леве, 1959 – Lowe G. Kataloge zur mitteldeutschen Schurkeramik. Berlin, 1959.
Лелеков, 1982 – Лелеков Л. А. Термин 'арья' в древнеиндийской и древнеиранской традиции//Древняя Индия.
М., 1982. С. 149-156.
Лисицына, 1980 – Лисицына Г. Н., Прищепенко Л. В. Палео-ботанические находки Кавказа и Ближнего Востока.
М., 1980.
Лукас, 1965 – Lucas W. Kataloge zur mitteldeutschen Schnurkeramik. 1965. Т. 2.
Лихардус, 1970 – Lichardus J. Chronologie des Fruh – und Mittelneolithikums in der Ostslovakei//Actes du CISPP.
Prague. 1970. C. 413.
Ллойд, 1984 – Ллойд С. Археология Месопотамии. М., 1984.
Ложек, 1971 – Lozek V. Голоцен.//Slovenska Archeologia. 1971.
Ломтатидзе, 1956 – Ломтатидзе К. В. Некоторые вопросы иберийско-кавказского языкознания//Вопросы
языкознания. № 24. 1956. С. 73-82.
Лоренцова, 1976 – Lorencova А. Останки человеческих скелетов из неолитического поселения в ТешетицахКиевцах//SPFBU. Brno. 1976. С. 196.
Лоон, 1985 – Лоон ван М. Н. Конец периода
интерпретации//Древняя Эбла. М., 1985. С. 52-61.
Ранней
бронзы
в
Сирии.
Проблемы
хронологии
и
Майсурадзе, 1986 – Майсурадзе В. Г. Материальная культура бассейна верховьев р. Иори-Алазани в эпоху
бронзы – железа//Автореферат канд. дисс. .Ереван. 1986.
Макаев, 1977 – Макаев Э. А. Общая теория сравнительного языкознания. М, 1977.
Макаев, 1956 – Макаев Э. А. Проблемы индоевропейской ареальной лингвистики. М., 1956.
Макей, 1943 – Mackay E. G. H. Chanchu-Daro. Excavations 1935-36. N-Haven, 1943.
Максвел-Хислоп, 1974-Maxwell-Hyslop К.. Western Asiatic Jewellery L. 1974.
Мэллоун, 1968 – Mallowan E. E. L. The early Dynastic period in Mesopotamia // Cambridge Ancient History. I-II, fasc.
62. Cambridge. 1968.
Марина, 1978 – Марина З. П. Периодизация и хронология погребений ямной культуры в междуречье Орели и
Самары//Курганные древности Степного Поднепровья III-I тыс. до н. э. Днепропетровск. 1978. С. 56-71.
Марина, 1979 – Марина 3. П. Культурно-хронологическое положение погребений Орельско-Самарского
междуречья в системе древнеямных памятников//Курганные древности Степного Поднепровья III-I тыс. до н. э.
Вып. 3. Днепропетровск, 1979. С. 80-88.
Маркевич, 1974 – Маркевич В. И. Памятники эпох неолита и энеолита//Археологическая карта Молдавской ССР.
Вып. 2. Кишинев. 1974.
Маркевич, 1974а – Маркевич В. И. Буго-днестровская культура на территории Молдавии. Кишинев. 1974.
Маркович, 1974 – Марковин В. И. Дольменная культура и вопросы раннего этногенеза абхазо-адыгов. Нальчик.
1974.
Марковин, 1978 – Марковин В. И. Дольмены Западного Кавказа. М., 1978.
Массон, 1970 – Массой В. М. Экономические предпосылки сложения раннеклассового общества, рабовладения и
феодализма. М. 1970. С. 57.
Маттиэ, – Маттиэ П. Царский дворец G в Эбле и протосирийские архитектурные традиции//Древняя Эбла. М.
1985. С. 34-52.
Махник, 1979 – Machnik J. Krzjg kulturowy ceramiki sznurowej//Prahistoria ziem Polskich. T. II. Wroclaw – Warszawa
– Krakow – Gdansk. C. 338-412.
Мачавариани, 1964 – Мачавариани Г. И. Вопросы об индоевропейско-картвельских (южнокавказских)
типологических паралллелях//VII Международный конгресс антропологических и этнографических наук. М.
1964.
Мейе, 1938 – Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М. – Л. 1938.
Мейер, 1948 – Meyer E. Die Indogermanen Frage. Marburg. 1948.
Мелларт Дж., 1985 – Мелларт Дж. Торговля и торговые пути между Северной Сирией и Анатолией (4000-1500 гг.
до н. э.) //Древняя Эбла. М. 1985. С. 20-34.
Мелларт, 1982 – Мелларт Дж. Древнейшие цивилизации Древнего Востока. М. 1982.
Мелларт, 1971 – Mellaart J. Anatolia circa 4000-2300 // Cambridge Ancient History. Cambridge. 1971.
Mellaart J. Anatolia and the Indo-Europeans//Journal of the Indo-European Studies. V. 9. 1981. C. 135-149.
Мэллори, 1973 – Mallory J. A short of the, Indo-European problem // Journal of Indo-European Studies. N 1. Spring.
1973. C. 21-66.
Мэллори, 1977 – Mallory L P. The Chronology of the early Kurgan tradition, Pt. 2//Journal of Indo-European Studies.
V. 5. N 4. 1977. C. 339-368.
Мэллори, 1981-Mallory J. P. The ritual treatment of the horse in the early Kurgan tradition//Journal of Indo-European
studies. V. 9. № 3/4. 1981. C. 205-226.
Мерперт, 1961-Мерперт Н. Я. Некоторые вопросы истории Восточного Среди земноморья
индоевропейской проблемой//Краткие сообщения Института археологии. Вып. ,83. 1961, С. 3-8,
в
связи
с
Мерперт, 1965 – Мерперт Н. Я. О связях Северного Причерноморья и Балкан в раннем бронзовом веке//КСИА.
Вып. 105. 1965. С. 10-20.
Мерперт, 1968 – Мерперт Н. Я. Древнейшая история населения степной полосы Восточной Европы//Автореферат
докт. дисс. М., 1968.
