“METALIBERAL TECHNIQUES” AS A WAY OF

ФИЛОСОФИЯ В СИСТЕМЕ СОВРЕМЕННОГО НАУЧНОГО ЗНАНИЯ: МЕТАГУМАНИТАРНЫЕ
ТЕХНОЛОГИИ КАК ПУТЬ СОВРМЕННОЙ КУЛЬТУРЫ
Silantieva M.V. 1
1 Professor, Doctor of Philosophy, Moscow State Institute of International Relations (University), international
member of Serbian Academy of Pedagogy
Abstract
The article considers the applied meaning of philosophy’s interpretation as a cognition tool of knowledge itself
(“metaliberal techniques”). This interpretation has been put in the forefront in educational programs in Russia and
abroad nowadays. “Metaliberal techniques” uniting educational strategies and the ones of mass media impact,
indeed, represent practices that can be subjected to calculation and, thus, meet the case of scientific nature. On the
other hand, the scientific nature of philosophy (that is, first of all, its evidence) distinguishes this form of knowledge
from exceptionally scientific practices. The scientific nature of philosophy enables it to carry rationalism’s point under
pressure of religiozation of contemporary life with prevailing here emotional-figurative way of world comprehension.
However, it is not correct to reduce philosophical knowledge to scientific “format” alone, for at least it implies
understanding of aims and sense of people’s activity.
Keywords: Philosophy of education, philosophy of culture, meta, humanitarian technology, the purpose and meaning
of human activity.
Аннотация
Статья рассматривает прикладное значение трактовки философии как инструмента познания самого знания
(«метагуманитарные технологии»), выдвинувшуюся сегодня на первый план образовательных программ в
России и за рубежом. «Гуманитарные технологии», объединяющие образовательные стратегии со
стратегиями воздействия СМК, действительно, представляют собой практики, хорошо поддающиеся расчету
и потому отвечающие критериям научности. С другой стороны, научность философии (то есть, прежде всего,
ее доказательность) отличает данную форму знания от сугубо сциентистских практик. Научность философии
позволяет ей отстаивать позицию рационализма под натиском религиезации современной жизни, с
превалирующими здесь эмоционально-образными путями постижения мира. Однако сводить философское
знание исключительно к научному «формату» некорректно: как минимум, она предполагает уяснение целей и
смысла человеческой деятельности.
Ключевые слова: Философия образования, философия
технологии, цель и смысл деятельности человека.
культуры,
метатехнологии,
гуманитарные
Философия.
Актуальность изучения места мировоззрения рационализма в современной культуре определяется
теми существенными изменениями, которые связаны с очередным нарастанием в ней иррационалистических
тенденций и, как следствие, увеличением удельного веса вне-рациональных стратегий познания и поведения.
В свое время русский философ Николай Бердяев говорил о приближении «нового средневековья» - времени
торжества иррационализма, «ночной эпохи», проходящей под знаком усиления религиозности больших масс
людей. Соответственно, ориентация по критериям эмоционально-образных представлений получает
теоретическое обоснование в качестве приоритетной по отношению к ориентации, основанной на понятиях,
т.е. осмысленной и логичной. Все сферы культуры оказываются так или иначе вовлечены в этот процесс. Не
составляет исключения и наука (где всерьез обсуждаются перспективы вненаучных – например,
эзотерическое знание , - источников развития). Свою «долю» иррационализма получает и философия, где
заметным образом разрастаются пласты, с одной стороны, наукообразного лепета; с другой – паранаучных
психологизированных рассуждений, по сути представляющих собой личностные проекции, навязываемые в
качестве объективных «комментариев» тех или иных экзистенциально важных вопросов. Дополнительную
актуальность исследованию в области мутаций современного философского знания придает сугубо
методологический вопрос о соотношении начального этапа построения исследовательской программы (и,
соответственно, выбора конкретного научного подхода, имеющего терминологическое «воплощение») – и тех
результатов, которые получаются «на выходе»: явная зависимость последних от понятийного аппарата
(особенно в гуманитарных науках) вряд ли нуждается в дополнительном обосновании [5].
В свою очередь, гуманитарные технологии, призванные к «лоббированию» некоторых научных
подходов, опираются в этом случае на мировоззрение, рассматривающее философию как своеобразную
познавательную «метастратегию», призванную способствовать проведению в жизнь определенных подходов
[3]. Целеполагание, «стоящее «за»» подобными изменениями самой философии, по виду сохраняют формат
SIlantieva M.V., 2013
научности и вместе с тем специфическое его понимание, связанное с традициями И. Канта, Г.В.Ф. Гегеля и Э.
Гуссерля. При этом, однако, возникает опасность мутации философского знания с паранаучным, что
неизбежно сказывается в таких сферах культуры, как сама наука и образование. Своевременное выяснение
возможных следствий подобных установок важно для выработки реалистических планов развития реформ в
области образования [7].