Мерперт, 1974 – Мерперт Н. Я. Древнейшие скотоводы Волжско-Уральского междуречья. М. 1974.
Мерперт, 1976 – Мерперт Н. Я. Древнеямная культурно-историческая область и вопросы формирования культур
шнуровой керамики // Восточная Европа в эпоху камня и бронзы. М. 1976. С. 103-128.
Мерперт, 1980 – Мерперт Н. Я. Проблемы энеолита степи и лесостепи Восточной Европы//Энеолит Восточной
Европы. Куйбышев. 1980. С. 3-26.
Мерперт, 1978 – Мерперт Н. Я. Миграция в эпоху неолита и энеолита // Советская археология. № 3. М. 1978. С.
9-28.
Мерперт, 1984 – Мерперт Н. Я. Этнокультурные изменения на Балканах на рубеже энеолита и раннебронзового
века//Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. М. 1984.
Мерперт, 1988 – Мерперт Н. Я-. Об этнокультурной ситуации IV-III тыс. до н. э. в циркумпонтийской
зоне//Древний Восток. Этнокультурные связи. Вып. 80. М. 1988. С. 7-36. МИА № 3 – Материалы и исследования
по археологии. М. – Л. 1941.
Мизиев, 1973 – Мизиев И. М., Бетрозов Р. Ж., Нагоев А. X. Археологические раскопки 1972 г. в КабардиноБалкарии. Нальчик. 1973.
Милденбергер, 1953 – Mildenberger W. Studien zum mitteldeutschen Neolitikum. Leipzig. 1953.
Миллер, 1913 – Миллер В. Ф. Древнеиндийское сказание о потопе // Сборник в честь семидесятилетия Д. Н.
Анучина. М. 1913.
Милойчич, 1949 – Milojcic V. Chronologie der jungeren Steinzeit Mittel – und Sudosteuropas (West). Berlin. 1949.
Митря, 1983 – Mltrea J. Le sceptre de pierre de Mogosesti – Siret dep. d'lasi Roumanie. Problemes d'origine et
datation//Thraco – Dacia. T. IV. 1-2. Bucuresti.
Мовша, 1972 – Мовша Т. Г. Перioдизацiя i хронологiя середнього та пизньго Трипiлля // Археологiя, 1972. Вып. 5.
С. 3-23.
Монгайт, 1973 – Монгайт А. Л. Археология Западной Европы. Каменный век. М. 1973.
Монгайт, 1974 – Монгайт А. Л. Археология Западной Европы. Бронзовый век, М. 1974.
Моортгат, 1940 – Moortgat A. Vorasiatische Rollsiegel. Berlin. 1940.
Моортгат, 1958 – Moortgat A. Tell Chuera in Nord-Ost Syria //WAAF. Bd. 14. 1958. Koln.
Моортгат, 1965 – Moortgat A. Tell Chuera in Nord-Ost Syrien//WAAF. Bd. 31. 1965. Kooln.
Моортгат, 1975 – Moortgat A. Tell Chuera in Nord-Ost Syrien//WAAF. H. 8. 1975. Berlin.
Мунчаев, 1975 – Мунчаев Р. М. Кавказ на заре бронзового века. М. 1975.
Мунчаев, 1986 – Мунчаев Р. М. Погребальные комплексы с сосудами на ножках из Бамутских курганов эпохи
бронзы // Новое в археологии Северного Кавказа. М. 1986. С. 27-39.
Мух, 1902 -Much М. Die Heimat der Indo-Germanen. Berlin. 1902.
Мэллоуен, 1968 – Mallowan M. E. L. The early Dynastic period in Mesopota-nia//Cambridge Ancient History. I-II. Fasc.
62. Cambridge, 1968.
Мюллер-Карпе, 1968 – Muller-Karpe H. Handbuch der Vorgeschichte Bd. II. Bonn.
Некель, 1944 – Neckel G. Die Frage nach der Urheimat der Indo-Germanen in Germanentum. Leipzig. 1944.
Немешова-Павукова, 1964 – Nemejcovd-Pavukovd V. Sidlisko bolerazkeho typu v Nitrianskom Hradku//SJovenska
Archeologia. T. 12. 1964. C. 163-268,
Немешова-Павукова, 1970 – Nemejcovd-Pavukovd V. – Siska S. Chronologische Beziehungen des alteren
Aneolithikums in der Slowakei zu Ost-und Sudosteuropa//Actes du VII CISPP. Prague. 1970.'C. 443-447.
Немешова-Павукова, 1977 – Nemejcovd-Pavukovd V., Baztu Z. Aneolithische Siedlung der Boleraz-Gruppe in
Radosina//Slovenska Archeologia. T. 25-2. 1977.
Немешова-Павукова, 1981 – Nemejcovd-Pavukovd V. Nacrt periodizacie Badensej kultury a jej chronologickych
vztahov k Juhovychodnej Europe // Slovenska Archaelogia. T. XXIX-2. 1981. C. 267-293.
Неолит, 1979 – Praistoria Ziem polskich. T. 2. Neolit. 1979. (M. Godlowska, A. Kulczycka- Leciejewiczona, J. Machnik,
T. Wislanski). Wroclaw. 1979.
Неуступный, 1980 – Neustupny E. The accuracy of radiocarbon dating // Nobel Symposuim 12. Radiocarbon
Variations and Absolute Chronology. N-Y, London.
Неуступный, 1970 – Neustupny E. New aspects of the Battle Axe Problem//Actes du YII CISPP. C. 494-500.
Неуступный, 1969 – Neustupny E. Discussions // SZ AOSAV.
Неуступный, 1976 – Neustupny J. Archaeological comments to the Indo-European problem//Origin). V. X. 1976. C. 7,
18.
Неуступный, 1976 – Neustupny E. Paradigmata ve Stredoevropskem Neolitu// SPFFBU. 1976. Brno. C. 131.
Неуступный, 1981 – Neustupny E. Das Aneolithikum Mitteleuropas " Jahreschriit mitteldeutschen Vorgeschichte. 63.
1981. C. 177-187.
Неуступный, 198la -Neustupny E. Mobilitat der aneolithischen Populationen//Slovenska Archeologia. T. XXIX-1. 1981.
Неуступный, 1983 – Neustupny E. The demography of prehistoric cemeteries//Pamatky archeologicke. T. LXXIV.
1983. Praha.
Неуступный, 1983a – Neustupny E. Demografie Pravekych Pohfebist. Praha. 1983. C. 149-159.
Hexaee, 1983 – Нехаев А. А. Новое поселение майкопской культуры // Вопросы археологии Адыгеи. Майкоп.
1983. С. 16-32.
Нехаев, 1984 – Нехаев А. А. Некоторые вопросы изучения поселения Свободное // Вопросы археологии Адыгеи.
Майкоп. 1984. С. 69-79.
Нехаев, 1985 – Нехаев А. А. Работы Адыгейской археологической экспедиции// Археологические исследования в
зонах мелиорации. Итоги и перспективы их интенсификации. Л. 1985. С. 59-60.
Нехаев, 1986 – Нехаев А. А.//Советская археология, 1986. №
Нехаев, 1987 – Нехаев А. А. Закубанье и степь в эпоху раннего металла//Древности Кубани. Материалы
семинара. Краснодар, 1987. С. 22-24.
Нечитайло, 1978 – Нечитайло А. Л. Верхнее Прикубанье в бронзовом веке. К, 1978.
Николаев, 1984 – Николаев
балканистика. М. 1984. С. 29.
С.
Л.
"Кавказоидные"
элементы
палеобалканского
субстрата//Античная
Николаев, 1985 – Николаев С. Н. Северокавказские заимствования в хеттском и древнегреческом // Древняя
Анатолия. М. 1985. С. 60-74.
Николаева, 1978 – Николаева Н. А. О соотношении "многоваликовых" и раннесрубных погребений
Донеччины//Древние культуры Поволжья и Приуралья. Научные труды КГПИ. Т. 221. Куйбышев. 1978. С. 29-30.
Николаева, 1979 – Николаева Н. А. Культурное единство предгорной полосы Центральной и Западной части
Северного Кавказа в ранне- и среднебронзовую эпоху// IX Крупновские чтения. Элиста. 1979. С. 12-14.
Николаева, 1980 – Николаева Н. А. Повозки Западного Прикубанья и вопросы появления первых
индоевропейцев в Восточной Европе // Проблемы эпохи энеолита степной и лесостепной полосы Восточной
Европы. Оренбург, 1980. С. 20-30.
Николаева, 1980а – Николаева Н. А. Выделение кубано-терской культуры раннеи среднебронзового века на
Северном Кавказе // Проблемы археологии Северной Осетии. Орджоникидзе. 1980. С. 97-119.
Николаева, 1981 – Николаева Н. А. Периодизация кубано-терской культуры. Исторические судьбы КТК в катакомбную эпоху // Катакомбные культуры Северного Кавказа. Орджоникидзе. 1981.
С. 77-100.
Николаева, 1982 – Николаева Н. А. Проблемы классификации, хронологии и этнической атрибуции майкопской
культуры в археологической литературе // Хронология бронзового века Северного Кавказа. Орджоникидзе.
1982. С. 9-28.
Николаева, 1983 – Николаева Н. А. Основные тенденции в сложении концепции среднебронзового века
Северного Кавказа и Предкавказья в 50-70-е годы XX века // Кочевники Азово-Каспийского междуморья.
Орджоникидзе. 1983.
Николаева, 1984 – Николаева Н. А. О пракартвело-индоевропейских контактах по археологическим данным //
Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Тезисы и доклады конференции. Ч. 1. Институт
востоковедения. М. 1984. С. 73-76.
Николаева, 1986 – Николаева Н. А. Об основных линиях развития неолита в Балкано-Карпатском
регионе//Балканы в контексте Средиземноморья. Проблемы реконструкции языка и культуры. Тезисы и
предварительные материалы к симпозиуму. М. 1986. С. 9-12.
Николаева, 1987 – Николаева Н. А. Кубано-Терское междуречье в эпоху ранней и средней бронзы (выделение и
периодизация кубано-терской культуры). Л. 1987. Автореферат канд. дисс.
Николаева, 1988 – Николаева Н. А. Два источника и два подхода в исследовании металлокомплекса
археологических культур бронзового века Северного Кавказа // Медные рудники Западного Кавказа III-I тыс. до
н. э. и их роль в горно-металлургическом производстве древнего населения. Тезисы докладов Башпаксарского
полевого археологического семинара. Сухуми. 1988. С. 35-38.
Николаева, 1989 – Николаева Н. А. Северная Осетия в ранне-среднебронзовом веке//Ученые записки КИПЦ ДСВ
ВАВ. М., 1989. С. 3-74.
Николаева, Сафронов, 1975 – Николаева Н. А., Сафронов В. А. Происхождение костяных молоточковидных
булавок//КСИА. 142. М. 1975.
Николаева, Сафронов, 1974 – Николаева Н. А., Сафронов В. А. Происхождение дольменной культуры СевероЗападного Кавказа//Вопросы охраны, классификации и использования археологических памятников. Сообщения
Научно-Методического совета по охране памятников культуры. Вып. VII. М. 1974.
Николаева, Сафронов, 1980 – Николаева Н. А., Сафронов В. А. Курганный могильник эпохи бронзы у с.
Дзуарикау // Проблемы археологии Северной Осетии. Орджоникидзе. 1980. С. 18-80.
Николаева, Сафронов, 1982 – Николаева Н. А., Сафронов В. А. Хронология и происхождение майкопского
искусства//Хронология бронзового века Северного Кавказа. Орджоникидзе. 1982. С. 28-63.
Николаева, Сафронов, 1983 – Николаева Н. А., Сафронов В. А. Проблемы появления колесного транспорта в
Европе. Древнейшие повозки Восточной Европы. Выделение кубано-днепровской культуры – культуры
древнейших повозок // Кочевники Азово-Каспийского междуморья. Орджоникидзе. 1983. С. 43-83.