Методология исследования описанных феноменов предполагает, прежде всего, обращение к
анализу языка современной философии. Источником подобного анализа могут служить как научные и
учебные публикации, так и дискурсивные практики научных дискуссий. Применение герменевтического
метода в данном случае уместно дополнить обращением к тактике философского компаративизма,
основанной на диахронной модели изучения процессов культуры. Выделение национально окрашенных
стереотипов, оказывающих влияние на философский дискурс через язык, также помогает уточнить концепты,
денотаты и десигнаты понятийного аппарата современной философии в России [2]. В конечном итоге, все это
позволяет сфокусировать внимание на характере изменений типа официального и неофициального
философствования и выявить степень его зависимости от социокультурной ситуации, определенной выше
как граница Нового времени (в широком смысле – как типа культуры, основанной на принципах
антропоцентризма и секуляризма) и «нового средневековья» (новой эпохи развития культуры, где
религиозная составляющая тяготеет к доминированию во всех сферах жизни.
Следует подчеркнуть, что современная культурная ситуация в России позволяет констатировать
нарастание тенденций религиезации всех сфер жизни общества, от образования до управленческой
бюрократии. Ревитализация несекулярного по своей сути образа социальных интеракций связана, возможно,
с откатом назад российской экономики, обусловленном чередой стремительных и недостаточно продуманных
реформ во всех областях жизни общества, проводимые практически без перерыва последние двадцать лет.
Разрушение сложившейся за годы СССР экономической и социальной инфраструктуры, как и последовавшее
за этим разрушение самого СССР, оказало воздействие и на российскую государственность. Помимо
реструктуризации экономики, ее последовательного перевода на рельсы сырьевой (по преимуществу
нефтедобывающей), постперестроечные процессы серьезнейшим образом затронули сам государственный
аппарат, сделав его более открытым численному росту, а также коррупции и другим негативным явлениям.
Системный уход государства из сферы социальной политики, последовательное стремление снизить затраты
бюджета на образование, здравоохранение, жилищное строительство, развитие культуры и искусства не
могло не сказаться на прочности социальных связей между людьми. С одной стороны, привыкнув в советские
годы к социальной (пусть и уродливой) модели государства, подавляющее большинство жителей РФ не
связывали решение насущных проблем с самостоятельной экономической активностью. Правда, и в развитых
странах инициативное предпринимательство редко составляет более 2% сферы занятости. Однако вне
налаженных социальных связей общество существовать не может. Поэтому, вероятно, и произошел «откат»
реальной социальной солидарности к архаическим формам общественных связей. Такие формы
представляют собой синкретический комплекс, основанный на социально значимой мифологии (СМК),
специфических видах искусства (массовые его виды) и характерной религиозности, которую в духе Л.
Фейербаха можно было бы назвать «антропологической» (то есть отвечающей задачам оптимизации жизни
человека на земле, - пусть и с элементами «удовлетворения» его «религиозных потребностей», стремления
«к небу»).
Религиезация коснулась, в первую очередь, общественно-политической лексики (в обыденную речь
публичных деятелей прочно вошли такие слова и выражения, как «начальство благословило», «иншалла»,
«медитация», «мантры» и др.); а также стереотипов поведения, одобряемых как официальной властью, так
и «народом» (участие политических деятелей в богослужениях, публичная демонстрация ими своей
конфессиональной принадлежности и т.д.).
Вместе с тем, данное явление затронуло структурные и ментальные процессы, связанные с
гуманитарным образованием и наукой. В частности, применительно к началу 2000-ых гг. можно говорить о
попытке внедрения в качестве обязательного курса прообраза современного курса «Основ православной
культуры» (вначале в вузах, затем – в отдельных школах, включая государственные, - предмета «Закон
Божий»). Проект не получил развития в силу отсутствия кадров необходимой квалификации, а также
довольно высокой степени индифферентности большинства учащихся и студентов к догматической стороне
религии, преподносимой в качестве «истины в последней инстанции». Однако это не помешало в 2013 году
на государственном уровне принять решение о создании государственно аккредитованной дисциплины
«теология», преподавание которой ранее велось в рамках деятельности специализированных кафедр в
отдельных вузах (например, в столичном Лингвистическом университете); а ныне является обязательным для
ряда профильных вузов (так, сегодня ведется дискуссия о внесении теологии в базовую часть учебного плана
медицинских вузов). По существу, перед нами развертывается стратегия идеологизации образования,
аналогичная преподаванию марксизма-ленинизма в советских вузах. Вопреки ожиданиям, связанным с
упованием на специфику предмета теологии (как ее понимают на Западе, где получение соответствующего
диплома сопряжено с необходимостью идти о стезе духовной карьеры), данный проект является
альтернативой не по отношению к догматике советского периода Он альтернативен по отношению к попытке
внедрить в систему отечественного образования предметы философско-гуманитарного и научногуманитарного профиля, осуществленную в 1990-ых гг. на волне активного возвращения в образовательные
структуры крупных ученых с мировыми именами (таких, как А.Я. Гуревич, С.С. Аверинцев, Ю.М. Лотман, П.П.