Николаева, Сафронов, 1986 – Николаева Н. А., Сафронов В. А. Винча – древнейшая -цивилизация Старого Света
// Балканы в контексте Средиземноморья. Материалы к симпозиуму. М. 1986.
Николае, 1970 – Николае Б. Глинена плочка с писмени знаци от с. Градешница, Врачански окръг//Археология.
Кн. 3. 1970. С. 1-7.
Николае, 1971 – Николае Б. Градешница. Праисторически селища. София. 1971.
Николае, – Николае Б. Криводол – древни культура.
Новотный, 1962 – Novotny В. Luzianska skupina a pociatku malovanej keramiky па Slovensku. Bratislava. 1962.
Насек, 1967 – Nosek S. Kultura amfor kulistych w Polsce. W. 1967.
Ортманн, 1985 – Ортманн В. Керамика ранней и средней бронзы на Среднем Евфрате и ее связи с керамикой
Хамы и Эблы//Древняя Эбла. М. 1985. С. 61-82.
Общее языкознание. М. 1970.
Общее языкознание (внутренняя структура языка). М. 1972.
Орехов, 1968 – Орехов С. Я., Молодкин П. В., Дугули Д. К. По Северо-Западному Кавказу. М. 1968.
Откупщиков, 1986 – Откупщиков Ю. В. Фрако-карийские изоглоссы // Балканы в контексте Средиземноморья.
Проблемы реконструкции языка и культуры. М. 1986. С. 171-173.
Откупщиков, 1988 – Откупщиков Ю. В. Догреческий субстрат. Идательство ЛГУ. Л., 1988.
Паапе, 1906 – Рааре К- Ober die Heimat der Arier und die Heimat der Ostgermanen. Schoneberg. 1906.
Павелчик, 1976 – Pavelcik J. Bemerkungen zur Neolithikum und Aneolithikum Ostmahres//SPFFBU. Brno. 1976. C.
147, 148.
Павук, 1969 – Pavuk J. Anteil des Zeliezivce-Typus an der Genesis der Lengyei-Kultur//SZ AUSAV. T. 17. Nitra. 1969.
C. 345-358.
Павук, 1969a – Pavuk J. Chronologic der Zeliezovce-Gruppe.// Slovenska Archaeologia. 1969. XVII-2.
Павук, 1980 – Pavuk. J. Altere Linearkeramik in der Slovakei // Slovenska Archeologia. T. XXVIII-1. 1980.
Павук, Шишка, 1980 – Pavuk J., Siska. Neolit und Aneolit // Slovenska Archaeologia. XXVIII-1. 1980.
Палмайтис, 1984 – Палмайтис Л. Пять важных картвело-балтийских схождений//Лингвистическая реконструкция
и древнейшая история Востока. М. 1981 С. 78-80.
Парро, 1978 -Parrot A. Sumer. Paris. 1978.
Пассек, 1949 – Пассек Т. С. Периодизация трипольских поселений//МИА. № 10. М. 1949.
Пассек, 1961 – Пассек Т. С. Раннеземледельческие (трипольские) поселения племена Поднестровья//МИА. 84. М.
1961.
Патокова, 1979 – Патокова Э. Ф. Усатовское поселение и могильники. К. 1979.
Пенка, 1883-1886 – Penka К. Origines Afriacae. Vienna. 1883-1886.
Пенка, 1886 – Penka К. Die Herkunft der Arier. Viennus. 1886.
Пелещищин, 1985 – Пелещищин Н. А. Лендьелская культура//Археология УССР. М. 1985. С. 268-273.
Пелещищин, 1985 – Пелещищин Н. А. Культура воронковидных кубков // Археология УССР. М. 1985. С. 273-280.
Петерсен, 1956 – Петерсен М. М. Академик Фортунатов//Ф. Ф. Фортунатов. Избранные труды. Т. 1. М. 1956.
Петренко, 1982 – Кореневский С. Н., Петренко В. Г. Курган майкопской культуры у пос. Иноземцево//СА. 1982.
№ 2. С. 96-112.
Пидопличко, 1956 – Пидопличко И. Г. Материал} до вивчення минулих фаун УРСР. Вып. 2. Кшв, 1956.
Пизани, 1970 – Пизани В. Общее и индоевропейское языкознание // Общее и индоевропейское языкознание. С.
83-199.
Писларий, 1976 – Писларий И. А., Кротова А. А. Погребение эпохи энеолита в г. Ворошиловграде //Энеолит и
бронзовый век Украины. К. 1976. С. 21-28.
Потехина, 1976 – Потехина И. Д. Черепа из энеолитического могильника в г. Ворошиловграде//Энеолит и
бронзовый век Украины. К., 1976. С. 29-36.
Плеслова-Штыкова, 1976-Pleslova-Stikovd E. MakotfasyTrichterbecherkultur in Bohmen//SPFFBU. Brno. 1976. C. 170.
quadratisches
Erdwerk
auf
der
Siedlung
der
Подборский, 1976 – Podborsky V. Die Wichtigsten Ausgrabungser gebnisse in Tesetice-Kyjovice in den Jahern 19641974//SPFFBU. Brno. 1976.
Правеке... 1978 – Praveke dejiny Cech. Praha. 1978.
Проблемы эпохи бронзы – Проблемы эпохи бронзы юга Восточной Европы. Донецк. 1979. Тезисы докладов.
Птицы, 1951 – Птицы Советского Союза. Т. 1. М. 1951.
Пуассон, 1934 – Poisson G. Les Aryens Paris. 1934,
Потушняк, 1985 – Потушняк М. Ф. Неолит Закарпатья: культуры Криш и расписной керамики//Археология УССР.
Т. 1. 1985. С. 139-150.
Резепкин, 1987 – Резепкин А. Д. К интерпретации росписи из гробницы майкопской культуры близ ст.
Новосвободная//КСИА. Вып. 192. 1987. С. 26-33.
Реформатский, 1967 – Реформатский А. А. Введение в языкознание. М. 1967.
Рогова, 1967 – Рогова Г. В. К вопросу о влиянии индоевропейских языков на грамматическую структуру
картвельских языков//Материалы V-ой региональной научной сессии по историко-сравнительному изучению
иберийско-кавказских языков. С. 25-30.
Ромашка, 1984 – Ромашка С. А. Язык – текст – культура: проблемы реконструкции // Язык: история и
реконструкция. М. 1984.
Румянцев, 1987 – Румянцев А. М. Первобытный способ производства. М. 1987.
Румянцев, 1971 – Румянцев А. Н. Т. Sulimirski. Corded Ware and Globular Amphrae in North-East of the
Carpathians//Советская археология. № 2. 1971.
Румянцев, 1972 – Румянцев А. Н. Прикарпатьскi елементи у середньоднiпровськiй культурi // Археологiя. Вып. 6.
1972.
Рындина, 1971 – Рындина Н. В. Древнейшее металлообрабатывающее производство Восточной Европы. М. 1971.
Рындина, 1980 – Рындина Н. В. Металл в культурах шнуровой керамики Украинского Предкарпатья Подолии и
Волыни//СА. № 3. 1980. С. 24-41.
Рыбаков, 1978 – Рыбаков Б. А. Исторические судьбы праславян//VIII Международный съезд славистов. М. 1978.
С. 182-196.
Савченков, 1974 – Савченков А. Н. Сравнительная грамматика индоевропейских языков. М. 1974.
Сакелариу, 1980 – Sakellarlou M. Les proto-grecs. Athen. 1980.
Салонен, 1968 – Salonen A. Agriculture Mesopotamica nach sumerischakkadischen Quellen. Helsinki. 1968.
Сафронов, 1968 – Сафронов В. А. Датировка Бородинского клада // Проблемы археологии. Вып. 1. Издательство
ЛГУ. С. 75-128.
Сафронов, 1970 – Сафронов В. А. Хронология памятников II тыс. до н. э. юга Восточной Европы. Автореферат
канд. дисс. М. 1970.
Сафронов, 1973 – Сафронов В. А. Классификация предкавказских молоточковидных булавок//КСИА. № 134.
1973. С. 42-47.
Сафронов, 1974 – Сафронов В. А. Классификация и датировка памятников бронзового века Северного
Кавказа//Сообщения Научно-Методического Совета. Вып. VII. Издательство "Знание". М. 1974.
Сафронов, 1978 – Сафронов В. А. Периодизация и хронология раннего и начала среднебронзового века
Северной Осетии//VIII Крупновские чтения. Нальчик. 1978. С. 71-74.
Сафронов, 1979 – Сафронов В. А. Хронологическая система бронзового века предгорной полосы центральной и
западной части Северного Кавказа //IX Крупновские чтения. Тезисы конференции. Элиста. 1979. С. 10-12.
Сафронов, 1979а – Сафронов В. А., Марченко И. И., Николаева Н. А. Исследование курганов в зоне ПонуроКалининской рисовой системы//Археологические открытия за 1979 г. М. 1980. С. 127-128.
Сафронов, 1980 – Сафронов В. А. Хронология бронзового века степных районов бассейна Кубани//X
Крупновские чтения. М. 1980. С. 6-9.
Сафронов, 1979а – Сафронов В. А. Хронологическая система энеолита и бронзового века Восточной
Европы//Проблемы эпохи бронзы Юга Восточной Европы. Тезисы докладов конференции. Донецк. 1979. С. 1315.
Сафронов, 1981 – Сафронов В. А., Николаева Н. А. Древнейшая катакомбная культура Северного Кавказа и
проблема появления катакомбного обряда в Восточной Европе//Катакомбные культуры Северного Кавказа.
Орджоникидзе. 1981. С. 4-26.
Сафронов, 1981а – Сафронов В, А. Катакомбные памятники предгорной зоны Северной Осетии//Катакомбные
культуры Северного Кавказа. Орджоннкидзе. 1981. С. 51-76.
Сафронов, 1982 – Сафронов В. А. Хронология, происхождение и определение этнической принадлежности
майкопской культуры по археологическим и письменным источникам//Хронология памятников эпохи бронзы
Северного Кавказа. Орджоникидзе. 1982.
Сафронов, 1983 – Сафронов В. А. Проблемы индоевропейской прародины. Орджоникидзе, 1983.
Сафронов, 1984 – Сафронов В. А. Кавказ в раннебронзовую эпоху и проблема локализации индоевропейской
прародины ("кавказский узел" индоевропейской проблемы)//Лингвистическая конференция. Часть 1. Институт
востоковедения. М. С. 82-66.
Сафронов, 1986 – Сафронов В. А. О раннеиндоевропейской прародине на Балканах и ее малоазийских истоках //
Балканы в контексте Средиземноморья. Проблемы реконструкции языка и культуры. Тезисы и предварительные
материалы к симпозиуму. М. 1986. С. 3-6.
Сафронов, 1986а – Сафронов В. А., Николаева Н. А. Культура Винча – древнейшая цивилизация Старого Света //
Балканы в контексте Средиземноморья. Проблемы реконструкции языка и культуры. Тезисы и предварительные
материалы к симпозиуму. М. 1986. С. 6-9.
Сафронов, 1988 – Сафронов В. А. Металлокомплекс Майкопа, проблема датировки и происхождения майкопской
культуры//Медные рудники Западного Кавказа III-I тыс. до н. э. и их роль в горно-металлургическом
производстве древнего населения. Тезисы докладов Башпаксарского полевого археологического семинара.
Сухуми. 1988.
Сафронов, 1988а – Сафронов В. А. О двух прародинах индоевропейцев//Античная балканистика – 9.
Сафронов, 1989 – Сафронов В. А. Старые и новые гипотезы об индоевропейской прародине // Новое о Древнем
Востоке. Издательство "Прогресс". М. 1989. С. 249-297 (на арабском языке).
Свешников, 1974 – Свешников И. К. Iстория населения Прикарпатья, Подолья и Волыни в конце III – начале II
тыс. до н. э. К. 1974 (на укр. яз.).
Свешников, 1974а – Свешников И. К. Племена культуры шаровидных амфор// Древнее население Прикарпатья,
Подолии и Волыни в эпоху первобытно-общинного строя. К. 1974. С. 152-181.