Гайденко, Ф.Т. Михайлов, последователи школы А.Ф. Лосева и А.А. Тахо-Годи и других), которые в советское
время были под подозрением в диссидентстве и потому «напрямую» не допускались (либо допускались с
огромными ограничениями либо крайне редко) до участия в образовательном процессе.
У внедрения идеологии как сугубо образовательной дисциплины в российский образовательный
стандарт, однако, имеется и менее известная предыстория. А именно, «слабейшим звеном», через которое
религиозная лексика начала свое проникновение в «культурный код» современного рационального знания
России оказалась в конце 1990-ых философия. И это вполне объяснимо, поскольку кадровый состав
преподавателей этой учебной дисциплины составляли в основном люди, «проверенные» на лояльность (по
крайней мере) к догматическому марксизму [2]. Часть из них представляла собой догматических
«исповедников» марксистской «веры»; другая часть стремилась наполнить рациональным теоретическим и
методологическим содержанием парамарксистские по своей сути догмы (близкие не к аутентичному
марксизму, а скорее к «философской», если можно так выразиться, базе «Краткого курса истории ВКП(б)»
И.В. Сталина). И лишь небольшая часть преподавателей философии, говоря словами А.Ф. Лосева,
стремилась «выразить истину на языке марксистской философии». По мысли русского философа,
высказанной им некогда в статье для детского журнала «Пионер» (опубликованной в первой половине 1970ых гг.), «Истина – если это Истина – может говорить на любом языке… а это значит, и на языке марксизма
тоже». Таковы были лекции отдельных преподавателей истории философии (когда они требовали чтения
студентами первоисточников), научного атеизма (когда коллеги обвиняли их в том, что посещение читаемых
ими курсов «может привести слушателей в Храм» и т.д.).
Язык этой философии был марксистским или скорее даже гегелевским, поскольку он включал в себя
соответствующие категории. Уважение к разуму, логике и истории, термины «понятие», «развитие»,
«становление», «снятие» и т.д. были приняты на вооружение такими преподавателями, хотя назвать их
самостоятельными мыслителями трудно (да и не нужно). Они добросовестно транслировали тот аспект
культур, который традиционно относят к компетенции философии. Речь идет о самосознании культуры и ее
саморефлексии, - без которой, очевидно, говорить о выработке стратегических целей и обосновании
тактических приемов было бы ненаучно. Другое дело, что добросовестная метастратегическая экспертиза
этого времени оказалась невостребованной, - как, впрочем, оказались невостребованными выводы и
рекомендации социологов религии и этнографов, еще в 1960-ые гг. показавших перспективу ревитализаии
религии и обострения ее конфликтогенности в советском обществе при минимальном вступлении его в
полосу социальной турбулентности.
Однако на фоне вытеснения научных дисциплин и замены их идеологизированными суррогатами
философии [6] уже в середине 1990-ых гг. в образовательные структуры (вначале робко, а потом все более
уверенно) проникают новообращенные верующие - как правило, с гуманитарным либо техническим
образованием, - чья карьера в соответствующей сфере не состоялась, что не помешало им реализовать себя
в качестве «философов». Пикантность ситуации состояла в том, что на деле они не имели базового
философского образования, что в традициях советского и постсоветского образования даже поощрялось и
продолжает поощряться; а основанием их «притекания» к философии являлась ее «обобщающий характер».
Претендуя на воплощение «цельного знания», выраженного в догматах христианства, ислама или буддизма,
бывшие филологи, социологи, юристы, физики, химики, инженеры и даже бывшие оперные певцы взялись
излагать основы догматики, будучи не только незнакомы с историей становления основных философских
понятий, соответствующих выражению тех или иных догматических истин, но также слабо представляя себе
наличие у этих понятий вообще какой-либо истории (включая святоотеческий период на Востоке и на Западе
и период «рациональной теологии» в Германии). Язык этих преподавателей и ученых (многие из них
получили философские научные степени в период «облегченного» порядка защит с 1990-ых по начало 2000ых гг.) соответствует начетническим практикам усвоенного ими с детства «формата» парамарксизма
значительно больше, чем это можно было бы предполагать.
Таким образом, проект «Французской Энциклопедии», некогда поставивший задачу размежевания
религии и культуры через освобождение научной лексики от лексики религиозной, нашел в религиезации
современного философского образования и науки (включая естествознание – чего стоит только термин
«православная физика», созревший в недрах физфака МГУ им. М.В. Ломоносова) свою диахроническую
альтернативу.