Свешников, 1976 – Свешников И. К. Проблема происхождения комаровской культуры//Энеолит и бронзовый век
Украины. К. 1976. С. 96-118.
Свешников, 1983 – Свешников И. К. Культура шаровидных амфор // САИ. М. 1983.
Свешников, 1985 – Свешников И. К. Подкарпатская культура // Археология Украинской ССР. К. 1985. С. 375380.
Свешников, 1985а – Свешников И. К. Стжижовская культура // Археология УССР, К. 1985. С. 384-391.
Семенов, 1974 – Семенов С. А. Происхождение земледелия. Л. 1974.
Семереньи, 1980 – Семереньи О. Введение в сравнительное языкознание. М. 1980.
Сергиевский, 1938 – Сергиевский М. Антуан Мейе и его "Введение в сравнительное изучение индоевропейских
языков" // А. Мейе. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М. 1938.
Синицын, 1948 – Синицын И. В. Памятники предскифской эпохи в степях Нижнего Поволжья//СА. Т. X. 1948. С.
147.
Синицын, 1971 – Синицын И. В., Эрдниев У. Э. Элистинский курганный могильник. Элиста. 1971.
Синюк, – Синюк А. Т. Хвалынский могильник.
Синицын, 1978 – Синицын И. В. Древние памятники Восточного Маныча. Саратов. 1978.
Смирнов, 1964 – Смирнов А. П. К вопросу об археологической культуре//СА, № 4. 1964. С. 3-10.
Смирнов, 1977 – Смирнов К. Ф., Кузьмина Е. Ё. Происхождение индоиранцев в свете новейших археологических
открытий. М. 1977.
Соколов, 1977 – Соколов С. Л., Связева О. А., Кубли В. А. Ареалы деревьев и кустарников. Т. 1. М. 1977.
Соколов, 1986 – Соколов С. Л., Связева О. А., Кубли В. А. Ареалы деревьев и кустарников. Т. III. M. 1986.
Соловьев, 1958 – Соловьев Л. Н. Новый памятник культурных связей Кавказского Причерноморья в эпоху
неолита и бронзы – стоянки Воровцовской пещеры// Труды Абхазского Института языка, литературы, истории. Т.
XIX. Сухуми. 1958.
Сохацкий, 1981-SochacM Z. The Baden Culture//Archaeologia Polona. T. XX. 1981. Wroclaw. C. 1-61.
Старостин, 1985 – Старостин С. А. Культурная лексика в общесеверо-кавказском словарном фонде//Древняя
Анатолия. М. 1985.
Старостин, 1988 – Старостин С. А. Индоевропейско-северокавказские
Этнокультурные связи. Т. XXX. М. 1988. С. 112-163.
изоглоссы
//
Древний
Восток.
Стернбергер, 1977 – Sternberger M. Vorgeschichte Swedens. Berlin. 1977.
Столяр, 1955 – Столяр А. Д. Мариупольский могильник как исторический источник//СА. Т. 23. 1955. С. 16-37.
Столяр, 1960 – Столяр А. Д. Энеолитическое поселение Мешоко // Тезисы докладов научной сессии,
посвященной итогам работы Государственного Эрмитажа за 1959 г. Л. 1960.
Столяр, Формозов, 1960 – Столяр А. Д., Формозов А. А. Кубанская экспедиция 1958 г.//Сообщения
Государственного Эрмитажа. Вып. XVIII. Л. 1960.
Субботин, 1970 – Субботин Л. В., Шмаглий Н. М. Белградский курганный могильник//МАСП. Вып. 6. С. 116-129.
Субботин,
1978
–
Субботин
Л.
В.
О
синхронизации
памятников
Гумельница
Подунавье//Археологические исследования Северо-Западного Причерноморья. К. 1978. С. 29-40.
в
Нижнем
Судский, 1969 – Soudsky В. Trapezformige und absidale Bauten des spatlengyeler Horrizontes der stichbandkeramikchronologische und kulturelle Beziehungen // Studijne zvesti Archeologickeho Ustavu Slovenskej Akademie Vied. T.
17. Nitra. 1969.
Судский, 1969a – Soudsky B. Etude de la maison neolitique // Slovenska Archeologia. T. XVII-1. C. 5-96.
Сулимирский, 19.33 – SuMmirski T. Die Schnurkeramischen Kulturen und das Indoeuropaischen Problem//La Polagne
au VII Congres International des Sciences Historiques. T. I. 1933. Warsaw. C. 287-308.
Сулимирский, 1968 – Sulimirski T. Corded Ware and Globular Amphorae North-East of the Carpathians. London.
1968.
Сюшинский, 1973 – Siuchinski K. Aus der Forschungsproblematik im Nord-Ost Polen//VIII CISPP. Beorgad. C. 515521.
Телегин, 1973 – Телегин Д. Я. Среднестоговская культура эпохи меди. К. 1973 (на укр. яз.).
Телегин, 1976 – Телегин Д. Я. Об основных позициях в положении погребенных первобытной эпохи Европейской
части СССР // Энеолит и бронзовый век Украины. 1976.
Телегин, 1977 – Телегин Д. Л. Абсолютный возраст ямной культуры и некоторые вопросы хронологии энеолита
Юга Украины//СА. № 2. 1977. С. 5-17.
Телегин, 1985 – Телегин Д. Я. Среднестоговская культура и памятники Новоданиловского типа в Поднепровье в
степном левобережье Украины // Археология УССР. К. 1985. С. 305-320.
Титов, 1966 – Титов В. С. Неолит Греции. М. 1966.
Титов, 1970 – Титов В. С. К вопросу о соотношении этнолингвистических слоев и культурно-исторических
общностей на юге Балканского полуострова // КСИА. 1970. № 123. С. 32-41.
Титов, 1980 – Титов В. С. Ранний и средний неолит Восточной Венгрии // Археология Венгрии. М. 1980. С. 73232.
Титов, 1980а – Титов В. С. Ранний и средний неолит Дунаитула // Археология Венгрии. М. 1980. С. 250-315.
Титов, 19806 – Титов В. С. Поздний неолит Венгрии//Археология Венгрии. М. 1980. С. 327 и ел.
Титов, 1982 – Титов В. С. К изучению миграций бронзового века//Археология Старого и Нового Света. М. 1982.
С. 89-145.
Титов, 1988 – Титов В. С. Европа в каменном и бронзовом веке // История Европы. М. 1988. С. 47-123.
Титова, 1983 – Титова Е. Н, О связях днепро-донецкой и буго-днестровской неолитических культур//Древности
степного Поднепровья III-I тыс. до н. э. Днепропетровск. 1983. С. 33-37.
Трифонов, 1987а – Трифонов В. А. Степное Прикубанье в системе древностей Кавказа //Древности Кубани.
Краснодар. 1987. С. 27-28.
Трифонов, 1987 – Трифонов В. А. Некоторые вопросы переднеазиатских связей майкопской культуры//КСИА.
Вып. 192. 1987. С. 18-26.
Тодорова, 1980- Тодорова Г. Энеолит Болгарии. М. 1980.
Тодорович, 1970 – Тодорович В., Церманович В. Баньица. Београд.
Топоров, 1986 – Топоров В. Н. Древнебалканская неолитическая цивилазиция (ДБН): общий взгляд // Балканы в
контексте Средиземноморья.
Трубачев, 1968 – Трубачев О. Н. Название рек Правобережья Украины. М., "Наука", 1968.
Трубачев, 1976- Трубачев О. Н. О скифах и их языках//Вопросы языкознания. № 4. 1976.
Трубачев, 1977-Трубачев О. Н. Лингвистическая периферия древнейшего славянства Индоарийцы в Северном
Причерноморье // Вопросы языкознания. Вып. 6. 1977.
Трубачев, 1979 – Трубачев О. Н. Таврские и синдо-меотские этимологии//Этимология. 1977. М. 1979.
Трубачев, 1978 – Трубачев О. Н. Некоторые данные об индоарийском языковом субстрате Северного Кавказа //
Вестник древней истории. № 4.
Трубачев, 1981 – Трубачев О. Н. Indoarica в Северном Причерноморье. Источники. Интерпретация//ВЯ. М. 1981.
№ 2. С. 3-21.
Трубачев, 1982 – Трубачев О. Н. Языкознание и этногенез славян // Древние славяне по данным этимологии и
ономастики. Ч. 1//Вопросы языкознания. 1982. № 4. С. 10-26.
Трубачев, 1982а – Трубачев О. Н. Языкознание и этногенез славян // Вопросы языкознания. 1982. № 5. С. 3-17.
Трубачев, 1984 – Трубачев О. Н. Языкознание и этногенез славян // Вопросы языкознания. 1984. № 2. С. 15-30.
Трубачев, 1987 – Трубачев О. Н. Indoarica в Северном Причерноморье//Античная балканистика. М. 1987. С. 119124.
Тасич Н., 1983 – ТасиН Н. Югословенско Подунавье од индоевропске сдобе до продора скита. Београд. 1983.
Трубецкой, 1958- Трубецкой Н. С. Мысли об индоевропейской проблеме//ВЯ. 1958. № 1.
Федоров, 1973 – Федоров Г. Б., Полевой Л. Л. Археология Румынии. М.
Федоров-Давыдов, 1987 – Федоров-Давыдов Г. А. Статистические методы в археологии. М. "Высшая школа".
Филин, 1980 – Филин Ф. П. Происхождение праславянского языка и восточнославянских языков//Вопросы
языкознания. 1980. № 4. С. 36-50.
Фортунатов – Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение. Избранные труды. Т. I. Формозов, 1969 –
Формозов А. А. Каменный век и энеолит Прикубанья. М. 1969.
Формозов, 1969- Формозов А. А. Очерки по первобытному искусству. М., 1969.
Филип, 1966 – Filip J. Enzyclopadisches Handbuch zur Ur – und Fruhegeschichte Europas. Prague. 1966. T. 1-2.
Фишер, 1956 – Fischer V. Die Gra'ber del' Steinzeit im Saafegebi'et //Vorgeschichtliche Forschungen. Heft 15. Berlin.
1956.
Фрэнкфорт, 1933 – Frankfort H. TellAsmar, Khafaje, Khorsabad. Chicago, 1933.
Фрэнкфорт, 1939 – Frankfort H. Cylinder seals. Chicago. 1939.
Фрэнкфорт, 1970 – Frankfort H. The Art and Architecture of the Ancient Orient. Oxford.
Фридрих, 1952 – Фридрих И. Краткая грамматика хеттского языка. М.
Форде, 1981 – Форде Г. И. Грецкий орех. Селекция плодовых растений. М. "Колос".
Хензель, 1973 – Hensel W. Polska starozytna. Wroclaw – Warszawa – Krakow – Gdansk. 1973.
Хойслер, 1976 – Hausler A. Die Gra'ber der alteren Ockergrabkultur zwischen Dnepr und Karpaten. Berlin.
Хойслер, 1974 – Hausler A. Die Gra'ber der alteren Ockegrabkultur zwischen Ural und Dnepr. Berlin.
Хойслер, 1981 – Hausler A. Zur alteaten jeschichte von Rad und Wagen in nordpontischen Raum//Ethnographisch –
archaologische zeitschrift. 1981. H. 4. C. 581-646.
Хойбек, 1985 – Хойбек А. Лидийский язык//Древняя Анатолия. М. 1985. С. 288- 322.
Холев, 1979 – Холев С. Б. Физико-географические условия Верхнего Понеманья в прошлом по данным
топонимики//Топонимика на службе географии. М. 1979. С. 31-37.
Хорнаули, 1979 – Хорнаули Г. И. Топонимические свидетельства изменения природы высокогорных районов
Грузии//Топонимика на службе географии. М. 1979. С. 28-31.
Хотинский, 1977 – Хотинский Н. А. Голоцен Северной Европы. М. 1977.
Хоуштова, 1960 – Houstovd А. Культура воронковидных кубков в Моравии// Fontes archaeologici pragenses. V. 3.