Подводя итог, следует подчеркнуть, что сама метатехнологичность философии - как ее понимает
современное общество - усиливает тенденцию к идеологизации понимания этой дисциплины и этой формы
знания, одновременно усиливая и без того четко обозначившуюся тенденцию к подобной идеологизации как
альтернативе светскости [8]. Индоктринация философского знания, однако, плохо совместима в собственно
философией. В конце концов она прорывает ставшие ненужными теоретические оболочки, выступая в
обличии поздних схоластических трактовок индоктринированного философского знания, либо
непосредственно переходя на язык теологии и декларируя при этом свою приверженность к «научности»
«вопреки» расплывчатости языка и предмета философии. Подобные сциентстские фантомы, однако, не
должны смущать исследователей своим мнимым сходством с современной наукой. То, что М. Хайдеггер в
свое время назвал «болтовней» и что противопоставлял философии как наиболее далекое от нее занятие,
философией не является. Скорее это паранаучная «литература» идеолого-публицистического плана,
заполнившая полки магазинов и сознание современного «массового читателя», приобретя
институциональные формы в воде учебного предмета и научной дисциплины «теология».
К слову сказать, институализации современного российского религиоведения идет куда более
успешно, чем паразитирование «неотеологии» на теле философского знания. Так, научность своей
деятельности российские религиоведы сегодня мотивируют ничем иным, как стремлением «уйти от
литературы», - под которой понимают, прежде всего, абстрактные рассуждения в противовес анализу
конкретных данных, полученных с помощью достоверных социологических либо герменевтических методик
[9]. Правда, стремление освободиться от засилья «болтовни» здесь нередко совмещается с подменой
понятий [6], когда собственно философская аналитика, основанная на апелляции к смыслу и сущности
явлений, выявленных в свете определения целеполагания агентов социальной реальности, отождествляется
с «наукоподобным бредом» (как квалифицировала идеологизированное парафилософствование
журналистская братия).
С другой стороны, наблюдается последовательное разрушение институализированных форм
существования философии в России. По понятным причинам эти формы не могли быть совершенны. Но – и в
образовании, и в науке, - существование без метастратегий означает существование без целеполагания.
Привычное с советских времен стремление «зачистить» соответствующий локус культуры, чтобы затем
«взрастить» на нем нечто новое, ранее небывалое (по примеру селекции Т.Д. Лысенко, погубившего
российскую генетику и по примеру политики И.В. Сталина, погубившего российское крестьянство) – негодное
средство для реализации перспективных идей социальной модернизации и государственного строительства.
Философское сообщество в нашей стране посильно сопротивляется данному явлению. Однако сам факт его
возникновения на почве российской культуры говорит сам за себя: архаизация общественного сознания [1]
сегодня проходит свой пик. Успешное преодоление сопутствующих этому явлению разрушительных трендов
ставят своей задачей реально действующие педагоги, ученые и другие практики, способные реализовать
свою гражданскую позицию в позитивной деятельности на благо Родины.
Литература
[1.] Барковский А.Л. Арабские страны в поиске национальной стратегии развития // Государственная служба: научнополитический журнал. – 2011. - № 5. – С. 102-104.
[2.] Глаголев В.С. Вербально-понятийные аспекты методологического дискурса VII Конвента РАМИ // Вестник МГИМОУниверситет. - 2012. - № 6. – С. 216-219.
[3.] Глаголев В.С. Метатеории в управлении: прагматические последствия философских раздумий / В.С. Глаголев // Право и
управление. 21 век. - 2011. - №1(18). - С.33-41.
[4.] Литвак Н.В. К итогам XIX международного конгресса франкоязычных социологов: новые подходы к изучению
неопределенности // Вестник МГИМО_Университет. – 2013. - № 2 (29). – С.188-191.
[5.] Миронов В.В. Образы науки в современной культуре и философии. – Москва: Гуманитарий, 1997. – 254 с. Электронный
ресурс: http://old.philos.msu.ru/community/staff/mironov/publ/miro_k_31.html (дата обращения 12.11.2013).
[6.] Михайлов Ф.Т, Демченко Философия, образование, власть / Вестник ОГУ. – 2003. - № 4. – С.79-85. Электронный ресурс:
http://vestnik.osu.ru/2003_4/13.pdf (дата обращения 12.11.2013).
[7.] Мунтян М.А. Национальный человеческий капитал и будущее России // Вестник МГИМО-Университета. - 2013. - № 3. С. 147-149.
[8.] Халиль Абдель Малик Мона. Динамика религиозно-культурной ситуации в постреволюционном Египте / Халиль Мона
Абдель Малик // Вестник МГИМО-Университета. - 2012. - № 6. - С. 187-189.
[9.] Шахнович М. М. Генезис и трансформация понятия «атеизм» // Религиоведение. — № 4. — 2010. — С. 4-15.