Pragae. 1960.
Цалкин, 1966 – Цалкин В. И. Древнее животноводство племен Восточной Европы и Средней Азии. М. 1966.
Чайлд, 1926 – Childe V. G. The Aryans. N. Y. 1926.
Чайлд, 1950 – Childe V. G. The Prehistory of European Society. L.
Чайлд, 1950a – Childe V. G. The prehistoric migrations in Europe. L.
Чайлд, 1951 – Childe V. G. The first waggons and carts from the Tigris to the Severn // Proceedings of the Prehistoric
Society, n. s. vol. 17. N 8. C. 177-194.
Черных, 1987 – Черных E. H. Протоиндоевропейцы в системе циркумпонтийской провицнии//Античная
балканистика. 1987. С. 136-147.
Черных, 1988 – Черных Е. Н. Циркумпонтийская провинция и древнейшие индоевропейцы//Древний Восток.
Этнокультурные связи. Т. 80. М. 1988. С. 37-57.
Черныш, 1982-Черныш Е. К. Энеолит Правобережной Украины и Молдавии// Энеолит СССР. С. 165-321.
Чернопицкий, 1987 – Чернопицкий М. П. Майкопский "балдахин" // КСИА. Вып. 192. М. 1987. С. 33-40.
Чеченов, 1973 – Чеченов И. М. Нальчикская подкурганная гробница. Нальчик. 1973.
Чередниченко, 1969 – Чередниченко Н. Н. Курганы эпохи бронзы близ Ростова-на-Дону // КСИА. Вып. 115. 1969.
С. 86-88.
Чикобава, 1955 – Чикобава А. С. О двух основных вопросах изучения иберийско-кавказских языков // Вопросы
языкознания. 1955. № 6. С. 66-92.
Членова, 1984 – Членова Н. Л. О времени появления ираноязычного населения в Северном Причерноморье //
Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. М., 1984. С. 259-268.
Шапошникова, 1977 – Шапошникова О. Г., Бочкарев В. С., Шарафутдинова И. Н. О памятниках эпохи меди –
ранней бронзы в бассейне Ингула // Древности Поин-гулья. К. 1977. С. 7-37.
Шапошникова, 1985 – Шапошникова О. Г. Ямная культурно-историческая область//Археология УССР. М., 1985.
Шапошникова, 1985а – Шапошникова О. Г. Памятники нижнемихайловского типа // Древности Поингулья. К.
1985.
Шерер, 1968 – Scherer A. Die Uhrheimat der Indogermanen. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesselschaft. 1968.
Шлейхер, 1861 – Schleicher A, Compendium der vergleichenden Grammatik der indogermanischen Sprachen.
Weimar. 1861-1862.
Шлегель, 1849 – Schlegel F. von The aesthetic and miscellaneous works of F. Schlegel. Translation E. J. Milligton.
London. 1849.
Шмидт, 1929-Schmidt A. V. Die Kurgane der Stanica Konstantinovskaja//Eurasia Septentrionalis Antiqua. V. IY. 1929.
Шмидт, 1962- Schmidt K. U. Studien zur Rekostruction des Lautstandes der Sudkaukasischen Grundschprache.
Wiesbaden. 1962.
Шнирельман, 1980 – Шнирельман. Происхождение скотоводства. М.
Шилов, 1975 – Шилов Ю. А. Остатки возов в курганах ямной культуры Нижнего Поднепровья//Археология. Т. 17.
К. 1975. С. 61-72.
Шилов, 1977 – Шилов Ю. А. Первый и Четвертый Старосельский курганы//Археология. Т. 22. К. 1977. С. 65-73.
Шилов, 1979 – Шилов Ю. А. Исторический процесс в Нижнем Поднепровье сер. III – сер. II тыс. до н. э.//
Проблемы эпохи бронзы юга Восточной Европы. Донецк. 1979. С. 16-18.
Шилов Ю., 1982 – Шилов Ю. А. Памятники старосельского типа / археологические источники и историческая
интерпретация//Хронология памятников эпохи бронзы Северного Кавказа. Орджоникидзе. 1982. С. 105-121.
Шевченко, 1984 – Шевченко А. В. Палеоантропологические данные к проблеме происхождения индоевропейцев
// Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Ч. 1. М. 1984. С. 118-119.
Шеффер, 1948 – Schaeffer С. F. A. Stratigraphie comparee et chronologic de l'Asie Occidantale. London. 1948.
Шрадер, 1886 – Шрадер О. Сравнительное языкознание и первобытная история, Спб. 1886.
Шрадер, 1913- Шрадер О. Индоевропейцы. Т. 1-2. Спб. 1913.
Шмаглий, 1970 – Шмаглий Н. М., Черняков И. Т. Исследование курганов в степной части междуречья Дуная и
Днестра,// МАСП. Вып. 6. Ч. 1. 1970. С. 5-115.
Щепинский, 1969 – Щепинский А. А., Черепанова Е. И. Северное Присивашье в V-I тыс. до н. э. Симферополь.
1969.
Щепинский, 1985 – Щепинский А. А. Ранний энеолит Крыма // Археология УССР. 1985. С. 320-324.
Щепинский, 1985а – Щепинский А. А. Кеми-Обинская культура // Археология УССР. К. 1985. С. 331-336.
Эванс, 1971 – Evans R. К. Craft specialization in the chalcolithic of the Balkan Peninsula //Actes du YIII CISPP.
Beograd. 1971.
Энеолит, 1982 -Энеолит СССР. М. 1982.
Этнические проблемы – Этнические проблемы истории Центральной Азии в древности (II тыс, до н. э.). М. 1981.
Янушевич, 1976 – Янушевич 3. В. Культурные растения Юго-Запада СССР по палеоботаническим исследованиям.
Кишинев. 1976.
Яровой, 1985 – Яровой Е. В. Древнейшие скотоводческие племена Юго-Запада СССР. Кишинев, 1985.
Яровой, 1987 – Яровой Е. В., Серова Н. Л. Григориопольские курганы, Кишинев. 1987.